Новая мифология

Милена Макарова, 2021

Новая книга Милены Макаровой – одного из самых ярких представителей современной рижской школы русской поэзии – включает в себя как тексты из первого поэтического сборника «Амальгама», так и стихи последнего десятилетия. Отточенность поэтического слога, восхитительная энергия и лаконизм, изысканность и красота фонетического рисунка, музыкальность стиха, сложность и выразительность поэтических образов – все это характеризует творческую манеру автора. Осознавая свой стиль как синтез лучших традиций русского Серебряного века и непрестанного эксперимента с возможностями современного вербального поля, поэт обретает собственную, неповторимую интонацию. Поэт говорит о сакральности поэзии, о стихах как о таинстве, откровении, утонченной магической практике, о каких-то «вещах без названия», благодаря которым поэзия бессмертна. Стихи созданные на границе двух тысячелетий – эта попытка создать собственную новую мифологию, то, в чем среди хаоса и энтропии окружающего мира, возможно, более всего нуждается современный человек.

Новая мифология

Моим дорогим родителям —

ЛИЛИИ и ВИКТОРУ МАКАРОВЫМ —

посвящается…

«Качается маятник — альфа-омега…»

Качается маятник — альфа-омега.

Сгорает дневник неизвестного мага.

Но что-то случится до первого снега,

Какое-то зло переплавится в благо.

Внутри алхимических этих жаровен

Возникнет какая-то новая сила.

Пусть губы прошепчут, что час был неровен,

И времени мало, и сил не хватило…

Но маятник, маятник! Альфа-омега.

Пронзительный свет и нездешняя тяга.

И что-то случится до первого снега.

И золотом огненным вспыхнет бумага.

«Золото дней моих плывет в финикийской биреме…»

Золото дней моих плывет в финикийской биреме,

Растворяется в «царской водке» или в чьем-то безмолвии.

Но в сияющей точке, где сойдутся Пространство и Время,

Вспыхнут незримые страсти, будто подземные молнии.

Золото дней моих трачу столь безрассудно,

Что даже страшно самой. Но не дано иного.

Мои соверены, динары, дукаты, эскудо —

Время земное мое — до последнего золотого!

Все драгоценно так, что до последнего часа

Не отрекусь от жизни своей нелепой.

Золото дней моих — это нарциссы Грасса,

Запах лаванды, цвет ледяного неба.

Это — суровый контур гербовых лилий.

Это — Карта Сокровищ на скорую руку.

Это — слова, которые мы позабыли

Перед прощаньем навечно, сказать друг другу.

Из сборника «Амальгама»

«Так алмазы живут в кимберлитовой мгле…»

Так алмазы живут в кимберлитовой мгле,

Или корни деревьев в зернистой земле.

Так и радуга спит, обращенная в снег,

По которому тихо идет человек.

Так и скалы ночуют в объятьях ветров,

А волхвы оставляют один из даров,

Все тому же, кто вышел встречать снегопад

В кимберлитовой мгле, поглотившей закат.

Так и птицы навек улетают с земли.

Так рисует уход несравненный Дали.

Но деревья все пьют из подземных глубин.

И ушедший в закат остается один.

1997

««Пламенеющей готики» имя…»

«Пламенеющей готики» имя

На ступенях заката растает.

Море замок песочный обнимет,

Или книгу перелистает

Это плачущей готики образ,

Пограничная глина и пена.

Золотые песчаные ребра,

Беззащитные темные стены.

1996

«Как перламутровая кожа лука…»

Как перламутровая кожа лука

День горек и красив. По-своему красив.

Уход в себя. У небольшого люка,

Простые ощущенья загасив.

Как ритуал. А может, просто близость

С подземной жизнью бархатных корней.

Над теплою землей звучит «К Элизе»,

В прохладных недрах — эхо черных дней.

И зарожденье восходящих линий.

Инерция иль солнечный магнит?

Иль просто Жизнь? Пыльцой иль паутиной

Отмечен Путь. Иль тернием увит.

1992

«Демонический ветер разносит живое в клочки…»

Демонический ветер разносит живое в клочки,

В колыбели качнется кусок бесприютного света.

Нет, Любовь не слепа! У нее — золотые зрачки.

Этим зреньем она спасена и навеки согрета.

Инкунабула чувств. Поклоненья пятнадцатый век.

Что висит на цепях? Да все та же бесценная книга.

Инкунабула чувств, от которых немыслим побег.

Как от крови, готовой сгуститься до цвета индиго.

1993

«Твое имя похоже на дом…»

Твое имя похоже на дом

Запредельный. А в доме — камин.

Здесь же рядом — часы подо льдом,

Никогда не измерить глубин.

Твое имя похоже на дым —

Часть дыханья. Свидетель тепла.

Дым с эфиром, иллюзий ряды.

Но касается время стекла…

Так и колокол может звучать,

И подарен уже карильон.

А на музыке — Божья печать

Или отблеск бесценных времен.

1992

«Прожилки мрамора в оцепеневшем дне…»

«Помилуй, Боже, мраморные души!..»

Николай Гумилев

Прожилки мрамора в оцепеневшем дне,

В сосуде теплом спит бесценный сгусток,

В сосуде бренном — память об огне,

Углы породы — это слишком грустно.

Разводы холода. Не черный обелиск,

Не скорбный блеск, волнующий живого.

А лишь душа, сорвавшаяся вниз

С горящих склонов собственного Слова.

1995

«И снова он пополнил галерею…»

«Разлучена с собой и с мыслью светлой,

без коей мы лишь звери или картины…»

Шекспир

И снова он пополнил галерею,

Где на картинах — ночь перед сожженьем.

И вновь она захлопнула скорее

Ту клетку, где металось отражение.

И вот «оно», в себе объединяя

Два образа мучительной разлуки,

Ключи от бестиария роняя,

Протягивало пепельные руки.

1994

Тарантелла

От тарантула — унынье?

В пляске дергается тело.

То болезнь на латыни

И рожденье тарантеллы.

Черная печаль укуса

Проступает на лице и…

Каблуки гремят и бусы,

Танец, словно панацея.

Лихорадочная вера

Как цветок Средневековья.

Амулет движений первых,

Или сотрясенье крови?

Порожденный страхом танец —

То Европа в карантине.

Тихо ползающий глянец

По ажурной паутине…

1995

«Цветет подсолнух и рука горит…»

Цветет подсолнух и рука горит,

Свеча Ван-Гога — классика безумья.

Мятежный воск космических обид,

Морская соль в безмерно ярком трюме.

Ушные раковины, жемчуга, ножи…

И плоть и кровь затронутой стихии.

Имеющий уста, да задрожит,

Представив хоть на миг рубцы сухие!

И в трепете, имеющий глаза,

От глубины подобных сочетаний —

Где раны, там целительный бальзам,

Где рамы, там бессмертное метанье.

Где свет, там полновесные глотки,

Подводного темнеющего бреда.

Где торжество холста — ожог руки,

Нарушившей условия обета.

1996

«Как мало осталось… Усталость кристаллов…»

Как мало осталось… Усталость кристаллов,

Кристалликов, выгнутых в сторону тьмы.

Сидеть у огня, вспоминая весталок,

И все алтари этой долгой зимы.

Февраль — это «februo» — «я очищаю»,

Каминная карма и нищий кармин.

И бездна смиренья, когда укрощают

Строптивую душу спокойным «аминь».

1994

«Вера, Надежда, Любовь и мать их — София…»

Вера, Надежда, Любовь и мать их — София,

Мудрость любви, вера, в которой надежда,

Вера, в которой любовь, ныне и прежде,

Ныне и впредь, на границах враждебной стихии.

Много ли сил для таких алтарей остается?

Неразделенные горести, нищие страсти,

И вдохновенье — ребенок земного сиротства —

Волю свою превращает в подобие власти.

Много ли радости дарится с каждым рассветом

Этому сердцу в хрупкой теплеющей нише?

В мире, прекрасном до боли, дарованном свыше,

Эхо слова обрывает в глубинах ответа.

Вера, Надежда, Любовь и мать их — София,

Горсть византийского ветра, зерно утешенья.

Где-то, ты слышишь, на флейтах играют глухие

И примеряет слепая свои украшения.

1992

«Бренного тела бронза и бремя…»

Бренного тела бронза и бремя,

Так завершается летнее время.

Брошены тени, два зеркала, просинь.

Взгляд из глубин, отражающий осень.

Тяжесть одежды на брошенном теле.

Легкость души, уносимой метелью.

1993

«На «Титанике» бьется фарфор, а сеанс спиритизма…»

На «Титанике» бьется фарфор, а сеанс спиритизма

Завершится, поверьте, довольно нескоро.

Преломляется свет в океанской безжалостной призме,

И встречаются души как волны под пенье собора.

На «Титанике» — ночь. Для еще сохранивших святое,

Может, будет любовь на большой бирюзовой постели.

Перед тем как исчезнуть за темной тяжелой плитою

Среди рдеющих звезд и живых до безумья растений.

Разбивается зеркало в самой роскошной каюте.

Отраженья плывут, чтоб расстаться и встретиться снова.

На «Титанике» — ночь, и касаются вечности люди.

Между страхом и жемчугом, к тихим глубинам иного…

1995

«Ожиданье грозы переходит в желание счастья…»

Ожиданье грозы переходит в желание счастья.

Сердцевины деревьев болят в ожиданье ударов.

Птицеловы расставят большие блестящие снасти,

Птеродактили молний — ну чем не прекрасный подарок!

Сердце — камень, конечно же, груда больного базальта.

В этом каменном веке уже ничего не случится.

Если только шаманка с глазами прозрачнее смальты

Не оденется в перья свирепой от древности птицы.

1994

«Не платоническая платина…»

Не платоническая платина,

А лихорадочное золото,

Что с приисков судьбы украдено

Безумцем, умиравшим с голоду.

Светилось в полуночных формах,

Таилось в линиях горячих.

Клондайка суточная норма,

Добытая совсем иначе.

Наперекор судьбе аскета,

Реинкарнации законам,

Сияли слитки и монеты

В соединенье исступленном.

Звенела радостью чеканка,

И на аверсе — имя страсти

Звенело маленькою ранкой,

В крови которой было счастье.

Что бренность или обреченность,

Что обреченность или бренность!

Когда сумела утонченность

Переродиться в неразменность.

1993

«Стихотворение круга…»

«Если мы верны чертежу, головой достанем до звезд…»

Эмили Дикинсон

Стихотворение круга,

Стихотворение куба,

Танец и блеск «балеринки»,

Ватман, белеющий грубо.

Стихотворенье спирали,

Ибо мораль — возвращенье.

Произведенье овала,

Как серебро ощущенья.

Бархат больших готовален —

Спаленка потенциала.

Может, чертеж был реален,

Только не так танцевала.

Жизнь прекрасна в деталях,

Истина пусть не шокирует.

Милая, будьте из стали,

Только с серебряной лирою.

1997

«Как бархат на ступнях ферзей…»

Как бархат на ступнях ферзей

Твой голос, прозвучавший странно.

Я превращаю в Колизей

Свою двухцветную поляну.

Для гладиаторских боев

С небрежным привкусом гамбита

Открыто поле черных слов,

И многое уже убито.

Есть бархат, приласкавший кость,

Есть лезвие, что режет ткани…

Наш поединок, милый гость

Ведется на одном дыханье…

1996

«В старых домах запечатлен…»

В старых домах запечатлен

Каменный мир древних полян.

Перенасыщенный пантеон,

Побеспокоенный океан.

«Anno…» и в камне рождается свет

Окон, а может, вечерних икон.

Ими, порой, одинокий согрет.

«Anno…» То колокол, не лексикон.

Боги и звери, это — ваш дом,

Он откровенно о вас говорит…

Лев отдыхающий, нимфа-фантом,

Или же аспид, который не спит.

Сытой русалки чешуйчатый стан,

Мрачной энергии полный грифон.

Иль навсегда обреченный титан,

В очеловеченной силе колонн.

1995

Stella maris

Рига

На темных стеклах парадных

Полустершиеся знаки,

Таинственные обереги?

Руны югендстиля?

Каменные корабли везут бесценный груз —

Витражи с лилиями, звонки в виде львиных голов,

Прохладные лестничные пролеты

С эхом давно исчезнувших голосов.

Паркеты с проступающими годичными кольцами,

Словно раскрытые деревянные веера времени.

Библиотеки с книгами прошлого тысячелетия.

Трельяжи с потускневшими зеркальными крыльями —

Конец ознакомительного фрагмента.