Моё Сердце победит

Мирьяна Солдо

В 1981 году жизнь обычной югославской девушки Мирьяны круто изменилась. Она и ещё несколько сельских детей увидели на горе Богородицу. В книге Мирьяна рассказывает о своём жизненном пути, который все эти годы сопровождается встречами с Пресвятой Марией. Легко ли видеть рай и продолжать жить на земле? Почему Бог допускает войны и страдания? Что ждёт мир в будущем? Как ощутить Божью любовь даже в самых тяжёлых обстоятельствах? Об этом Мирьяна размышляет на страницах своей книги.

1

Славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам.

Мф. 11:25

Поначалу среди нас шестерых я была аутсайдером. В отличие от остальных, я выросла в Сараево. В моём городе всё — от шумных улиц до высоких зданий — являлось полной противоположностью меджугорским полям, пыльным дорогам и каменным домам. Однако гораздо ощутимее физических различий между этими двумя мирами были различия культурные.

В Меджугорье в основном жили хорваты — гордый народ, который на протяжении своей истории претерпевал бесконечные трудности. Противостоял ли он турецким завоевателям или коммунистическому режиму — католическую веру хранил всегда. И в 1981 году жители Меджугорья были вынуждены исповедовать свою веру тайно, чтобы не привлекать внимание тогдашних властей.

Население Сараево, с другой стороны, представляло собой разнородную смесь всех народностей, населявших Югославию. В городе с населением в четыреста тысяч человек, который иногда называют европейским Иерусалимом, проживали боснийские мусульмане (около 45%), православные сербы (около 30%), некоторое количество нас — хорватов-католиков (около 8%) и была даже маленькая еврейская община, но господствовала при этом идеология атеизма, которую диктовала коммунистическая партия.

Историческая разнородность Сараево особенно проявлялась в архитектуре. Город выглядел так, словно его сложили из различных пазлов. На окраинах города, на фоне безликих бетонных коробок, понастроенных коммунистами, яркими пятнами пестрели красные черепичные крыши традиционных боснийских домов, а рядом с Башчаршией — красивейшим Старым городом и сердцем Сараево — красовались мечети и османские цитадели, словно соревнуясь за внимание с нарядными фасадами зданий, возникших во время австро-венгерского правления.

В детстве у меня было много друзей разных национальностей и вероисповеданий. Из них только несколько принадлежали к Католической Церкви. Преобладали мусульмане и православные, и в городе нас окружали минареты и купола православных церквей. Мы с друзьями никогда не страдали от религиозных различий. Я могла отмечать их праздники, а они — мои. Я привыкла уважать людей другой веры ещё до того, как такому отношению начала учить нас Пресвятая Богородица.

В школьные годы я очень любила проводить летние каникулы в Меджугорье, несмотря на то что в домах отсутствовал водопровод, а мне бόльшую часть времени приходилось работать в поле под раскалённым солнцем. Там жили мои дядя с тётей, а также другие родственники, и родители каждый год отпускали меня к ним на лето. Можно сказать, что Меджугорье было моим вторым домом.

Дядя Шимун и тётя Слава относились ко мне как к собственному ребёнку, и в их доме я никогда не чувствовала себя гостем. Две их старшие дочери — Милена и Весна — были для меня как родные сёстры. Я спала у них в комнате, и каждую ночь мы болтали до тех пор, пока младший брат Владо не начинал умолять, чтобы мы замолчали, или пока наше хихиканье не будило их маленькую сестру Елену.

Меджугорье располагается между двух гор, покрытых зарослями кустарников, и в те годы в его состав входило пять маленьких поселений. Приход был основан 15 мая 1892 года и посвящён св. Иакову, покровителю паломников — девяносто лет спустя этот выбор покажется воистину пророческим. Первая церковь Св. Иакова стояла на зыбком песчаном участке, и в 1969 году было завершено строительство нового большого храма недалеко от неё. В первое время никто не понимал, зачем нужна такая огромная церковь, однако после событий 1981 года даже она часто оказывалась недостаточно вместительной.

Дом дяди с тётей стоял в Бьяковичах — поселении у подножья горы Подбрдо. Как и все в Меджугорье, они жили очень скромно, выращивая табак, виноград и другие сельскохозяйственные культуры. Традиционные герцеговинские дома строились из камня и покрывались крышей из оранжевой черепицы, но у Шимуна и Славы дом был современный, кирпичный.

В Сараево никто, включая моих собственных родителей, не мог понять, почему меня так туда влечёт. Дома мне были доступны все удобства городской жизни, которые родители обеспечивали тяжким трудом, а в Меджугорье люди жили в гораздо более суровых условиях. Они были вынуждены самостоятельно выращивать бόльшую часть своего пропитания, носить воду, и, сколько бы они ни работали, их усилий хватало лишь на то, чтобы выжить. Эта простота меня и привлекала, заставляя проводить там каждое лето.

Первые девять лет жизни родители обращались со мной как с принцессой. Особенно меня баловал папа. Когда мама просила меня постирать бельё или помыть посуду, он делал это сам. Даже завтрак мне иногда приносили в постель и всегда готовили только то, что хотела я. Из-за моей чрезмерной худобы родители делали всё, чтобы я съела побольше. Желая меня поощрить, мама и папа всегда хлопали в ладоши, если я полностью съедала содержимое тарелки. Однако их чрезмерная опека иногда приводила к неприятным последствиям. Когда мне было лет семь, я гостила у родственников, и они приготовили особое блюдо, предназначавшееся свёкру моей тёти. Я не знала, что оно было только для него, и всё съела. Сидя с гордым видом в ожидании привычных аплодисментов, я увидела вокруг себя лишь удивлённые взгляды. К счастью, свёкор тёти отнёсся к произошедшему с юмором.

Вообще я была очень привередлива во всём, что касалось еды, а меджугорская пища весьма отличалась от привычной. Но перед отъездом из Сараево мама всегда предупреждала меня, чтобы я ни на что не жаловалась. «Если я только услышу, что ты отказалась что-то съесть, — говорила она, — в ту же секунду вернёшься домой». Несмотря на все неудобства, я любила Меджугорье. Моя семья проводила летний отпуск на побережье Адриатического моря, а я ехала в далёкое герцеговинское село.

Меджугорье всегда было мне родным — мы с родителями приезжали сюда в гости к родственникам с самого моего детства. Маленькой девочкой я с удовольствием играла с двоюродными братьями и сёстрами, а также с их друзьями. Мы бегали по широким полям и играли в прятки в виноградниках. Во время тех поездок я почувствовала свободу сельской жизни, которую город дать мне не мог.

Один мальчик проявлял ко мне особое внимание. Его звали Марко. Он был старше меня на год, с густыми чёрными волосами и глазами цвета турецкого кофе. Дядя Марко по отцу был женат на моей тёте со стороны мамы, и мы из года в год встречались с ним у неё дома. Его родители дружили с моими и приезжали вместе с Марко к нам в Сараево. Сколько я помню себя, столько помню и его. В раннем детстве мы даже спали в одной комнате.

Марко отличался от остальных мальчиков. От него веяло спокойствием — тихим и мягким ощущением стабильности, которое меня очень подкупало. А на лице у него всегда была улыбка. Я связывала его доброту с сильной верой в Бога, которую родители привили ему практически с рождения.

В подростковом возрасте его привязанность ко мне приобрела романтический характер, но Марко был слишком застенчив, чтобы рассказать мне о своих чувствах, которые были очевидны для всех вокруг. Каждый раз, когда я приезжала летом в Меджугорье, он всегда оказывался в доме моих родственников под предлогом того, что ему нужно навестить дядю и тётю. Из-за этого кузины частенько подтрунивали надо мной.

Тем не менее в Меджугорье почти не было возможности поддерживать такого рода дружбу — там я работала наравне со всеми остальными. Практически ежедневно мои кузины и я просыпались до зари, шли собирать в поле табак, а потом нанизывали листья на верёвку для сушки.

В мой самый первый приезд дядя и тётя не стали будить меня на работу. Они подумали, что мне нужно спать дольше, ведь для меня их образ жизни был непривычен. Я же, напротив, считала неприличным спать, пока мои кузины работают, поэтому стала подниматься и уходить в поле вместе с ними. Сначала все удивились, но скоро дядя начал будить и меня, как всю свою семью, в четыре утра.

В свободное после работы время развлекались мы очень просто — гуляли по окраинам села или болтали, усевшись на каменные парапеты. Меджугорские дети всегда были рады послушать истории о городской жизни, а я обожала их рассказы о жизни на селе.

Одной из моих самых близких подруг была высокая темноволосая девочка по имени Иванка. Жила она в Мостаре — городе, расположенном совсем недалеко отсюда, но лето и выходные проводила у бабушки в Меджугорье, так что бывала здесь чаще, чем я. Сблизило нас то, что мы обе были городскими. Ей очень нравилось разговаривать о моде, а иногда и о своих чувствах к одному мальчику из села по имени Райко.

После работы у меня совершенно не оставалось сил, а руки были липкими от табака, но на душе всегда было радостно. В начале учебного года в школе мне было стыдно только за свои руки. Мои одноклассницы возвращались с летних каникул с красивым загаром, мои же пальцы были чёрно-жёлтыми из-за табака, и я прятала их под партой. Но это не имело для меня никакого значения — в Меджугорье я чувствовала себя замечательно. Я чувствовала себя живой. И в конце каждого учебного года радовалась, что скоро смогу туда вернуться.

В 1981 году, в конце второго класса гимназии¹ я начала испытывать странное ощущение. Оно было гораздо сильнее обычного возбуждения, которое я чувствовала перед отъездом в Меджугорье, и — что ещё более удивительно — проявлялось в отчётливом желании пребывать в молитве.

Я уходила и молилась в тишине, воздерживаясь от привычных юношеских занятий — прогулок с подругами и разговоров в кафе. Моя мама забеспокоилась, потому что моё поведение казалось ей странным и несвойственным для шестнадцатилетней девушки.

Я училась в одной из лучших гимназий города. В перерывах между уроками, пока мои одноклассники болтали в коридорах, я убегала в старую православную церковь рядом со школой. Большинство моих католических друзей избегали православных храмов, но мне она служила чем-то вроде тихого убежища.

Там всегда было безлюдно, прохладно и пахло выдержанным вином и ладаном. Каждый день я зажигала свечу и молилась в умиротворяющей тишине, стараясь понять, что же со мной происходит. Необычное ощущение нарастало с каждым днём, и к концу учебного года я проводила в молитве больше времени, чем когда-либо ранее. Когда наступил долгожданный день отъезда в Меджугорье, мне уже казалось, что всё происходит не со мной, что я смотрю фильм про чью-то жизнь. Почему я так странно себя чувствовала?

Папа провожал меня на поезд до Мостара и не мог не заметить моего смятения. Как обычно, он плакал, прощаясь со мной, но в этот раз даже попросил меня передумать и не ехать. «Папа, всё будет хорошо. Не волнуйся», — сказала я, обняв его.

Заняв своё место в поезде, я ощутила какое-то смутное предчувствие. Предчувствие чего? Я не знала. Я всегда с нетерпением ждала встречи с друзьями и родственниками в Меджугорье, но в этот раз чувство было иным, гораздо более интенсивным. Мне казалось, будто я стою на краю неизвестности и вот-вот в неё упаду. Я смотрела в окно на остающиеся позади окраины Сараево. Поезд ехал на юг вдоль реки Неретвы, бирюзовой нитью вьющейся между вершинами Динарского нагорья. Что со мной происходит? И почему я теперь постоянно хочу молиться?

Покрытые туманом скалы уступили место бескрайнему Адриатическому морю, а затем поезд, миновав туннели и арочные мосты, добрался до станции Мостар, где меня ждал дядя Шимун. А ещё через несколько дней после начала меджугорских каникул я получила ответ на все свои вопросы — причём такой, какой и представить себе невозможно.

Утром 24 июня 1981 года я проснулась с улыбкой на лице. В тот день был праздник Св. Иоанна Крестителя — пророка, о котором в Библии сказано: «глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу». На самом деле моя радость была связана не столько со св. Иоанном, сколько с тем, что в тот день нам не нужно было собирать табак. В церковные праздники в Меджугорье никто не работал, а значит, мы могли наслаждаться свободным временем.

Лучшего повода, чтобы повидаться с Иванкой, было не найти. Её дом находился совсем рядом с домом моего дяди. Встретившись, мы решили пойти на прогулку за Бьяковичи. Пройдя по узкой улочке, мы подошли к дому знакомой девочки Вицки, чтобы узнать, не захочет ли она к нам присоединиться. Оказалось, что она спит, но её мама обещала передать, что мы заходили.

В те времена люди в Меджугорье вообще не запирали входных дверей, и для соседей было нормальным зайти друг к другу без предупреждения, чтобы спросить о чём-то или поделиться новостью. Все друг друга знали, поэтому почти из каждого дома, мимо которого мы проходили, доносился вопрос: «Вы куда?» Но вот мы миновали последний дом, и всё затихло.

Медленно шагая по грунтовой дорожке, усыпанной мелкими камешками, в тени Подбрдо, мы вспоминали сильнейшую грозу, которая недавно обрушилась на область. Удар молнии поразил центральную телефонную станцию, и связь так и не восстановили. Обсуждали мы повседневные вещи: школьные дела, новых знакомых, последнюю моду — в общем, всё то, о чём обычно говорят девочки подросткового возраста.

Своим беззаботным разговором мы пытались смягчить боль потери — ту правду жизни, о которой ни одна из нас не хотела думать. Менее двух месяцев назад после продолжительной болезни умерла мама Иванки, Ягода. Эта святая женщина принимала страдания без ропота вплоть до самых последних минут своего земного пути. Как принято в Герцеговине, в день похорон Иванка надела чёрную одежду в знак траура и намеревалась носить её по крайней мере год.

Мы шли и разговаривали. В голосе Иванки я слышала печаль, а в глазах видела боль. Я надеялась, что прогулка на свежем воздухе хотя бы ненадолго её утешит. И правда, пока мы общались и рассказывали друг другу разные истории, лицо Иванки всё чаще озарялось улыбкой. Между семнадцатью и восемнадцатью часами, устав от ходьбы, мы сели в тенистое место у подножья горы. Вдруг прямо посреди фразы Иванка воскликнула:

— Мне кажется, там Богородица!

Она смотрела на Подбрдо, но я решила, что она шутит, и оборачиваться не стала.

— Конечно, Богородица! Делать Ей больше нечего — только приходить сюда и смотреть, чем мы с тобой занимаемся, — съязвила я.

Но Иванка продолжала говорить о своём видении, и я на неё разозлилась. Родители учили нас трепетно относиться к вере и никогда не упоминать имя Божье всуе. Поскольку я была уверена, что Иванка шутит насчёт Богородицы, мне стало не по себе и даже страшно.

— Я ухожу, — сказала я и пошла в село.

Я успела дойти до первых домов, где меня охватило непонятное сильное чувство. Что-то тянуло меня назад. Ощущение оказалось настолько сильным, что я была вынуждена остановиться и развернуться.

Иванку я нашла на том же самом месте. Она смотрела на гору и даже подпрыгивала от возбуждения. Мне ещё никогда не доводилось видеть её в таком восторженном состоянии. А когда она повернулась и посмотрела мне в лицо, у меня по телу побежали мурашки. Её обычно загорелая кожа была бледной, как молоко, а глаза сверкали. «Посмотри же, пожалуйста!» — умоляла она.

Я медленно перевела взгляд на гору. Увидев там женскую фигуру, я испытала смешанные чувства — страх и удивление, в то время как мой ум судорожно пытался найти объяснение увиденному. На ту гору никто и никогда не поднимался, но ошибки быть не могло — там, среди камней и кустов ежевики, стояла молодая женщина!

Примечания

1

Речь идёт о втором классе четырёхлетней гимназии, аналоге российских старших классов. — Прим. пер.