Конец эпохи Эдо

Михаил Анциферов, 2023

Эпоха Эдо, период расцвета японского искусства и укрепления национального самосознания. Период, тяжелым грузом несущий на своих многовековых плечах давние средневековые устои, накопившиеся социальные противоречия, и живущий в долг феодальный строй. Период сказок, суеверий, мифов и легенд, неизменно влияющих на все сферы тогдашнего общества. Последним этапом эпохи стала кровавая гражданская война, коренным образом изменившая политическую систему. Герои этой истории становятся непосредственными свидетелями проходящих в стране глобальных процессов, постепенно осознавая, что процессы внутренние могут оказаться куда более разрушительными и зловещими. Путешествие по разоренным краям, бег по граням человеческой подлости, робкие шаги сквозь мглу в дальнейшую историческую неизвестность окажутся простой будничной прогулкой на фоне гремящего разлома двух цивилизационных моделей.

Потеря

Вся комната в бумагах, их бы разложить, как следует. В соседней хлама еще больше, ой, что это я, не хлама, а талантливых набросков. Хотя может и правда талантливых, я в этом мало что понимаю. Интересно Минору вообще убирается, как в этой помойке, он находит нужные ему вещи. Хотя его рабочее место это только верхушка горы, да и рабочим местом в этом доме может быть любой зачиханный угол. Хоть бы раз обувь снял, когда заходит, уже стерлась грань между улицей и домом, сколько земли натащил, клянусь, когда сплю, слышу, как по этажу с шоркающим звуком носится любезно принесенная на подошве листва. На прошлой неделе он в очередном приступе так называемого вдохновения, ураганом влетел в дом, пару минут глупо кружась как заблудившийся циклон, не пойми, зачем вбежал в маленькую тесную коморку, в которой живу я и бумажный столик, и наступил ногой мне на лицо. Я моментально проснулся, но подумав, что это сон, и не придав особого значения, завалился сопеть обратно. Когда утром я стоял перед зеркалом, на моей щеке красовался грязный отпечаток одной из его вечно немытых ног, его было несложно смыть, в отличие от капель бирюзовой краски, заляпавших всю одежду. Собственно они так и не отмылись, напрасно старался, только больше размазал.

Совсем не просто сожительствовать с таким взбалмошным соседом. То придет пьяный, да так, что все из рук валится. То приволочет молодую девушку, пестро и не замолкая, обхаживая их доверчивые уши. Девушек он видимо цепляет в крошечных деревеньках вокруг города, слишком уж наивные они для городских. Плохо спится под звуки стонов. Один раз я встал посреди ночи, или скорее рано утром, по привычке услышал во сне звук колоколов, зовущий на дзадзэн. Вышел из коморки, потирая лицо, хотелось подышать прохладным воздухом, вялой ночной Удзиямады*, шел вперед, как заворожённый пока не споткнулся об лежащих на полу, изрядно пьяного Минору и очередную любовь всей его жизни. Конечно, я извинился, и вроде бы ничего такого, но какой визг она подняла, сумасшедшее создание. Можно было бы и привыкнуть к его выходкам и образу жизни, но самое странное, что все всегда происходит ночью, он вообще спит, когда темно? По-моему, он и вовсе не спит по человечески, так, сваливается на пару часов, то на полу, то на столе, пару дней назад он выходил на улицу покурить трубку, там и распластался. Подумать только, как незримо быстро бежит время, казалось я только вчера, заселился к Минору, а на самом деле терплю его уже неделю. Целая неделя, щёлк, и исчезла, завтра уже пойдет следующая.

А эти его постоянные расспросы:

— Как считаешь, может лучше на фоне нарисовать сразу две Фудзи?

— Думаю, будет смело, совмести я карандашные зарисовки с мазками краской, как считаешь?

— Будут ли восхищаться Сакаи Хоицу и Хонъами Кохо, через сто лет, а через двести? Не хочу верить в то, что деградация неминуема, у них же никакого роста, только самоповторы и общие места.

На все это по своей давней привычке мне только и остается, что отвечать, «не знаю, «возможно», «думаю тебе видней». Впрочем, если бы я и отвечал развернуто, он бы только кивнул головой и продолжил заниматься своими делами, как ни в чем не бывало. Его волновало, само наличие витающих вокруг него громких слов, звуков, мыслей и любой другой нервирующей меня суеты. Да ладно, что это я так распаляюсь, перепись тут завершена, только и остается, что отнести бумаги местному чиновнику, который и определил меня жить в этом доме, и налегке брести в Мацусаку. О шумном соседе уже стоит позабыть, и так или иначе спасибо ему, что приютил, хотя у него и выбора то особого не было. В Мацусаке перекантоваться можно будет у тети, она и до замужества была спокойной и покладистой женщиной, а когда овдовела, говорят, замкнулась в себе и стала олицетворением слова тишина. Тем не менее, думаю, ей будет приятно увидеть родного племянничка, последний раз то года два назад виделись, как раз на похоронах.

Ну что же, раз с делами покончено, могу себе позволить прогуляться по-человечески, без надоедливых однотипных расспросов людей, проводимых моим монотонным, скрипучим голосом. Прогулка, увы, не будет полноценной, пару недель назад закрылся мой любимый книжный магазинчик. Наверно обанкротился, людям сейчас не до чтения, какие-то они дикие все стали, шастают украдкой по улицам, в глаза друг другу не смотрят. Ну а впрочем, чего это я, сам ведь такой же. Надеюсь хоть, «скалы супруги» за ночь водой не смыло, было бы совсем грустно.

Свою одежду на протяжении всего пребывания здесь я заталкивал в узкий проем между столиком и стеной, одно из немногих мест, до которых не доставала грязная рука, нога, и любая другая часть тела «гениального художника» Можно было бы поискать укромное место в других комнатах, однако с таким неусидчивым соседом, я бы ее потом никогда не нашел. Конечно, кимоно и хакама были страшно скомканными, и по городу я ходил в мятой, прожеванной одежде, ну и ладно. Иногда приходится найти внутренний компромисс и отправить свою любовь к порядку и чистоте на длительную прогулку по побережью. Тем более, сколько не наводи тут порядок, Минору достаточно вот просто пройти по комнатам, и все, труды впустую, за ним прямо таки тянется шлейф человеческой копоти. Натянув на волосатые ноги пару новеньких, свежих таби, купленных вчера у одной старой, крайне любезной женщины, я услышал знакомый топот, вызывающий легкую нервную дрожь по всему телу. Вернулся!

— Аааааааааки! Ты дома? Спишь?… — Горлопанил, пришедший ранним утром Минору. Даже если бы я и спал, его визг наверняка бы вырвал меня из сна.

— Дома, дома… негромко прикрикнул я из комнатушки, продолжая одеваться.

— Чайник ставил?… — Между прочим, интересовался мой сосед. В кой то веки ему захотелось чая. Довольно странный он человек, крайне редко пьет чай, обычно воду или спиртное, лень наверно ждать пока заварится.

— Нет

— Я поставлю, ты будешь?

— Буду

С неописуемым грохотом он стал ковыряться в еще одной маленькой кладовой комнатке, один в один похожей на мою, я бы мог жить и в ней, если бы «великий творец» потратил пару лет на то, чтобы привести ее в порядок. В ней, возможно, было все, о чем только можно вообразить. Где-нибудь в самых недрах валяется и его вдохновение, которое он постоянно теряет.

Выйдя из комнаты, я обнаружил чайник, он был на прежнем месте. Под мелодию из треска и звона, я засыпал чай. Вооружившись, исцарапанным деревянным ковшиком я наполнил сосуд прозрачной студеной водой. Принес дрова и развел безбурный огонек. Присел около уютного очага и согреваемый маленькими пурпурными угольками, ждал, когда чай будет готов. Я, было, пытался окликнуть художника, но он так увлеченно копошился в своем хламе, что пропустил все мимо ушей. Наконец чай был готов, я разлил его по двум небольшим кувшинчикам, кружек у него не было. Только я насладился мягким запахом бодрящей ароматной жидкости, как Минору выскочил из-за моей спины и обиженно заявил.

— Негодяй, почему не сказал, что чайник нашел.

— Потому что я его не искал, он все время был здесь, висел, над очагом… Монотонным усталым голосом гнусавил я.

Художник слегка закатил глаза и нелепо почесал затылок, затем как ужаленный дернулся и одним глотком высосал весь чай из кувшина, даже не дав мне возможности предупредить, что он не остыл. Тело Минору с поросячьим визгом, то сжимаясь то, расширяясь, летало по всему дому, сшибая все на своем пути.

— Ааааааа, горит, горит. Чертов чай, все горло расплавил… — Чуть ли не плача и по-куриному взмахивая руками как крыльями, верещал он. Ну что сказать, сам виноват, теперь то может, будет поспокойней и болтовни станет меньше.

— Какая напасть, сначала иноземцы проклятые, теперь горло. Проклятье, это проклятье, меня прокляли. Меня же могли проклясть, а, Аки? Говори, ты же монах! Ааай, кажется, у меня язык немеет. Аки, друг мой посмотри!… — Блея, от не на шутку разразившегося волнения, он с настежь раскрытым ртом бросился ко мне, еще и иноземцев своих вспомнил, теперь весь день будет лить слёзы.

Сейчас бегает, ошпарив свое горло, до этого бегал как ошпаренный, когда увидел злосчастные картины чужестранцев. Если верить его словам, пару месяцев назад его единственный друг пригласил погостить к себе в *. * — небольшой портовый город, живущий за счет ввоза всевозможных товаров, разумеется, в таком случае всегда появляются структуры, игнорирующие заглавную букву закона. И под их чутким контролем, в тесных ящиках и широких скрипучих бочках, нередко прячется нечто неожиданное. Минору с другом, которого, по моему удивлению он ни разу не унижал за спиной, прогуливались по шумному порту, как галки озираясь вокруг, в поисках того, на что можно накинуться, и утащить в свои гнезда в цепких лапах. На самом деле совершенно не важно, что именно прикупил Минору в порту, в лучшем случае, эта безделушка нашла бы достойное место в грандиозной коллекции хлама экспрессивного художника, в худшем он бы ее попросту потерял. И это была бы вполне рядовая прогулка, если бы друзей не занесло в старенький, подгнивающий портовый склад. Некоторые местные моряки, прекрасно понимающие, что в корабельных трюмах провозится не только то, что было заявлено в документах, прибывая в порт превращаются в скрытных и ушлых торгашей, заинтересованных в том, чтобы прямо тут продать часть неучтенного товара, пока он еще тепленький, не забывая конечно отдать, большую часть суммы, «на улучшение жизненных условий хозяина порта, и большинства местных чиновников и бандитов, что в обшем-то одно и то же». Один из таких, «предпринимателей» осторожно схватил друга Минору за руку, и певучим, развеселым голом, навязчиво предлагал пройти посмотреть диковинные товары.

Полумрак портового склада был хитрой ширмой, за которой скрывались вещи, которые нельзя было увидеть, ни на местных городских рынках ни в маленьких лавочках с торговцами работающими казалось бы с рождения и до самой смерти, становящиеся за долгие годы, практически членами семьи любого горожанина пришедшего за козьим сыром или рулоном ткани. Для многих представителей нашего поколения особенно желанно прикоснуться к любому мусору, лишь бы он только пересек океан, приплыв к нам с «большой земли». Как-то встречал мальчишку хвастающегося затертым кулоном, являющимся по своей сути камнем на веревочке, ничем не отличавшимся от любого другого камушка валяющегося на наших побережьях. «Это Гуландский камень» восторженно кричал он. Ну «Гуландский» и ладно, лучше б он им особо не светил, а то непременно насобирает подзатыльников и мигом простится с любимой вещицей. Продажа иностранных товаров у нас до сих пор находится под строжайшим запретом, если поймают, можно и головой ответить, правда, деньги пока еще весят больше закона, поэтому чаще такие прегрешения успешно смываются щедрой взяткой. Самураи по всей стране очень любят рассуждать про любовь к родине, и о превосходстве всего «нашего», но насколько я знаю, как раз они и есть главные покупатели и ценители, иностранщины. Им и наказания никакого не будет, если сильно выставлять на показ не будут конечно. А все казни за торговлю «привозным», проводят, чтобы выбить из простых людей это губительное любопытство, и любую возможность прикоснуться к разрушающей вековые устои чужой тлетворной культуре.

Применив индивидуальный подход и любезно вызнав, всю нужную ему информацию, деловитый морячок повел художников в самую глубь затхлого портового склада. Раздвинув ногами пару тяжелых ящиков, он боком протиснулся между ними и подозвал предполагаемых покупателей. Делец поднял широкую деревянную крышку, под которой в продолговатом глубоком ящике, лежало что-то аккуратно замотанное в плотную ворсистую сухую ткань. Это и были злосчастные картины. Признаться честно, я никогда не видел картин привезенных издалека, но судя по дребезжащему писку Минору, приступы у которого, случались пару раз в день, это действительно могло быть чем-то интересным, или он просто идиот, не знаю даже, что из этого ближе к правде.

— Как правдоподобно, а цвета, цвета, где они их берут, столько вообще есть оттенков. Это не картина, это запечатлено глазами, как они вырвали этот момент, запечатленный глазом, будь они прокляты. Аки они пленили красоту в гнилом складе с клопами, и дураку понятно, работам нельзя находится в таких условиях…. — Примерно так он причитает каждый день, когда подходит к холсту и принимается за работу, в этот момент он особенно психованный и лучше его не беспокоить.

Минору работает над картиной так долго, у меня ощущение, что он никогда ее не закончит. Он так часто балаболит о муках творчества, но недавно я его спросил «как идет работа», он ответил, «начало положено». Может он просто стоит у холста, смотрится в него как в зеркало, красуется, покупает краску, а она сохнет лежит. Сегодня, скорее всего не будет работать, придумает оправдание, дескать «день с утра не задался, только испорчу все». Он так частенько делает, позавчера, кажется, творить ему мешал дождь, тихонько шелестевший за окном ранним утром, но поборов себя он все же начал флегматично елозить кистью по холсту, сопровождая этот процесс постоянным ворчанием. Примерно через час его окончательно выбили из колеи вопли соседских мальчишек играющих в «песочную горку». Вообще то, детишки играли за его домом почти каждый день. Я часто видел их в городе, смеясь, ребятня носила песок, позаимствованный с близлежащего пляжа, в итоге они натаскали огромную кучу, сильно превосходящую их собственный рост. Палка, участвующая в игре, всегда была одна и та же, для них она являлась практически предметом своего уютного маленького культа и передавалась из рук в руки. В тот день детвора как обычно, уселась во дворе, позади небольшого дома художника, насыпала горку песка нужного им размера, вставила в верхушку затертую руками хвойную веточку, и, наслаждаясь, возможно одним из последних солнечных деньков, по очереди азартно вычерпывала из горки песок, так, чтобы палка не упала. Если палка все таки падала, последний вычерпывающий, под общий хохот и невинные издевки получал от своих соперников пинки. Обычно терпимое отношение к детям у нашего необузданного творца, в тот день дало трещину. Он внезапно хлестко вышвырнул кисть из руки, выбежал из дома, сопя как разозленный бык. В один миг оббежал свой дом, яростно распахнул створку соседских ворот и принялся визжать на детей. Я стоял на цыпочках и, посмеиваясь, наблюдал за этой картиной из-за забора. Сконфузившиеся ребята, прячущие улыбку, исподлобья смотрели на писклявого художника, как на карикатурного персонажа, народных сказок, про сварливых брюзжащих старичков.

— Аааа, как же это, даже вкус от меня сбежал. Нет, меня точно прокляли!… — Выплюнув на пол, почти пережеванный кусок залежавшейся обжаренной свинины, истерило «молодое дарование».

— Что же теперь, вкуса нет, вдохновения нет, ну и зачем мне вообще жить в этом кошмаре. Аки, дорогой, вас же наверняка учили снимать проклятья! Молю тебя, не откажи, спаси меня, может когда уйдут все эти наваждения, способность творить вернется ко мне.… — Подпрыгивая на одном месте непонятый гений, возмущенно искал выход из сложившейся ситуации.

— Ну чего молчишь, снимай проклятье!… — Приказательным тоном Минору прикрикивал на меня, что совершенно отбивало желание подыгрывать его глупым бредням с проклятьем.

— По моему, ты не проклят, и все что с тобой происходит, попросту череда закономерных происшествий, учитывая твой образ жизни и характер… — Пытался донести до него, казалось бы очевидную мысль, но судя по кислому выражению его лица, очевидную не для всех.

— Все понятно, не хочешь снимать проклятье, ненавидишь меня. Ну, ну, червяк ты треклятый, чтоб тебя также беды по пятам преследовали. Вошь молчаливая, подумать только, приютил змею в своем доме, если помочь не можешь, так хотя бы не мешай, даже смотреть на тебя противно, выметайся отсюда. Иди, иди, прогуляйся, воздухом подыши, бесчувственная ты тварь…. — Свирепо, но, как и всегда комично визжал «даровитый мастер». Ну что ж поделать, оставаться в доме с психованным нельзя, пора бы и правда, пройтись по пестрым улочкам Удзиямады. Подкрепится засохшей свининой тоже времени нет, не успею и допить чай, осталась четверть узкого кувшинчика. Куплю что-нибудь на прогулке. Боги, он все вопит и вопит, как у него от самого себя не болит голова.

— Благодарю за чай, мне захотелось прогуляться. До вечера Минору… — Легко улыбнувшись, ответил я, и поклонился. Минору это вывело еще сильней, и он с разбега впечатал кулак в тонкую деревянную стену, затем стоял полубоком, делая вид, что ему не больно, однако после удара, он едва сдерживал слезы. Ничего, пускай посидит в одиночестве, немного проветрит запылившееся сознание, хотя о чем это я, сейчас побежит искать утешение на стороне, и непременно напьется до беспамятства.

Как же приятно покинуть этот дрожащий от бесконечных истерик дом, выходя за порог, еще пару минут в ушах разносится раздражающее эхо его пищащего голоса. Удзиямада уже проснулась, я давно замечал, что жители этого города унаследовали от своих крайне набожных предков, более сдержанный нрав и дисциплину. Именно поэтому, с самого раннего утра, каждый горожанин уверенно движется на свое место, как фигурки из сёги, стоящие на доске, ждущие приближения огромной руки готовой сделать ход. В Удзиямаду, а именно в храм Дзингу, возможно с самого основания страны, вечно тянуться широкие нити паломников, вожделеющих прикоснуться к древнему сердцу государства, низко поклонится Аматерасу, и вспомнить добрым словом членов императорской семьи. Весна самое популярное время для паломничества, на три месяца город под завязку набивается людьми, со всех концов наших земель. Cтановится очень тесно, даже просто пройти по улице оказывается сложной задачей, нужно постоянно протискиваться в узкие зазоры этих стенообразных толп. Во время цветения сакуры, люди стекаются к побережью реки Мия, утопающему в розовых лепестках. Но сейчас Удзиямада выглядит пустынно, хотя пока еще не успела окончательно накрыться тяжелым серым слоем густых облаков в купе со сшибающим с ног прибрежным ветром и колючим холодным дождем.

Конец ознакомительного фрагмента.