Конец эпохи Эдо

Михаил Анциферов, 2023

Эпоха Эдо, период расцвета японского искусства и укрепления национального самосознания. Период, тяжелым грузом несущий на своих многовековых плечах давние средневековые устои, накопившиеся социальные противоречия, и живущий в долг феодальный строй. Период сказок, суеверий, мифов и легенд, неизменно влияющих на все сферы тогдашнего общества. Последним этапом эпохи стала кровавая гражданская война, коренным образом изменившая политическую систему. Герои этой истории становятся непосредственными свидетелями проходящих в стране глобальных процессов, постепенно осознавая, что процессы внутренние могут оказаться куда более разрушительными и зловещими. Путешествие по разоренным краям, бег по граням человеческой подлости, робкие шаги сквозь мглу в дальнейшую историческую неизвестность окажутся простой будничной прогулкой на фоне гремящего разлома двух цивилизационных моделей.

Развилка

Настоящая темень. Небо обильно затянутое густыми, клубящимися тучами, наотрез отказывается пропускать даже лунный свет. По утрам же напротив, необычайно светло, хоть солнца совершенно не видно. Бесконечные бело — серые, реже черные облака, кажется, без труда бы поверил в их безграничность, если бы не знал другой погоды. Потихоньку начинаю скучать по солнцу, по голубому небу, по видам воды переливающейся в теплых лучах. Не думал, что путь, хоть я только пару дней как покинул родные просторы, окажется таковым. Ну хотя бы сейчас мне спокойно, и ноги слегка подпекает трескучий костер, а со всех сторон плывут негромкие убаюкивающие разговоры местных трудяг.

Ночевать под открытым небом, звучит красиво, да я так и представлял себе это, красиво наверно будет, когда смогу крепко спать, не дергаясь от каждого шороха и треска, исходящего из глубины леса. И непременно мысли наполняются тревогой, кто там, зверь или разбойники. Ну лучше уж разбойники, я монах, у меня все равно брать нечего, зачем я им нужен. А звери, что звери, так ли они голодны, чтобы жадно съесть меня спящего. Так происходило первые два дня, и я уверен в ближайшее время это ощущение меня не покинет. Хотя со временем прогоняя эти утешительные речи у себя в голове, мне и становится легче, однако по итогу, пока они подействуют, остается два или три часа, прекрасного, здорового сна. Но если подумать, то есть еще и третье, тянущееся как нить в моей голове опасение, не заболеть бы, лечить меня посреди бесконечных полей и непроглядных лесов будет некому, и от меня мало что будет зависеть, первые два страха, там хотя бы есть шанс на что-нибудь повлиять, а тут стоит полагаться только на богов, надеяться, что даже если от холода и сырости придет болезнь, то они не оставят меня.

Начав этот путь, мне все представлялось совсем иным, казалось, что поиск верного маршрута не будет такой необычайной головной болью. Карты у меня разумеется нет, да и где ее достать, вот доберусь до ближайшего города, непременно куплю, хоть последние деньги отдам. За указателями совершенно никто не следит, доходит до смешного, вчера около полудня, (или позже, с этой погодой не разберешь, приходится доверять ощущениям) на перекрестке четырёх дорог, было всего два указателя, без какой либо информации. Указатель есть, а на что указывает, ни на что не указывает, просто он есть. В официальной бумаге были указаны названия городков и сел: Одай, Тайки, Кихоку и Ватарай, и кто ж знает, как мне туда попасть.

Сегодня вечером, когда серость неба немного разбавилась пробивающейся насквозь красноватой дугой, встретил крестьянина, какая радость подумал я, сейчас и узнаю, как покинуть «страну полей». Каково же было его удивление, в ответ на мои расспросы о путях и направлениях, он как будто первый раз слышал все эти неведомые названия. Смотрел на меня, как на чудака, кивал, почесывал голову, создавая впечатление, что пытается вспомнить то или иное место, из перечисляемых мной. Наконец он все-таки отреагировал.

— Ох, погоди, Одай, знаю такое, небольшой городок, но это тебе дальше, на север кажется… — С большим трудом пытался вспомнить местный.

— А сам где живешь, есть тут деревня какая то?… — В надежде на утвердительный ответ, спросил я.

— Есть конечно… — Опять с каким то странным запозданием ответил крестьянин, на секунду показалось, что и на этот вопрос он мне ничего не скажет.

— В двух часах пути от сюда, иди той же дорогой, что и сейчас, потом будет развилка, у нее налево сверни, можно дойти короче, через лес, но я бы не советовал, мы сами там редко ходим, там очень легко заблудится, если не знать нужные тропы… — С какой то явной опаской протянул он.

— Скажи, а переночевать тут где-то можно?… Идти до деревни у меня не было никаких сил, очень хотелось отдохнуть, от шагания в никуда, или как я уже себя убедил от шагания на север.

— Можно конечно, у нас лагерь тут неподалеку, вон видишь тропинку, иди по ней, лагерь скоро сам увидишь, он справа на опушке будет.

— Чуть позже костер разведем, да и съестное что-нибудь найдется, ты наверно голодный… — Крайне радушно произнес крестьянин.

— Благодарю вас, думаю, воспользуюсь вашим гостеприимством.

Вяло потащившись по указанной тропе, я и оказался тут, окруженный людьми и запахом бурлящей рыбной похлебки. Лагерь буквально дышит ночной жизнью, и каждый труженик, вкушает свои заслуженные часы отдыха, перед тем как упасть навзничь и погрузится в туманный мир снов. Когда я только пришел сюда, тут было два человека, радушно встретивших меня, сейчас их уже около дюжины. Удалось запомнить только троих, одного зовут Ючи, второго кажется Сэберо, они и встретили меня, а первого, повстречавшегося мне крестьянина звали Тэдэо, еще один их товарищ в это время бродил по лесу, собирая сухие ветки для растопки. Ючи, невысокого роста, по животному прыткий и суетливый парень, источающий необычайную активность, прыгал туда сюда, то посмотрит за готовкой, то убежит поправить наскоро постеленную циновку и перетащить ее поближе к огню. Вдруг снова резво заскочит куда-то, попросит у довольно сурового выглядевшего трудяги табака, по дороге успевая задать с десяток сбивчивых вопросов. Вообще он в какой то мере напоминал мне обезьяну, гибкий, черноволосый с неиссякаемой веселостью и энергией, как будто он и вовсе не работал сегодня, не понаслышке знаю, какой это тяжелый труд. Ко всему прочему, его вечно меняющееся выражение лица, как будто передразнивающее, вызывало улыбку. И выпирающая пухлая родинка на правой щеке. В конечном итоге, он остановился около бородатого, исполинского человека, с морщинистым усталым, возможно чем то недовольным лицом, с небрежно лежащими на нем уже седеющими волосами. Вертелся, вертелся вокруг него, как будто издеваясь над ним, мешая ему курить свою трубку и задумчиво смотреть в беззвёздное черное небо. Наконец великан повернулся и громко сказал.

— Ну хочется тебе, иди и спроси у него, что ты меня достаешь, откуда ж я знаю… Было видно что его старший товарищ, долго терпел, перед тем как сорваться. Ючи же в свою очередь, состроил грустную гримасу, как это делают дети, перед тем как заплакать навзрыд, развернулся и медленно пошел в мою сторону, сел на камень и уткнулся взглядом в танцующие языки пламени.

Группа крестьян постепенно разделилась на несколько обособленных общающихся островков, обсуждающих все подряд, от погоды до сравнения урожаев в разные годы, кто то упоительно вздыхая, вслух представлял как окажется в объятьях жены или детей. Как вдруг повернувшийся Ючи, снова нацепивший улыбку, очень быстро, протараторил вопрос, звучащий так, как будто он его заранее заучил.

— Вас же Хидэки зовут, неловко спрашивать, но вижу вы странствующий монах, многое должно быть видели и историй у вас наверно навалом, расскажите что-нибудь, интересно очень.

После его вопроса сидящая ближе всего к нам кучка людей, замолчала и повернулась в мою сторону, как будто молодым Ючи был дан негласный сигнал, слушать истории молодого монаха. Но его вопрос слегка выбил меня из равновесия и какое-то время я даже не мог найти слова, выдумывать какие либо небылицы мне хотелось едва ли, решил сказать как есть.

— Не успел я накопить историй, первый раз в пути, а вы моя первая компания. Увидеть я особо ничего не успел, и все мои девятнадцать лет прошли в храме посреди лесов, на пути в Исе.

Мой хоть и честный ответ, явно расстроил новообретенных слушателей, однако видно было, что в недрах сознания Ючи постепенно рождается новый вопрос.

— А про богов знаете? К нам в деревню уже захаживали монахи, рассказывали как мир наш зародился, про демонов, про духов живущих повсюду, так хорошо рассказывали, я маленький еще был, не спал, и все слушал. Помню историю про девушку, которую в Хиконе муж убил, тело ее порубил на части, сложил в мешок и утопил в ближайшем озере. А все потому, что другая ему понравилась. Так жена его на тот свет не попала, стала блуждать по городу в сумерках, вся изуродованная, части тела как будто наскоро пришил кто то, язык длиннющий, и зубов, зубов столько, сколько у людей не бывает. Приходила к дому, где раньше жила, стучала в двери, нерадивый муж ее до смерти перепугался. А однажды по среди ночи, она в дом пробралась и подойдя к нему спросила, а теперь я достаточно красива? Он от страху даже сознание потерял. Утром проснулся, а новая избранница его, мертвая лежит, лицо у нее все съедено было, в панике он и ее расчленил, чтоб на него не подумали, и в этот раз унес в поле и закопал. Последние дни свои сидел в своем доме, бледный, и трясся от страха, все ждал, когда же снова жена заявится, а ее все нет и нет. Ее подгнившее лицо, выползало из под циновки, отражалось в зеркале, сверкало жёлтыми глазами из темноты. Вскоре окончательно утративший рассудок муж решился покончить с собой, не в силах выносить эти мучения, тут то она и заявилась, подошла к нему и хриплым голосом сказала.

— Теперь я заберу у тебя то, что тебе в жизни так и не пригодилось.

И она стала медленно выедать его сердце прямо из груди.

После его рассказа ненадолго воцарилось мистическое молчание, что даже придавало некий вес его истории.

— Хорошая история, я подобные неоднократно слышал, таких мстительных духов называют юрэй, в каждом городе есть своя такая притча… — Хорошей я окрестил эту историю, только чтобы проявить уважение к его рассказу, от подобных городских легенд меня уже порядком воротит, каждый, буквально каждый житель нашей страны имеет в запасе подобную страшилку.

От дальней группы сидящих работников, вдруг стал доходить легкий, слегка скрываемый от всех смех, пока наконец один, задорный круглолицый мужичок с забавным пухлым носом, казавшийся не совсем трезвым не выбросил реплику.

— Да какие духи, какие еще юрэй, Сэберо, я думал про твою жену рассказывают, ух и демон во плоти.

Лицо Сэберо, одного из встретивших меня в лагере, стало молниеносно наливаться пылким багрянцем. Распалившись, он, не долго думая, сквозь зубы злобно процедил.

— У меня хотя бы есть жена, а ты никого не найдешь с таким убогим характером.

Ответ его обидчика не заставил себя ждать

— Да уж лучше и никого, чем такую змею, а то как в притче, мне ночью сердце съест

До этого спокойный и любезный Сэберо, злился все сильней и сильней, прищурив глаза и уже сжимая кулаки, он постепенно приходил в безмолвное бешенство, как бы дракой все не закончилось.

— Какой толк тебя есть, что человека, что демона вывернет от такой гнилой трапезы… — Парировал Сэберо.

Щекастый зачинщик, до этого имевший безмятежный и веселый вид, тоже стал понемногу распаляться, поднялся и двинулся в сторону своего вечернего антагониста.

— А ну расселись, два глупых ребенка, вам работать завтра вместе, а вы что, драку тут задумали.…. — Разнесся суровый, каменный голос, в миг остановивший и разрушивший мотивы двух рассорившихся.

Голос принадлежал тому самому курящему трубку великану.

— Заканчивайте эти глупости, Широ немедленно извинись, при мне чтобы больше такого не говорил, выпил и сиди себе тихонько, зачем людей провоцируешь…. — Широ, потерял дар речи и ничего на это не ответив, просто стоял с опущенным вниз стыдливым взглядом.

— А ты тоже молодец, знаешь же чего он добивается, а все так и норовишь в его игры играть.

После его раскатистых замечаний наступил очевидный мир, Широ, робко, но как мне показалось искренне извинился, да и было видно, что Сэберо эти извинения принял, хоть ничего в ответ и не сказал, возможно просто понимал, что это не в первый и не в последний раз.

Ючи, тоже ставший на время зрителем этой внезапной сценки и все неодобрительно мотавший головой туда сюда, снова обернулся и приковал ко мне свой взгляд, как бы требуя, так и не рассказанную мной историю. Мне не жалко историй, особенно учитывая, что мне больше и нечего им дать, расскажу пожалуй одну, не думаю, что они ее знают.

— Есть у меня кое что, не знаю, слышали ли вы про цукомогами?

Шустрый Ючи стал активно качать голово, как бы отвечая за всех, думаю он очень хотел новую историю себе в коллекцию.

— Цукомогами — так называют вещь, которая, по тем или иным причинам приобрела душу. Эту историю я услышал от паломника, идущего в самый почитаемый храм в этих краях, а может и во всей стране — Исе — Дзингу. Он посвящен покровительнице императорской семьи, богине Аматерасу, владычице неба, сияющему солнцу. Инцидент, о котором я хочу поведать, произошел в Осаке, с человеком по имени Хироми. Хироми родился в нашей первой столице, городе Нара, в семье небогатого мастера гончарных дел. Рос он довольно неумелым ребенком, отцовское дело ему никак не давалось, как впрочем и другие работы, как будто, кто то или что то прокляло его руки. Даже просьба принести что-то казалась ему непосильной, если уж и возьмется, всегда уронит, рассыплет, сломает. Время шло, тянулись его невзгоды, отец и матушка стали переживать, он был их единственный ребенок, надежда и опора. Так бы и продолжалось дальше, пока в один день в руки Хироми не попал непонятно как оказавшийся в мастерской его отца сямисэн. Мальчик видел городские выступления и слышал как он звучит, всегда приходив в восторг от завораживающих слегка нервных, надрывных мелодий. Какого же было всеобщее удивление, когда часто уединявшийся с инструментом мальчик, практически интуитивно, по памяти стал извлекать из него чудесные мелодии. Вот тебе раз, такое чудо, отец и мама были очень счастливы и приговаривали, хоть на что-то наш сын и сгодился, рождает такую красоту. Родители были уверены, что этим даром его наградили боги, вот так очевидно указав ему путь. Но мальчику не нравилось, он ненавидел себя за свое исполнение, ему казалось что можно лучше и не просто лучше, он чувствовал себя в самом начале пути. Скопив небольшую сумму денег, игрой на площадях и улицах, он твердо решил отправится в Осаку, чтобы учится у видных мастеров своего времени. Город принял его не слишком радушно, он все чаще сталкивался с тем, что местные зеваки хоть и останавливались послушать его игру, однако многие из них бросали пренебрежительные взгляды, и возмущались, когда он играл неподалеку от храмов и святынь. Через пару недель его заметил старый музыкант по прозвищу «Сохэй», прозвище, по слухам, он получил за свой несгибаемый характер и искреннюю любовь к своему делу. Сохэй взял молодого Хироми себе в ученики и объяснил ему, что сямисэн неуважаемый инструмент, орудие заработка нищих и бродяг и частый гость увеселительных заведений. Учитель предложил ему освоить игру на биве, чтобы тот больше никогда не ловил косых взглядов, и добился уважения в кругах именитых музыкантов. Хироми наотрез отказывался переучиваться, и хоть он и был скромен и робок, с огнем в глазах доказывал, что при должном усердии сможет смыть из людских голов клеймо «низкого инструмента». Пожилой Сохэй уважал это рвение и всячески поддерживал юношу. Через пару лет старик рассказал и научил его всему, что знал сам и отправил его в свободное плавание. Вскоре Хироми ждал оглушительный успех, его природный талант умножился многократно и если сам он за время своего обучения вырос на пару, тройку лет, то его умение и чувство музыки выросло небывало. Прошло не так много времени, Хироми много трудился и не смотря на то что играл на сямисэне снискал большую любовь простого народа и даже стал одним из самых узнаваемых и востребованных музыкантов в городе. Он построил себе богатый дом, обзавелся прислугой и предметами роскоши, казалось ему больше и нечего в жизни желать. В какой то момент, он даже сам уверовал, в то, что Боги на самом деле одарили его талантом. Однако как и всегда было одно непременное но, другие именитые музыканты все так же отказывались признавать его заслуги, хоть и сильно уступали ему в мастерстве, многие из зависти к его таланту пускали разные слухи и неприкрыто смеялись за его спиной. Хироми имеющий все, стал искренне жаждать, то последнее, чего ему не доставало, признания коллег. И в один день он взял свой любимый сямисэн и унес его глубоко в недра своего дома, положив его на полку в темном чулане, в тот же день прикупив себе у именитого мастера новенькую биву. С этих пор, жизнь его переменилась снова, не ушло ни богатство ни удовольствие от любимого дела, но попав наконец то в высший круг своих коллег музыкантов, он и сам не заметил, как постепенно приобрел такое же презрительное отношение к сямисэну. Родной инструмент с которого началась история Хироми, который дал ему все, что он имеет сейчас, одиноко лежал в темном маленьком чулане. Но так было не долго, отчаявшись, почувствовав себя преданным, он стал обретать облик, из его корпуса по бокам выросла пара маленьких черных ручек, из нижней части постепенно проталкивалась такая же пара, как будто детских неумело и робко вихляющих ножек. Ближе к грифу стал вырисовываться силуэт глаз, напоминающих глаза его прежнего хозяина. Сямисэн постепенно привыкал к своему новообретенному телу, по ночам, своими крошечными руками он брал широкий плектр и пытался самостоятельно играть на себе, неуклюже цепляясь за гриф и небрежно водя щуплыми пальчиками по струнам, но все было тщетно, слишком коротки были его руки. С каждым днем, обида и ревность переполняла несуразный, по меркам живого существа инструмент. Долго копя злобу на своего хозяина, по среди ночи, он практически беззвучно открыл дверь кладовки и с большим трудом, из за перевешивающего, то в одну, то в другую сторону грифа прокрался в комнату владельца. Не долго думая, взял мастерски сделанную биву, с большим трудом унес ее во двор и там разбил, осколки ее принеся на порог, чтобы их непременно заметили. Утром проснувшийся Хироми, в хорошем настроении, выходя из дома, заметил эту чудовищную картину. Гнев буквально переполнил его разум, он собрал всю свою прислугу и так и не узнав, кто из них так неудачно решил подшутить, лишил всех половины жалованья, а сам пошел подбирать новый инструмент. На следующий день история повторилась, только на этот раз ревнивый инструмент рассыпал осколки прямо в его спальне. Проснувшись и придя в ярость граничащую с сумасшествием, он взял метлу и вопя и изрыгая проклятья стал буквально выметать свою прислугу из дома, раздавая им крепкие удары, больше прислуга не заявлялась, разнеся в отместку молву о его безумии. Он снова купил новый инструмент, и на всякий случай, спать ложился с ним в обнимку. Ночью сямисэн, в третий зашел в его комнату и увидев как новый безжизненный инструмент утопает в объятьях, подошел к ни о чем не подозревающему хозяину и очень медленно, нежно с прикрытыми глазами, долго водил своими ручками по его человеческим кистям. Проделав свой обряд, он встал и медленно ушел в ближайшую деревню и отбросив от своего тельца руки и ноги, встал около чьего то бедного дома, в ожидании нового хозяина и нового приюта. Проснувшийся ранним утром Хироми был доволен тем, что гадкая прислуга в этот раз не разбила его инструмент, правда что то другое начало его беспокоить, руки не слушались его, он хотел было двинуть указательным пальцем, но шевелился мизинец, а правая рука была и вовсе парализована. Скольких врачей он не обошел, к каким бы не заявлялся целителям, все они лишь разводили руками. После долгих безрезультатных поисков лечения, он вернулся в свой большой и пустой дом, зашел в темный чулан и на удивление, не увидел там старого сямисэна, подумав, что его украла прислуга. Через пару лет все забыли о его былой славе и божественном даре, и хоть его руки постепенно смогли вернуть немного подвижности, он был не в состоянии играть так же виртуозно. Он посвятил всю свою оставшуюся жизнь обучению молодежи, жизнь его была длинной и ухабистой, не лишенной счастья и невзгод, но до конца своих дней Хироми с грустью вспоминал, свой старый сямисэн и ту музыку, которую они вместе дарили людям.

Закончив историю, и осмотрев все вокруг, увидел висящие задумчивые лица, моей сегодняшней публики и особенно грустное лицо Ючи. Ну вот нагнал на всех тоску, да и себя утомил, после двух практически бессонных ночей, буквально валило в сон. Молодой Ючи как будто выйдя из транса, несвойственно спокойно сказал

— Спасибо

— Грустная история, все время грустные истории… — Все так же удрученно протянул Ючи

Ну что же, какое время, такие и истории. Тяжело наверно сочинять веселые, когда вокруг столько невзгод, они все будут звучать довольно лживо, вот и гуляют в народе такие печальные байки. Веселые играют только в национальных театрах и пишут по заказу великих правителей, да и то, я их сам не видел, не читал, только слышал ропот возмущения, от некоторых паломников. Я молча поклонился в ответ на его благодарность и тут же наткнулся на очередной его вопрос.

— Может еще одну расскажете?… С наивной детской интонацией произнес он

— Достаточно историй, завтра долгий день, да и у путника, гляди, уже глаза закрываются, ложись лучше спать.… — Властно произнес так и не выпустивший из рук трубку, грозный мужчина, он у них главный наверно.

Найдя в себе силы, поел теплой рыбной похлебки с сильно разварившемся рисом, долго ворочаясь, устроился на месте своего сегодняшнего ночлега, повернув голову в сторону водящего хоровод костерка, и крепко уснул, ни о чем не думая.

Мое утро началось внезапно, какой то непонятный сон разбился на тысячи осколков, от резкого короткого вопля. Меня разбудил Тоши, укушенный осой прямо в щеку. Его и без того круглое лицо, после злосчастного укуса округлилось еще сильнее и выглядело непропорционально большим. Потешное извержение брани, никак не останавливалось, он перечислил возможно все существующие на данный момент ругательства, некоторые я услышал впервые. Мне всегда нравились «крепкие слова», за их понятность, правда особенно раскрываются они в минуты эмоциональных порывов, делая их глубже и ярче. Да, пожалуй язык брани, лишенный всякой возвышенности, но присущий всем, время от времени, самый понятный язык. А Тоши, и не думает успокаиваться, будто дело не в укусе, а он уже просто получает удовольствие от создаваемого собой представления. Сколько шума, если задуматься может создать маленькая оса или тот неприметный чиновник, прибывший в наши края. Да, большой шум, от маленьких вещей.

Поднявшись, проверил все ли вещи на месте и постепенно вспомнил, что с собой я взял только циновку, старый чайник, два мешочка риса, немного обособленно и скорее даже инородно лежала книга стихов, под авторством инока Сосэя. На самом дне был пока что пустой журнал для путевых заметок. А, да, точно, вот он, на дне мешка спрятался маленький котелок для варки риса, и небольшой завязанный мешочек с чаем. Ясуо вручил мне его, утром, когда я уходил, а ведь это совсем недавно было. Все на месте, ну что же пора попрощаться с добрыми людьми и дальше топать.

Выйдя к тому месту, где я повстречал любезного работника, которого увы сейчас тут нет, стал двигаться, по указанному им направлению. Дорога кажется бесконечной и всё поля и поля, реже небольшие рощи, постепенно переодевающиеся в мягкий багрянец. Места конечно живописные, однако не покидает ощущение, что все эти просторы, один единый, вытканный по какому то образцу гобелен. Спустя примерно час пути монотонность местности разбавил широкий, размашисто лежащий пруд, окруженный гигантским густым лесом. Он сильно контрастировал на фоне общего пейзажа и если этот лес можно было считать телом зеленого колосса, то пруд являлся небольшой скромной сережкой, намертво застывшей на его ухе. Вода в нем была мутноватая, цвета серпентинита, по краям, ближе к берегу, он густо усыпан островками кувшинок. На меленьком узком мосточке, с моей стороны, ютились два человека. Невысокий мужчина в рваной, сильно истрепанной одежде, молча стоявший с бамбуковой удочкой, и голый ребенок, сидящий на мостике, медленно дергая ножками. На его лице читалась скука и нежелание быть здесь, но видно его не с кем было оставить, вот и отправили на рыбалку с отцом, а может и с братом, тут и не разберешь. От центра пруда в сторону рыбака, опустив длинные клювы, двигались два красноголовых, любопытных аиста. Помню как то аисты свили гнездо над «хайденом», все посчитали, что это хороший знак, их не прогоняли и они вывели потомство. Отрешенно сидящий мальчик вдруг заметил меня, стоящего и бесцельно осматривающего его, рыбака, и широкий пруд. Мы встретились глазами, и я тут же отвел взгляд, затем повернулся и увидел как он своей ручонкой теребит взрослого за лохмотья облачающие его бедра, требуя его внимания. Рыбак обернулся и мальчик пальцем указал на меня, мужчина немного усмехнулся и начал говорить ему что то на ухо, после чего опять принялся рыбачить. Мальчик явно был чем-то недоволен и сидел уже с совсем потерянным видом.

Купаться я себе запретил, складывается впечатление, что такими темпами я никогда не управляюсь с вверенным мне делом, нужно продолжать путь. Хотя с другой стороны, так ли важно торопится, в бумаге указаны лишь населенные пункты и аспекты которые нужно непременно указать, пол, возраст, социальный статус, ни слова о сроках. В самом конце бумаги мелко написано, двадцатая перепись населения страны, не могу вспомнить, когда до этого проводилась, лет двадцать назад вроде бы, еще до моего рождения.

Чем дальше на север, тем насущнее вопрос, я вообще в верном направлении иду? Куда-то же я все-таки иду. Шагаю и шагаю, бреду и бреду, ну а чего собственно удивляться, жившему в клетке, пара шагов за ее пределами уже покажется бесконечностью. Уже темнеет а развилки все нет и нет, и как на зло, все повороты появляющиеся на дороге, это повороты направо. А слева лес. Могучий лес, в котором по земле медленно плавает легкий туман, из него особенно веет прохладой, хоть нынешнею погоду и вовсе не назвать теплой. От одной мысли о том, что мне сегодня предстоит заночевать в нем становится жутко. Страх неопределенности преобладает над всеми прочими, страшит темнота, после первого ряда гигантских сосен виднеется всего пара слоев густых веток, дальше только кромешная темнота и тишина.

Темнеет, сколько часов я иду? Но чудо, в дали стали виднеться огоньки, подойдя ближе увидел зарево от разожжённых костров и ощутил пропитавший все вокруг гул. Отрада для глаз, там не меньше пары сотен людей, наскоро развернутые палатки и шатры посреди ничего, слева лес справа поля, к тому же не рисовые, должно быть не крестьяне. Да и откуда бы их тут столько взялось, с шатрами и лошадьми. Но это лагерь, у меня нет другого выхода как наведаться туда в очередных попытках узнать дорогу. Нужно присмотреться, мало ли разбойники, хоть у меня и нечего взять, гроши и вещи которые для них, это так, мусор. Поднявшись на небольшой холм, с которого лагерь был как на ладони, все больше убеждался, не похожи они на бандитов. Да и знамена стоят какие то странные, никогда раньше таких не видел. У разбойников знамен как правило не бывает. Пронаблюдав еще какое то время стало понятно, что это наспех разбитый военный лагерь. Пока я стоял и таращился, позади меня раздался звук разговора и тяжелые шаги. Обернувшись, я увидел неторопливо идущих в мою сторону солдат. Один юный, бородатый с немного женскими чертами лица, волосами, заплетенными в хвост, и высокий прихрамывающий, человек с перевязанной ногой, крепко держащийся за болтающийся на поясе меч. Стало понятно, что они целенаправленно движутся в мою сторону. Первым моим желанием было изо всех сих сил дать деру, и спрятаться в непролазном густом лесу. Но ноги потеряли всякую подвижность, буквально онемели и перестали меня слушаться. Страшно мне бежать, я же ничего не сделал, а если побегу у них наверняка появятся вопросы. Так и стоял я нелепо вполоборота и смиренно ждал, когда они настигнут меня. Голова была полна разных мыслей, и в глубине себя я готовился к тому, что вот мой путь и закончился, вот так вот нелепо, даже толком и не начавшись. Когда они были уже буквально в десятке метров от меня, я увидел улыбку на их лицах и услышал смех, человека с ранением. Мне очень хотелось верить, что этот смех не с проста и в них нет даже капельки злого умысла.

Так я и стоял, сбитый с толку и убеждающий себя в несерьезности ситуации, пока не получил укол, четко заданным вопросом.

— Кто такой? И чего это ты тут вертишься? — спросил у меня молодой самурай

Я был так шокирован, что не смог ничего ответить и просто промычал что-то бессвязное. Мое блеяние его явно не убедило и он продолжил.

— Язык проглотил что ли? Чего стоишь, шпионишь? — … Еще более строго, но с все той же не слезающей с лица улыбкой спросил молодой. А я действительно как будто проглотил язык, просто стоял и смотрел на него вытаращенными напуганными глазами. Вдруг в разговор вмешался его старший товарищ.

— Да хватит тебе, какой он шпион, если и шпион, то самый худший на свете. На холм залез, его видно как на ладони. Как зовут то тебя, горе — лазутчик?

— Хххидэки — … запинаясь и приложив массу усилий выговорил я

— Что потерял Хидэки? Ты не робей, может мы найдем… Дружелюбно говорил хромой.

— Не бойся, вижу, что не лазутчик. Не буду тебя допытывать, пойдем с нами в лагерь, может по пути у тебя и язык развяжется.

Рефлексивно кивнув, я почувствовал огромное облегчение, не похожи они на злодеев

— А ты не обращай внимания на Кэтсу, он молодой, крайне строго ко всему относится. — … После этой фразы, человек названый Кэтсу немного опустил голову и призадумался.

— Меня зовут Мията Риоки, а тот строгий юноша… — Не успел он договорить, как его приятель представился сам.

— Нода Кэтсу, очень приятно Хидэки, да? Не сердись на меня, сейчас время такое, все на взводе. — …Уже дружелюбно ответил он

— Пойдемте в лагерь, скоро окончательно стемнеет, там и гостя нашего попытаем так сказать

После слова попытаем меня снова как будто пронзило невидимая холодная игла, а увидевший это Риоки, только рассмеялся, подошел ко мне, легонько хлопнув меня по плечу, улыбаясь сказал

— Ну ладно тебе, шутит он, шутки у него такие, да и вообще, нельзя же быть таким трусом.

Дальше я шел поглощённо слушая разговоры своих сопровождающих о совершенно не понятных мне вещах, хватаясь за совершенно незнакомые мне фамилии. Ощущение тревоги постепенно уменьшалось, но так и не уходило окончательно. Подойдя к лагерю, мои новые знакомые поприветствовали двух, по виду ужасно изнуренных солдат, стоявших у предполагаемого входа. Риоки подошел к одному из них, взял за плечи и начал легонько трясти, почти валящегося с ног человека.

— Все, хватит уже, стоя спишь, иди отдохни, сейчас кого — нибудь на замену позову — … Очень заботливо изрек он

С огромным усилием расклеив каменные веки его собеседник, усталыми обветренными губами ответил ему

— Спасибо за заботу «Риоки сама», но думаю, до утра простоим… — Медленно шевеля губами сказал солдат.

— Ну уж нет, и слышать не хочу, это уже не караул, иди спать говорю и Широ прихвати, смотри, тоже спит. Буди его и бегом спать, нечего красоваться, это не соревнование.

После его слов, один из полуспящих караульных стал приводить в чувство второго, опершегося спиной на деревянный столб и едва держащегося на ногах. Разбудив его, обхватив друг друга, караульные поковыляли в лагерь, пьяной шатающейся походкой. Как только они ушли, Риоки немного толкнул меня, со словами

— Чего застыл, пойдем, пойдем

И я медленно проследовал за своими компаньонами. С холма лагерь казался мне намного меньше. Чего тут только не было. Огромные повозки, накрытые тканью, бочки с рисом, десяток телег с оружием, и непременная возня. Кто-то точит мечи, совсем маленький мальчик в меру своих сил, наливает из небольших ведер воду для лошадей. Большинство солдат сидят у костров, торопливо помешивая ароматные похлебки в котелках. Человек с двумя мечами, катаной с потертыми ножнами и торчащем за пазухой вакидзаси, сидя у костра, очень внимательно вглядывался в какую ту бумажку, делая в ней пометки. В воздухе повсюду витало возбуждение и азарт, вояки рассказывали истории, что-то очень оживленно обсуждали и смеялись, всё это, прерывали только пугающие, не прекращающиеся тихие стоны из закрытых шатров. Оказавшись в лагере, удалось получше рассмотреть знамена, которые я видел с холма. На знамени было дословно написано, «Да здравствует император», что наталкивало на мысль о неадекватности этих людей, не думаю, что Ёсинобу оценит такие лозунги. Да уж занесла меня дорога, развилка, вот тебе и развилка, советчики рисовые, что б им пусто было. Мы шли все дальше в глубь лагеря, и в какой то момент я стал ловить на себе взгляды военных. Наконец-то Риоки и Кэтсу остановились и медленно сели у костра, где уже сидел человек, c рваной губой и немного перекошенной челюстью, суетливо ворошивший угли маленькой палкой.

— Вернулись, таки, безумец, только ногу ему перевязали, посидел бы отдохнул, неуемный. — … Заметив моих сопровождающих немного присвистывая, говорил человек с разорванной губой

— Вот и я ему об этом, а он упертый, ни в какую… — Отвечал, явно волнующийся за своего друга Кэтсу

Риоки молча и улыбаясь смотрел на обоих, ему была приятна их забота.

— Мне сказали рана не глубокая, уже практически не болит. Поэтому нечего без дела сидеть. Да и страшно мне Кэтсу одного отпускать, вон смотри, не будь меня, кто бы его защитил от опасного лазутчика.… — Я слегка вздрогнул, когда в разговоре упомянули меня

— А кто это вообще такой, не похож он на лазутчика, больше на перепуганного мальчишку.… — С трудом произнес изувеченный

— Сейчас и узнаем, ну рассказывай… — Произнес Риоки и все втроем они обернулись на меня.

На мгновение в моей голове промелькнула мысль, соврать им, но она быстро испарилась, потому что врать я не умею, да и это только бы все усугубило. Решив рассказать им всю правду. Они молча выслушали всю мою историю и на удивление встретились глазами и залились громким смехом.

— Ну Ёсинобу, даже своего сопляка предшественника переплюнул, у него еще есть все шансы стать худшим — … сквозь смех, сильно покашливая с кровавыми сгустками, с еще более перекошенным лицом высвистывал третий

— Нет ну вы поглядите, овец в стойлах пересчитать решил, только вот пусть знает, овцы кусаться научились, всю шерсть с нас постриг, и законы его, что холодный ветер, смотри у нас, вот и вьемся как в улье, кусаем и жужжим чтобы окончательно не замерзнуть — …. Гневно продолжал человек с распоротой губой.

— Ай да молодец, смотри тут и победа возможно не за горами, у самодура уже окончательно сознание помутилось… — Хлопая себя по ноге, хрипящим от смеха голосом говорил Кэтсу

Да видно было, что отношение к сёгуну тут мягко говоря уничижительное, никогда не видел, чтобы его авторитет поднимали на смех, без осматриваний по сторонам. Иори бы тут понравилось, он столько шуток успел про него придумать.

Сидя какое то время с военными и слушая их шутки и разговоры, стало понятно, позавчера отрядом из тридцати человек ( в который как раз входили эти трое ) нарвались, на какого то местного высокопоставленного самурая со свитой, победу одержали без потерь, но вот раненые остались. А вчера они попали в этот самый лагерь, в котором уже были и свои раненые, медикаментов и перевязок не хватает, поэтому в скором времени они собираются сливаться с каким то другим более крупным формированием, при мне говорили об этом размыто, оно и не удивительно, еще бы при каком то незнакомом монахе передвижения войск обсуждать.

Мне наконец-то стало спокойно, все сильнее мне казалось, что я нахожусь в компании порядочных людей, но вот кто они, разбойники, повстанцы? И на что они надеются, какой мотив их борьбы. Несвойственное мне любопытство внезапно взяло верх и я спросил.

— Скажите, а вы разбойники, вы не выглядите как разбойники… — Задав вопрос, я даже немного прищурился, вопрос вдруг мне показался слишком наглым и глупым. Однако судя по реакции, мой вопрос никого не обидел, и даже не удивил. Риоки медленно массирующий свою рану и потихоньку снимающий бинты, сначала обратился к третьему, имени которого я так и не уловил.

— Ну, вот видишь, кровотечение кажется закончилось, пара деньков буду скакать как прежде, еще вам всем фору дам.

Его товарищи искренне заулыбались и были рады тому что рана оказалась не такой серьезной. Снова перевязав ногу Риоки обернулся на меня и ответил.

— Разбойники, нет, конечно мы не разбойники. Хотя для сегуна и его карманных людей безусловно. Нам в какой-то момент захотелось посмотреть, как трон качается, не весело, когда человеку сидится так хорошо и спокойно, и он в этом спокойствие ничего дальше собственного носа не замечает. Крестьяне бунтуют, ну это они от хорошей жизни, сидят на рисовых мешках, в шелковых нарядах, а потом бунтовать. Еще хуже, если он все видит, видит и попустительствует. Одним словом, сначала хотелось его немного покачать, чтобы он начал хвататься за все что под руку попадется, что-то предпринимать, чтобы равновесие свое удержать, ну а теперь уже понятно, что он скоро рухнет, и рухнет с грохотом, да так что у людей по всей стране еще долго звон в ушах будет стоять.

Закончив свою речь и получив заряд громких одобрительных возгласов, со стороны братьев по оружию, он спросил у меня.

— А сам то, что про это думаешь? Надеюсь сегуна не поддерживаешь?

— Не поддерживаю… — Спокойно ответил я.

— Слышали? Молодец, вижу что искренне сказал!… Довольный моим ответом произнес Риоки и тут же продолжил.

— Мне родной брат знаете что утверждал, я чуть под землю не провалился. Говорит, а какая разница, что сегун, что император, кто победит, того я и поддержу, а сейчас говорит, буду сохранять нейтралитет. Нейтралитет, слышали такое? Я не ожидал от него конечно, нет ничего хуже, нейтралитета, это трусость как она есть. Рано или поздно придется выбрать сторону, или прожить вечным приспособленцем, который все стерпит и всем поклонится. Стыдно то как. А мама наша меня потом ругает, говорит я добровольно на смерть иду, на смерть, как же, я не за ней пошел, просто иначе не мог, как и все здесь.

Закончив монолог, он задумался, взял ту маленькую палочку, и принялся увлеченно ворошить угольки. Посидев так пару минут, забыв обо мне, человек с распоротой губой и Риоки продолжили разговаривать, и голоса их становились все тише и тише, я чувствовал, что засыпаю на короткое время и снова просыпаюсь, сон рвет их диалоги на маленькие кусочки. Как тут неожижанно Кэтсу, задал мне вопрос.

— Вижу ты засыпаешь, прости что перепугали, этого нам совсем не хотелось.

— Расскажи куда путь держишь, где еще «овцы не посчитаны?» — Иронично произнес он

Вот оно, может он знает?

— Честно говоря, я понятия не имею, мне бы дойти до ближайшей деревни, там карту какую никакую составлю.

Говоришь ты деревню ищешь? Поблизости две было, теперь правда одна осталась, местные самураи, которых мы вчера порезали туда наведывались, забрали весь рис, крестьяне правда клялись что у них нету ничего, мол неурожай, а что было разбойники забрали. Но самураи похитрее были, начали старосту пытать, ножиком у него во рту ковыряться, вопил, вопил, да так и не сказал ничего, всю боль стерпел. Тогда один из них вероломно завалился в его дом и выволок за волосы его дочку, бедняжка как мне рассказывали так уж вилась, плакала, кричала, что голос сорвала. Притащил он ее значит и говорит старосте «Знаешь дорогой друг, я не человек предубеждений, подумай хорошенько где тут рис может быть, понимаешь как оно будет, если провиант не найдется, дочку на твоих глазах обесчещу.» Староста умолял, клялся всеми богами, что нет ничего, только вот тщетно это все было, а когда самурай начал сдирать с нее одежды, все выложил, рассказал что в лесу бочки с рисом зарыты. Получив свое, самурай сказал «Ну вот видишь, забывчивый ты мой, вспомнил мой хороший, держи дочку свою, больно страшна, на такую и вепрь не полезет» и сильным движением руки оттолкнул ее в сторону. Бочки эти как видишь мы у этих выродков отбили, а когда вернулись в деревню, чтобы вернуть крестьянам, увидели такую картину. Прямо на воротах висело тело девушки, дочки старосты, все в синяках в ссадинах, а лицо и вовсе изуродовано до неузнаваемости, даже носа не было, рядом прислоненный к стене лежал и ее отец, лицо черное, вздутое как пузырь, с кучей вмятин на черепе, на затылке череп проломлен, разбит как скорлупка. В деревне стояла тишина, все по домам попрятались, только у самой ветхой лачужки стояла седая высохшая плачущая старушка, она то нам и рассказала, что убили старосту и его дочку его же односельчане, дескать лучше б дочку его обесчестили, больно дорого сейчас честь девичья стоит, слишком просто он отдал плоды их трудов. После всей этой истории, у нас отпало желание им помогать, сколько лбов в деревне, неужели с голоду помрут, тут дичи в лесах видимо невидимо, это не люди, это звери, рис мы в итоге с собой забрали, нам пригодится, и тем кто его больше заслуживает. — … Едва сдерживая слезы, Кэтсу закончил рассказ.

Потерев лицо руками, и крепко ругнувшись, молодой солдат повернулся ко мне и произнес

— Тут до моего родного Одая недалеко.

— Думаю, никто не будет против, если я его утром отведу?

— Да какой тут против, главное приходи до полудня, будем потихоньку собираться… — Ответил человек с рассеченным лицом, имя которого я так и не узнал

— Ложись прямо здесь, а завтра отведу тебя… — Все так же ворочая уже почти потухшие, едва рдеющие угольки произнес Кэтсу.

Послушав его совета, долго не думая я лег и пытался уснуть, ноги немного гудели от пройденного за сегодня, и немного болела голова, возможно от пережитого мной страха. Но больше всего мне мешала уснуть рассказанная история, она никак не выходила у меня из головы. Осознание того, какой мрак и злоба живет в человеке, которая так и ждет повода чтобы выйти и залить все вокруг. А вот мне сегодня необычайно повезло, уже второй день подряд встречаю хороших людей. Но правда небольшой осадок, от совета идти до путеводной развилки остался. Шесть часов по прямой и развилка, да уж как же. Сколько я шел, с утра и до позднего вечера, часов десять, не меньше, и что-то развилок не было. Эх ладно, все равно же дорога меня куда то привела, она всегда куда-то приводит.