А жизнь всего одна, или Кухарки за рулем

Марк Ефимович Альперович

Автор назвал свой роман реалистическим, ибо большинство действующих лиц, как и описанных событий, происходили в реальной жизни. Автор пытался соединить в романе две важные, связанные между собою темы: главную беду России – господство современных «шариковых» – и стремление современных «ньютонов» жить, творить и бороться даже тогда, когда жизнь становится невыносимой. Если кого-то роман заставит задуматься – значит, автор достиг своей цели.

Глава 3. Начало самостоятельной жизни

Пока мой взгляд был полон огня

И сердце в груди, как заря, пылало,

Судьба шипами колола меня

И желчью душу мою обливала.

Акакий Церетели

Наконец пришла повестка из военкомата.

В семье никаких официальных проводов не устраивали. Сергей постригся наголо и явился к Тамаре. Она, увидев его, начала гладить голову, на которой еще несколько часов назад красовалась прекрасная черная, с голубым отливом, вьющаяся шевелюра, и приговаривать, что после стрижки волосы будут еще красивее. Все оставшееся время они проводили вместе.

К шести утра Сергей, вместе с Тамарой направились к военкомату. Маму он просил не провожать его, боясь ее слез. У военкомата уже было много народа. Играло несколько гармошек, каждая свою мелодию. Никто из призывников не знал, куда их направят служить.

Возле военкомата стояло несколько грузовиков, и каждый новобранец мечтал попасть на них, ибо это означало, что служба будет проходить в Московской области.

Вскоре появился старший лейтенант с тремя сержантами. Зачитал список призывников, которые грузились в машины, и, под радостные крики провожающих, они укатили. Сергея в этом списке не было.

Из военкомата вышел капитан и пригласил Сергея войти внутрь здания. Там ему объявили, что он назначается старшим группы из пяти человек и направляется для прохождения службы в воинскую часть, находящуюся под Звенигородом. Получив необходимые документы, собрав свою команду, Сергей зашагал к вокзалу, чтобы доехать до Москвы, а затем, с Белорусского вокзала, до Звенигорода.

От Звенигорода группа на попутной машине добралась до воинской части, которая располагалась на живописной сопке. Тамара провожала Сергея до ворот контрольно-пропускного пункта (КПП) части. Призывники тепло распрощались с провожающими и с замирающим сердцем вошли в здание КПП. И тут Сергея ждала первая неожиданность. Их встретил дежурный по КПП старший сержант Владимир Бессуднов. Он был знаком Сергею. И хотя они никогда не общались, но знали друг друга в лицо, поскольку жили в одном районе. Бессуднов очень обрадовался, задавал множество вопросов о жизни в Электростали. Заодно спросил Сергея, не встречал ли он его девушку, Раю Маслюк.

Бессуднов возглавлял в Электростали одну из самых мощных и агрессивных хулиганских групп. Были случаи, когда он в пьяном угаре гонялся по крышам домов за своими соперниками, непрерывно стреляя из своего трофейного браунинга. И судьбе было угодно связать Сергея с Раей Маслюк.

Как-то рано утром, отправляясь в командировку в Москву по заданию начальника цеха, он встретил Раю вместе с подружкой. Девушки также ждали поезда. В дороге разговорились. Сергей очень понравился Рае, хотя он был на два года младше ее. Она была знакома почти со всей городской шпаной, поэтому к ней не решался приставать ни один хулиган. Она умела и сама постоять за себя. Но при Сергее держалась очень скромно, даже стеснялась его.

После этой встречи Рая ежедневно встречала Сергея до работы и с работы. Сережа в то время был уже близок с Тамарой и принципиально не допускал измены.

Однажды, когда вместе с Раей он возвращался с работы, их встретил приятель Бессудного.

— Ну, Рая, накашляет тебе Володька, как с армии придет. Ну, а этот кавалер будет всю жизнь работать на лекарства.

— Счастье твое, Иван, что я с этим парнем, а то уже сейчас тебе пришлось бы на лекарства работать. Я тебя вечером найду, и ты ответишь за эту угрозу.

— Володька же в армии. Кем ты пугаешь?

— Ты что, думаешь, кроме Володи, за меня и заступиться некому?

— Ладно, Рая, я пошутил. А что твой кавалер молчит?

— Мой кавалер — мастер спорта, и если он заговорит, ты будешь жрать землю. А сегодня я тебя все равно вечером разыщу.

Сергей понимал, что пожелай он близости с Раей, та ему не откажет. Тем более что с Володей она наверняка уже была близка. Они договорились, что будут переписываться, что она обязательно приедет к нему в армию. Сергей не очень верил этим словам.

От Бессуднова не скрылось смущение Сергея. Немного промолчав, Володя сказал:

— Но трахается она, как богиня.

Сергей не понял, что означало это откровение.

Рая в военкомате узнала, куда направили служить Сергея. Не долго думая, она поехала в воскресенье к нему, предупредив о своем приезде письмом. Володька же ежедневно стал просматривать почту из Электростали. И письмо Раи попало к нему. Потом из рассказа Володи Сергей узнал, что тот встретил Раю, набил ей морду и тут же, в лесочке у проходной, поставив «раком», восстановил «cтатус-кво». Тем не менее, отношения между курсантом сержантской школы рядовым Ицковичем и помощником командира взвода старшим сержантом Бессудновым не испортились.

После демобилизации Володя и Рая поженились. Он работал слесарем на ЭЗТМ, она крановщицей в горячем цехе «Электростали».

Сергей впоследствии несколько раз встречал Раю. Она всегда выглядела отлично, несмотря на тяжелую работу крановщицы. По ее словам, Володька сильно попивал. Сергей думал, что Рая гуляет от мужа. Она прекрасно выглядела и в сорок пять лет, и хотя ей была назначена пенсия, продолжала работать крановщицей. Она сумела сохранить фигуру и прекрасный цвет лица.

— Берегу свою внешность, ибо это основное мое достоинство, — грустно улыбаясь, говорила она Сергею…

— Сейчас в баню, вещи сдать в каптерку, — скомандовал новобранцам Бессуднов.

Когда ребята вернулись из бани, их уже распределили по ротам, взводам, отделениям. Сергей попал в учебную роту капитана Воронина, во взвод старшего лейтенанта Беспалова, в отделение сержанта Ильясевича.

Капитан Воронин был невысокого роста, щупловат по комплекции, c приятным волевым лицом. Солдаты его считали очень решительным и справедливым командиром.

Старший лейтенант Беспалов был примерно такого же роста, только несколько плотнее, с серыми, какими-то бесцветными глазами, приплюснутым носом и тонкими губами. В командирах взвода он явно засиделся. Поэтому к службе относился не очень рьяно. Он был замкнутым человеком, что-то в нем было отталкивающее.

Сержант Ильясевич был маленького роста, но плотно скроен, с короткой стрижкой и лицом Чингисхана. Он до мозга костей был служакой. Будучи родом из маленького татарского села под Казанью, имея образование семь классов, он явно наслаждался полученным правом командовать людьми, видимо, понимая, что такую возможность может предоставить ему только армия. Он был очень требовательным командиром, но, будучи по национальности татарином, прекрасно понимал, что не в пример некоторым русским сержантам заниматься самодурством нельзя. Офицеры не очень симпатизировали ему из-за узкого кругозора и явных службистских наклонностей. В отделение ему дали в основном нацменов, которые после трехмесячного курса молодого бойца отсеивались, и курсантами школы становились далеко не все.

Дисциплина в роте и части была железная. При встрече рядовой обязательно отдавал честь сержанту. Любая попытка неповиновения жестко пресекалась. Первые месяцы службы были адовыми для новобранцев. В шесть часов утра — подъем, сорок пять секунд на одевание, затем десять минут — туалет. После этого зарядка на плацу, вне зависимости от погоды, в одних рубашках. Затем умывание, если зимой, то непременно снегом. Потом построение на развод, завтрак и четыре часа занятий: строевой, физической, тактической и политической подготовкой. Затем построение на обед и полтора часа дневного сна.

Тут следует рассказать о некоторых нюансах. Примерно месяц солдат учится заправлять кровать. Ох, нелегкое это дело для восемнадцатилетнего юноши — сделать из кровати кирпич, да еще за короткое время!

По команде «отбой» надо было раздеться за сорок пять секунд, причем за это время одежда должна быть аккуратно сложена, а портянки аккуратно вложены в сапоги. Если из-за плохо намотанных портянок солдат натирал ноги, он строго наказывался. Куда бы ни шел взвод, он должен был идти с песней. И если песня звучала не бодро, взвод повторял путь. Когда измученные солдаты шли на обед, а песня звучала вяло, тогда взвод от столовой разворачивали, и он кружил по плацу до тех пор, пока песня не начинала звучать по-боевому. В результате на обед оставалось часто не более десяти минут вместо положенных тридцати. После окончания установленного времени на обед, ужин или завтрак следовали команды: «Взвод, встать! Головные уборы одеть! Выходи строиться!»

И никого не интересовало, успел ты съесть хотя бы первое. В результате солдаты научились «глотать» пищу, что неблагоприятно сказывалось на состоянии желудка. Еды для молодых ребят, испытывающих большие физические нагрузки, не хватало. Все без исключения были голодны. После обеда те, у которых были деньги, успевали купить в палатке при части пару батонов и тут же их съесть. Во время дневного отдыха нельзя было разговаривать. Если сержант слышал чей-либо голос, он командовал «подъем», а затем вновь «отбой». И так по несколько раз. После дневного отдыха было два часа самоподготовки. Сержанты использовали это время, чтобы научить солдат заправлять кровати или одеваться и раздеваться в течение сорока пяти секунд. Когда через месяц-полтора эта премудрость была освоена, время для самоподготовки использовалось для отработки строевой и физической подготовки.

Настоящим бедствием для молодых солдат были очередные и внеочередные (за провинность) наряды. Сергей на всю жизнь запомнил свой первый наряд на кухню. Повар дал ему задание почистить котел от остатков пшенной каши. Котел еще был горячим, но требовалось его срочно помыть. Чтобы достать дно котла, нужно было делать стойку на одной руке, а другой — выскребать кашу.

Когда котел был чист, Сергей получил команду мыть посуду, причем в трех водах. Если повар находил следы масла на тарелке, он заставлял перемывать всю партию. После этого ему поручили начистить целый жбан картошки. За восемь часов наряда Сергей ни разу не присел. А после окончания наряда начинался обычный солдатский день. Те, кто получал наряды вне очереди, порою не спали по трое суток.

«Упорных» солдат воспитывали методом «через день — на ремень, через два — на кухню». На ремень — это служба ротных дневальных или караул (после принятия присяги).

Если во время тактических учений кто-либо из солдат не преодолевал за положенное время заданное расстояние, например, по-пластунски, все отделение повторяло пройденный маршрут. Ну и, конечно, тому солдату позже доставалось уже от своих ребят.

Гауптвахта в части была сержантской и не была страшилкой. Но солдат (это касалось, как правило, солдат хозвзвода), которые часто бывали на сержантской гауптвахте, отправляли на гарнизонную. Там кормили горячей пищей через день. Восемь часов заставляли заниматься строевой подготовкой. Поднимали в пять утра, после чего лежак без матраца и подушки прикреплялся к стене, пол камеры заливался водой так, чтобы арестованный не мог ни прислониться, ни присесть.

Это были основные приемы воспитательной работы в армии.

Поскольку все солдаты были одного призыва, говорить о дедовщине было бы некорректно. Но неравноправие среди солдат определяется не только сроком службы, но, в первую очередь, стремлением одних жить за счет других.

Большую власть в учебной роте имеет старшина. Его функции не ограничиваются только лишь решением хозяйственных задач. Он следит за распорядком дня, внешним видом солдат, решает вопросы плановых нарядов, включая распределение по постам. Старшина может наказать солдата, дав ему несколько внеочередных нарядов. Это может быть чистка туалета, длящаяся, как правило, не более получаса, и наряд на кухню, и уборка помещений роты, которое может длиться всю ночь, и уборка около помещения роты, которая может затянуться более чем на сутки. «Творчество» сержантского и старшинского состава может быть и более изощренным, унизительным для солдата. К таким широко известным наказаниям относятся: отдание чести телеграфным столбам, перенос кирпичей с места на место. Офицеры части не позволяли себе подобного. Но сержанты, еще год назад подставлявшие задницы под отцовский ремень, нередко наслаждались полученной практически неограниченной властью.

Старшина в роте Сергея был средних лет, прошедший три года войны на передовой, имеющий правительственные награды, и обладал непререкаемым авторитетом. Высокого роста, крепкого телосложения, он одним своим обращением к курсанту вселял в него страх. Оценивал солдат по своим критериям, явно не симпатизировал нацменам, рассказывая о них анекдоты. Особенно любил он анекдоты на еврейские темы. Сергей однажды услышал, как старшина в своей каптерке рассказывал анекдоты о трусости евреев на фронте.

Сережа сразу понравился офицерам роты: развитой, общительный, добрый, с чувством юмора, никогда не жалующийся на тяготы службы. Его выбрали ротным запевалой. Он организовал тренировки по тяжелой атлетике, которые посещали некоторые сержанты, включая Ильясевича, и офицеры.

Когда начались конкурсы художественной самодеятельности, Сергей не только сольно пел, но и организовал хор роты. Тогда поступило указание каждой роте иметь свой хор. Командир соседней роты, капитан Афанасьев, нанял руководителем для своего хора даже человека с консерваторским образованием. Но на смотре художественной самодеятельности войск московского гарнизона именно хор Сергея занял первое место. Исполнил две песни: «Партия — наш рулевой» и «Полюшко-поле». В первой песне запевал прекрасным басом выпускник литературного института Олег Курдюмов, который попал в армию, поскольку в институте не было военной кафедры. «Полюшко-поле» Сергей с помощью пианиста Зелинского Жени, взятого в армию с третьего курса консерватории за длительные прогулы, так виртуозно разложил на голоса, что песню дважды вызывали на бис.

Было несколько способов облегчить свою службу в армии: заниматься спортом, участвовать в художественной самодеятельности или хорошо рисовать.

Однажды, когда рота выходила из казармы, один толстомордый верзила, с которым Сергей даже не был знаком, без всякой причины сильно ударил локтем в бок. Сережа мгновенно ответил, и верзила оказался на полу. Роту выводил старшина. Он «впаял» Сергею два наряда вне очереди, даже не пытаясь разобраться в случившемся. Для объяснения возникшего инцидента Сережу вызвал командир роты. Выяснив причину, он направил Сергея на охрану заседаний стран Варшавского договора, которое проходило на территории части, избавив тем самым его от исполнения внеочередных нарядов.

Весной, когда Москва-река сильно разливалась вокруг части, две недели курсанты сидели на сухом пайке. Доставить питание в часть на машине было невозможно. В этот момент у капитана Воронина заболела шестилетняя дочь. Необходимо было ее срочно переправить в больницу в город Звенигород. Капитан попросил это сделать Сергея. Где-то на резиновой лодчонке, которую капитан ухитрился достать в близлежащей деревне, где-то по пояс в воде, где-то на проходящем мимо вездеходе, Сергей доставил девочку в больницу. У нее было двустороннее крупозное воспаление легких. Три дня просидел Сергей в коридоре больницы. Связи с частью не было никакой. На четвертый день приехал капитан Воронин. Он передал Сергею письменный приказ, подписанный командиром части, о направлении его на пять суток домой в связи с болезнью матери.

Сергей вопросительно посмотрел на капитана.

— А старшина уже объявил тебя дезертиром и составил соответствующий рапорт командиру части.

Так Сергей первый раз попал на побывку домой, встретившись с родителями и Тамарой.

Вскоре с Сергеем произошло более серьезное ЧП, когда он был в карауле.

Одна караульная смена стояла на посту. Другая бодрствовала, на случай непредвиденных обстоятельств, а третья отдыхала. Причем солдаты отдыхали в шинелях и сапогах, лишь расстегнув пуговичку у воротника.

Поужинав, Сергей лег отдыхать, так как его смена была отдыхающей. В 1955 году под Москвой были сильные морозы. Термометр ночью зашкаливал за сорок пять градусов. На сопке был сильный ветер. Если тулуп спасал тело от холода, то лицо приходилось прикрывать носовыми платками. За время нахождения в караульном помещении валенки не успевали высыхать. С учетом времени прихода с поста отдых составлял не более сорока пяти минут.

В караулке было жарко, смрадно пахло. Тем не менее, Сергей мгновенно уснул. Его разбудил грубый окрик солдата Панченко, требующего от Сергея убрать стол после ужина. Сережа спокойно ответил, что его смена отдыхающая. Панченко схватил Сергея за ногу и стащил с нар, получив за это нокаутирующий удар по челюсти. Взбудораженный, Сергей пошел в помещение, где располагалась бодрствующая смена, и присел на лавку.

Панченко продолжал лежать на полу в «мертвецкой», как солдаты окрестили место отдыха в караулке. Через некоторое время он появился, держа руки с платком у разбитой губы. Это был парень высокого роста с золотыми зубами, с наколками на обеих кистях рук. Некоторое время он бродил по помещению, вытирая кровь с губ, произнося угрозы в адрес Сергея. Из жизненного опыта Сережа знал, что угрозы — не признак начала действия, а как раз наоборот. Его внимание притупилось. Но Панченко неожиданно схватил карабин, молниеносно зарядил его и направил оружие в сторону своего обидчика. Сергей инстинктивно упал на спину, успев ногой ударить по карабину. Прозвучал выстрел.

Солдаты обезоружили Панченко. Появилась заспанная физиономия начальника караула. О случившемся он не доложил дежурному по части, как положено в случае ЧП, а лишь пробурчал, что оформит это дело как выстрел при заряжании. И ушел спать в свою комнату, отобрав у Панченко оставшиеся патроны. Тот несколько минут сидел, злобно глядя на Сергея. Затем выхватил из пирамиды карабин, примкнул штык и медленно, делая возвратно-поступательные движения оружием, начал приближаться к Сереже.

Сергей отступал в сторону выхода из караульного помещения. Пяткой он задел лопату, которая стояла у дверей, ее древко легло Сергею на плечо. Он схватился за него, и в этот момент Панченко сделал выпад штыком.

Сергей увернулся. Штык прошел мимо тела и застрял в шинели. Затем они оба упали на пол. Сережа вцепился пальцами в горло Панченко. Все попытки солдат и начальника караула разжать пальцы Сергея успеха не имели. Лишь когда он сам увидел, что Панченко закатил глаза, то ослабил хватку.

О данном происшествии знало почти все начальство в части, но о нем умалчивали. Начальник караула не написал рапорт. Все остальное начальство понимало, что если придать огласке это ЧП, оно дойдет до командования гарнизона.

Панченко везде повторял, что обязательно убьет Сергея при следующем карауле. Курсанты поочередно выполняли роль разводящих, и при желании постовой мог выстрелить в разводящего, мотивируя это не расслышанным ответом, или просто «не узнав» его ночью.

Панченко мог свободно зайти к старшине роты и говорить с ним на отвлеченные темы. Это был один из тех солдат, через которых старшина получал нужную информацию о положении дел в роте, о настроении и намерениях отдельных солдат. Поэтому, зная о том, что произошел инцидент со стрельбой в караульном помещении, старшина не мог случайно поставить Сергея разводящим на пост, где караул нес Панченко.

Последней фразой старшины наряду было:

— Кому что не ясно. Вопросы есть?

Сергей попросил разрешение задать вопрос. Когда старшина дал разрешение, он попросил задать вопрос ему лично, без свидетелей.

Старшина ответил, что от коллектива роты у него тайн нет.

— У меня от коллектива роты тоже тайн нет, — ответил Сергей. — Вы, товарищ старшина, слышали, что рядовой Панченко стрелял в меня в карауле и во всеуслышание грозился меня убить, когда я буду разводящим?

— Я сбором сплетен не занимаюсь.

— Ясно, товарищ старшина. Стреляю я не хуже Панченко.

— Из кривого ружья, — выкрикнул из строя Панченко.

— Кривым кулаком я тебя уже побаловал… Видно, наука не впрок.

— Молчать! — взревел старшина. — За разговоры в строю Ицковичу и Панченко — два наряда вне очереди.

Панченко ответил: «Есть». Cергей промолчал.

— Курсант Ицкович, почему не отвечаете по уставу?

— Есть, — ответил Сергей, — но я в письменной форме у вышестоящего начальства буду оспаривать это решение.

Старшина побагровел. Такой наглости от солдата он не ожидал. Но сдержался.

— Вы не совсем правильно понимаете воинскую службу, придется мне лично заняться вашим воспитанием. Я заменяю вам наряд в караул, будете дневальным. После ужина я побеседую с вами.

Сергей понял, что на сей раз, он одержал победу, но твердо знал, что это победа Пиррова.

Старшина, вопреки обещанию, в ближайшие две недели Сергея к себе не вызывал. Лейтенант Седых, который вместе с Сергеем занимался штангой, как-то спросил его:

— Может, тебе стоит попросить перевода в другую роту?

— Это почему же? — спросил Сергей.

— Кто-то настучал командиру части об инциденте на инструктаже. И ему стало известно о стрельбе в караульном помещении. Взыскание получили многие. Сержант Губенко, исполнявший роль начальника караула, разжалован в рядовые и отправлен дослуживать в Уссурийский край. Получили выговора твой начальник взвода и командир роты. Старшина предупрежден о несоответствии. Это означает, что его в любой момент могут уволить. А он умеет быть только старшиной. Никакой другой специальности у него нет.

— Но почему я должен бежать в другую роту?

Лейтенант Седых некоторое время молчал, затем ответил, по строжайшему секрету.

— Мне рассказал это бывший командир части… Его перевели в другое место, не без помощи старшины. Где-то рядом с Электросталью есть воинская часть ПВО, но дисциплины там не было никакой. Это установила проверка Генерального штаба. Был заменен практически весь высший офицерский состав, но положение мало изменилось. Был в штабе округа человек, который знал старшину по фронту. Он решил, что этому человеку под силу навести порядок. Старшину отозвали из Прибалтики, где он заведовал вещевым складом, и направили в ту часть, обещая всяческую поддержку. Его назначили старшиной одной из самых неблагополучных рот, почти целиком состоящую из солдат третьего года службы. При заступлении в караул один из солдат отказался идти на пост под предлогом, что там рядом сборник навоза, а он призван служить, а не нюхать говно. Старшина дважды повторил приказ заступить на пост. Когда рядовой просто высмеял старшину, тот приказал ему выйти из строя. А затем скомандовал трем солдатам с карабинами тоже выйти из строя. И приказал им, что за невыполнение боевого приказа рядового такого-то расстрелять. И далее скомандовал «Огонь!».

Двое солдат выстрелили, а третий стрелять не стал. Они застрелили рядового. Старшина послал сержанта доложить о случившемся дежурному по части, а солдату, который не выстрелил, приказал доложить своему командиру взвода о том, что тот не выполнил приказ старшины. Старшину арестовали и отправили в Москву. Но через десять дней в новой форме, чисто выбритый, он вернулся в часть вместе с полковником из округа. Полковник перед всей частью зачитал приказ министра обороны, в соответствии с которым за четкое выполнение воинского устава в критической обстановке старшина награждается медалью «За отвагу!». Говорят, что после этого случая дисциплина в части стала образцовой. Но через год старшина попросил у своего друга, полковника Генштаба, перевода в другую часть. Так он появился у нас. А когда его наказал за самоуправство командир части, тому подыскали другое место, а был блестящий, высококультурный офицер, к тому же участник войны. Так что, Сережа, дела твои неважные. Старшину знают и в московском гарнизоне, и московском военном округе. А прощать обиды он не привык.

Сережа серьезно отнесся к этому предупреждению. Он решил обратиться за советом к командиру роты. Командир роты внимательно с грустью выслушал Сергея.

— В нашей части даже у солдата есть свои информаторы-офицеры. Ты, конечно, не скажешь мне его фамилию?

— Никак нет, товарищ капитан.

— А если я тебя за это доведу до дисциплинарного батальона?

— Тоже не скажу, товарищ капитан.

— А я думал, что добрым отношением к тебе завоевал доверие.

— Я не предаю друзей, товарищ капитан.

Капитан еще долго молчал, а затем сказал:

— Правильно делаешь, курсант Ицкович. Самая высокая честь — при любых обстоятельствах оставаться человеком… Пришел приказ министра обороны, маршала Советского Союза Жукова, о введении часа физо во всех частях для всех должностных лиц, включая хозяйственные и финансовые службы. А полковник, друг старшины, назначен командиром части в Одесский военный округ. Так что не унывай, прорвемся.

Но беседа со старшиной все же состоялась. Старший лейтенант Беспалов поручил Сергею проводить занятия по политподготовке. Задержка роста по службе, видимо, отбила у него охоту прославлять Советскую армию. Темы были дебильные: быть честным, правдивым, строго сохранять военную тайну, защищать командира в бою и так далее. Но иногда попадались и интересные темы. Например, дружба народов СССР — основа непобедимости Советской армии. Это занятие вызвало большой резонанс в роте.

После того, как Сергей рассказал о подвигах солдат различных национальностей в Великой Отечественной войне, один из солдат, грузин по национальности, задал Сергею вопрос.

— Вот Сталин был грузин. Все его уважали, потому что боялись. А меня, грузина, называют черножопым.

— Кто называет? — невольно спросил Сергей. — Какой-нибудь хулиган?

— Ну, с хулиганом я после демобилизации сам разберусь, а вот как быть со старшиной, которого я, как начальника, должен защищать в бою?

— А откуда ты взял, что старшина так тебя называл?

— Знаешь, есть склад овощехранилища. Он расположен у самого обрыва. Когда я пришел в роту, мне рассказали, что на этом складе местный парень зарезал часового-грузина за то, что тот встречался с его девушкой. Я боялся этого поста. А старшина регулярно ставил меня именно туда. После того, как у нас на третьем посту между разводящим и часовым завязалась перестрелка, я в течение шести часов никого к посту не подпускал. Начальник караула доложил старшине. А тот сказал, что пока этот черножопый служит в нашей части, он будет охранять склад овощехранилища.

— А ты об этом, откуда узнал? — спросил Сергей.

— Это я и родной матушке не скажу.

Встал другой курсант.

— Я сам слышал, как наш старшина обзывал тебя евреем. И говорил, что все евреи трусы и стрелять умеют из кривого ружья.

— Ну, во-первых, я действительно еврей, и в этом не вижу ничего позорного. Во-вторых, некоторые смельчаки уже почувствовали вкус моего кулака. А, в-третьих, вы знаете, какая национальность в процентном составе имеет больше всего Героев Советского Союза? Так вот, самый высокий процент Героев Советского Союза у евреев.

Это ошарашило всех присутствующих. Солдаты начали задавать этот вопрос своим командирам. Не остался в стороне и старшина.

— Я давно с тобой хотел побеседовать, но все было недосуг, — начал старшина беседу с Сергеем. — Тут ко мне приходит Панченко и говорит, что на занятиях по политподготовке ты сказал, что больше всего Героев Советского Союза cреди евреев. Я ему говорю, что ты парень развитый, умный и такой глупости сказать не мог.

— Нет, сказал, — ответил Сергей. — С той только разницей, что не общее число Героев Советского Союза преимущественно евреи, а в процентном отношении они составляют большинство.

— Ах, в процентном отношении, — протянул старшина. — Но это надо проверить.

— Сделайте запрос в Главное Политическое управление армии.

— Хорошо. Обязательно сделаю. Неужели в действительности самый большой процент? А мы говорим, что евреи умеют стрелять только из кривого ружья.

— Но вы же, товарищ старшина, войну прошли. Вам это должно быть лучше известно.

— Да на войне было не до национальностей. Разговоры о национальности стали вестись после войны.

— Вы, товарищ старшина, много лет служите и знаете, какие приходят ребята из тех мест, что были оккупированы немцами. Так и начинаются рассказы о том, что евреи умеют стрелять только из-за угла. Немец своей агитацией в народе оставил глубокий след. А ведь кое-кто встречал немца хлебом и солью. И не случайно лиц, которые жили при оккупации, на секретные предприятия не принимают.

— Грамотенки у меня маловато. Война, война… А тебя интересно послушать. Но запрос я обязательно сделаю. Да, а на что тебе жаловался этот черно…

Старшина осекся.

— На это и жаловался, но я ведь не должностное лицо.

— Надеюсь, по поводу нашего разговора ты распространяться не будешь.

— Не перед кем бисер метать.

— Не понял твоего мудреного ответа.

— Не буду ябедничать, не привык.

— Ну и хорошо.

Этот разговор не изменил отношений между Сергеем и старшиной. Но внешне он стал меньше обращать внимание на Сережу.

С введением часа физо положение всех солдат и офицеров резко осложнилось. После подъема солдаты в полном боевом обмундировании, включая оружие, противогаз и вещмешок, совершали ежедневный марш-бросок на десять километров. Сержанты оружие, вещмешок и противогаз с собой не брали. Нетрудно представить, как зимой, в лютый мороз, в темноте бежала рота с сопки по скользкой дороге. Первое время после таких марш-бросков многие солдаты не в состоянии были даже завтракать. Завскладами, начфины и начхимы совершали час физо на территории части в дневное время на глазах солдат. Офицеры и сверхсрочники, нередко с огромными животами, преодолевали полосы препятствий, пытались подтягиваться на турнике, бегали на длинные дистанции. Зачастую занятия с ними поручалось сержантскому составу.

Старшина роты слег в больницу. По-видимому, допустить позора перед своими подчиненными, с которых он жестко требовал хороших показателей в боевой и политической подготовке, и в то же время показать личную немощь, было выше его сил.

Сергею показалось, что с введением часа физо обстановка в части стала более демократичной. Однако, количество госпитализированных военнослужащих резко увеличилось. Ходила байка, что тех офицеров, которые не выдерживали нагрузки, министр обороны приказал списывать.

В части появились случаи самоубийств. В отделении Панченко служил тихий светленький паренек по фамилии Ушастый. Он терпел ежедневные побои и унижения чуть ли не со стороны всех своих сослуживцев по взводу. Командир взвода, конечно, знал об этом, но предпочитал не вмешиваться. Как только у офицера заканчивался рабочий день, он спешил домой. Солдаты оставались на милость сержантского состава.

Сержант Ильясевич не допускал неуставных отношений. Некоторые предпочитали не вмешиваться в отношения курсантов, а были и такие, которые в конфликтных ситуациях защищали одну из конфликтующих сторон.

И вот однажды, как говорят, котел перегрелся и взорвался. Будучи во главе стола, Панченко к пшенной каше раздавал селедку. Один хвост селедки он уронил на грязный пол, а потом, подняв, бросил в тарелку Ушастому. Тихий парень вдруг взорвался. На столе стояло двенадцать тарелок с горячей пшенной кашей, и он стал их бросать во всех направлениях. Каша попадала некоторым солдатам в лицо, вызывая бурную их реакцию. Но когда они видели, что тарелки бросает Ушастый, их возмущение мгновенно угасало.

— Фашисты! — кричал плачущий солдат. — Какие вы защитники, если издеваетесь над своим сослуживцем? И ни у кого не хватает смелости заступиться. Фашисты!

Ушастый был направлен в госпиталь, где его комиссовали. Однажды часть с проверкой посетила комиссия во главе с командующим топографическими войсками генерал-лейтенантом Кудрявцевым. Жалоб ни у кого не было. Во время прохождения роты перед проверяющим Сергей был запевалой. Причем песни подбирал он сам. На сей раз он запел: «Студенточка, заря вечерняя, под липами я ожидал тебя.

Счастливы были мы, наслаждаясь поцелуями, и, вдыхая аромат ночной, любовался я тобой».

Кудрявцев дал команду остановить роту и, обращаясь к Сергею, спросил:

— Предпочитаете перед проверяющим петь не солдатские песни?

— Никак нет, товарищ генерал, песня типично солдатская.

— Продолжать пение, — скомандовал генерал.

И Сергей продолжал: «Пожар войны нас разлучил с тобой, за Родину ушел я в смертный бой. За мирный труд отцов и за счастье матерей и жен.

За любимый украинский дом, что под липой над Днепром».

Генерал решил побеседовать с Сергеем. Спросил, в какой институт тот поступал, занимается ли спортом, бывают ли конфликты с подчиненными и как руководство роты помогает в их разрешении.

— Конфликты предпочитаю разрешать сам.

Этот ответ Сергея очень понравился генералу.

— Полковник, такого блестящего запевалу пора и отпуском премировать.

Десять суток отпуска подарил генерал Сергею. Это уже был второй отпуск за первый год службы. Явление редкое.

Караульная служба в части была, в принципе, организована как учебная. Был только один серьезный пост — склад арт. академии. Находился он дальше других постов от караульного помещения. Склад окружало два ряда колючей проволоки. Стоял один большой сарай, в котором хранились запчасти к артиллерийским орудиям и с десяток землянок, в которых лежали боеприпасы.

Двумя годами раньше склад охраняли двое часовых. Один находился на вышке, а другой обходил склад по кругу. Но однажды часовой с вышки открыл огонь по караульному внизу, приняв его за нарушителя. С тех пор склад охранял один часовой, внизу. Большая часть ЧП было связано именно с этим складом.

Ночь. Лишь узкая полоска территории при входе на склад освещается прожектором. Слышится собачий лай из деревни. От сильного мороза трудно дышать. Смазка карабина при сорокаградусном морозе замерзает. Длина склада метров триста. Пока пройдешь вдоль всего склада, туда уже сможет прошмыгнуть любой нарушитель. От сильного мороза трещат деревья. Вдруг прямо через склад летит заяц, порою создавая невообразимый шум, задев за какой-нибудь торчащий из снега предмет. Постоянно кажется, что с другой стороны сарая кто-то прячется. А ведь ты практически безоружен, да и в тулупе даже трудно повернуться. Руки плотно сидят в рукавицах, а промерзлые валенки не согревают ноги. И так продолжается два часа до прихода смены.

Когда дежурным по части бывал капитан Афанасьев, командир первой роты, все знали, что кого-нибудь с поста «снимут». Капитан уже дослужился до полковника, но был разжалован за ЧП, происшедшее при его попытке «снять» заснувшего часового. Солдат после этого лишился рассудка. Но отказаться от привычки бывшего разведчика капитан никак не мог.

И Сергею «повезло» первый раз заступить на пост артакадемии как раз во время дежурства по части капитана Афанасьева. Ему было известно о причудах дежурного по части. Был мороз. И Сергей надеялся, что капитан ограничится обычной проверкой постов. Сергей решил сделать все возможное, чтобы не замерзло масло в карабине. Предупредительный выстрел мог бы остановить капитана, если бы он решился тайком пробраться на пост.

Разводящий шел вместе с тремя караульными, которые должны были заступать на разные посты. Смена вначале подошла к водокачке, которую охранял Панченко (склад артакадемии был последним в смене караула).

Раздалась команда Панченко:

— Стой! Кто идет?

Разводящий ответил:

— Разводящий со сменой.

Далее последовала команда часового:

— Разводящий ко мне, остальные на месте.

Разводящий направился к часовому. В этот момент часовой, который должен был менять Панченко, без команды разводящего продолжил движение на пост. Панченко моментально вскинул автомат (как направляющий отделения он имел автомат Калашникова). Как только Сергей услышал шум загоняемого в затвор патрона, он бросился плашмя на снег в паре метров от места, где стоял. Раздалась короткая очередь из автомата, и пули просвистели над его головой. Панченко мог легко попасть в сменщика, который шел ему навстречу. Но, видно, метился он в Сергея.

На выстрел прибежала бодрствующая смена вместе с начальником караула сержантом Ильясевичем. Караульное помещение находилось буквально в двадцати метрах от поста у водокачки. Вскоре туда пришел и дежурный по части капитан Афанасьев. Однако формально Панченко был прав. По уставу команду часового на посту обязан выполнять даже министр обороны. Афанасьев обратил внимание на то, куда были направлены выстрелы, но обвинять часового не имел основания.

В таком состоянии Сергей пошел заступать на пост склада артакадемии. Во время ЧП смену задержали, и Сергей слышал, как Афанасьев назвал его трусом за то, что он перед выстрелом упал. Панченко объяснял свою стрельбу тем, что Сергей прыгнул в сторону и якобы стал заряжать карабин. Но при проверке карабина Сергея выяснилось, что патрона в патроннике не было.

Заступив на пост, Сергей обошел его, внимательно осмотрев возможные подступы. Реально на пост можно было попасть только через открытые ворота. Сергей периодически засовывал карабин под тулуп, пытаясь отогреть затвор и патронник. Когда уже стало немного светать, а до конца смены оставалось минут тридцать, Cергей опустил карабин на землю и снял рукавицы, чтобы потереть замерзшие руки. Краем глаза он заметил, что какая-то тень метнулась в сторону от освещаемого прохода. Несомненно, это был капитан Афанасьев.

Сергея охватило злорадство, он решил отомстить капитану за «труса». Надев варежки и взяв наизготовку карабин, Сергей двинулся в сторону от нарушителя. Осторожно загнал патрон в патронник. Не зря он периодически грел смазку. Он понимал, что Афанасьев нападет на него сзади. Для этого ему нужно было спрятаться за сарай. Все это время капитан осторожно, по-пластунски, продвигался в сторону сарая. Сергей резко обернулся, а затем громовым голосом закричал:

— Оставаться лежать! При любом движении стреляю без предупреждения!

— Все-таки засек, очкарик, — сказал Афанасьев, вставая и отряхиваясь.

— Лежать! Стрелять буду!

— Ты что, с ума сошел? В такой мороз я замерзну.

— Стрелять буду! — повторил Сергей.

— Стреляй, — усмехнулся капитан. — У тебя смазка в карабине замерзла.

Сергей выстрелил выше головы капитана. Тот мгновенно лег.

— Ты что, с ума сошел?! Не узнал дежурного по части?!

— Молчать! — скомандовал Сергей. И вновь загнал патрон в патронник.

— Идиот, — промычал капитан.

Смена подозрительно долго не бежала на выстрел. Видно, из-за ветра его плохо было слышно. Сигнальная кнопка находилась на почтительном расстоянии. Капитан мог просто сбежать, обвинив Сергея в чем угодно. Через пять минут Сергей сжалился.

— Разрешаю встать, чтобы потереть уши и руки. При любой попытке бежать стреляю.

Капитан встал, чертыхаясь.

— Прости, Сергей, что назвал тебя трусом. Отпусти меня. Это сегодня второе ЧП, а командир на меня давно зуб точит. Отпусти. В долгу не останусь.

— Но я сделал выстрел. Как я отчитаюсь за патрон?

— Патрон я тебе дам.

Вдалеке появилась смена.

— Быстро за территорию объекта! — скомандовал Сергей. Афанасьев в два прыжка оказался за объектом и прилег за деревом.

Его никто не заметил.

— Стой! Кто идет? — выкрикнул Сергей.

— Тебя, замерзшего дурака, менять? — ответил разводящий. Тут как из-под земли неожиданно вырос капитан Афанасьев.

— Почему не по уставу меняете часовых? — обратился он к разводящему. — Доложу командиру роты.

До окончания караула капитан Афанасьев пришел в караульное помещение и передал патрон Сергею. Дружбы, однако, между ними не возникло, да и не могло быть. Разные роты, причем постоянно соревнующиеся. Но столкнуться по службе им довелось еще не раз…

Каждый новый день армейской службы мало отличался от предыдущего. Солдаты постепенно осваивались с хитростями службы. Дежурство на кухне уже не превращалось в ад, ибо дежурные научились ладить с поварами, ухитряясь мыть посуду в одной воде. Уже привыкли на морозе умываться снегом, втянулись в ежедневные марш-броски. Не стеснялись просить у поваров добавки.

Это была учебная часть. Всем курсантам по окончании школы присваивали звание младшего сержанта и отправляли в другие части командовать отделениями, или даже взводами. Многие ребята после трехмесячного курса молодого бойца направлялись в подразделения для выполнения боевых задач.

Армия, с одной стороны, делает из юноши мужчину, с другой стороны — травмирует его психику, а иногда отрицательно сказывается на его физическом здоровье. Уже через три-четыре месяца службы значительная часть ребят из Средней Азии и с Кавказа комиссовались. Для многих армейская пища послужила причиной кишечных заболеваний.

Сказались перегрузки и на Сергее. У него начались сильные головные боли, он стал плохо видеть. После обращения к полковому врачу его отправили в госпиталь на обследование. В госпитале соотношение действительно больных солдат и тех, кто «косил» от службы, составляло примерно пятьдесят на пятьдесят. В связи с этим отношение медицинского персонала было соответствующим. Когда Сергей сказал невропатологу, что у него участились головные боли в месте, где когда-то была травма черепа, тот, с хитрецой поглядывая в глаза солдату, сказал, что надо брать пункцию на анализ, то есть спинно-мозговую жидкость. Сергей, не моргнув глазом, согласился, хотя знал, что неудачно введенная игла между позвонками может сделать его инвалидом. Слава Богу, в госпиталях, как правило, квалифицированные врачи. Анализ показал, что у Сергея повышенное внутричерепное давление. Врач-окулист осмотрел глазное дно и поставил диагноз — общее переутомление. Сережу оставили на пять дней в госпитале, чтобы он отдохнул.

Многие солдаты стремились комиссоваться с диагнозом гипертония. Для этого они курили чай и использовали еще массу приемов, чтобы ввести врачей в заблуждение. Были такие, кто находился в госпитале уже третий месяц. Эти старожилы оказались удивительно изобретательны в отношении госпитальных забав. Так, стоило какому-нибудь солдату сделать клизму, как моментально все туалеты на этаже были заняты. Молодые ребята стеснялись давать делать клизму медсестрам, поэтому просили других солдат помочь им провести эту процедуру. Находились шутники, которые смазывали наконечник клизмы не вазелином, а скипидаром. После такой клизмы несчастный бегал по коридору с воплями, как безумный. К пузырькам для анализа мочи или кала эти «мудрецы» подкладывали бутылочку с надписью: «анализ пота». Естественно, солдат, впервые попавший в госпиталь, не знал, что это «покупка», и спрашивал у старожилов, как делать анализ пота. Те рекомендовали накрыться двумя матрацами, под мышку положить вату, и усиленно делать физические упражнения. Затем пот из ватки надо было выжимать в бутылочку. Все это вызывало у наблюдавших дикий хохот.

Но самое большое удовольствие доставлял спектакль, который организовывал старожил госпиталя, высокий представительный парень. Когда врачи уходили домой, и в госпитале оставался только дежурный врач и средний медперсонал, этот парень, которого называли Вольдемаром, вместе с двумя подельниками проникал в ординаторскую. Там они надевали белые халаты и шапочки, брали какие-нибудь медицинские приборы. Для пущей важности надевали очки и шли в палату к вновь поступившему, как правило, нацмену. Вольдемар представлялся главным врачом комиссионной комиссии и начинал расспрашивать поступившего о его болезнях, заставляя при этом снимать кальсоны, надувать живот, закрывать глаза и попадать пальцем руки в заднее отверстие. Присутствующие при этом представлении хохотали до слез, уткнувшись лицами в подушки. После того, как арсенал испытаний у Вольдемара был исчерпан, он с серьезным видом говорил наивному солдату, что его состояние здоровья требует немедленного комиссования, и требовал доложить это решение лечащему врачу. Самое интересное начиналось на следующий день, когда лечащий врач расспрашивал больного, чтобы завести на него медицинскую карту, а тот в ответ говорил, зачастую на ломаном русском языке, что осматривать его не надо, так как главный врач уже принял решение о его комиссовании. Многие врачи знали, чья эта проделка, но Вольдемару почему-то все сходило с рук.

Вернулся Сергей в часть несколько отдохнувшим. И сразу же его взвод заступил в караул. На сей раз ему достался пост — овощехранилище. Никто не знал, что хранится в огромном, закрытом на три замка сарае, задней стороной вплотную подходящему к оврагу. Обойти сарай с задней стороны не было возможности. Но незаметно подкрасться со стороны оврага к боковым стенам труда не составляло.

Стоя ночью на посту, Сергей и не думал, что этот сарай может кого-то заинтересовать. Но дежурным по части был опять капитан Афанасьев, который с некоторых пор складу артакадемии стал предпочитать именно этот пост. Сергей знал, что капитан — человек злопамятный.

Сережа решил как можно дальше отойти от сарая. После часа напряженного наблюдения бдительность Сергея притупилась, а голова была занята мыслями о доме. Тамара присылала письма ежедневно и обязательно с открытками. В последнем письме она писала, что в техникуме уже прошло распределение. Через неделю ее отправляют на преддипломную практику в Грузию, а затем, скорее всего, в город Тихорецк. Если сейчас она приезжала в часть почти каждый выходной день, то теперь этой лафы не будет. Ее работа в Тихорецке может вообще поставить точку на их отношениях.

Капитан Афанасьев Сергея не забыл. На сей раз, он пришел проверять пост вместе с начальником караула. Но проверку он устроил особую — проверку устава. Хотя и было очень темно, Сергей метров за двадцать заметил приближение двух человек. До смены оставалось минут двадцать. Значит, проверяющие.

— Стой! Кто идет? — закричал Сергей, и тут же загнал патрон в патронник. Неожиданный окрик заставил приближающихся вздрогнуть и крепко выругаться.

— Дежурный по части капитан Афанасьев, — ответил один из них. Дежурный по части не имел права, по уставу, в одиночку приходить на пост без разводящего или начальника караула. Поэтому Сергей крикнул:

— Стой! Стрелять буду!

— Откликнись, Ильясевич, а то этот друг уже патрон в патронник загнал.

— Начальник караула сержант Ильясевич, — прозвучал знакомый картавый голос командира отделения.

— Начальник караула ко мне, остальные на месте, — продолжал Сергей. Сержант Ильясевич подошел.

— Продолжить движение остальным.

Подошел капитан Афанасьев.

— Ну, друг, и голосина у тебя. Почему патрон в патронник загнал? — спросил Афанасьев.

Сергей молчал. По уставу на посту он мог разговаривать только с разводящим или начальником караула.

— Отвечайте, — скомандовал Ильясевич.

— На вопросы буду отвечать после смены поста, — ответил Сергей.

— Тяжелый характер у твоих подчиненных, — обратился дежурный по части к Ильясевичу.

Сергей неожиданно развернулся и побежал к сараю. Оттуда метнулась тень. Он уже вскинул карабин, но увидел, что это, скорее всего, собака, бросившаяся со всех ног в овраг. Сергей возвратился к проверяющим.

— Наверное, собака.

— Ну и слух у тебя, — поразился капитан.

— Он же запевала в роте, — пояснил начальник караула.

— Ждал меня? — обратился Афанасьев к Сергею. И, не дожидаясь ответа, сделал вывод: — Ждал. Иначе так далеко от сарая не отошел бы. Молодец. Появилась солдатская смекалка. Пойдем, сержант, проверять другие посты.

Проверяющие ушли. Капитан Афанасьев своих привычек менять не собирался. И в эту проверку сумел, перед самой сменой караула, захватить карабин караульного на посту «Топографический склад» в тот момент, когда часовой прислонил его к дереву и справлял нужду.

Но однажды произошел случай, резко подмочивший боевую репутацию капитана. Все учебные роты отправились на тактические учения. В части остались лишь дежурный и его заместитель, а также дневальные в ротах. В это время загорелась башня, где находились пожарные с хозвзвода. Видимо, оставили непотушенной папиросу.

Капитан Афанасьев, возвращаясь с ротой с тактических учений, первый заметил пожар и немедленно скомандовал:

— Первый взвод, бегом на тушение пожара в пожарной башне! Взвод выполнил команду ротного. Первое отделение по винтовой лестнице бросилось наверх башни. За ним второе. Никаких средств тушения у солдат не было. Когда первое отделение достигло очага пожара, третье еще взбиралось вверх по винтовой лестнице. Она не выдержала нагрузки и частично обрушилась. Солдаты первого отделения, не видя ничего из-за едкого дыма, пытались спуститься вниз, но им не давали поднимающиеся наверх. В это время третье отделение, давя друг друга, пыталось выбраться из-под обломков.

Один из сержантов скомандовал:

— Надеть противогазы!

В это время подбежал ничего не понимающий командир роты и начал кричать:

— Вперед! Смелее на тушение пожара!

Пожар потушили шинелями. Но авторитет «лучшего боевого начальника» был надолго потерян капитаном Афанасьевым.

Выпускной экзамен в сержантской школе Сергей сдал на «отлично», за исключением перекладины. Здесь он получил позорную «тройку». При школе, как правило, оставляли круглых отличников. Поэтому, когда в торжественной обстановке командир роты объявлял о присвоении звания младшего сержанта и месте дальнейшей службы, Сергей был крайне удивлен и обрадован, когда услышал, что его оставляют при сержантской школе. Надо заметить, что не все ребята, оставленные в сержантской школе, были этому рады. Служба в школе, с ее дисциплиной и постоянной муштрой, невыгодно отличалась от топографической службы в полевых условиях. Там солдат, пройдя трехмесячный курс молодого бойца, выполнял только топографические работы.

Новоиспеченные младшие сержанты поехали в разные города принимать пополнение, а Сергея направили защищать честь Звенигорода на областные соревнования по тяжелой атлетике. С ним поехал старший сержант Ильясевич, который был включен в состав звенигородской команды в качестве запасного.

Сергей должен был выступать под чужим именем и фамилией. В паспорте, который ему выдали в секции тяжелой атлетики Звенигорода, значилась фамилия и имя: Эммануил Спивак. Фотография отдаленно напоминала шестнадцатилетнего Сергея.

Ранним сентябрьским утром Сергей вместе со старшим сержантом Ильясевичем отправились пешком до Звенигорода. Осень еще не вступила в свои права. Листва на деревьях лишь кое-где начинала желтеть. Солнце уже поднялось из-за горизонта, и эта прекрасная картина озвучивалась птичьим разноголосьем. Сергей по привычке шел быстрым шагом, глубоко вздыхая, чистый утренний воздух, c удовольствием разглядывая встречающиеся по пути многочисленные санатории, дома отдыха. Ильясевич был погружен в свои мысли. Из деревушки, где он жил, пришло письмо от девушки, с которой он был обручен по татарскому обычаю в раннем возрасте, когда ему было восемь лет. Вскоре после обручения девочка вместе с родителями переехала жить в город. С тех пор Ильясевич ее больше не видел. Теперь, когда девушке исполнился двадцать один год, родители вместе с нею приехали в деревню, чтобы решить вопрос о замужестве своей дочери. В деревне жениха не оказалось, в то время как, по расчету родителей, он уже должен был отслужить в армии. Родители заставили дочь написать жениху письмо с целью встретиться и реализовать помолвку. В письмо невеста вложила свою фотографию, чтобы жених при встрече смог узнать ее. Старшего сержанта волновали два вопроса. Учитывая свой маленький рост, он не без основания опасался, что невеста выше его. А если она по росту подойдет ему, как быть с дальнейшей службой? Жилья у него не было и неизвестно, выделили бы его в части, если бы он женился. Зарплата у него смехотворно мала, но его это не смущало, так как питание и обмундирование он получал бесплатно. Устроиться на работу жене было невозможно, так как вблизи не было никаких предприятий. Некоторые офицерские жены работали в санаториях и домах отдыха, но устроиться туда без связей невозможно. Мысль о возможности покинуть армию он, напрочь отметал. Вернуться в деревню, где бригадир и председатель будут понукать тобою, а тебе не будет подчиняться ни один человек? Нет, такая перспектива ему не улыбалась.

Сергей был в курсе его проблем. Ильясевич доверительно к нему относился и решил посоветоваться насчет роста невесты, показав ее фотографию. Взглянув на фото, Сережа сразу понял, что невеста как минимум на голову выше жениха. Но разочаровывать своего командира, который, судя по тому, что никогда не ходил в увольнение, не знал близко женщин, он не мог. Сергей ограничился тем, что сказал: «По фотографии трудно определить рост».

Через неделю невеста должна была приехать в Звенигород и, избави бог, возможно, с отцом. Один на встречу Ильясевич идти не хотел и решил взять с собой сверхсрочника, старшего сержанта Крикуна, опытного бабника и большого насмешника. Отчетливо видя по фотографии значительный рост невесты, Крикун согласился поехать на встречу вместе с Ильясевичем, предвкушая участие в большой комедии.

У финансового техникума их уже ждал автобус со звенигородскими штангистами. Соревнования должны были проходить в Ногинске.

Сергей представил Ильясевича.

— Начальник твой? — поинтересовался тренер у Сергея.

В список запасных он включил Ильясевича заочно, по просьбе Сережи. Услышав положительный ответ, тренер спросил у того о результатах в троеборье. Ответ не заинтересовал тренера, его ребята в этой весовой категории поднимали больше.

Время в пути прошло незаметно.

Соревнования проходили в помещении барачного типа. Надо было выполнять три движения: жим, рывок и толчок. В полусреднем весе, в котором выступал Сергей, был даже мастер спорта. Соревнования были командные. Место команды определялось минимальной суммой мест, занятых ее участниками. Ознакомившись с составом участников, а затем и с первоначальным весом, который был заказан участниками на жим, Сергей выбрал весьма рискованную тактику. Выполняя в жиме норму мастера спорта, он в двух других движениях был значительно слабее, особенно в толчке. На жим он записался на весьма скромный первоначальный вес. Другие штангисты, анализируя веса, заявленные участниками соревнования, не обратили на фамилию Сергея внимания. Когда его вызвали к заявленному весу, он сказал, что пропустит его. Он трижды пропускал вес. И когда большинство участников уже использовали свои три подхода, Сергей сделал свой первый подход. После второго подхода он уже на два с половиной килограмма опередил мастера спорта. От третьей попытки отказался, чувствуя, что вряд ли одолеет новый вес.

При переходе к другому движению, рывку, за Сергеем наблюдали уже все участники. И поскольку к первому весу он подходил в числе последних, некоторые из тех, кто претендовал на высокое место, полагая, что он будет пропускать вес, записались на предельные результаты. Часть из них этот вес поднять не смогли и выбыли из соревнования, получив «дырку от бублика».

На первый подход в толчке Сергей записался на свой предельный вес. Те, кто планировал обойти его, записались на более высокие веса.

В конечном итоге Сергей занял второе место, а команда Звенигорода первое.

На соревновании произошел курьез. Сергей вышел к первому движению, при котором, согласно существовавшим правилам, после взятия штанги на грудь, судья должен был давать хлопок для ее жима. Сергей легко взял штангу на грудь, но судья хлопка не давал. В зале послышался ропот, прозвучал запоздалый хлопок. Судьей оказался Володя Утенков, бывший тренер Сергея по тяжелой атлетике в Электростали. Увидев своего бывшего ученика, да под другой фамилией, он просто опешил. После соревнования Сергей невнятно бормотал бывшему тренеру о смене имени и фамилии в связи с разводом родителей. Конечно, Утенков спустя некоторое время все понял, но поздно, его команда проиграла Звенигороду.

Сергей знал, что в эти дни Тамара приезжает с практики. Он хотел встретить ее в Москве, задержавшись на сутки. Старший сержант Ильясевич должен был сказать, что соревнования продолжаются, в то время как в его весовой категории они закончились.

Сергей знал, каким поездом приедет Тамара, но решил ожидать ее у поезда на Электросталь. Тамара заметила Сережу первая и подошла к нему, радостно улыбаясь.

— Сбежал? — спросила она.

Сергей, улыбнувшись, кивнул головой.

— Поедешь в Электросталь?

— Иначе не ждал бы тебя.

Они зашли в вагон, сели напротив друг друга. Всю ночь Сергей провел на кухне в квартире Тамары, лишь на часок, заглянув к родителям, а рано утром отправился в часть.

Месяц спустя Сергей вновь побывал в Электростали на несколько часов. Когда почтальон принес Тамаре письмо, Сергей шутя попросил у Тамары его почитать. Письмо было из Батуми от грузинского парня, из-за приставаний которого Тамару хотели раньше времени отправить с практики домой. Но потом, как писала она, все образумилось. Сергей очень верил Тамаре, сам никогда до этого ей не изменял, а потому этому письму вначале не придавал особого значения. Но когда Тамара показала ему только фотографию парня, отказавшись дать прочесть письмо под предлогом, что тот плохо пишет по-русски, вся вера Сергея рассеялась как туман. С фотографической точностью он стал воспроизводить в своей памяти и содержание ее писем, и ее поведение в вагоне во время приезда с практики и многое другое. Если бы Тамара знала, какую цену ей придется заплатить за этот кавказский роман! Юношеская вера Сергея пропала. Больше никакие обязательства в отношениях с этой девушкой его не связывали. Появилась злоба, желание мести. Армия не давала возможности это желание реализовать, поскольку практически не было встреч с девчонками. Но, демобилизовавшись, он отомстил по полной…

Это была их последняя встреча перед отъездом Тамары на работу в Тихорецк.

Сергей долго и тяжело переживал потерю веры в близкого человека. Факт измены Тамары оставил в его психике глубокий след. Период романтической любви и веры закончился. С тех пор он не считал себя обязанным быть верным женщинам, с которыми его связывали длительные отношения…

Сергей получил отделение, на семьдесят процентов состоящее из москвичей, учащихся топографического техникума. Ребята были развитые, но крайне тяжело поддающиеся армейскому воспитанию. Особенно выделялся среди них Виктор Дроздов — высокого роста, сухопарый, физически очень сильный и выносливый. Он имел независимый, упрямый и гордый характер. Заставить его выполнять то, что он не хотел делать, было весьма сложно. Будучи кандидатом в мастера спорта по лыжам, он, придя первым, на соревновании на двадцать пять километров, зачастую тут же уходил на дистанцию в десять километров. Сергей решил не идти напролом, но в тоже время не быть на поводу у Дроздова. Однажды, во время самоподготовки, отправив отделение для отработки упражнений на перекладине, Сергей попросил Дроздова дойти с ним до клуба, где находилась штанга. Он предложил позаниматься тяжелой атлетикой, зная, что эта дисциплина входит в физическую подготовку лыжников.

Дроздов начал с веса шестьдесят килограммов и дошел до семидесяти пяти. Он, по-видимому, считал, что Сергей будет сейчас увеличивать вес, чтобы доказать свое преимущество. Но Сергей делал один подход за другим и жал на разы семидесятикилограммовую штангу. Дроздов понимал, что сержант пригласил его на тренировку неспроста.

Позанимавшись, минут тридцать, Сергей присел на лавочку, пригласив курсанта сесть рядом.

— Я что-то, Виктор, не видел, чтобы ты поднимал штангу. Разве она не входит в комплекс подготовки лыжника?

— Входит, но в части и в Звенигороде соревноваться не с кем.

— А ты что, собираешься в армии оставаться на сверхсрочной?

— Упаси бог!

— Закончится служба, вернешься в свою топографию, и времени для серьезного занятия спортом уже не будет.

— Это вы правы. Но свободного времени у курсанта немного, а отпрашиваться я не привык, ставя себя в привилегированное положение.

— Гордость — хорошая черта. Чувствовать, что ты сильнее других, наверняка, приятно. Хотя, честно говоря, пусть я и сильнее других штангистов в своей весовой категории в нашей части и в Звенигороде, не обольщаюсь. Ребята, которых я легко обыгрывал на гражданке, сейчас показывают более высокие результаты. Это я видел сам во время отпуска в Электростали. Да, к тому же, на армейском питании я перешел чуть ли не в полутяжелый вес. И в жиме выполнял норму мастера спорта, но всерьез о карьере штангиста не думал.

— А сколько вам было лет, когда вы впервые выполнили норму мастера спорта?

— Шестнадцать.

Дроздов присвистнул.

— Я первый разряд впервые выполнил в восемнадцать лет.

— А сейчас занимаюсь штангой, чтобы посачковать на соревнованиях.

Дроздов с любопытством посмотрел на своего командира.

— На сачка, вы мало похожи. Все стремитесь делать добросовестно, как настоящий служака.

— В армии существует мнение, что самыми жестокими командирами становятся самые недисциплинированные солдаты. Во второй роте есть сержант Петухов. Его отец служит в штабе московского гарнизона в чине полковника. Ох, намучились с ним и сержанты, и офицеры роты, когда он был курсантом, а сейчас ребята отделения буквально стонут от его требований и жестокости.

Дроздов нахмурился.

— Разве я не выполняю команд своих начальников?

— Выполняешь, но не все. Твои товарищи, у которых ты бесспорный лидер, смотрят, как ты не чистишь пуговицы бушлата, плохо застилаешь кровать. Ну и другие мелочи, а я к тебе мер не принимаю.

— Примите! — вызывающе ответил Дроздов.

— Видишь ли, Виктор, я призван в армию так же, как и ты. И после окончания службы буду вспоминать о ней не всегда добрым словом. Но я воспитан быть ответственным за порученное дело. Сегодня мне доверили двенадцать ребят. Моя задача не только сделать из них хороших будущих командиров, но при этом не унижать их достоинство, по возможности облегчить службу, помня, как нелегко приходилось мне. А сломать армия может любого. В прошлом году командир части отправил на гарнизонную гауптвахту одного солдата с хозвзвода. До этого времени солдат имел около двухсот суток ареста. Он вел себя вызывающе даже по отношению к старшим офицерам. Видел бы ты его после двадцати суток ареста на гарнизонной гауптвахте! Он стал одним из самых дисциплинированных солдат. Я тебе рассказываю об этом не для того, чтобы запугать. Трус, как правило, не становится ни хорошим солдатом, ни хорошим человеком. Я хочу, чтобы ты понял, что если, уважая тебя, берегут твое самолюбие, то ты должен действовать соответствующим образом. Меньше чем через год ты станешь сержантом. Командиром, от поведения которого будут зависеть судьбы людей. Скорее всего, тебя, как нужного части спортсмена, оставят служить здесь. Я хотел бы, чтобы мы понимали друг друга. Если решишь тренироваться со штангой, скажи мне. Со взводным и ротным я договорюсь.

С этого момента у Сергея с Дроздовым проблем не было. Их отношения стали дружественными, в рамках субординации.

Служба сержантская не шла ни в какое сравнение со службой курсантской. Утром сержанты вставали на пять минут раньше команды дневального: «Рота, подъем!» Спокойно одевались, заправляли кровати. И во время подъема уже стояли в коридоре казармы, подгоняя одевающихся курсантов. В ежедневных марш-бросках сержанты бежали без оружия, противогазов и шинелей. В столовой им давали порции побольше, и не было проблем получить добавку. Во время самоподготовки сержант мог назначить старшего, а сам заниматься личными делами, например, готовиться к поступлению в вуз по математике, что Сергей и делал. Во время физподготовки, тактических занятий и строевой сержанты командовали, а курсанты эти команды выполняли. Сержант свободно передвигался в пределах части, иногда даже за ее пределами, и никто не останавливал его, чтобы выяснить, куда он идет. Офицеры, как правило, с уважением относились к сержантскому составу, понимая, что на их плечи падает основная нагрузка в обучении курсантов.

После окончания курса молодого бойца в отделении Сергея остался лишь Дроздов, для обучения в сержантской школе. Остальные солдаты были направлены в различные топографические части. Отделение пополнили в основном за счет нацменов. Все невысокого роста, с плохим образовательным уровнем и, как правило, никудышной физической подготовкой. Но с ними было легко работать. Они четко выполняли приказы командира отделения. После окончания первого этапа подготовки отделение Сергея было признано лучшим в роте. При пополнении отделения старшина роты пытался сделать все возможное, чтобы у Сергея было максимум проблем. Но он ошибся. Татары, армяне, киргизы оказались очень дисциплинированными ребятами, для которых командир был царь и бог. Они без особого труда освоили не мудреную политподготовку.

В отделении был курсант Мухамедзянов, он имел второй разряд по гимнастике. Сергей во время самоподготовки часто отправлял отделение на гимнастические снаряды, назначая его старшим. Мухамедзянов крутил «солнышко» на перекладине, и многие курсанты, не чувствуя давления командира, тоже начали пытаться освоить эту премудрость. Уровень подготовки отделения на гимнастических снарядах значительно превышал уровень обязательной подготовки.

Тактические занятия Сергей строил так, что они больше походили на игру. Например, отрабатывая тему снятия часовых или взятия «языка», отделение делилось на несколько групп. Одни были в роли часовых, другие в роли разведчиков. И разведчики, для того чтобы взять языка или снять часового, наматывали многокилометровые круги, сотни метров ползли по-пластунски и подолгу лежали, окопавшись в снегу, несмотря на сильные морозы. Курсанты других подразделений с удивлением наблюдали, как отделение Сергея, промокшее до ниточки, входило на территорию части с бодрой песней.

Когда наступила весна, командование московского гарнизона организовало проверку уровня подготовки курсантов. Проверяющими был выбран взвод старшего лейтенанта Беспалова, в котором Сергей был командиром третьего отделения. Проверялся уровень подготовки на гимнастических снарядах. Выполнять упражнения на снаряде начинал командир отделения, затем подчиненные ему курсанты. Командиры двух отделений выполнили упражнения на перекладине на «отлично». Сергей с трудом выполнил упражнения на «удовлетворительно». Среди проверяющих, послышались голоса неодобрения. Однако все курсанты его отделения выполняли упражнения на «отлично». Когда очередь дошла до Мухамедзянова, он, после выполнения обязательных упражнений, стал такое вытворять на перекладине, что проверяющие, открыв рты, даже не пытались его остановить. Когда тот закончил упражнение «солнышко», один из комиссии, полковник, даже захлопал в ладоши. Проверяющие оживились, обсуждая увиденное. Следующий курсант, Гумеров, выполнил упражнение на «отлично» и стоял, ожидая команды вернуться в строй.

Один из проверяющих весело спросил его:

— Ну, а «солнышко» слабо сделать?

Гумеров, молча, подпрыгнул, ухватился за перекладину, сделал несколько махов, а затем вышел на «солнышко». Когда к турнику подошел последний из строя, Федоров, который едва достигал в росте полутора метров, проверяющий, шутя, спросил:

— Может, начнешь сразу с «солнышка»?

Федоров, нисколько не смутившись, выполнил это упражнение.

— Кто тебя этому научил? — поинтересовался один из проверяющих.

— Младший сержант Ицкович, — последовал ответ.

— Как это может быть? — удивился полковник. — Твой сержант выполнил обязательное упражнение на «удовлетворительно».

— У него рука болит, — ответил Федоров.

Остальные упражнения на брусьях и коне Сергей выполнил на «отлично», как и все курсанты его отделения. По-видимому, проверяющие поверили Федорову.

«Делай только то, что твои подчиненные не могут сделать лучше», — этим принципом Сергей руководствовался на протяжении всей своей дальнейшей трудовой деятельности.

И проверяющие, и офицеры части были удовлетворены результатами проверки. Недоволен был лишь старшина роты. Этот «француз», как он за глаза называл Сергея, опять обманул его: его нацмены и малыши оказались лучшими курсантами.

Вскоре старшине представилась возможность отомстить Сергею. Двадцать третьего июля, в день рождения матери, Сергей решил порадовать ее своим приездом.

Несмотря на строгие армейские законы в отношении самовольщиков, Сереже удавалось на длительное время безнаказанно покидать часть. Последнее время он установил связь со студентами финансового техникума города Звенигорода, девушки которого несколько раз приходили к ним в часть на вечера танцев. Да и во время походов в Звенигород на тренировки или в техникум ему никогда не выписывали увольнительную.

Оставив вместо себя Дроздова, рассказав ему, куда он едет, Сергей рано утром покинул часть. Через два дня он вернулся.

— Где вы были? — набросился на него старшина роты.

Сергей ответил то же, что отвечал Дроздов на вопросы старшины.

— Я обошел все эти места, но вас не нашел, — сказал старшина, затем миролюбиво заметил: — У вас круговая порука. Чем ты балуешь своих ребят, что они горою стоят за тебя? Ладно, сдаюсь. Даю тебе честное слово коммуниста, что если ты скажешь правду, тебе ничего не будет.

У наивного Сергея хватило ума сказать правду лишь частично. Ведь за два часа самоволки уже судили.

— Девушка приезжала, и я часок провел с ней в лесу.

Через час капитан роты объявил Сергею за самовольную отлучку пять суток гауптвахты. В части, как правило, сержантов на гауптвахту не сажали. Вначале их разжаловали. В очередной раз ротный заступился за Сергея и не стал его разжаловать.

Гауптвахта в части была сержантской, то есть ею командовал сержант. Она находилась в караульном помещении. Представители хозвзвода, повара, накладывали арестантам, — как правило, своим сослуживцам, — тройные порции. Курсанты, охраняющие гауптвахту, по привычке козыряли сержанту-арестанту. Дроздов ухитрялся регулярно навещать своего командира. Сергей рассказал, как его обманул старшина. Дроздов сообщил об этом ротному. И этот рассказ очень облегчил положение самого ротного. Начальство настаивало на разжаловании Сергея, чтобы не создавать прецедента. А Дроздов сказал ротному, что ни в какой самоволке младший сержант не был. Он лишь хотел проверить, насколько честен коммунист старшина. Капитан Воронин так и доложил командиру части, мотивируя свое решение не разжаловать Сергея. Но повышение Сергея до звания сержанта, на которое командир роты дал свое представление ранее, было отозвано. Так и остался Сергей в звании младшего сержанта.

Вернувшись с гауптвахты, он не мог смотреть в глаза старшине, когда тот давал распоряжения. Несмотря на то, что Сергей критически относился и к Сталину, и к пакту Молотова-Риббентропа, он был идеалист и считал, что старшина опозорил звание коммуниста и в партии находиться не может. Свое мнение он высказал в беседе с командиром роты, которая состоялась после выхода с гауптвахты. Капитан Воронин задумался. Он был не намного старше Сергея, но в партийной жизни понимал значительно больше.

— Опуститесь на землю, товарищ, к сожалению, младший сержант. Иногда коммунисты безнаказанно совершают и более значительные проступки. В партии миллионы людей и при этом совершенно разных. Это я вам говорю не в качестве материала для политбесед, а в качестве информации для будущей жизни.

Вскоре Сергей вновь оказался в госпитале. Все эти события и гауптвахта, видимо, здорово ударили по его психике. Каждый день видеть старшину, получать от него указания и разносы было для Сергея большим испытанием. Вновь начались головные боли. Служить стало не тягостно, а противно.

В госпитале после сдачи анализов его отправили к окулисту. Осмотрев Сергея, окулист не нашел никаких изменений.

По вечерам Сережа флиртовал с дежурными медсестрами, что позволило ему заглянуть в свою историю болезни. Вначале с удивлением, а затем с возмущением он обнаружил, что окулист оценил ему зрение на оба глаза как 100%. Сергей правым глазом не мог даже читать. Сестра, которой нравился этот симпатичный веселый парень, показала ему данные по зрению, при которых комиссуют.

Сергей пошел вновь к окулисту и сказал, что ему ошибочно поставили показатель зрения по правому глазу единицу, а в ответ услышал: «Ничего, послужишь».

Несправедливость всегда возмущала Сергея, она приводила его в бешенство. Он тут же написал заявление на имя начальника госпиталя, в котором указал, что окулист такой-то сознательно искажает данные по его зрению. Начальник госпиталя вызвал Сережу и сообщил, что его покажут другому окулисту. Вскоре Сергея вызвали в глазной кабинет, где у многочисленных приборов находился пожилой человек, по виду еврей, который представился профессором госпиталя имени Бурденко Бирманом Исааком Львовичем. Целых полтора часа он скрупулезно изучал глаза Сергея и в конце сказал, что с таким зрением служба в армии противопоказана. Но Сергей не спешил радоваться этому заключению. Он понимал, что начальник госпиталя так просто его не отпустит и не подставит под удар своего подчиненного. И Сережа не ошибся.

Через несколько дней другой профессор снова исследовал глаза Сергея и подтвердил заключение Бирмана. Сергею показалось, что он также еврей, хотя и с русской фамилией Артюхов.

Начальник госпиталя в очередной раз вызвал Сергея и напрямую сказал, чтобы тот не радовался, ибо он покажет его главному окулисту Советской армии.

— Товарищ полковник, — обратился Сергей к начальнику госпиталя.

— А если бы первый профессор подтвердил заключение вашего окулиста, вы бы стали назначать другого?

— Конечно, нет, — ответил начальник госпиталя.

— Тогда зачем еще и главный окулист, разве два профессора не заслуживают вашего доверия?

Начальник госпиталя сразу понял, на что намекает Сергей.

— Хорошо, вы будете комиссованы.

Через день Сергей прочитал приказ, в соответствии с которым окулисту госпиталя за нарушение служебной этики объявлялся строгий выговор. Так Сергей одержал свою первую победу над системой и антисемитами. Фактически простой солдат выиграл бой у высшего офицерства. Система обманывала его, чтобы заставить служить в армии. Потом он был вынужден обманывать систему, чтобы с таким зрением поступить в институт, а затем на завод.

Руководство роты встретило сообщение о комиссовании Сергея отрешенно. Там уже привыкли к смене курсантского и сержантского состава, это принималось ими как должное.

Когда пришло время покинуть часть, Сергей обменялся адресами с Дроздовым.

— Ну, Виктор, удачной тебе службы.

— А при вас, признаться, я службы и не почувствовал.

— Что, курсанты нашего отделения хуже других?

— Нет, не хуже. Даже лучше других.

— Значит, свою задачу я выполнил, — констатировал Сергей.

— И все-таки я буду командовать по-другому.

— Главное, всегда оставайся человеком.

Никто из офицеров роты не проводил Сергея.

С Дроздовым некоторое время он поддерживал переписку. Уже через год тот получил звание старшего сержанта и должность помкомвзвода. А еще через три года Сергей прочел в «Комсомольской правде» статью о топографе Викторе Дроздове, две недели в одиночку прожившем в тайге. Это был небывалый случай.