Заложники солнца

Мила Бачурова, 2020

Мир, в котором солнечные лучи сделались смертельно опасными. Мир, в котором перестали рождаться дети. Мир, в котором каждый поселок – автономное государство со своей властью и своими законами. Здесь выживает сильнейший. Здесь прав тот, кто выстрелит первым. Твои ровесники выросли, считая рассказы о старом мире глупыми сказками. Далеко не все из них умеют читать и писать. Ты самый слабый среди них, но самый сильный среди тех, кто выжил, цепляясь за умирающие технологии прошлого. Ты – не умеющий держать оружие, воспитанный на идеалах гуманизма, не знавший ни боли, ни предательства. Последняя надежда тех, кто выжил. Твой путь начинается здесь и сейчас. Твой долг – дойти до цели.

Глава 7

Пекша

Когда Кирилл очнулся — с уже забинтованной рукой — узнал, что бой закончился быстро.

Дикие пытались украсть продукты, привезенные в поселок адаптами. Они атаковали Пекшу и раньше, но так нахально и отчаянно — в первый раз.

— Видать, совсем жрать стало нечего, — прокомментировал этот факт кто-то из местных.

Остальные молчаливо согласились.

Пекшинцев спас часовой — тот раненый, которого бинтовала Лара. Он был парень опытный, опасность чуял и на сторожевой башне ему сегодня спокойно не сиделось: то и дело вскакивал, прислушиваясь к темноте. Поэтому, вместо сердца, арбалетная стрела воткнулась парню в живот. Он успел закричать и предупредить своих, успел сползти по лестнице вниз, и лишь после этого упал.

А еще Дикие явно не рассчитывали на то, что в поселке окажутся Рэд и Кирилл — ведь обычно там останавливались только девочки. Нападающие никак не ожидали встретить Сталкера, которого хорошо знали и боялись до нервных колик. Ну, и Кирилл своим появлением на крыльце добавил переполоха.

Увидев сначала грозного Рэда, а потом еще кого-то, неопознанного в темноте, Дикие бросились наутек. Пытались унести самое ценное — лекарства, но обороняющиеся не дали. Все, что привез отряд, было отбито.

Про раненого часового Анна Владимировна сказала, что печень не задета, и парень должен выкарабкаться. Еще ранили женщину, которая кричала — но не опасно, в бедро.

Кирилл воодушевленный рассказ о схватке почти не слушал. Перестал слушать в тот момент, когда понял — сюрекен Диких должен был прилететь ему в горло. Его собирались убить, и, если б не молниеносная реакция Рэда, непременно бы это сделали.

Незнакомые люди, которым он ровным счетом ничем не навредил, впервые увидев — пытались убить! Его… Такого хорошего и талантливого.

Невозможная эта мысль металась в голове и никак не могла осесть. Пытались убить… Ни за что, ни про что… Как же так? Почему?!

Разумеется, вести о столкновениях жителей поселков с Дикими до «малышей» время от времени доносились. Но, во-первых, Любовь Леонидовна считала подобные россказни неподходящими для детских ушей, и воспитанников старалась от них оберегать. А во-вторых, в безопасности Бункера, все это представлялось Кириллу чем-то вроде компьютерной игры. Какие-то персонажи, где-то далеко, бегали, нападая друг на друга — да и на здоровье, может, им делать больше нечего. Никогда не связывал он обрывки взрослых разговоров с чьей-то смертью и увечьями. А сейчас, в его присутствии, милейшая тетя Аня с удовлетворением подсчитала, что из десятерых нападавших погибло трое. И всех их убили Рэд, Лара и угрюмая молчунья Олеся — за что жители поселка были гостям искренне благодарны.

Резкий незнакомый запах, понял вдруг Кирилл, который ощутил, когда Лара втащила на порог раненого, был запахом пороха. У адаптки ведь даже пистолетная кобура была расстегнута — сейчас он это вспомнил, а в тот момент списал на Ларину рассеянность. Господи, каким же был слепым.

Конечно, Кирилл, как любой нормальный мальчишка, не мог не обратить внимание на оружие адаптов. С самой первой ночи исподтишка рассматривал арсенал: пистолеты у Рэда, Джека, Люка и Лары, лук со стрелами — у Гарри, винтовку — у Олеси, и самодельный арбалет — у купавненского грубияна Сашки. Кроме того, на правой ноге под брючиной (левша Гарри — на левой) адапты носили метательные стилеты в специальных ножнах. Но Кирилл, по наивности, вначале воспринял всю эту амуницию не более чем деталями костюма. Как, к примеру, алебарды у ватиканских гвардейцев. Папские охранники тоже носили красивые и грозные алебарды — но это ведь совсем не означало, что умели рубить головы! Кирилл поначалу даже обиделся — его, едва ли не насильно, заставили обрядиться в адаптскую одежду, грубую и неудобную, а вот оружия не выдали. На вопрос, почему, Рэд отозвался странной фразой про козу и баян и презрительно сплюнул. Из чего Кирилл сделал вывод, что вряд ли при жизни командира получит в руки оружие. Хотя не раз представлял себе, как здорово подошел бы к новому костюму пистолет на поясе, или хотя бы нож! Ощутимо добавил бы мужественности.

То, что произошло сегодня, в голове пока не укладывалось. Как же прав был Сергей Евгеньевич… «Ты встретишь там совсем другую жизнь».

* * *

Трупы Диких тщательно обыскали, забрав все ценное, и бросили до завтра — вокруг уже светало. Трупы были, как выразилась Анна Владимировна, «тощими», и обыскивающие сошлись на том, что нападавшая стая — из слабеньких, у которых огнестрельного оружия нет. А может, его у здешних Диких уже и вовсе нет, авторитетно добавил Рэд. Лично он «крайний раз» — слова «последний» адапты настойчиво избегали — слышал здесь выстрелы больше года назад.

— Патроны, небось, кончились. А может, одичали в хлам, и уже даже стрелять поразучились.

Самого Рэда сюрекен, от которого спас Кирилла, чиркнул по спине. Но адапт «царапину» даже бинтовать не позволил, сказав, что так быстрее заживет.

Он разобрал, почистил и снова собрал пистолет — Кирилл исподтишка следил за выверенными, отточенными движениями — и лег на койку плашмя, чтобы не тревожить раненую спину. В сторону Кирилла подчеркнуто не смотрел.

А у того все никак в голове не укладывалось, что час назад этот парень ничтоже сумняшеся оборвал жизни нескольких людей. И никаких угрызений совести от этого, судя по всему, не испытывал.

Заговорить с Рэдом об убитых — так же, как о собственных ощущениях — Кирилл не решался. Чувствовал, что разговора не получится: адапт его переживаний попросту не поймет. Одному богу ведомо, скольких он уже убил. И скольких еще убьет.

Если бы не вспоровший плечо сюрекен, возможно, Кириллу одного этого озарения хватило бы для того, чтобы не уснуть до вечера. Но плечо болело. А еще он уже не раз ловил себя на том, что пытается прикрыть ладонью горло…

Кирилл не понимал, как нужно относиться к произошедшему. Мысли путались, и очень хотелось спать. Но настойчиво зудело где-то на краю сознания при каждом взгляде на мрачного Рэда: «А ведь он меня спас. Если бы не он, то…» Додумывать до конца не хватало решимости.

— Ты не замерзнешь так? — попытался, наконец, заговорить Кирилл. — Может, одеялом тебя накрыть?

Рэд не ответил и даже головы не повернул, хотя еще не спал — лежал с полузакрытыми глазами, опершись подбородком о сжатые кулаки. Он вообще Кириллу за все утро слова не сказал.

Кирилл набрался смелости.

— Прости меня, пожалуйста. Из-за моей глупости мы оба сегодня пострадали. А ты… Ты ведь, получается, жизнь мне спас. Спасибо тебе.

Рэд снова промолчал. Только посмотрел долгим светло-желтым взглядом — вроде бы не обвиняющим, не укоряющим, но Кириллу под этим взглядом стало совсем нехорошо.

— Извини, — окончательно смешавшись, повторил он.

Рэд молчал, а сам Кирилл снова подать голос не решался.

— Я раз тоже выскочил, — донеслось наконец с соседней кровати. — Давно уже, мелкий был. Герман велел в укрытии сидеть, ждать — мы в завалы пошли. Я ждал-ждал — часа, может, три, а то и больше. Потом надоело, да и зассал. Думаю, вдруг его завалило, выбраться не может? Зовет на помощь, а я сижу — не слышу? Ну, и пошел искать.

— И что? — торопливо поддержал беседу Кирилл. К чему рассказывается история, он пока не понял, но обнадеживало то, что Рэд вообще заговорил.

— Ну, что… Нашел. Завалило. Я ему выбраться помог, а он меня потом выдрал. Потому что русским языком велел сидеть и ждать, а я не послушался.

— Но ведь если бы не ты, он бы погиб?

— Почему? Его Инна с ребятами, на другую ночь, искать пошла бы. И его бы нашли, и меня.

— Но ведь это — целые сутки! Ты, получается, время сэкономил.

— Мне, получается, повезло, что самого не завалило, — сердито объяснил Рэд. — Тупо — повезло! Я ж — не Герман, лазить тогда не умел. В завале бы не выжил. И я это прекрасно знал, сто раз предупреждали! Но терпежу не хватило высидеть. За то и выдрали.

— Что значит — выдрали? — Кирилл, в принципе, догадывался, но…

Рэдрик хмыкнул.

— Кабы ты не сомлел, как барышня кисейная — узнал бы, что это значит, не сомневайся. Хоть у вас в Бункере и не принято.

Кирилл не сразу понял. А поняв, обескураженно пробормотал:

— Я… Ты… Ты меня побить хотел?

— Угу. Аж руки чесались. И сейчас чешутся.

Кирилл невольно покосился на могучие кулаки, сложенные под подбородком. Вспомнил, как Любовь Леонидовна, рассердившись на питомцев, рассказывала, что до того, как все случилось, некоторые родители применяли к детям телесные наказания. И что Герман, воспитывая адаптов, этой мерой тоже не брезгует.

Он представил, какая это, должно быть, унизительная процедура. Тебя бьют — а ты не имеешь права ни защищаться, ни сопротивляться. Как раб в Древнем Египте. Или при крепостном праве… Даже зажмурился на секунду. А потом решительно сказал:

— Ну, бей.

Рэд заинтересованно приподнялся на локте. Недоверчиво оскалил зубы:

— Че, прямо щас?

— Сейчас тебе лежать надо, ты ведь ранен… Но можно и сейчас, — торопливо добавил Кирилл, увидев в глазах адапта мгновенную усмешку и поняв, что его слова приняты за трусость.

Рэдрик медленно сел. Не поморщился, хотя Кирилл заметил, что порез на спине, из-за движения, открылся и снова набухает кровью. Долго изучающе смотрел — но теперь, приняв решение, Кирилл уже не смущался и взгляд не отводил. Наконец, уточнил:

— Ты это — серьезно?

Кирилл удивился — казалось бы, куда серьезнее. Все-таки чувство юмора у него и у адаптов сильно различалось.

— Конечно. Ты ведь пострадал из-за меня. И ты спас мне жизнь. Если ты считаешь, что так будет справедливо, я согласен.

В глазах у Рэда мелькнуло… ну, отдаленно, конечно… но все же это впервые было что-то, похожее на уважение. Спросил он, однако, тем же пренебрежительным тоном:

— Ты же боли боишься? Сам сказал, что ни разу пальцем не трогали?

— До тебя — никто и никогда.

Однако, увидев возмущение в глазах Рэда, Кирилл вспомнил, что хватания за плечо, рывки и пинки адапт совершенно искренне «троганием» не считает.

Он вдруг почувствовал, что устал. Объяснять и спорить не осталось ни сил, ни желания.

— Послушай. Мы с тобой оба… неважно себя чувствуем. Если ты собрался меня бить — бей. И закончим с этим.

Рэд снова надолго замолчал, приглядываясь к Кириллу.

А тот понял, что так вымотался — и физически, и морально, таким сильным было напряжение сегодняшней ночи, что никакие разглядывания его уже не трогают. Что спокойно может, не стесняясь, раздеться и лечь в постель. И, оказывается, ничего не жаждет так, как этого простого действия.

— Я ложусь, — объявил Кирилл. — Уже почти светло.

Рэд молчал.

Кирилл задул фонарь и, отвернувшись к своей койке, разделся. Когда повернулся назад, Рэд лежал в прежней позе — на животе.

— Хорошего отдыха, — машинально, давно перестав рассчитывать на ответ, пробормотал Кирилл.

И неожиданно услышал:

— Тебе тоже… великомученик.

* * *

Проснувшись вечером, Кирилл понял, что все, что у него болело до сих пор, не болело вовсе. Раненное плечо жгло, и что-то в нем пульсировало мерзкими толчками. Ноги гудели. А еще раскалывалась голова, и страшно хотелось пить.

— Хорош дрыхнуть! — будто сквозь вату долетел голос Рэда.

Кирилл с трудом разлепил веки. Командир был уже одет.

— Шевелись давай!

— Даю, — покорно согласился Кирилл.

То есть, попытался согласиться. Горло вместо слов издало невнятный, еле квакнувший звук. Кирилл попробовал подняться — и, не сдержавшись, застонал.

— Ты чего?

Рэд обернулся к нему. Сдвинул брови. Бросил одеяло, которое складывал, и положил руку Кириллу на лоб — так быстро, что тот не успел отвернуться.

А ладонь у Рэда оказалась неожиданно приятной. Широкая и прохладная, она закрыла всю Кириллову многострадальную голову, и веки сами собой опустились.

— Я встаю, — пообещал Кирилл. — Еще одну минуточку, ладно?

— Твою мать, — прорычал Рэд — услышавший вместо слов неразборчивое бормотание.

Отнял ладонь и быстро вышел в коридор.

–…Даже думать не смей! Куда ты его потащишь? Такая температура у мальчика шпарит!

— Положу в телегу и потащу. Ни хрена ему не будет. Какая разница, где валяться?

— Рэд! Прекрати! Угробишь парня.

— А здесь оставлю — все угробимся. Знаешь ведь прекрасно — у нас каждая ночь на счету!

— Недельку отлежится, потом дальше поедете. Ничего страшного, нагонишь по дороге.

— Две ночи, не больше! Потом уже смысла не будет идти.

— Рэд! Хотя бы три!

— Нет.

— Рэдрик!

— Теть Ань. Две ночи.

— Нет, три! И не сверли меня глазищами, не на ту напал! Три ночи, а раньше я тебе, извергу, парня не отдам! И все тут. Ну, по рукам?

— Развели, блин, богадельню…

— Не ворчи. По рукам?

— А куда мне деваться?

— Ну, вот и славно, вот и умница моя. Пойдем, позавтракаешь, молочка налью парного. Девочки твои поели, сейчас я Олеську или Лару за пацанами отправлю. Не торчать же им на дороге… Идем, детка.

Диалог происходил прямо у Кирилла над головой, но он ничего не слышал.

Ему вкололи антибиотик, накормили жаропонижающим и обезболивающим. На лоб положили влажную салфетку. Впервые за эти ночи Кириллу было хорошо. Сознание гуляло далеко — в родном, уютном и таком понятном Бункере.

— Отчего его скрутило-то так? Ларка смотрела — говорит, порез чистый, воспаления нет.

— Да тут все вместе, я думаю. И рана, и стресс, и акклиматизация… Ох, надо было мне, старой дуре, сообразить — сразу ему анальгетик вколоть! Я-то к вам, твердошкурым, привыкла, что все нипочем. А он другой. Им Люба, по детству, занозы вынимала — и то с ледокаином.

— А сколько их, теть Ань? И откуда они вообще в Бункере нарисовались? Герман говорил, что этот — не один, но без подробностей.

— Трое их. Еще один мальчик и девочка. Рядом с Институтом частный детский сад был, до того, как все случилось. Для одаренных детей богатых родителей. Группа раннего развития «Солнышко»… Они мимо Института каждый день на прогулку ходили. Сергей рассказывал, забавно так ходили — за канат разноцветный держались, чтобы не растеряться. Малыши совсем, по два-три годика. У Сергея окна лаборатории на ту сторону выходят, они с коллегами детишкам всегда рукой махали. И когда все случилось, он про этих ребят вспомнил. Побежал спасать… Только трех и спас, выживших. Остальные погибли.

— То есть… Получается, они в Бункере живут столько же, сколько мы у Германа?

— Выходит, так.

— А на фига их от нас прятали? Почему мы не видали ни одного?

— Да их не то чтобы прятали… Просто пока маленькие были — с ними занималась Люба. Сергею и остальным недосуг, ведь столько всего из руин поднимали. А Люба — в Институте-то, до того, как все случилось — никто была, и звать никак. Старшая помощница младшей лаборантки… В научной работе толку — чуть, вот и приставили к детишкам. И к тому времени, когда Сергей с Германом встретились, уже само собой оказалось, что главная по деткам — она.

— Угу. А она Германа терпеть не может, вот и запретила своим одаренным к нам приближаться.

— Ну, не придумывай…

— Да брось, теть Ань. Мы ж не тупые, соображаем маленько. Эта дура Германа до трясучки боится. И нас заодно.

— Неправда.

— Правда! Сама ведь знаешь, что правда. Вот ты с нами — нормально, а эта — все время так смотрит, как будто мы заразные. Она своим одаренным — знаешь, что наплела? Что у нас такие голоса оттого, что курим много!

— Ох, детка. Ну, как тебе объяснить? Ты пойми — ведь до того, как все случилось, у Любы не было детей. И вдруг — сразу трое! Конечно, она с этих крошек пылинки сдувала. А Сергей благодарен ей был. За то, что хотя бы этот груз — заботу о малышах — с него сняла. Ну и, конечно, потакал во всем. Считал, что раз Люба детьми с таким рвением занимается, то лучше всех знает, что им нужно. А она и рада стараться! Боже упаси было — при детках закурить или слово бранное ляпнуть. А потом еще и эту… борьбу с инстинктами затеяли — не удивлюсь, если тоже с Любиной подачи.

— Вот тут я вообще не догнал! Это-то на фиг было надо?

— Говорят, совместно решили, что коль уж продолжения рода все равно не получается, а пустой разврат плодить интеллигентным людям не к лицу — давайте-ка эту тему вовсе закроем. Тем более, народу в Бункере не так много, чтобы из всех могли пары сложиться. Вот и убили одним махом ревность и страдания. Решили, что в наступивших обстоятельствах расходовать силы на плотские радости — безнравственно. Проголосовали, говорят, единодушно. Наделали пилюлей, подобрали дозировки и пьют. Говорят, что никаких неудобств.

— И этот… одаренный пьет?

— Наверное. Он ведь взрослый уже, как бы не старше тебя.

— Да ладно!

— А что? Это он выглядит дитем. А годами-то, может, и постарше.

— Выглядит он чмом ходячим.

— Рэд! Он не виноват, что из него оранжерейную фиалку сделали. Вас было — сотня душ, и воспитывали вас молодые отважные ребята. У которых физически ни сил, ни времени не хватало на то, чтобы с вами сюсюкаться. А тех малышей отдали одинокой женщине — не первой молодости, с кучей комплексов. Вот и выросло из этих ребят — то, что выросло. И, знаешь… Ты, конечно, можешь на парнишку злиться. Но напрасно. Он хороший мальчик. Добрый, умный…

— Вот, и Дмитрич так же говорил. Может, конечно, и умный. А только как спросит чего — хоть стой, хоть падай. Я сперва думал — издевается… Так нет! В натуре ни хрена не знает. Барахло свое постирать не может, чай ему нальешь — расплескает половину. Пинка дашь — он в истерику: «Ты меня ударил»! Шуток вовсе не понимает. Чем он умный-то, спрашивается? Жопу вытирать научился? Остальные двое и этого не могут, что ли?

— Рэд!

— Ну, че — «Рэд»? Семнадцать лет уже — Рэд… И теперь, вот — валяется тут, время из-за него теряем.

— Детка, не кипятись. Он старается. Он очень хочет не быть вам в тягость. Подумай сам — ведь он не для того вчера выскочил, чтобы тебе досадить. Он понял, что идет бой, и побежал на помощь.

— Ты смеешься, что ли? Чем бы нам этот недоделанный помог?

— Это ты знаешь, что ничем! Потому что сотню таких драк пережил. А он и не знает, и не умеет, однако на помощь броситься не побоялся… Детка, я тебя прошу — не злись на него. Не отмалчивайся. Он действительно очень талантливый мальчик, он любую информацию впитывает мгновенно. Просто вам нужно набраться терпения. Не смеяться над ним, не раздражаться и побольше объяснять.

— Хреновые из нас объясняльщики.

— А вы старайтесь! Думаешь, Герману легко с вами было? Вы ведь тоже, поди, не родились — такими, как сейчас.

— Так мы мелюзга были совсем!

— Ну, вот и ты про него считай, что мелюзга. Не потому, что глупый, а просто не было времени научиться.

— Да кто говорит, что глупый? Косорукий — звездец. А так, иногда смелый даже.

— Ну, вот видишь! Не злись, пожалуйста. Он скоро поправится.

И Кирилл действительно быстро поправился.

Должно быть, ему просто нужно было отдохнуть и выспаться. На третью ночь даже сердобольная тетя Аня вынуждена была признать, что «ценный груз» транспортабелен. И обоз, распрощавшись с хозяевами, покинул Пекшу.