Мэвр

Марк Полещук

Мир на границе двух измерений. Две жизни, противоречащие всем правилам.Два непохожих героя оказываются связанными судьбой. Юдей Морав, бывший археолог и ныне преподаватель, вынужденная жить с тяжелой тайной. Хэш Оумер, пришелец из иного измерения, лишенный своей родной культуры и народа.Невероятное приключение столкнёт чужеродную биологию с силой человеческого разума, и заставит героев шагнуть сквозь портал в свои собственные души, чтобы найти ответы на вопросы, которые им задал мир.

Обложка Николь Семёнова

Обложка Алексей Синица

© Марк Полещук, 2023

ISBN 978-5-0060-6856-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ГЛАВА 1

Дорога до Университета занимает ровно двадцать пять минут, но до этого Юдей нужно успеть на мобилус, курсирующий с вершины Мохнатого угла через Мраморную дорогу и Кричащий остров к главным воротам Университета. Ближайшая остановка располагается на пересечении Кудрявой улицы и Адмиральского проспекта, но район этот относится к основанию Мохнатого угла, а значит славен определённой репутацией. Приближаясь к Кудрявой, Юдей всегда испытывает иррациональное чувство тревоги, хотя обитатели низовья ни разу не сделали ей ничего плохого. Виной всему истории об ограблениях и изнасилованиях, которые нет-нет, да разносят во время обеда в преподавательской столовой.

В тумане плывёт неясный силуэт, быстро превращающийся в семенящую куда-то крепко сбитую торговку в белом переднике. Большая часть заведений Мохнатого угла относится к разряду увеселительных, но изредка попадаются и небольшие продуктовые лавки, и магазинчики скобяных изделий, и ателье. Вот проплывают слева тусклые огни знаменитого канцелярского магазина Товэ Лева. Поговаривают, что секретариат муниципалитета и большая часть университетских преподавателей покупают писчие принадлежности только у него. Правда или нет, а Юдей точно частенько захаживает к нему, и недавно, совершенно неожиданно, женщина получила в подарок от хозяина лавки настоящее произведение искусства — «Хаккерев» с тонкой гравировкой стрекозы, разглядеть которую можно только под определённым углом, и «вечным» пером. Мастер, создавший эту коллекцию ручек, сделал всего десять экземпляров. Юдей считала «Хаккерев» чем-то вроде мифа, сказки, пока не увидела воочию простой, но элегантный футляр из вишнёвого дерева. В первое мгновение она порывалась отказаться, но Товэ Лев настаивал так, что пришлось уступить.

Мысль о том, что она обладает такой уникальной вещью, грела душу, и каждый раз пробегая взглядом по витрине, Юдей вспоминала щедрый подарок. И сегодняшний день не становится исключением. Торговка смеряет ни с того, ни с сего замедлившуюся попутчицу неодобрительным взглядом, бурчит что-то под нос и слегка толкает её плечом, будто тротуар слишком узок для двоих.

Юдей привыкла к такому отношению. Несмотря на гордое звание «Вольного города» и населяющее Хагвул разнообразие народностей, к обитателям Крайнего востока продолжают относиться с небрежно скрываемой неприязнью. Когда-то давным-давно, ещё до образования Великих Империй, сапранжи, обитатели «затылка» Смоля, прославились тем, что отказались помогать жертвам Большого Наводнения и не впустили к себе беженцев. С тех пор прошло больше двух сотен лет, Крайний Восток давно стал частью Великой Восточной империи, а сапранжи рассеялись по всему миру, но смуглых людей с характерным тонким носом до сих пор подозревают в жадности и бесчеловечности. К тому же Юдей родилась ещё и с глазами, полными «золотого песка» — вкраплений светлой охры в карей радужке — что красноречивее всего остального кричит о том, что за кровь течёт в её жилах. Особенно отличились в деле презрения к сапранжи чопорные старушки, которые поджимают губы и цокают, как им кажется, незаметно, каждый раз, когда кто-нибудь достаточно смуглый проходит мимо.

Торговку поглощает туман, и Юдей остаётся одна. Непроглядная молочная взвесь напоминает об утреннем происшествии в ванной. Мурашки бегут по спине, она оборачивается, — резкий зуд промеж лопаток возникает безо всякой причины, но за спиной никого нет.

«С ума сходишь, старушка», — успокаивает себя Юдей и идёт дальше. Выплывает из тумана тележник, застрявший в редкой для хагвульских тротуаров выбоине. Она часто встречает его по утрам: он катит к набережной Левого рукава — излюбленному месту прогулок туристов и горожан. Тележник вполголоса сыплет ругательства и пытается приподнять лоток, но то ли колесо засело слишком плотно, то ли тележка перегружена — ничего не выходит. Юдей виновато улыбается, проходя мимо, но он её даже не замечает. Всё дёргает тёмные натёртые до блеска деревянные ручки, громыхая крышками огромных кастрюль. Пар от них поднимается такой густой, что в пору обвинить тележника в пособничестве туманному блицкригу.

Густое марево, заполняющее улицы Хагвула осенью, приходит откуда-то с Запада. Многие подозревают, что это древнее проклятие, наведённое в дремучую пору, упоминаний о которой не осталось. Юдей знает, что туман — всего лишь особенность местности, хотя в древних свитках часто упоминают колдунов и магов Макхнитских болот, что раскинулись на юге Накхона, материка, который ныне занимает Великая Западная империя. Вроде как короли часто прибегали к их услугам, особенно в пору вражды. Даже сегодня Император Запада содержит целую когорту астрологов, хиромантов, медиумов и никогда не принимает важных решений, не посоветовавшись с ними.

По утрам туман особенно густ, кажется, что в его глубине ворочается какое-то чудовище, то ли слишком сытое, чтобы напасть, то ли уставшее. Морав не удивилась бы, заметь она парящие над землёй багряные огоньки, но их нет, а впереди уже маячит Адмиральский проспект. Двигается Юдей быстро, но не бежит. Мостовая поблескивает влагой — не хватало ещё поскользнуться и сломать себе что-нибудь.

Проспект куда оживлённее Кудрявой: медленно двигаются вдоль обочин повозки и редкие теперь конные экипажи, пыхтят и скрежещут мобили, то и дело в утреннюю какофонию врывается требовательный и чуть истеричный свисток постового. Там, где мобилей и повозок немного, горожане справляются своими силами: правят медленнее, а люди стараются лишний раз не выбегать на дорогу. В остальных случаях Патруль выставляет постовых в ярко-алых жилетах и шлемах-фонарях. Ходят слухи о какой-то системе, которую тайно разрабатывает Университет, но неясными сплетнями всё, как обычно, и ограничивается.

Нельзя точно сказать, уехал мобилус или ещё не приходил. По часам выходит, что уже минуту как должен стоять, но пассажиры топчутся на обозначенном литым знаком пяточке и посматривают влево. Похоже, задерживается.

«Вот и славно», — думает Юдей, пристраиваясь в конец очереди. Общая нервозность, словно вирус, перекидывается и на неё. Опоздания для Юдей — грубый акт неуважения. Первый учебный день, да ещё и у первого курса, а значит полная аудитория незнакомцев в шестьдесят человек. Она часто корит себя за то, что не может, как другие преподаватели, относиться к студентам спокойно, без страха, с уважением и осознанием собственного места в иерархии. Каждый раз поднимаясь за кафедру, Юдей приходится бороться с дрожью в голосе.

«Всё будет хорошо, — думает она, — сейчас он придёт, ты сядешь и уже через пятнадцать минут будешь на месте. А там — всего-ничего».

Много раз декан исторического факультета предлагал ей воспользоваться служебным мобилем. Университет содержит целый парк машин и предоставляет их, вместе с водителями, профессорам совершенно безвозмездно.

«Опоздаю — сегодня же пойду и попрошу мобиль», — уже в который раз обещает себе Юдей. Чтобы как-то отвлечься, она исподтишка разглядывает людей перед собой: джентльмен с газетой и сухонькая старушка прямиком из прошлого века. Мужчина зачем-то надел толстые кожаные перчатки, хотя до настоящего мороза ещё очень далеко. А от пожилой дамы, несмотря на строгий вид, ощутимо пахнет сладкими девчоночьими духами, от которых чешется в носу и вспоминается знойный летний день.

Вдруг сквозь деревянный скрип, стук и шуршание колёс к ушам Юдей прорывается кашляющий говорок мобилуса. Их конструкция оставляет желать лучшего, потому рессоры быстро приходят в негодность, и появляется звук, похожий на стыдливое буханье простуженного театрального зрителя. Юдей прислушивается.

Мобилус показывается вдалеке — тёмное прямоугольное пятно, напоминающее могильный камень — и медленно выплывает на остановку. Двери со скрипом открываются, внутри пахнет тёплым воздухом.

— Кудрявая улица! — гаркает кондуктор и подаёт старушке, которую джентльмен пропустил вперёд, руку. Та испуганно вскидывает голову, робко вкладывает хрупкую ладонь в огромную лапу и даёт втянуть себя в салон. Мужчина с газетой кидает заинтересованный взгляд на Юдей, но, посмотрев, быстро меняется в лице, грубо преграждает ей дорогу и вскакивает на ступеньку. Возможно, виной тому торопливость или внезапное осознание, что рядом сапранжи, но джентльмен поскальзывается и с громким стуком оседает на левое колено. Юдей хочет помочь, но мужчина отталкивает смуглую руку, поднимается, с достоинством отряхивает брюки и заходит внутрь. Та ещё глупость, но что поделать, если в обитателях Вольного города так сильны предрассудки? Юдей пожимает плечами и заходит следом.

Тут же появляется кондуктор, здоровенный, не подходящий этому месту и этой должности. Само собой складывается ощущение, что его выдернули с военной службы, где он заведовал складом или кухней, и поместили сюда за какую-то страшно глупую, смешную провинность. Он хмуро осматривает вошедшую с головы до ног и требует плату. Юдей улыбается и протягивает заранее подготовленную купюру.

— Крупные, как же… — слышит она полушёпот кондуктора. Мешочек на поясе презрительно лязгает монетами.

— Спасибо, — говорит она, подставляя ладони под небольшое озерцо мелочи. Юдей уже и не обращает внимания на подобное невежество. В Университете людям всё равно, кто ты и откуда, но в городе суеверия, которые народы привозят в Хагвул вместе с традициями, цветут пышными бутонами, а сапранжи много кого обидели в своё время.

«Будь я на твоём месте, — сетовала Кашива, — взяла бы мобиль и не мучилась. Удобно, быстро и никто не пристаёт. Чего ты стесняешься?»

Юдей уходила от ответа и продолжала ездить на общественных мобилусах, регулярно нарываясь на такое вот тупое бытовое хамство. Порой Морав думала бросить всё и податься в Западную Великую империю или уехать на Острова, вот только никак не могла придумать, чем она там будет заниматься. Опять преподавать? Работать на земле? Поступит к кому-нибудь в свои двадцать восемь в подмастерья?

«Как будто только здесь я ещё чего-то стою?»

Дорога занимает чуть больше времени, чем обычно. Аширский мост, соединяющий Мраморную дорогу и Кричащий остров, запрудили мобили и повозки всех мастей, водитель мобилуса, не торопясь, пробирается сквозь толчею, а по салону бродит ворчание и зубовный скрежет. Юдей с удовольствием присоединилась бы ко всеобщему недовольству, но не хочет лишний раз привлекать к себе внимание и только поглядывает взволнованно на часы.

«Давай, давай, давай!»

В конце концов, мобилус переправляется на другой берег. В окнах мелькают посольства, нависает над дорогой муниципалитет. Однажды Юдей довелось побывать на приёме, устроенном канцлером Вазером Ханевелом в честь Нового года, и она обнаружила разительное несоответствие фасада и содержания. Интерьер резиденции — белый мрамор, благородное красное дерево и серебро — выражает умеренность в украшениях и чрезмерность в светильниках, что плохо соотносится с суровым каменным «лицом» муниципалитета.

«Сколько далака они тратят в год?» — подумала тогда Юдей, и даже по примерным подсчётам вышла пугающая цифра.

Мобилус нагоняет график, пропустив сразу две остановки, на которых никто не входит и не выходит. Это вполне могло стоить водителю и кондуктору работы, но только если бы кто-нибудь подал официальную жалобу в департамент управления транспортом, но таких в салоне нет. Негласная договорённость между пассажирами и водителями была заключена ещё на заре создания сети общественного транспорта и продолжает действовать по сей день.

Выбравшись из мобилуса у главных ворот Университета, Юдей срывается на бег. Лестница Истины, часто используемая студентами в теплые деньки в качестве места отдыха, пустует. Женщина опоясывает выключенный по случаю приближающихся морозов фонтан и ныряет в широкую арку коридора к Центральному двору. Будь у Юдей хоть немного времени, она бы не отказала себе в прогулке по Главному парку, но теперь каждая секунда на счету: ступени остаются за спиной, тень, лишь отдалённо напоминающая профессора Морав, забегает в крошечную дверцу, чтобы через доли секунды возникнуть в коридоре между Главным корпусом и Южным крылом.

>>>

— Доброго дня! — в спешке бросает она кому-то из преподавателей, проскользнув мимо него. Выбирая между комфортом и экономией времени, Юдей отдаёт предпочтение второму и, проскользнув через крытую разноцветными стеклянными панелями галерею, стремительно выбегает на утоптанные тысячами ног дорожки Южного парка. В хорошую погоду здесь полным-полно народу: многочисленные клубы по интересам выносят свои собрания на прохладную мягкую зелень лужайки, а вместе со студентами выходят и преподаватели, обедая на свежем воздухе и наблюдая за юным поколением. Сейчас же укрытый шлейфами тумана парк напоминает декорацию театральной постановки. Трагичной, судя по тому, насколько тревожно становится Юдей.

Юдей буквально летит по знакомой дорожке. В конце неё ещё одна лестница, чуть скромнее той, что на входе, но такая же основательная, отмечающая вход в Южное или Гуманитарное крыло. Формально крытый переход короче, но аудитория, которую закрепили за Юдей в этом семестре, находится в самом конце крыла, так что марш-бросок через парк точно поможет ей выиграть несколько ценных минут.

Туман сглатывает звуки, кажется, что в целом мире никого не осталось. Юдей переходит с бега на шаг, полная уверенности, что сейчас тусклое марево впереди обернётся камнем, и хорошо знакомые два пролёта поднимут её к тяжёлой резной двери. Медленно затихающий барабанный бой в ушах открывает ей неожиданную безмолвность парка. Застывшее пространство не отмечает ни её присутствие, ни существование чего бы то ни было вообще.

Внезапный тёмно-синий до черноты росчерк заставляет Юдей замереть. Она вновь ощущает фантомное чужое присутствие, прямо как тогда в ванной, когда в непроглядном мраке появился багряный огонёк. В нос бьёт резкий запах калёного металла и мёда. Тошнота подступает к горлу, но Морав пересиливает себя, стряхивая наваждение, будто руку прилипчивого ухажёра.

«Корпус должен быть…», — думает она, и вдруг резкий звук разрывает тишину. Громкий шорох, словно дворник прошёлся метлой по сухой траве метрах в пяти от неё. Она бы и не заметила, если бы не одуряющая тишина. В тумане явно кто-то прячется.

— Эй! — кричит она больше для того, чтобы успокоить себя, создать ощущение если не контроля, то некой коммуникации. Незнакомец не желает раскрывать себя, но шорох повторяется ближе. Запах становится ярче.

«Что за чертовщина?!»

— Эй! — повторяет Юдей. Оглядывается. Молочная завеса скрадывает перспективу, изменяет очертания древесных стволов, трансформирует геометрию пространства. Женщине кажется, что туман стал гуще, а тот небольшой островок под ногами, который возможно разглядеть, навсегда отделяется от реальности и парит в белёсом облаке. Пелена скрывает жадную до материи впадину, которая уже пыталась сожрать её сегодня там, в ванной. Юдей ёжится и продолжает надеяться, что всё это — наваждение, и достаточно сделать всего лишь один шаг вперёд, чтобы разрушить его.

Вдруг что-то тяжёлое бьёт её в спину. Юдей сдавленно вскрикивает и падает, вспарывая гравием нежную кожу на коленях и ладонях. Боль впивается в тело ядовитыми клыками. Женщина тут же вскакивает, оборачивается, готовая высказать налетевшему на неё студенту или преподавателю, да хоть самому ректору Йониму Гону всё, что она о нём думает. И застывает.

На дорожке, слегка покачиваясь, стоит огромный паук размером со взрослую сторожевую собаку. Восемь лап поочерёдно взмывают к небу, перегибаются в суставах и спускаются почти на уровень земли. Конечности крепятся к округлому брюшку хрупкими на вид сочленениями. Верхняя часть тела поблёскивает, будто сделанная из полированного кристалла, но нижняя часть, насколько Морав может разглядеть, отличается иссиня-чёрным цветом и щетинится мелкими волосками. Диковинное членистоногое не издаёт звуков, только покачивается то влево, то вправо.

— Тихо, — слышит Юдей собственный голос. — Тихо…

Движения паука становятся резче, он переступает каждой из лап, и безо всякой заминки взмывает в воздух. Юдей инстинктивно вжимает голову в плечи, почти падая на колени, но в последнюю секунду выставляет руки вперёд, загребает гравий и выпрямляется. По ладоням вновь проходится едкая боль, но женщина не обращает на это внимания. Ей кажется, что она слышит чавканье, но не понимает, кто может его издавать. Тёплая жидкость застилает левый глаза, и она машинально вытирает его тыльной стороной ладони. Яркая алая полоса на смуглой коже выделяется масляной краской.

«Кровь?» — думает она и дотрагивается до лица ещё раз в попытке избавиться от вязкой влаги, но то ли рана так глубока, то ли задето одно из тех мест, которые обильно кровоточат, что всё бесполезно. Она неминуемо слепнет, а прямо перед ней вновь выплясывает паук. Теперь он чуть приподнимается, и Юдей ещё видящим глазом замечает, как несколько ярко-красных щупалец, растущих откуда-то из брюшка, показываются прямо перед ней. Они слегка погружаются в гравий, подёргиваясь, будто по ним проходят электрические импульсы. Щупальца чем-то напоминают неприкрытую человеческую плоть. Одно из них разительно отличается толщиной. Движения чудовища вновь становятся резкими. Юдей, не думая, срывается обратно к главному зданию. Человеческий разум удаляется в глубину сознания. Управление берут на себя инстинкты.

Воздух свистит, Морав резко падает на землю лицом вниз. Паук проносится над её головой, обдавая женщину густой вонью гнилого мяса. Юдей вскакивает, бросается к Южному крылу. На ходу она снимает плащ, накрывает им голову и тут же сдавленно вскрикивает. Жжение вгрызается в череп чуть выше виска. Сзади раздаётся звук, но Юдей не оборачивается: она видит ступени, прыгает на первую, затем сразу на третью. Всего их восемнадцать, а последняя, как помнит Юдей, начала крошиться пару дней назад. Визг за спиной похож на писк детских игрушек и карканье фейерверков. Перед девушкой открывается круглая площадка с массивной кедровой дверью в конце. Пальцы жадно обхватывают чёрную литую ручку, Юдей тянет дверь на себя, но замечает движение слева. Сильный удар настигает её, и женщина отлетает к высокому бортику. Камень под ней стонет, в ушах разрывается грохот. Юдей смотрит на руку.

Прямо на сгибе локтя повисает толстое красное щупальце, от которого во все стороны расползаются чёрные следы. На землю хлещет кровь. Конечность пульсирует и возбуждённо дрожит. Щёлкает дверной замок, и Юдей поднимает глаза на выходящего мужчину. Тот самый преподаватель в плаще, которого она не узнала, но с которым всё равно поздоровалась по инерции. Его лицо обмотано бинтами. Юдей в замешательстве кивает на свою руку и паука.

— Закройте глаза, — просит мужчина, откидывая полы плаща. Он достаёт диковинное оружие, похожее на пистолет, но, судя по всему, живое. Юдей готова голову дать на отсечение — вместо дула у него широко распахнутая пасть с ослепительно белыми зубами.

— Пожалуйста, глаза, — повторяет незнакомец. Она слушается. Даже сквозь веки вспышка опаляет зрачки, а уши закладывает от высокого протяжного визга.

Сильная судорога скручивает тело Юдей узлом. Она слышит крик, но не осознаёт, что рвётся он из её собственного горла.