Моё Сердце победит

Мирьяна Солдо

В 1981 году жизнь обычной югославской девушки Мирьяны круто изменилась. Она и ещё несколько сельских детей увидели на горе Богородицу. В книге Мирьяна рассказывает о своём жизненном пути, который все эти годы сопровождается встречами с Пресвятой Марией. Легко ли видеть рай и продолжать жить на земле? Почему Бог допускает войны и страдания? Что ждёт мир в будущем? Как ощутить Божью любовь даже в самых тяжёлых обстоятельствах? Об этом Мирьяна размышляет на страницах своей книги.

2

Прихожу к вам, потому что хочу быть вашей

Матерью и Заступницей.

Из послания Богородицы от 18 марта 2012 года

«Жива я или мертва? — спрашивала я себя, не сводя глаз с красивой женщины на горе. Я была в абсолютном смятении, эмоции сменяли одна другую. — Ущипни себя. Скорее всего, ты просто спишь!» В первые минуты я не осмеливалась обратиться к ней. С расстояния более ста метров трудно было рассмотреть черты лица, но я видела, что на ней серо-голубое платье и она что-то держит в руках. Потом я поняла, что это «что-то» — младенец.

«Ни одна мать не полезла бы на такую гору с ребёнком», — пронеслось у меня в голове. Я была настолько сосредоточена на видении, что почти не осознавала происходящего вокруг. Словно сквозь какой-то туман я понимала, что рядом оказывались и другие дети. Местный мальчик по имени Иван нёс яблоки, но, увидев, на кого мы смотрим, бросил их и побежал прочь. Затем в поисках нас пришла и Вицка. Она тоже так испугалась, что, скинув шлёпанцы, убежала. Следом за ней мы с Иванкой, посмотрев друг на друга, без единого слова бросились к посёлку. Влетев в дом дяди, я выпалила:

— Кажется, я видела Богородицу!

Дома была только моя бабушка Ела. Она удивлённо смотрела на меня какое-то время, а потом произнесла:

— Оставь Богородицу там, где Она есть — на Небе. Возьми чётки, иди в комнату и молись!

Я была слишком взволнована, чтобы что-то объяснять, поэтому сделала ровно то, что она мне велела — побежала в комнату и стала молиться. Через некоторое время меня перестало трясти, но заснуть в ту ночь мне не удалось. Я закрывала глаза, но думать могла только о женщине на горе. Я была уверена, что это Богородица — так мне подсказывало сердце. Но разве Дева Мария не должна быть на Небесах? Я пыталась вспомнить что-нибудь, что помогло бы мне осознать увиденное.

До того момента я и представить себе не могла, что кто-то на земле может видеть Богородицу. Я никогда не слышала о других подобных событиях, которые называют явлениями, и думала, что Она спустилась на землю подобным образом впервые. В коммунистической Югославии книги с религиозным содержанием были запрещены, и наши знания о чудесах ограничивались услышанным в осторожных проповедях священников, прекрасно понимавших, что государственные шпионы могут сидеть и на церковной скамье. Любое слово, которое могли ошибочно принять за нападки на режим, грозило как минимум тюремным сроком.

Несмотря на то что Сараево, мой родной город, был чем-то вроде оплота коммунизма, детство моё прошло в достаточно спокойной атмосфере. Родители — Йозо и Милена — были родом из села Бьяковичи, но после свадьбы переехали в Сараево, где 18 марта 1965 года я и родилась. Сколько себя помню, я всегда отличалась от других детей.

Первые четыре или пять лет жизни у меня почти не росли волосы, а те, что выросли, были очень редкими и почти белыми. Однажды, устав ждать их появления, мама послушалась совета кого-то из соседей и, пока отец был на работе, побрила меня наголо. Мой вид казался другим девочкам странным, поэтому я всегда носила шапочку и играла в футбол с соседскими мальчишками. Я была у них вратарём. В конце концов мамины надежды оправдались — у меня выросли густые косы, и я снова смогла вернуться в мир девочек.

Одну из моих подруг звали Минка. Когда в городе раздавался призыв на мусульманскую молитву, она тут же бросала игру, падала на колени и начинала молиться. Я с интересом смотрела на неё, а однажды решила последовать её примеру. Это увидела мама, позвала меня домой и втолковала мне, что не стоит повторять всё за Минкой, потому что мы принадлежим к разным религиям. Но наша дружба научила меня не зацикливаться на различиях между людьми.

Играть с друзьями было хорошо, но всё же я предпочитала одиночество. В тишине и уединении нашей квартиры я писала песни, рисовала, чертила. Особенно хорошо у меня получались изображения девочек и женщин, поэтому школьные подруги часто просили меня нарисовать что-нибудь для них. Один из моих рисунков даже был отобран, чтобы представлять нашу школу на международном художественном конкурсе в Японии.

Ещё я любила читать. Одна книга — «Маленький принц» Антуана де Сент-Экзюпери — произвела на меня особенно глубокое впечатление. История о лётчике, совершившем вынужденную посадку и встретившем Маленького принца с другой планеты, натолкнула меня на мысль, что существует более глубокий план, скрытый за тем, что лежит на поверхности, и я стала размышлять на вечную тему: в чём заключается смысл жизни.

Как сказал Маленький принц, «одни только дети знают, чего ищут». Географ, Фонарщик и другие персонажи «Маленького принца» жили в своих маленьких мирах. Они напоминали мне жителей наших домов: людей самого различного происхождения, живших в маленьких бетонных коробках, поставленных одна на другую — так близко друг к другу и при этом настолько далеко!

В Сараево было совсем немного детей-католиков. Те же, кто рос в практикующих веру семьях, были вынуждены чуть ли не тайно ходить на катехизацию в церковь Св. Антония Падуанского в историческом квартале на улице Бистрик. В этом известном храме красно-коричневого цвета не ставилось конфессиональных рамок. Молиться сюда приходили и мусульмане, и православные, а францисканцы, жившие в соседнем монастыре, помогали бедным вне зависимости от их религиозной принадлежности.

Занятия в церкви научили меня скорее бояться Бога, чем Его любить. У меня сложилось представление о Нём как о сердитом правителе, который всё сверху видит и только и думает, как бы меня осудить и наказать за малейшую провинность. Одновременно во мне родилось почитание покровителя той церкви, св. Антония, сострадание и любовь которого подсказывали иное понимание Бога.

Обычно нас — четверых или пятерых — водил в церковь кто-то из родителей. Перед выходом моя мама всегда говорила: «Если по дороге кто-то спросит, куда вы направляетесь, говори, что вы идёте есть мороженое, поиграть на площадке или что-то подобное».

Однажды по дороге на занятия мы столкнулись с моей учительницей. Как и большинство преподавателей в Сараево, она была членом коммунистической партии.

— Мирьяна! — приблизившись, обратилась она ко мне, и я была вынуждена остановиться.

— Здравствуйте, товарищ классный руководитель.

В то время мы должны были при разговоре с учителем использовать обращение «товарищ».

— Куда это вы идёте?

Меня сковал страх.

— Понятия не имею, — пробормотала я и поспешила за остальными, оставив её недоумевать. Недоумение было лучше, чем подозрения.

Когда во главе бывшей Югославии стоял Иосип Броз Тито, власть навязывала гражданам свою идеологию через систему образования. В учебниках истории восхвалялось «героическое» учение Карла Маркса, Фридриха Энгельса и Владимира Ленина. Преподаватели не уставали повторять, что Бог бывает только в сказках, а религия — это, как говорил Маркс, «опиум для народа». Поэтому я часто сама не понимала, во что верить.

Уже в первом классе начальной школы детей автоматически принимали в Союз пионеров Югославии. Новоиспечённые пионеры, которым исполнилось семь лет, получали форму: красный галстук и «титовку», или «пилотку Тито», на которой был изображён герб и красная пятиконечная звезда — символ коммунистической партии. В пионерской клятве мы обещали любить Социалистическую Федеративную Республику Югославию, а также «нести братство, единство и принципы, за которые боролся товарищ Тито».

Навязывание идеологии продолжалось на протяжении всех моих школьных лет. Ежегодно 25 мая Югославия отмечала день рождения Тито — человека, который принёс в нашу страну коммунизм. Это был всенародный праздник, известный как День молодёжи. В школах заранее готовились к торжествам, каждый ученик должен был написать стихотворение или сочинение, прославляющее председателя компартии, а центральные газеты публиковали лучшие из них. Я всегда радовалась этим конкурсам, а мои работы даже бывали отобраны для публикаций.

В мероприятиях, посвящённых государственному Дню молодёжи, участвовали тысячи людей. В честь Тито устраивались выступления спортсменов и пионерские слёты. Оркестры исполняли напыщенные партизанские песни, например «С маршалом Тито», в которых его называли героем и хвастали, что «с ним нам не страшен и ад», а если кто скажет иначе, тот «почувствует наш кулак».

«Образование — это оружие, — говорил советский диктатор Иосиф Виссарионович Сталин, — эффект которого зависит от того, кто его держит в своих руках, кого этим оружием хотят ударить». Живя в Югославии, где соседствовали разные культуры, я получала разностороннее образование, но учиться бывало нелегко. К примеру, от нас требовали, чтобы мы умели писать и латиницей, и кириллицей. А благодаря учебной программе из Великобритании я выучила английский язык и приобрела красивый акцент.

Больше всего мне нравилось проводить время дома, в кругу своей семьи. Мой папа отличался беззаботным и радостным нравом. Мама была построже и острее переживала житейские трудности. Она делала всё, чтобы обеспечить нас счастливой и комфортной жизнью. С раннего детства я была больше привязана к отцу. Иногда я даже спрашивала у него: «Зачем нам вообще мама?» В ответ он только улыбался. У папы было несколько лишних килограммов, а зелёные глаза сияли ярче на фоне чёрных волос. Когда у нас гостили родственники из Герцеговины, он всегда вставал рано утром и спрашивал их, что они хотят на завтрак, отправлялся покупать нужные продукты, возвращался и готовил, и только потом уходил на работу.

В то время я не замечала, насколько тяжело было родителям в Сараево. Днём отец работал, а вечером почти всегда слушал лекции или занимался, чтобы получить работу в отделении радиологии. Мама работала поваром в крупной компании. Каждый день она уходила из дома в пять утра, а возвращалась во второй половине дня совершенно без сил. У родителей не было возможности нанять для меня няню в дошкольные годы, поэтому до пяти лет я оставалась дома одна, и это был крайне тревожный период для мамы с папой. Несколько раз в день папа пешком возвращался домой, подходил к нашему окну, чтобы убедиться, что со мной всё в порядке, а затем снова бежал на работу.

Целых восемь лет я была их единственным ребёнком, их «маленькой принцессой» — вплоть до момента, когда 16 июля 1973 года на свет появился мой брат Мирослав. Я ждала их возвращения из роддома с беспокойством. Даже тогда меня больше интересовал папа, чем кто-либо ещё. До сих пор помню, какая на нём в тот день была одежда — коричневая спортивная куртка, тщательно отглаженные серые брюки, рубашка с белым воротником. А ещё я помню, с какой любовью он смотрел на новорождённого сына. Мне же хотелось, чтобы любовь отца принадлежала только мне. Я отозвала его в сторону и сказала: «Ты люби одну меня, а я буду любить малыша!»

Вскоре мама серьёзно заболела. После родов врач предписал ей покой, а она вышла на работу, как только вернулась домой. Вследствие инфекции у неё поднялась очень высокая температура. Я не понимала, что происходит, но видела, как сильно встревожен отец. Он больше не шутил со мной, как обычно, а только и делал, что ухаживал за больной мамой и Мирославом — Миро, как мы его звали. В конце концов мама поправилась, но, повидав её в таком тяжёлом состоянии, я пообещала себе, что не буду больше воспринимать её здоровье как должное. С тех пор я всегда старалась сделать так, чтобы она чувствовала мою любовь.

Я взяла на себя обязанность помогать ухаживать за Миро, и вскоре моя ревность к нему исчезла. Я была на целых девять лет старше брата, и роль, которую я естественным образом на себя приняла, была близка к роли второй матери. Наши родители были вынуждены работать, и меня часто оставляли присматривать за ним. Я его переодевала, купала и кормила, а когда он научился ходить, водила за собой по улице. Мои друзья звали нас «Мирьяна с прицепом», потому что я всегда держала его за руку, когда выходила гулять.

В 1976 году, после того как отец получил должность старшего техника в отделении радиологии, мы переехали в новую квартиру на последнем этаже восьмиэтажного дома, расположенного почти в самом центре города. В ней было всего две комнаты и ванная — слишком мало для четверых, но теснота нас не смущала. Коридор делил квартиру на две половины. С одной стороны находились кухня и гостиная. Обедали мы за столом в маленькой столовой, объединённой с кухней. В гостиной было два дивана, два кресла и телевизор. В течение дня вся семья проводила время там — мы разговаривали, смотрели телевизор, собирались на семейную молитву, а ночью эта комната служила спальней нам с Миро. Диваны раскладывались и превращались в кровати. Одежду мы хранили в большом шкафу, занимавшем всю стену. Спальня родителей и ванная были по другую сторону коридора. С высоты восьмого этажа открывался такой вид из окон, что мне казалось — весь мир у меня как на ладони.

Когда со стороны гор опускался туман и покрывал Сараево, мы видели только верхушки самых высоких башен, минаретов и колоколен. Они словно служили небесными указателями на пути густых облаков. А в ясные вечера городские огни были похожи на звёзды в глубокой тарелке. Иногда я видела, как из аэропорта взлетают самолёты, и дрожала от одной лишь мысли, что могу оказаться в одном из них. «Этого никогда не будет…» — думала я.

Миро любил играть в парке перед нашим домом, а я смотрела за ним с дорожки, которая тянулась между проспектом и рекой Миляцкой. Если нужно было куда-то поехать — трамвайная остановка находилась всего в нескольких сотнях метров. Иногда мы всей семьёй ходили гулять по вымощенной камнем улице Башчаршия, останавливаясь у известного фонтана Себиль покормить голубей или зажечь свечу в соборе Святейшего Сердца Иисуса.

В квартире под нами жила старая мусульманка по имени Паша. У неё не было близких родственников, и мои родители относились к ней как к члену семьи. Если у бабы Паши дома что-то ломалось, отец шёл и чинил, а когда мы приглашали её к себе на ужин, мама готовила еду в соответствии с исламскими традициями.

— Самая угодная Богу еда, — говорила Паша, — та, которую ты делишь с другими.

Она очень полюбила меня и стала звать своей «маленькой блондюшей». Иногда, когда я гуляла в парке, она открывала окно и кричала:

— Блондюша моя маленькая! Не сходишь ли ты мне за хлебом?

Я никогда ей не отказывала, даже если мне приходилось прерывать игру с друзьями. Покупки для Паши давали мне возможность поговорить с ней. Вероятно, ей хотелось того же, потому что в магазин она вполне могла сходить и сама. Поскольку бабушка Ела жила далеко, Паша стала для меня второй бабушкой. Она любила говорить о Боге и восхищалась нашей католической верой.

— Держись своей веры, — наставляла она меня. — А когда будешь выходить замуж, выбирай единоверца. Так будет лучше для детей.

Я улыбалась.

— Дети? Брак? Это же ещё так не скоро!

— Да… Но настанет день, дорогая, и ты скажешь: «Ах, это было так давно!»

В Сараево было очень мало людей с такой крепкой верой, как у Паши. Коммунисты добились большого успеха в секуляризации общества. Рождество стало обычным рабочим днём, дети также буднично шли в школу. Власти обращали особое внимание на тех, кто в этот день отсутствовал на работе или учёбе.

Мы с родителями старались праздновать Рождество по всем правилам, насколько это было возможным в стенах нашей маленькой квартиры. В cочельник украшали небольшую ёлку, молились вместе и пели праздничные песни; рождественским же утром, как все остальные, шли на работу и в школу, зато вечером отправлялись на Святую Мессу, после которой дома нас ждала праздничная трапеза. На следующий день к нам приезжал дядя со своей семьёй. Несмотря на все сложности, у нас всегда было замечательное Рождество.

Когда мне было двенадцать лет, отцу предложили новую работу — обучать техников-радиологов в Ливии. Ему было очень тяжело уезжать так далеко, но платили хорошо, а он хотел обеспечить нам лучшую жизнь. Однажды я получила по почте в подарок от него кассетный магнитофон и решила, что папа разбогател. Я не знала, что в Ливии вся электроника была намного дешевле. За два года отсутствия отца у меня прибавилось ответственности за Миро, который, немного повзрослев и обретя независимость, часто пытался от меня отделаться. «Мне не нужна ещё одна мама», — говорил он.

На мне лежала обязанность по уборке квартиры, и обычно я старалась навести порядок до возвращения мамы с работы. Мне хотелось, чтобы она порадовалась чистоте и красоте нашего дома, поэтому я любила ставить для неё цветы в вазу и просила Миро сходить за ними, но, как всякий мальчишка, он стыдился покупать «девчачье». После уговоров, разозлившись, он убегал в цветочный магазин, а обратно шёл пригнувшись и прячась, чтобы никто из друзей не увидел его с букетом. В дверях я забирала у брата букет и не разрешала переступать порог до прихода мамы, чтобы он не нарушил чистоту квартиры. Конечно, Миро это не нравилось. Не считая этих мелких раздоров, наш дом всегда был полон любви.

Родители почти не говорили со мной о вере, по крайней мере словами. Вместо этого они подавали живой пример, показывая нам, детям, всю важность молитвы. Свою религиозность они не демонстрировали, но большинство соседей знало, что мы католики. Скрыть это было невозможно. Рядом с нами жила с семьёй одна девочка, Гордана. Они были православными сербами, но не практиковали веру. Как и многие другие в Сараево, родители Горданы не видели в том никакой нужды. Но Гордана, бывая у нас в гостях, наблюдала за нашей семьёй. Она видела, что мы ходим на Мессу, вместе молимся, и наш дом наполнен чем-то особенным — чем-то, что не видно глазу, но очевидно для сердца.

— Почему мы нигде не бываем? — спросила однажды Гордана маму.

— Что ты имеешь в виду? — удивилась та.

— Было бы так хорошо жить, как семья Мирьяны. Почему мы не молимся и не ходим в церковь, как они?

Поначалу эта идея не пришлась по душе родителям Горданы, но она упорствовала, и в конце концов её папа с мамой сдались. Они начали ходить в ближайшую православную церковь и собираться на семейную молитву.

В подростковом возрасте я не отличалась излишним благочестием, но верила всегда. Как все католики, я очень почитала Пречистую Деву Марию, но более близкие отношения у меня складывались с Иисусом. Я часто к Нему обращалась. В своей детской вере я смотрела на Иисуса как на старшего брата, которому могла доверить все свои страхи и тревоги — от детских ссор до сложных школьных экзаменов. Я задавала Ему вопросы о смысле жизни, а особенно один, который не выходил у меня из головы никогда: почему люди должны страдать?

Сколько себя помню, я всегда сочувствовала страдающим людям. С малых лет при виде больного или подавленного горем человека я начинала плакать, сопереживая ему от всего сердца. Я постоянно задавалась вопросом, почему милостивый Бог допускает страдания людей? Взрослые советовали мне не обращать внимания на грустные вещи, а радоваться и развлекаться, как другие дети. Но как я могла быть счастливой, когда кто-то страдает?

Весной 1981 года мне всё чаще хотелось побыть одной. Мама замечала мою обострённую чувствительность и весьма волновалась, а моё настойчивое желание провести целое лето в Меджугорье лишь усиливало её тревогу.

— У тебя есть молитвенник? — спросила я её однажды вечером.

— Молитвенник? — переспросила она. — Зачем?

— Не знаю… Просто чувствую, что мне нужно молиться.

Она заколебалась, а затем пошла в спальню и вернулась с молитвенником, подаренным им с папой на свадьбу.

— Есть только этот, — сказала она.

В Югославии молитвенники были редкостью. Печать и ввоз в страну книг религиозного содержания были запрещены, но по традиции всем молодожёнам разрешалось получить в день свадьбы молитвенник. Мои родители очень берегли свой экземпляр.

Я уединилась и начала внимательно листать эту книгу. Я чувствовала, что обретаю в ней бесценное сокровище. С каждой произнесённой молитвой моё сердце наполнялось радостью. А мама в это время лежала на кровати в другой комнате и не находила себе места от беспокойства: для неё моё странное поведение было предзнаменованием чего-то недоброго. Она всю ночь проплакала, уверенная, что со мной что-то случится. И она была права: что-то случилось.