Его пленница

Маша Малиновская (2024)

Самир Албаев, по прозвищу Алабай, — крупный бизнесмен, чьё слово в нашем городе — закон. И о том, что мой брат крупно задолжал ему, я узнала лишь когда люди Албаева ворвались в наш дом и перевернули всё вверх дном, брата избили и дали короткий срок на возврат долга. А в качестве гарантии забрали… меня. И теперь я — пленница самого опасного мужчины из всех, кого я знаю. Я в его власти, и он может сделать со мной всё, что угодно…

Глава 8

Чувствую я себя дерьмово.

Мягко говоря.

Едва разлепляю веки, понимаю, что сегодня далеко не лучший день. Во всём теле мелкая дрожь, а стоит пошевелиться — желудок тут же скручивает в узел.

Кое-как скатившись с кровати, максимально быстро тащусь в уборную, где меня выворачивает. Блевать нечем — одна желчь.

Но становится немного легче.

Я закрываю сток в раковине и набираю побольше холодной воды, а потом, задержав дыхание, опускаю туда лицо. После первой вспышки, обдавшей холодом, становится чуточку лучше.

Голова работает яснее, но накатывает слабость, и я снова иду в кровать. Зарываюсь в одеяло и мечтаю уснуть эдак на пару дней, чтобы проснуться уже в относительной норме. И лучше бы дома…

Однако из туманной дрёмы меня выдёргивает звук провернувшегося замка. А вместо Мадины на пороге я вижу Албаева.

Зачем-то про себя отмечаю, что он одет в чёрные брюках и чёрную рубашку, рукава которой закатаны почти до локтя. На правом запястье серебристый широкий браслет, на правом — часы на широком кожаном ремешке.

Зачем надевать рубашку с длинным рукавом, если его закатывать потом?

И, блин, зачем я вообще думаю об этом?

И пялюсь на него — зачем?

— Как ты себя чувствуешь? — по-хозяйски входит в комнату. Хотя, о чём это я? Он и так тут хозяин.

— Хреново, — поднимаю на него глаза, выше натягивая одеяло.

— Знобит?

— И тошнит тоже.

— Пройдёт, — останавливается рядом с постелью и закладывает ладони в карманы брюк. Снова смотрит своим распыляющим в пепел взглядом, выжигая остатки кислорода в комнате. — Тебя вчера отравили. Но больше можешь не бояться — виновные наказаны.

При его последних словах по спине бежит прохладная дрожь, потому что кажется мне, что лучше не попадать под наказания Албаева.

— Кто это сделал? — спрашиваю, хотя догадываюсь, конечно же.

— Неважно. Больше тебе ничего не угрожает. И я прошу прощения, что подверг тебя такой опасности. Мой прокол.

Просит он прощения… Сделал меня своей пленницей за долги брата, а теперь прощения просит.

— Так может, вместо извинений домой меня отпустишь?

— Хорошая попытка, — усмехается, хотя я ждала грозный взгляд и шипение. И… кстати, улыбка у него красивая. Первый раз вижу, иначе бы запомнила.

Бывают такие улыбки, которые в память врезаются. Не обязательно с идеально ровными зубами или ямочками на щеках, а просто… особенные. Вот и у Албаева такая, хотя и идеальные зубы, и ямочки тут тоже присутствуют.

— Можно? — слышу тихое из-за его спины. Это Азиза пришла. — Я еду принесла.

— Входи, Азиза, — позволяет Албаев, который что-то не спешит уходить. — Поставь на тумбочку.

Едва слышно ступая, Азиза оставляет поднос с едой на столе и, бросив на меня взгляд, в котором обещает прийти позже, уходит.

Я скашиваю взгляд на поднос и чувствую, как тут же к горлу снова подкатывает тошнота. О еде я сейчас и думать не хочу.

— Тебе нужно поесть, — голосом повелителя из “Великолепного века” говорит Албаев.

— Не хочу, — мотаю головой.

— Мало ли чего ты хочешь. Съешь хотя бы немного и выпей горячий чай. Ты обессилена. Горячая еда поможет тебе быстрее восстановиться.

— Я же сказала, что не хочу, — хмурюсь и подтягиваюсь на подушке.

— Мне тебя покормить? — выгибает бровь и складывает руки на груди.

Мне тебя послать?

Но в ответ я этого, конечно, не говорю. Лишь впериваюсь в сверхсамоуверенного мужика взглядом. Но и он свой отводить не собирается, похоже.

А ещё я вспоминаю, как он вчера затолкал мне в горло свои пальцы, чтобы меня вывернуло, и чтобы он взялся кормить меня — уж совсем не хочется.

Ну и ладно.

Сама знаю, что нужно съесть хотя бы что-то.

Бросив ещё один максимально убийственный взгляд на Албаева и очень надеясь, что он поскорее уже свалит из комнаты, я сажусь на постели. В зеркале на дверце шкафа напротив замечаю своё отражение — бледная, под глазами тёмные круги, волосы всклокочены. На ведьму из фильмов про инквизицию похожа. После пыток которая уже.

И вдруг неожиданно для самой себя я смущаюсь. Чувствую, как щёки теплеют. Стараюсь непринуждённо пригладить волосы, убрав их пальцами за уши, но спасает это мало.

Чтобы сместить фокус, перевожу внимание на поднос. Там лёгкий суп, приятно пахнущий курицей, два румяных сырника и горячий чай с ароматом мяты.

— Не бойся, Диана. Эта еда безопасна — её готовила Азиза.

— Понятно. Спасибо, — киваю. Так и правда спокойнне — знать, кто готовил.

Под внимательным взглядом мужчины беру ложку и пробую суп.

Вкусно.

И, вопреки ожиданиям, тошнота не только не усиливается, но даже отступает.

Съев немного, снова смотрю на Албаева, который так и стоит у меня над душой, скрестив руки на груди.

— Вы и в душ со мной пойдёте? — приподнимаю брови саркастично и почему-то снова перехожу на вы.

— Ну если ты так сильно этого хочешь…

Он говорит ровно, но в глазах, в этом дьявольском прищуре я замечаю такую искру, что суп не в то горло идёт, заставив закашляться.

Гад.

— Спасибо, кхм… — пытаюсь откашляться и нормально вдохнуть. — Обойдусь.

Албаев снова ухмыляется, но на этот раз направляется к двери. Уходит, ничего не сказав.

И, кстати, щелчка замка я не слышу.

А буквально минут через пять, когда я расправляюсь с супом и принимаюсь за сырник, с улицы доносятся громкие голоса. Точнее плач. Женский.

Отставив тарелку, иду к окну.

На улице Мадина и её дочь Хани. Обе рыдают, пока двое охранников Албаева грубо тащат их под руки к воротам.

— Прости нас, Самир! — выкрикивает Мадина уже у самой калитки. — Прости! Она не ведала, что творила! Дура девка! Я ей сама чуть космы не повыдирала! Она просто влюбилась в тебя, Самир!

Но вопли Мадины действия ни на охранников Албаева, ни на него самого, спокойно идущего сзади от ступеней крыльца, не имеют. Мадину, вслед за её дочерью, выталкивают за ворота.