Его пленница

Маша Малиновская (2024)

Самир Албаев, по прозвищу Алабай, — крупный бизнесмен, чьё слово в нашем городе — закон. И о том, что мой брат крупно задолжал ему, я узнала лишь когда люди Албаева ворвались в наш дом и перевернули всё вверх дном, брата избили и дали короткий срок на возврат долга. А в качестве гарантии забрали… меня. И теперь я — пленница самого опасного мужчины из всех, кого я знаю. Я в его власти, и он может сделать со мной всё, что угодно…

Глава 4

— Иди вымойся, а я пока принесу тебе нормальную одежду, — почти брезгливо говорит немолодая женщина лет пятидесяти, окинув меня недовольным взглядом.

Сама она одета в тёмное длинное платье почти до щиколотки, волосы убраны под платок. Такое ощущение, что я её оскорбляю своим видом — в домашних шортах, майке и тапочках. Точнее, уже в одном тапочке.

Ну вообще-то, я не планировала, что меня похитят из родного дома, взяв пленницей в качестве гарантии за долги брата. Хочется сострить, что знала бы — оделась поприличнее. Но я сдерживаюсь.

Она выходит из комнаты, и я слышу, как щёлкает замок двери. Закатываю глаза, но в душ тащусь. И самой хочется смыть с себя грязные лапы этих верзил. Ещё и ковёр под ногами Албаева обтёрла собой.

Но прежде осматриваюсь в комнате. Уж не скажу точно, какой национальности Албаев, может черкес, может адыг, но дом у него без особенных традиционных черт, как часто бывает. Комната, в которой меня закрыли, в современном дизайне, простая и без лишних деталей. Кровать, белый шкаф, такой же письменный стол, кресло, на стене небольшая плазма, возле кровати тумбочка и маленьким торшером.

Безлико и максимально нейтрально.

Ну хоть не сарай и не камера с решёткой — уже хорошо. Хотя, я не уверена, что это меня тоже не ждёт.

А ещё в комнате есть окно, и я первым делом бросаюсь к нему. Оно даже открывается! И этаж всего второй — меня это совсем не пугает. В общежитии мимо комендантши на гульки на первом курсе и с третьего этажа по трубам спускались.

Я распахиваю окно и высовываюсь, но тут меня настигает разочарование. Прямо под окнами, не считая забора чуть дальше, на дорожке лежит тот самый алабай. Он реагирует на шум и поднимает свою громадную голову. Наши взгляды встречаются, и я слышу, как пёс негромко предупреждающе рычит.

Твою ж…

Захлопываю окно и тяжело вздыхаю. А казалось, спасение так близко… Ладно, на самом деле я сильно и не надеялась, потому что прекрасно понимала, что дом Албаева — настоящая крепость. Но иногда самые простые решения лежат на поверхности, а их никто не замечает. Поэтому я обязана была проверить.

Ничего не поделать.

В комнате две двери. Одна — которую заперла, уходя, Мадина, а за второй оказывается ванная комната. Такая же простая и аскетично отделанная, как и сама гостевая спальня: белая плитка, белая ванная, белая раковина, белый шкафчик. Только пол выбивается из общей картины — он насыщенно-зелёный, яркий, словно молодая листва. И полотенца в шкафчике обнаруживаю тоже двух цветов — белые и зелёные.

Я запираю дверь изнутри, снимаю свою одежду и забираюсь в душевую кабину. Настраиваю воду и становлюсь под горячие струи. Начинаю дрожать и понимаю, что не могу согреться.

И не заметила, что замёрзла. Да и как тут замёрзнешь, на улице плюс двадцать пять. Это скорее выливается напряжение. Когда все мышцы сжаты, словно пружины.

Приходится изрядно постоять по водой и даже сделать её горячее, прежде чем напряжение начинает отпускать и дышать становится чуточку легче.

А ещё хочется плакать.

Разрыдаться так, чтобы аж диафрагма задрожала. Свернуться тут в душе и жалеть себя.

Но я себе не позволяю. Несколько раз глубоко вдыхаю и выдыхаю, чтобы успокоиться, и выключаю воду. Отжимаю волосы и выхожу.

Вытеревшись, я заматываюсь в большое полотенце и возвращаюсь в комнату. На моей кровати уже сложены в аккуратную стопку вещи — наверное, Мадина принесла, пока я купалась. О том, что их принёс какой-нибудь подручный верзила Албаева и думать не хочется, ведь я тут в одном полотенце.

Разворачиваю стопку и обнаруживаю простое хлопковое бельё, длинное бежевое платье из тонкого хлопка с рукавами до запястий, похожее на то, в каком была Мадина, сандалии на плоской подошве, платок и упаковку с резинками для волос.

Комплектов несколько — все одинаковые.

Облачаюсь в эту одежду, отмечая про себя, что она удобная и приятная к телу. Просто непривычная. Я как-то больше по футболкам и шортам, юбки и платья почти не ношу. Но платок не надеваю. Просто затягиваю ещё не просохшие волосы в косу и скрепляю её внизу резинкой.

Теперь я похожа на женщину, интересно? Албаев был бы доволен?

Хотя плевать мне на это. И видеть его я не хочу.

Уже довольно поздно, за окном давно стемнело, и на меня в этой тишине накатывает жуткая тоска. Буквально размазывает. Тянет под ложечкой противно и заунывно, топит безнадёгой какой-то.

Я снова подхожу к окну, убеждаюсь, что пёс никуда не делся, а потом умащиваюсь на подоконнике, обхватив свои колени руками, и кладу голову на них же.

“Дианка, я честно не знаю никого сильнее тебя” — однажды сказал мне отец, когда я, дрожа и слизывая с посиневших губ солёную морскую воду, пыталась отогреться в его объятиях. Мне тогда было восемь, и я едва не погибла. Мы были у бабушки в Геленджике, я пошла гулять с её щенком Бусей, случайно выпустила поводок, и щенок рванул на волю, а потом сорвался с небольшого выступа и упал в море. Мне было очень-очень страшно, но я спрыгнула за ним.

Сейчас бы я так ни за что не сделала, но тогда даже не раздумывала. Щенка мне удалось выхватить из воды, но доплыть до берега — нет. Море хоть и было довольно спокойное, но всё же лёгкая волна стала уносить меня дальше и дальше. Я гребла, гребла и гребла, но берег был словно недосягаем. Силы заканчивались, было очень страшно. Взрослому будет страшно, а мне ведь было всего восемь.

Сама не знаю как я продержалась, я себе бесконечно повторяла: “Греби, Диана, греби!” И, к счастью, меня заметили с катамарана отдыхающие и подобрали. Повезло. Но самое удивительное, что Буся тоже выжил. Я хоть уже едва не тонула, но щенка держала очень крепко.

Думала, родители будут меня сильно ругать и накажут, но вместо этого отец просто обнял меня, и мы долго сидели вот так молча. А маме, которая тогда осталась в Краснодаре, потому что у неё было важное совещание, ничего не сказали.

— Что делать, пап? — поднимаю глаза и смотрю на тёмное небо, на котором виднеются всего несколько бледных точек звёзд.

Небо мне, конечно, не отвечает. Оно тихое и безмолвное, но в голове очень ярко всплывает фраза — греби, Диана, греби.

И я буду грести. Что бы ни случилось, я не сдамся, не позволю себе впасть в уныние и выберусь из этой ситуации.