Заложники солнца

Мила Бачурова, 2020

Мир, в котором солнечные лучи сделались смертельно опасными. Мир, в котором перестали рождаться дети. Мир, в котором каждый поселок – автономное государство со своей властью и своими законами. Здесь выживает сильнейший. Здесь прав тот, кто выстрелит первым. Твои ровесники выросли, считая рассказы о старом мире глупыми сказками. Далеко не все из них умеют читать и писать. Ты самый слабый среди них, но самый сильный среди тех, кто выжил, цепляясь за умирающие технологии прошлого. Ты – не умеющий держать оружие, воспитанный на идеалах гуманизма, не знавший ни боли, ни предательства. Последняя надежда тех, кто выжил. Твой путь начинается здесь и сейчас. Твой долг – дойти до цели.

Глава 5

Ногинск — Киржач (40 км)

— Все, приплыли. Днюем тут.

Телега останов илась, и Кирилл едва не завопил от радости. Сегодня он «учился ходить», держась за Рэда, дважды: до обеда и после. И если до обеда все шло неплохо и два часа честно отшагал, то потом, после того, как отдохнул в телеге и поел, оказалось, что ноги за это время налились свинцом. Они стали страшно тяжелыми и болели. Передняя поверхность, задняя — каждый шаг отдавался болью.

Кирилл сказал об этом Ларе. Та сноровисто ощупала ноющие конечности.

— Так больно?… А так?… Нормально все, — уверенно заявила она. — Это мышцы, с непривычки болят. Сегодня и завтра помаешься, а потом полегчает. Как на дневку встанем, напомни, разомну тебя. А пока — терпи. И смотри, Сталкеру не жалуйся! Он хуже Германа, нытья терпеть не может.

И Кирилл, сцепив зубы, терпел. Жаловаться Рэду он и без Лариного предупреждения не стал бы — тем более что тот со вчерашней ночи общался со спутником исключительно короткими командами. Слезай, пошли; стоп — яма; налево, направо — и все.

В палатке Кирилл выбрался из кокона, зажег фонарь и принялся обустраиваться. Снаружи доносились негромкие звуки — адапты занимались своими делами.

На вопрос любознательного миссионера, почему на дороге нельзя даже фонарем пользоваться, а во время стоянок отряд спокойно разжигает костры, не опасаясь ни Диких, ни расплодившихся в лесу хищников, Лара с недоумением ответила, что ни Дикие, ни звери из ума пока вроде не выжили. Первым в свое время так «насовали», что нападать на охраняемый лагерь не рискнут, даже если будут с голоду помирать — разве что какие-нибудь отморозки нездешние сунутся, которые про Сталкера не слыхали. А от вторых отлично защищает костер.

Сама Лара Кирилла скоро навестила — принесла ужин.

— Сталкер велел в палатке тебя кормить, — пояснила она. — Чтоб ты по темноте не шарился.

— Спасибо. А ты?

— Я — со всеми. Ешь, я подожду, чтобы посуду забрать. Ты ведь сам помыть не сможешь.

— Спасибо, — неловко повторил Кирилл.

И подумал, что новый ПНВ нужен до зарезу. Без него он получается абсолютным иждивенцем: адапты ставят лагерь, готовят еду, моют посуду, а «пассажир» сидит в сторонке и палец о палец ударить не в состоянии.

С одной стороны тут, конечно, налицо то самое разделение по способностям, о котором говорили Елена и Вадим — в Бункере ведь тоже готовила и мыла посуду повариха Валентина Семеновна. А тут… Тут это, наверное, не так-то легко проделать. И вроде несправедливо получается.

— А где Рэд? — скрывая неловкость, перевел разговор Кирилл. — То есть, Сталкер?

— С парнями в поселок ушел. — Лара была занята: она рассматривала собеседника. Занималась этим с самой первой ночи, ужасно тем самым предмет разглядывания смущая. — Часа через два нарисуются, не раньше.

— А тут есть поселок?

— Прикинь, — фыркнула Лара. — Киржач.

— А скажи, пожалуйста…

Кирилл догадывался, что и этот вопрос покажется адаптке глупым — как казались спутникам большинство его вопросов, — но любопытство пересилило. К тому же Лара, при всем своем странно повышенном интересе к его персоне — не Рэд. Она добрая, веселая. Если командира навязанный в Бункере попутчик очевидно раздражал, то ее скорее забавлял. И улыбка у Лары была очень милая.

— Почему же тогда мы спим в палатках? Почему нельзя в этом Киржаче остановиться?

— Они к себе дневать не пускают. Они там вообще на всю башку долбанутые.

— То есть?

Лара вздохнула.

— Вы в своей норе вообще, что ли, сидите — ни хрена не знаете? Они, это самое… не помню, как называется. Которые в бога верят.

Лара нахмурилась, вспоминая нужное слово. Кирилл попробовал помочь:

— Монахи?

— Не… По-другому как-то. Герман говорит, это были такие люди, которые вообще ни фига не делали, даже не работали, молились только. Им ихние главные головы морочили — и они все отдавали, что у них было. И вообще во всем слушались. Им скажут убить кого-нибудь — убьют. Скажут с собой покончить — покончат. Представляешь, какие придурки?

— Может, сектанты?

— Ну, может… Не помню. В общем, когда все случилось, тут как раз эта их банда стояла. Собрание было какое-то, со всей страны понаехали. Взрослые, как везде, почти все сгорели, а который остался — у него жена сгорела. И крыша поехала из-за этого.

— Что? — не понял Кирилл. — Какая крыша? Куда поехала?

Лара расхохоталась.

— Блин, помрешь с тобой! Никуда, просто говорят так. Чокнулся он, — пояснила она. — Ну, с ума сошел. Решил, что это их бог наказал — из-за того, что они со своими женщинами сексом занимались. И до сих пор так думает. Девчонок он всех выгнал, и они умерли, а может, он их даже сам перебил — это сейчас уже никто не знает. А пацанов оставил. Они, конечно, выросли давно, старше нас. И теперь, получается, у них поселок — человек двадцать, но там ни одной женщины нет. Герман тому уроду сто раз объяснял, что бог тогда, получается, весь мир наказал — а тот будто и не слышит. Твердит — «мы несем кару господню», и хоть ты тресни. Герман, когда еще один ходил, дневал в Киржаче, но, говорит, паршиво там. Прям, говорит, как будто давит все! И кормят погано. В общем, мы в Киржач на дневку даже не просимся. Тем более, нас с Олеськой они бы все равно не пустили. Потому что мы — скверна. Это значит, плохие, — с важностью пояснила Лара слово, которое, вероятно, сочла Кириллу неизвестным — хотя как раз его-то он знал. В отличие, например, от понятия «заниматься сексом» — которого не знал, но переспрашивать постеснялся. — Наши над ними ржут, а этим по фигу…

Кирилл слушал жуткую историю и поражался беспечности, с которой звучал рассказ.

Некто — человеком это чудовище не назовешь — в угоду своим странным и явно психопатским наклонностям то ли убил, то ли выгнал на произвол судьбы — учитывая обстоятельства, разница невелика — десяток, а то и больше, маленьких девочек! А оставшимся с ним, когда-то тоже маленьким, мальчикам, на всю жизнь изуродовал психику! И Герман, командир адаптов, об этом знает — и общается с сумасшедшим выродком? Как ни в чем не бывало? А Рэд и другие ребята преспокойно ведут с ним товарообмен — яблоки, лимоны, что-то там еще…

Ох. Яблоки и лимоны!

Кирилл очень любил и то, и другое, а лимоны мог поглощать прямо дольками, удивляясь прочим обитателям Бункера, которых перекашивало от одного только зрелища. Любовь Леонидовна говорила, что тут налицо нарушение кислотного баланса — дисфункция, конечно, но неопасная, наоборот, натуральные витамины очень полезны. Так вот, откуда любимые «витамины» появлялись в Бункере!

Кирилла даже в пот бросило. Неужели Сергей Евгеньевич все это знал? И ничего не делал? Ведь Цепь составилась около десяти лет назад, эти мальчишки, которых сейчас превратили в сектантов, были тогда совсем маленькими. Их ведь сто раз можно было забрать из Киржача! Не к Герману отвезти, конечно — тому со своими бы управиться, — но есть ведь другие поселки. Как же так…

— Ты чего? — встревожилась Лара. — Морда — как будто на змею наступил. Тошнит, что ли?

— Нет… Спасибо. Просто устал. Ты иди, пожалуйста. Я посплю.

— А ноги? Давай, массаж сделаю?

— Не надо. Спасибо. — Кирилл боялся, что не сдержится и начнет задавать вопросы, которые задавать не следует. — Хорошего отдыха.

— И тебе. — Лара, собрав посуду, в недоумении вылезла из палатки.

А Кирилл сжался в комок, и долго так пролежал.

Он только сейчас начал понимать, что имел в виду Сергей Евгеньевич, когда говорил: «Ты встретишь там другую жизнь. Совершенно не похожую на ту, которой живем мы. Она наверняка тебя шокирует, скорее всего, напугает…»

«Я не боюсь!» — Кирилл тогда казался себе очень храбрым.

«Это ты сейчас не боишься. Здесь, в Бункере, мы создали для вас мир, в котором нечего бояться. А там, на поверхности, тебе не раз станет страшно. И больно, и отвратительно… Каждое из поселений Цепи развивалось по своим законам, и далеко не везде эти законы совпали с общечеловеческими. Диким — тем всего понадобилось несколько месяцев, чтобы скатиться в каменный век. Человек, как ни жестоко это звучит, гораздо ближе к животному, чем кажется. Он с удивительной охотой дичает. Подчиняется более сильному, зарастает грязью, перестает контролировать свои чувства и желания. Ведь это так легко и приятно — поддаться гневу! Или страху! Уйти от ответственности, сломаться, говоря себе — он сильный, он меня заставил! Я бы этого не сделал, но что я могу — против него… Ты можешь быть очень сильным физически, но подспудное желание повиноваться сидит в каждом. Каждому хочется, чтобы кто-нибудь думал и решал за него: такова природа человека. И именно тем ты и отличаешься от животного — тем, что побеждаешь свою природу. Преодолеваешь ее. Учишься мыслить и принимать решения, бороться с собственной ленью, страхами, желаниями. Но, к сожалению, далеко не все представители рода человеческого готовы к подобной борьбе».

Кирилл тогда важно кивал — уверенный, что уж он-то готов к чему угодно.

А сейчас… Сейчас картина мира, до сей поры такая знакомая и понятная, стремительно поворачивалась другой стороной. Кирилл лежал и думал.

* * *

Рэд появился в палатке уже почти засветло. К тому времени у Кирилла был готов вопрос, с которого собирался начать беседу. Аккуратно выведать, предпринимал ли Сергей Евгеньевич попытки спасти несчастных мальчишек. Непонятно, для чего, но почему-то очень хотелось убедиться, что предпринимал.

— Скажи, пожалуйста, а откуда в Киржаче лимоны?

Рэд не удивился ни вопросу, ни тому, что Кирилл не спит.

— Эти убогие в доме живут, где раньше префектура была, — вытаскивая из рюкзака спальник, пробурчал он.

Кирилл, покопавшись в памяти, вспомнил, что такое «префектура». И догадался, что пренебрежительное «убогие» — состоящее из одних лишь представителей мужского пола население Киржача.

— До того, как все случилось, там дерево росло, лимонное. Прямо в доме, в здоровом таком горшке. Для красоты. Потом они из косточек новые деревца вырастили. Большие уже, мне вот так. — Рэд показал по плечо. — Герман говорит, что ему точно не светит, а вот если кто из нас еще лет хотя бы десять протопчется — может, и новый урожай попробует.

— Герман сам еще не старый, — обескураженно пробормотал Кирилл. Вроде бы подготовился к разговору, но от такого цинизма слегка растерялся. — Ему жить да жить…

Рэдрик вместо ответа поглядел непонятным долгим взглядом, но ничего не сказал. Принялся раздеваться.

Снаружи почти рассвело, ткань палатки удерживала ультрафиолет, однако свет пропускала отлично. И Кирилл вдруг заметил на бурой спине Рэда, на его руках и плечах темно-коричневые пятна. При искусственном освещении они сливались с кожей, а сейчас отчетливо проступили.

— Что это?

— Где?

— Ну, вот… Разводы.

Рэд попытался рассмотреть спину, явно не понимая, о чем речь.

— Да где?

Кирилл неловко указал на голое плечо.

— Вот… И вот.

— А-а. Так это от солнца, они у всех такие. Ну, то есть, у нас — у всех. Кто больше по солнцу шарился — у тех больше, кто меньше — у тех поменьше.

— Я не замечал.

Рэд хмыкнул.

— А ты нас вообще замечал?

— Конечно! Вы же все у нас учились. И каждую неделю приходили, с продуктами.

— Мы-то приходили. Вот только тебя я ни разу не видал! Хотя, между прочим, целый год на вашу школу угробил. И потом, вы ж на свет не выползаете. А при лампочках ожоги плохо видны.

Ответить тут было нечего. До сих пор Кирилл действительно с адаптами не общался.

Никто им с Олегом и Дашей этого не запрещал, просто расписания занятий не совпадали. Когда у Кирилла с друзьями наступал перерыв, адапты занимались. И наоборот. В свободное время воспитанники Германа гуляли на стадионе, а троица из группы раннего развития «Солнышко» — около бывших испытательных стендов, с противоположной стороны, бункерный ремесленник Тимофей оборудовал там для них детскую площадку.

Адапты носились по стадиону в полной темноте, и разглядеть их сверстники не могли. Да и Любовь Леонидовна уверяла, что смотреть на действо, которое «эти бешеные сайгаки» именуют игрой, а уж тем более принимать в нем участие, цивилизованным людям ни к чему. На площадке «малышам» на время прогулок включали свет, но площадка была обнесена глухим забором с колючей проволокой — защитой от зверья, — поэтому увлеченные игрой адапты соседей не видели. И, как понял сейчас Кирилл, даже не догадывались об их существовании.

Продукты подопечные Германа привозили ближе к утру, когда бункерные «малыши» занимались в лаборатории или смотрели учебные фильмы. И то и другое было значительно интереснее, чем мелькающие в коридоре фигуры, кажущиеся одинаковыми в своих камуфляжных костюмах, молчаливо таскающие мешки и ящики. Да и находиться в это время суток вблизи открытого люка для обитателей Бункера было небезопасно. Те, кто жил под землей, действительно никогда не «выползали на свет». За них это делали адапты. И расплачивались за приспособленность к новому миру собственной шкурой — в самом что ни на есть прямом смысле.

Не то чтобы Кирилл раньше всего этого не знал. Сергей Евгеньевич часто рассказывал об адаптах — о том, что подземные жители многим им обязаны, что тяжелый труд «наших кормильцев» следует уважать. Рассказывал об удивительных адаптских глазах — приспособившихся к ночной темноте, но утративших пигмент радужной оболочки. Все питомцы Германа родились обычными ребятами, с разным цветом глаз, но из-за постоянного нахождения в темноте и воздействия на организм излучения, цветность постепенно пропадала. Годам к десяти глаза адаптов приобрели одинаковый светло-серый — или, реже, светло-желтый, как у Рэда — оттенок. Брови и ресницы из черных превратились в белые. Волосы стали расти гуще, но выцвели и утратили мягкость. Длинными они не отрастали, обламывались. То же самое у взрослых юношей происходило с усами и бородой. А кожа адаптов, напротив, потемнела, приобретя густо-бурый цвет, и если кто-то из них — «некоторые беспечные личности, по недосмотру и легкомыслию» — оставался на солнце дольше, чем положено, расплачивался за это жестокими ожогами, следы от которых невозможно было свести.

Любовь Леонидовна сопровождала лекции показом фотографий, на которых хорошо были видны эти самые следы. И никогда не ленилась повторить, что это адапты отделываются ожогами, потому что уже приспособились к нынешнему жестокому солнцу. А, попади на свет кто-нибудь из них, обитателей Бункера, пусть даже на гораздо меньшее время — непременно умрет в страшных муках! И выразительно смотрела на Олега, который не раз заявлял, что вот бы было интересно посмотреть, как там и что, за воротами Института.

И вот сейчас Кирилл воочию увидел, как именно адапты «отделываются». И, оказывается, вовсе не «некоторые беспечные личности», а каждый из них.

— Это… очень больно?

— Что? — не понял Рэд.

Пока Кирилл предавался задумчивости, адапт деловито готовился ко сну — раскатывал коврик и спальный мешок.

— Ну, вот… когда солнце обжигает.

Рэд перестал укладываться. Светлые глаза нехорошо прищурились.

— Я тебе кто — крыса ваша подопытная? Обожжет, тогда узнаешь.

Кирилл обиженно замер.

— Если обожжет, я просто умру, и все.

— Не просто, — буркнул Рэд. — Сперва помучаешься.

Однако тон немного сбавил. Он, очевидно, знал, что Кирилл говорит правду: для него ожоги будут смертельными. Не в первый уже раз Кирилл подумал, что, кажется, этот парень знает о нем гораздо больше, чем сам он — о Рэде и его соплеменниках.

— Не ссы, не обожжешься. Не дам.

Рэд вдруг резко качнулся в сторону Кирилла — тот в испуге отшатнулся. Но адапт, бросив на него презрительный взгляд, всего лишь погасил забытый фонарь: сдавил фитиль прямо голыми пальцами.

Кирилл не сдержался и охнул.

— Дрыхни давай, — проворчал Рэд. — Время — белый день, завтра глаз не продерешь. И не шарахайся так. Если соберусь влепить, все равно никуда не денешься. А на солнце лучше не попадай. Это — боль такая, что лучше б сдохнуть. Ты хоть знаешь, почему мы такие сиплые?

— Потому что курите, а это очень вредно для легких и связок, — брякнул Кирилл.

И тут же понял, что, кажется, сморозил очередную глупость.

— Во-о-он оно что, — непонятно глядя на него, протянул Рэд. — Курим, значит. Прямо в колыбели начинаем, или как?

— Я… не знаю, — смешался Кирилл. — Просто… Нам так говорили.

— Ну да. Даже знаю, кто говорил! А еще что мы делаем? Торчим-бухаем, девок портим? Как Дикие, да? И у нас поэтому кожа как у негров, и волосы белые — так?

— Нет! — выкрикнул Кирилл. Ему очень хотелось заступиться за Любовь Леонидовну. И было страшно неловко оттого, что про пьянство и сравнение с Дикими Рэд угадал. — Любовь Леонидовна объясняла, что это от солнца.

— Надо же. А могла бы сказать, что все от «нездоровых привычек», — адапт очень натурально передразнил воспитательницу. — Вы б и на это повелись. — Заступничество Кирилла Рэда не проняло. — Вот же дура старая.

— Замолчи! — Кирилл очень постарался, чтобы голос прозвучал твердо. — Не смей так говорить о Любови Леонидовне. Может быть, она не во всем права, но это — не повод оскорблять пожилую женщину. Тем более, в моем присутствии.

— Да ладно? — Рэд прищурился. Плавным рывком — только адапты так умели, пластично, но очень быстро — перетек из лежачей позы в сидячую. — В присутствии? И что ж ты мне сделаешь, интересно? По хлебалу зарядишь?

— Перестань. Я уже говорил, что не умею драться. Кроме того, мы оба знаем, что ты не причинишь мне вреда.

На это Рэд не ответил. Молча улегся на спину. В пальцах у него зашевелился невесть откуда взявшийся веер сюрекенов, адапты любили их крутить.

Веер то сдвигался, то раздвигался, словно машущая крыльями птица. Учитывая, что края «звездочек» были острее бритвы — Кирилл покосился на залитый медицинским клеем палец — это занятие требовало необыкновенной ловкости. Зрелище завораживало. Кирилл следил за сюрекенами, словно заколдованный.

— А чего ж тогда шарахаешься, как от чумного? — Веер в адаптских пальцах замер. — Если вреда не причиню?

— Это… от неожиданности.

Рэдрик хмыкнул. Веер снова пришел в движение.

— Подожди, — заторопился Кирилл. Сейчас очень важно было все объяснить. — Я вовсе тебя не боюсь! Просто не привык пока. Тебе ведь случалось у нас бывать, ты сам видел, что в Бункере — совсем другая жизнь! У нас за эти пятнадцать лет как будто разные культуры сложились, понимаешь? У вас — военизированная, походно-полевая, а у нас — типичный академический рассадник. — Это было любимое выражение Сергея Евгеньевича. — У нас никто никого не окрикивает, не одергивает, не командует. Все — взрослые, умные люди, и все отлично знают свое дело…

— А мы не знаем, да? — набычился Рэд. — Вы — умные, а мы говно бессмысленное — так, что ли?

— Да я не о том! Ну почему ты сразу в бутылку лезешь? Я про себя говорю. Пытаюсь тебе объяснить, что к окрикам не привык. И чтобы меня дергали или толкали, тоже не привык… А еще меня никогда не били. А ты уже — сколько раз ударил.

— Я тебя бил?! — взвился Рэд. Он даже из спальника выпрыгнул от возмущения. — Когда?!

Сюрекенов у него в руках уже не было. Мощью обнаженного тела и позой — встав на одно колено, нависнув над Кириллом — рассерженный адапт напоминал гладиатора из сериала «Спартак». Если бы гладиаторы носили мешковатые трусы непонятной расцветки.

— Сегодня, — растерялся Кирилл, — когда мы на дороге были. Я отвлекся и в яму наступил, чуть не упал. Ты меня тогда поймал, говоришь — куда ж ты прешь, жопа слепая? — и коленом по заду стукнул. Помнишь?

Рэд так яростно возмутился, что Кирилл, несмотря на хваленую память, готов был в себе засомневаться. И смотрел на застывшего в гладиаторской позе адапта с неуверенностью — хотя сказанное на дороге процитировал слово в слово. Сам бы такой текст в страшном сне не выдумал.

— И ты считаешь, что пинка по заднице — это я тебя бил? — уточнил Рэд.

Кирилл утвердительно кивнул.

— Охренеть. — Адапт перетек обратно в спальник. — Н-да.

Кирилл, втайне ожидающий понимания и извинений, замер.

— Значит, так, — не глядя на него, решил Рэд. — Как там у вас, в Бункере, принято, мне плевать. Моя задача — тебя довести и вернуть назад. То, что ты считаешь, я тебя бил — по нашим понятиям, пальцем не тронул. — Он приподнялся на локте. — Не я к тебе в Бункер вломился, а тебя мне на шею повесили! Здесь, в походе — свои правила. Сюси-пуси с тобой разводить никто не будет, времени нет. — Рэд помолчал. — Сказать, почему мы сиплые?

Кирилл осторожно кивнул, не понимая, при чем тут это.

— Орали много, — спокойно объяснил Рэд, — когда мелкие были. От боли. Когда обгорали.

Кирилл почувствовал, что у него в ужасе расширились глаза.

— Орали — ну, и доорались. Дурные ж были, боль терпеть не умели. Вот, и посрывали связки. У некоторых вовсе голоса не осталось, как у Олеськи. Она потому и молчит всю дорогу, что говорить тяжело… Чего уставился? Скажи еще, не знал?

Ответить Кирилл не смог. Горло перехватило не хуже, чем у безголосой Олеси.

Рэд, до того смотревший недоверчиво, теперь, кажется, поверил. Тепла во взгляде не прибавилось, но и злость ушла.

— «Курите потому что», — горько передразнил он. — Олеська, между прочим, вообще не курит, и даже, если рядом закурить — в сторону отходит. Ей нюх сбивать нельзя… Ударили, блин, его! По жопе двинули. Охренеть — событие! Ладно, спи давай.

Он запахнулся в спальник и отвернулся.

Прошла минута или две, прежде чем Кирилл сумел выдавить:

— Хорошего отдыха.

Ответа, разумеется, не дождался.