А жизнь всего одна, или Кухарки за рулем

Марк Ефимович Альперович

Автор назвал свой роман реалистическим, ибо большинство действующих лиц, как и описанных событий, происходили в реальной жизни. Автор пытался соединить в романе две важные, связанные между собою темы: главную беду России – господство современных «шариковых» – и стремление современных «ньютонов» жить, творить и бороться даже тогда, когда жизнь становится невыносимой. Если кого-то роман заставит задуматься – значит, автор достиг своей цели.

Глава 2. Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой!

Пускай врагу удар несет Не каждый воин

Но каждый в бой идет,

А бой решит судьба.

Генрих Гейне

Осенью 1941 года, придя из детского сада, Сережа увидел на столе две буханки хлеба, несколько банок консервов и записку. Папа ушел на войну. Ефим был единственным, кого взяли из отдела главного механика на фронт. Всем остальным работникам отдела дали бронь. Пятилетний Сережа оценил, что папа, уходя на войну, оставил большую часть своего довольствия. Он не раз задавал маме вопрос: «А что будет кушать папа?»

От легкомысленности Людмилы не осталось и следа. Теперь на ее хрупкие плечи легла забота о сыне в эти трудные для всей страны годы.

Немецкие войска подходили к Москве

Во время воздушных тревог сосед по квартире, начальник паспортного стола Игонин, садился на велосипед и отправлялся на дежурство в милицию, а Людмила с Сергеем бежали прятаться в бомбоубежище.

Началась эвакуация многих предприятий. Среди них был и завод «Электросталь». Людмила тоже начала готовиться к эвакуации в Магнитогорск вместе с заводом. Она взяла фамильные часы, которые перешли к Ефиму от деда, собрала нехитрые пожитки, положила их в корыто, туда же усадила Сережу на один из узлов. Сделала из ремней упряжку, впряглась в нее и потащила грохочущую повозку по булыжникам к железнодорожным путям, где формировался состав с эвакуирующимися работниками завода.

Люда не захотела ехать в вагоне вместе с семьями работников отдела главного механика. Она была не в силах смотреть на здоровых мужчин, отъезжающих вместе с семьями в Магнитогорск, в то время, как ее больной Ефим находился на фронте. Перед самой отправкой муж рассказал ей, что в детстве переболел брюшным тифом и с тех пор страдает «грудной жабой», по-научному — стенокардией.

Людмила устроилась вместе с семьями работников первого сталеплавильного цеха. Вагон был оборудован двухъярусными нарами и «буржуйкой», которая топилась углем и дровами. Люде, поскольку она ехала с маленьким ребенком, предоставили на нарах нижнее место.

Раздался гудок паровоза, и состав медленно тронулся навстречу новой жизни. Ночью перед Горьким состав бомбили. Паровоз мчался как бешеный, разрезая ночную мглу пронзительными гудками. Одна из бомб попала в последний вагон, в котором ехали артисты. Их вагон подцепили на ближайшей к Москве станции. Людмила, дрожа от страха, обняла не спавшего примолкшего Сережу и молила Всевышнего о пощаде.

Вскоре после отъезда Сережа заболел дизентерией. Кроме марганцовки, в вагоне не было никаких лекарств. Марганцовка помогала от обычного поноса, но от дизентерии она не спасала. Ребенку в пищу нужен был рис — очень дефицитный для того времени продукт. Состав часто и надолго останавливался, пропуская другие поезда. В дороге можно было обменять вещи на хлеб, картофель, пшено. Жители тех населенных пунктов, через которые следовал поезд, испытывали острую потребность в одежде от чулок до пальто.

Но где достать рис?

Людмила решилась на отчаянный шаг. При очередной остановке на одной из узловых станций она побежала в поисках эшелона с солдатами. Слава Богу, их было достаточно. У одного из вагонов играла гармошка, несколько солдат, покуривая махорку, слушали ее. Рядом с вагоном стоял молоденький лейтенант. Судя по новенькой отглаженной форме, надел он ее совсем недавно.

Людмила с распущенными волосами, с горящими, молящими глазами обратилась к солдатам:

— Братишки мои, в то время, когда вы едете на фронт бить проклятых фашистов, мой пятилетний мальчик умирает от дизентерии. Для его спасения нужны рис и лекарства. Если можете, помогите!

Солдаты, с изумлением смотревшие на эту красивую, необычную женщину, как по команде бросились в вагон. Лишь гармонист не двинулся с места. Как бы оправдываясь перед Людой, он, опустив глаза, тихо сказал:

— У меня нет ничего. Все продукты на гармошку обменял.

Через некоторое время стали выпрыгивать из вагона солдаты и передавать Людмиле свертки с продуктами. Помимо риса, там были печенье, конфеты, белый хлеб. Люда, принимая их дары, целовала каждого солдата в губы, повторяя: «Милые вы мои».

Солдаты смущались. Некоторых из них впервые в жизни целовала молодая женщина, притом такая красивая. Последним подошел молодой лейтенант. Прежде, чем передать Людмиле большой сверток, он достал из кармана маленькую коробочку и, смущенно опустив глаза, тихо сказал:

— Мама на прощание дала мне эту коробочку, сказала, что это новое лекарство от многих вирусных заболеваний. Она упоминала и дизентерию. Моя мама врач, она тоже уехала на фронт.

Людмила в порыве благодарности обняла молодого лейтенанта и стала его целовать в губы, глаза, щеки. Затем бросилась бежать к своему поезду. Как бы спохватившись, она остановилась и прокричала:

— Дай вам Бог вернуться домой здоровыми и невредимыми!.. Бейте этих проклятых фашистов!

Сережа был спасен.

В четырехстах километрах от города Горький состав с эвакуированными стоял более суток. Нескончаемым потоком по направлению к Москве двигались эшелоны с боевой техникой и солдатами. В противоположную сторону — оборудование с эвакуированных заводов.

Было довольно тепло. Двери теплушки были раскрыты полностью. Людмила готовила на «буржуйке» для Сергея рисовую кашу и кисель.

В этот момент к вагону подбежал офицер и спросил:

— Ицковичи в этом вагоне едут или в другом?

— Папа! — радостно закричал Сережа и бросился к нему в объятия.

— Фима, часы я взяла с собой! — прокричала Людмила.

Ее голос заглушила команда: «Не отставать, подтянуться!» Ефим поцеловал Сергея, затем подбежавшую Людмилу и бросился догонять колонну. Люда облегченно вздохнула: Фима жив, он постоянно думает о них. А Ефим в это время, после обучения на одном из танковых заводов, направлялся в сторону Москвы. Узнав, что на станции стоит эшелон из Электростали, он бросился к нему в надежде найти семью. В вагоне, где ехали бывшие коллеги, ему и сказали, где искать жену и сына.

Счастливое стечение обстоятельств. В условиях непредсказуемого будущего еще раз повидаться с близкими — большое счастье.

В дороге Людмила чуть было не отстала от поезда. При очередной остановке она побежала к «толкучке», находящейся метрах в ста от вагона. Пока Люда обменивала очередную пару чулок на хлеб, их поезд неожиданно тронулся. Услышав гудок паровоза, она со скоростью хорошего спринтера бросилась к вагону и, уже когда поезд набрал приличную скорость, была за руки втянута мужчинами в вагон, сильно при этом рассадив колено. Подбежала к Сереже и зарыдала, но не от боли в колене, а от сознания того, что могло случиться с сыном.

Хотя, если бы Людмила и отстала от поезда, Сережа бы не пропал. Общая беда, война, удивительно сплотила людей. Взаимопомощь встречалась на каждом шагу. Почти не было ссор, которые обычно бывают при массовых скоплениях. Проявления национальной нетерпимости отсутствовали полностью. Когда поезд проезжал по Уралу, его встречали чуваши, татары, казахи. Несмотря на то, что люди торговались, это не походило на обычную торговлю на рынке. И покупающая, и продающая стороны быстро находили компромиссное решение. Сюда не долетали немецкие самолеты, здесь не бомбили города и села, но и отсюда женщины отправляли на войну своих мужчин, и сюда уже приходили первые похоронки.

Когда состав прибыл в Магнитогорск, там лежал снег. Людмилу с Сережей подселили в двухкомнатную квартиру к татарской семье. Сына Люда разместила в ванной комнате, постелив на дно ванны пальто и какие-то тряпки. Сама нашла приют на кухне, где спала на полу. Хозяева постелили ей снятый со стены ковер. За полгода жизни в Магнитогорске Людмила ни разу не слышала ропота со стороны хозяев по поводу приезжих. Она ни разу не слышала от местных жителей слово «жид».

Долгое время от Ефима не было никаких сообщений. В условиях войны это не было редкостью. Однако, когда Людмила пошла получать довольствие по офицерскому аттестату мужа, ей ответили, что ее супруг числится среди пропавших без вести. И пока не придут какие-нибудь сведения о нем, продовольственного аттестата ей не выдадут. Устроиться на работу с пятилетним ребенком на руках было очень сложно, особенно при огромном наплыве эвакуированных. Людмила осталась без средств к существованию. А кормить надо было себя и ребенка. Люда оставляла Сергея на попечение хозяев, зная, что те присмотрят за ним и нальют кружку молока (они держали корову), а сама в пургу и мороз перебиралась на другой берег реки Урал, где была большая «толкучка», обменивала чулки на продукты. Людмила ухитрилась привезти более пятидесяти пар чулок. Замерзшая, голодная, уставшая, она приплеталась домой, но, увидев сына, становилась прежней Людмилой: оптимистичной, веселой, дружелюбной, компанейской.

Сергей засыпал с фотографией отца. Людмила поражалась, а иногда даже завидовала любви Сергея к Ефиму. Маму Сергей любил не меньше. Но она всегда была рядом, и он не испытывал тоски по ней.

По своему характеру, взглядам на жизнь, поведению Людмила и Ефим были антиподами. Общими чертами у них были, пожалуй, только честность и порядочность. Ефим любил одиночество. Ко всему относился серьезно. Красивые женщины вызывали у него нескрываемый интерес. Он был очень нервным, вспыльчивым, часто эгоистичным. Его отличало стремление к порядку, системности, чистоте. Людмила же любила общество, где могла бы проявить себя. Ефим любил искусство, хотя плохо разбирался в нем. Людмила любила себя в искусстве. Она испытывала наслаждение, когда ее танцы, стихи, анекдоты, пение вызывали восторг у окружающих. Люда не была обделена вниманием мужчин. Но высокое чувство порядочности не давало ей даже возможности думать о другом мужчине, кроме мужа. Поэтому, любые попытки даже легкого флирта она пресекала.

Вскоре пришло подтверждение из военкомата, что Ефим жив, а его часть находится недалеко от Вязьмы. Теперь Людмила могла получать продукты по офицерскому аттестату. И жизнь стала значительно легче.

В конце апреля, когда Люда и Сережа были дома, во входную дверь постучали, и вошел небритый мужчина в шинели с рюкзаком за плечами. Сережа на стук выбежал в коридор и закричал своим зычным голосом: «Мама, папа приехал!» На крик Сережи выбежала Людмила. Увидав Ефима, она вдруг бросилась обратно в комнату.

Хозяева очень тепло встретили человека с фронта, предоставив семье большую комнату. Ефим осунулся, сильно похудел. Его ноги настолько опухли, что пришлось разрезать хромовые сапоги. Он был освобожден от службы не по болезни, а согласно приказу Сталина о вызове с фронта специалистов с высшим образованием. После разгрома немцев под Москвой правительство СССР уже думало о сохранении специалистов для мирного времени. Советская власть считала, что пришла если не навсегда, то надолго, и думала о будущем страны, по опыту зная, сколько времени и средств требуется для подготовки инженерных кадров.

Около недели Ефим пробыл в Магнитогорске, решая вопросы с возвращением на работу в город Электросталь. Оборудование завода еще не было вывезено с Урала.

Ефим привез сыну много подарков. Сергей прятал шоколадки, а по ночам потихонечку их грыз. Людмила считала, что сразу много шоколада — вредно. Невесть откуда Ефим привез также большой кусок шоколадного масла. Сергею оно очень понравилось. Однажды, во время обеда он съел один бутерброд с этим маслом, затем второй, третий. Люда хотела остановить сына, но Ефим сказал: «Пусть ест», — и продолжал намазывать масло на хлеб. На шестом бутерброде Сергей остановился, призадумался, попросил воды и, выпив стакан, побежал в уборную. Из уборной он долго не возвращался. Обеспокоенная Людмила пошла посмотреть, что случилось. Сергей на коленях стоял над унитазом, его тошнило. Люда взяла сына на руки, принесла в комнату и стала отпаивать теплой водой, добавив в нее крупинку марганцовки. Отец сидел, улыбаясь.

Когда Сергею стало лучше, Ефим спросил его:

— Может, намазать тебе еще кусочек хлеба с маслом? Сергей в ужасе покачал головой.

— Не слышал выражения: «Жадность фраера сгубила»? Сергей снова покачал головой. А затем спросил:

— Папа, фраер — это плохой человек?

Ефим и сам толком не знал, что означает это слово.

— Наверное, это слово близко по значению к слову идиот. Сергей насупился. В разговор вступила Людмила.

— Папа хотел тебе показать, как сама жизнь наказывает жадных людей. Сергей заплакал.

— Мама, ты всегда говорила, что я добрый мальчик. Просто очень вкусное было масло.

— А почему было? — с усмешкой спросил Ефим.

— Потому что оно мне стало противным.

Ефим был доволен. Урок против жадности получился показательным.

Тепло распрощавшись с хозяевами дома, оставим им памятные подарки в виде оставшихся нераспроданных чулок, собрав свой скарб, семья двинулась на вокзал. Их провожали хозяева. Пока ждали поезда, хозяйка дома робко спросила Ефима:

— Как там, на фронте?

— Тяжело, — ответил Ефим, — но стало немного полегче. Видите, возвращаемся в Москву. Значит, правительство уверено в победе.

— А война-то скоро закончится?

Ефим покачал головой.

— Силен еще немец. Вот если помогут англичане и американцы, то война может окончиться намного раньше.

На станции в Электростали их встретила заводская «трехтонка», на которой возвращающиеся из эвакуации семьи стали развозить по городу.

Расселяли любопытным способом. Работник ЖКО спрашивал у жильцов дома, какая комната пустует, и направлял в пустующие помещения приезжих, не давая возможности тем даже предварительно осмотреть место своего будущего проживания. Представитель ЖКО предлагал на следующий день заехать к нему за ордером, и машина направлялась к следующему подъезду или дому.

Пустовало много комнат. Шел 1942 год. В самом разгаре была война, и те, кого приказным порядком не возвращали на завод, сами возвращаться в город не спешили, так как существовала угроза возвращения немцев под Москву.

Семье Ицковичей досталась большая комната с балконом, с окнами на восточную сторону, в четырехкомнатной квартире на третьем этаже четырехэтажного дома.

В одной комнате жила семья точильщика ножей. По тем временам — достаточно зажиточная семья. Точильщик Иван был сухощавый, высокого роста работящий мужик. Но часто попивал. И в ванной комнате всегда стояла бочка с брагой, которая периодически взрывалась. Иван был достаточно спокойным человеком, ухитрившийся и бронь получить, и держать монополию на точильный инструмент в своем городе. Он ходил по дворам, выкрикивая: «Ножи, ножницы, топоры, косы — точу без брака». И у каждого дома выстраивалась длинная очередь. Когда очередь заканчивалась, он взваливал на свои сутулые плечи точильный станок и шел к другому дому. Кроме этого, Иван обслуживал хирургическое отделение городской больницы. Приходя домой сильно выпившим, он ни с кем не скандалил, а ложился спать, чтобы рано утром вновь идти на работу.

У Ивана было две дочери и сын. Одна из дочерей страдала эпилепсией и во время ночных приступов часто била ногами в стену комнаты Ефима.

В другой комнате, поменьше, жила семья работника прокатного цеха, Романа. Это был непьющий, добродушный, ленивый мужчина, все свободное время бренчавший на балалайке одну и ту же мелодию. Он растил троих детей: двух мальчиков и одну девочку — умственно отсталую. Его жена, немка с Поволжья, поразительно ленивая, целыми днями лежала в кровати, и большую часть домашних работ выполнял Роман. Он похаживал к овдовевшим женщинам, на что его жена, Малюша, смотрела сквозь пальцы. Несмотря на детей, они официально не были расписаны. Семья жила впроголодь, но Роман постоянно был весел, а Сережу называл почему-то секретарем.

В третьей комнате жила Клава. Будучи женщиной с ребенком, она редко оставалась одинокой. Ее постоянно посещали мужчины, которых в то время был явный дефицит.

На большой кухне имелась четырех конфорочная плита, разделочный стол и раковина для умывания. Ванная комната не имела ни раковины, ни ванны. Там Иван, помимо браги, хранил соленую капусту и картошку. У других квартирантов такого добра не водилось.

Ефим установил в комнате «буржуйку», перевез из комнаты, где жил раньше, этажерку с книгами, двуспальную кровать, сундук и, невесть откуда взявшуюся тумбочку, которая служила буфетом. Сереже запомнилась эта тумбочка тем, что он периодически искал в ней завалявшуюся корочку хлеба.

В городе часто объявляли воздушные тревоги, во время которых ухали по самолетам зенитки, стрекотали пулеметы, расположенные на крышах соседних домов. Мальчишки во время таких тревог бегали по улицам, собирая гильзы. Людмила с Сережей бежали в бомбоубежище, расположенное в соседнем доме, а Ефим демонстративно оставался дома, ложась спать. Иногда сигналы воздушной тревоги повторялись за ночь по несколько раз. Но ни одной бомбы за время войны на город сброшено не было.

Пока Сережа ходил в детский сад, он не ощущал чувства голода, но когда начал учиться в школе, в полной мере узнал, что это такое. Люда, которая по карточкам получала, как иждивенка, всего 250 граммов хлеба, делилась с Сережей. Ефим получал 800 граммов, но пайки ему не хватало: это была его основная пища. Сережа мечтал о том, что, когда закончится война, он съест сразу две буханки хлеба.

В школе не топили, на занятиях ребята сидели в зимних пальто. Многие писали на газетной бумаге между печатных строк. Людмила устроилась на работу в ремесленное училище в столовую, где в ее обязанность входила выдача едокам алюминиевых ложек. Ложки были дефицитом. Работа в столовой позволяла Людмиле кормить обедами Сергея. Каждый день Сергей совершал километровый поход за тарелкой щей и порцией каши. Повар Николай чувствовал зависимость Людмилы и нередко издевался над ней. Людмила молчала ради сына.

У Ефима был стандартный распорядок дня. После работы он отправлялся в читальню, где просиживал за чтением газет пару часов. Ему очень не хотелось возвращаться в густонаселенную коммунальную квартиру.

Однажды в седьмом часу вечера, когда Ефим находился в читальне, небо охватило зарево. Ефим подошел к окну, и в это мгновение в городе раздался страшный по силе взрыв. Оконное стекло разлетелось вдребезги и поранило его лицо, особенно нос. Сергей в этот момент находился в подвальном помещении ремесленного училища, где шел фильм «Чапаев». Сидящие в зале зрители, услышав взрыв, сначала подумали, что это что-то происходит в фильме. Затем кто-то крикнул, чтобы все срочно выходили на улицу. Началась давка. Когда Сергей выскочил на улицу, он увидел, что масса людей бежит в сторону леса. Он тоже побежал. В лесу собралось почти все население города. Сергей как-то оказался среди заключенных, которые после взрыва бежали из своих загоревшихся бараков. Некоторые говорили, что им осталось сидеть всего несколько дней, а теперь они получат дополнительную статью за побег. Другие говорили, что им сидеть еще много лет. Сергея удивило, что никто из них не стремился бежать.

Подобные взрывы потом еще дважды потрясали город. В один из них от стены, где спала Людмила, отвалился большой кусок штукатурки. Благодаря тому, что она спала, укрывшись с головой, он не причинил ей вреда. В момент третьего взрыва, произошедшего рано утром в воскресенье, Ефим с Сергеем находились на вокзале в ожидании поезда на Москву. Как только зарево осветило небо, Ефим повалил Сергея на землю и прикрыл своим телом. Рядом стоял вагон с боеприпасами.

При каждом взрыве погибали несколько тысяч человек. Говорили, что это диверсии на военном заводе.

Красная армия почти ежедневно освобождала оккупированные фашистами города и села, о чем сообщалось по радио, установленному в большом коридоре коммунальной квартиры. Информация о положении на фронтах читалась неизменно Левитаном в «важных сообщениях». И каждое освобождение крупного населенного пункта сопровождалось неизменными двадцатью артиллерийскими залпами. Первое такое сообщение рассказывало про освобождение Курска и вызвало бурю ликования. Наиболее отчаянные мальчишки лазили на крышу дома, с которой можно было видеть салют в Москве. Сережа ежедневно с неослабевающим вниманием слушал «важные сообщения» и, как многие другие, кричал: «Ура!»

Школа не очень интересовала Сережу. Учился он на четверки, но тройки регулярно мелькали в дневнике, чаще всего по чистописанию. Сережа ленился, был неаккуратен, писал неразборчивым почерком, напоминающим манеру письма Людмилы. У Ефима был, напротив, красивый, почти каллиграфический почерк.

Сережа был предоставлен сам себе. Ефим и Людмила шесть дней в неделю с утра до позднего вечера работали. Люда после работы бегала по «толкучкам» и магазинам. Ефим после работы неизменно шел в читальню. Летом читальня находилась в парке, зимой в клубе.

Многие ребята свое свободное время использовали зимой для катания на коньках, прицепившись крючком за проезжающие машины. Или бродили по свалкам, куда привозили негодное оружие и боеприпасы для последующей переплавки в сталеплавильных цехах завода. В руках любопытной детворы нередко взрывались гранаты. Летом ребята ездили на крышах вагонов в Ногинск купаться в Клязьме. Затем стали ездить в поселок Глухово на Черноголовский пруд.

Сережа рос маменькиным сыночком и на такие подвиги был просто неспособен. Но оставаться «белой вороной» не хотел и периодически посещал свалку, каток, и даже пару раз участвовал в походе за яблоками на улицу Красная, где стояли частные дома. А начиная с пятого класса, стал ездить вместе со всеми в Ногинск и Глухово купаться. Однако, живя среди детей, большая часть которых росла без отцов, Сережа никогда не хулиганил и не воровал. Но быть отдельно от ребят он не мог, потому что его за это просто били.

Жестокость военных лет отразилась на поведении подростков. Часты были драки между домами неведомо из-за чего с использованием кирпичей, железных прутьев, шил, ножей. Уничтожались кошки, собаки, разбивались из рогаток гнезда ласточек. Убийства проходили в домах, на улицах или танцплощадках чуть ли не ежедневно. В городе после войны оказалось много людей из Средней Азии. Некоторые из них до 1947 года, года отмены карточной системы, умерли от голода. Причем у умерших оказывалось большое количество денег. На эти деньги на «толкучках» можно было купить пищу. Когда открылись коммерческие магазины, где можно было купить продукты, жить стало легче. Сергей помнил, как в магазинах продавалась американская тушенка, мандарины и другие деликатесы западного мира.

После войны город заполонили тысячи пленных немцев. Немцы показывали ребятам фотографии своих семей, почти все играли на губных гармошках. Они постоянно голодали и меняли скромные сувениры на кусок хлеба. Поразительно, но немцев подкармливали вдовы. Сергей понял, что это не доброта русской души, а понимание, что власть заставила этих людей бросить свои семьи и идти на фронт. Фронтовики, впрочем, действовали совсем по-другому. Охранникам нередко приходилось усмирять разгоряченных инвалидов, пытавшихся покалечить безоружных пленных… В какой-то момент Сергей с удивлением обнаружил, что это обычные люди, которые уже немного освоили русский язык. Одного немца, который очень хорошо говорил по-русски, любопытный Сергей забросал вопросами. На одном из них, правда ли, что немцы убивали всех евреев, немец внимательно посмотрел на мальчика. А затем, растягивая слова, сказал: «Этот грех будет веками на совести немцев». Сергей был ошарашен таким ответом. Когда он рассказал об этом отцу, тот заметил, что у побежденного и победителя разные сознания.

Во втором классе у Сергея в дневнике появилась двойка по чистописанию. Ефим, который регулярно, хотя и не ежедневно, проверял дневник сына, решил сам заняться с ним этим предметом. По вечерам, придя с работы, он усаживал за стол Сергея и заставлял четким почерком переписывать страницы из книг. Если, написанное, не удовлетворяло Ефима, требовал переписывать. Этот труд не прошел для Сергея даром. В общем, сохранив небрежную манеру письма, Сергей мог сносно писать, когда было необходимо. Проверка дневника представляла для Сергея настоящую пытку. Ефим редко физически наказывал сына, но, как известно, ожидание пытки бывает страшнее самой пытки. Были минуты, когда Сергей не только боялся, но даже ненавидел отца.

Людмила готова была ради интересов сына пожертвовать всем, даже своей жизнью. Когда Ефим пытался физически наказывать Сергея, она вставала между мужем и сыном, как росомаха, у которой собираются схватить детеныша. Ефим часто не был в состоянии противостоять этой ярости и со словами: «Черт с тобой, расти недоросля», — отступал.

Ссоры между отцом и матерью происходили в основном из-за денег: жизнь была материально тяжелой. Ради сына Люда сдерживала себя, понимая, что нельзя использовать слова, подрывающие авторитет отца. Тем не менее, она делилась с сыном самым сокровенным, вплоть до информации о серьезной женской болезни, которая угрожала ее жизни. А бытовые ссоры с соседками по квартире для Людмилы были в порядке вещей, она воспринимала их как неотъемлемую часть коммунального существования и, благодаря своему легкому характеру, через полчаса о них забывала.

Сергей понимал, что мать ради него готова на все. В голодные годы Ефим, получая 800 граммов хлеба, не делился с ними и говорил: «Отец не может жертвовать ради ребенка тем, чем может жертвовать мать». Эти слова вызывали несогласие Сережи. Но он видел, что семья держится на заработке отца, который дает сыну все, что может.

Отношение Людмилы к Ефиму были неоднозначным. С одной стороны, она порою выказывала открытое недовольство совместной жизнью, с другой часто, в основном по праздникам, посвящала ему любовные стихи. Она очень боялась потерять мужа и, хотя снисходительно относилась к его рассказам о знакомствах с женщинами во время поездок на отдых, любой же флирт в городе решительно пресекала.

На работе Ефим вел себя с подчиненными доброжелательно и вежливо. Большинство из них не отличались высоким профессионализмом, и он терпеливо их учил. В отдел главного механика в основном шли женщины со средним и среднетехническим образованием. Мужчины-механики предпочитали более высокооплачиваемую работу в цехах. Ефим пользовался большим авторитетом и уважением у подчиненных и работников цехов, с которыми был связан по работе. Начальство ценило его знания и отношение к делу, но недолюбливало за независимый характер и кристальную честность.

Сергей часто приходил к отцу на работу, знаком был со всеми его коллегами, обедал в столовой заводоуправления. Сережу удивляло, что, когда бы он ни приходил к отцу, тот был редко занят. Кто-нибудь заскакивал на пару минут подписать бумагу, а остальное время Ефим или точил карандаши, или разговаривал с сослуживцами. Сергей указал на это отцу, тот ответил: «Я изучил свою работу так, что если другим нужно время, чтобы разобраться в деле, то мне оно практически не нужно. Моя работа мне совершенно неинтересна, она не приносит мне ничего нового». Сергей же про себя подумал: «Видно, работой отдел не загружен».

Одно время шел разговор о назначении Ефима начальником ремонтно-механического цеха, но назначили другого человека. Отец после этого потерял всякую надежду на карьерный рост на заводе. В тот момент его больше всего волновало отсутствие отдельной квартиры и мизерная вероятность ее получения на заводе.

Как-то во время коллективных посиделок его начальник, главный механик завода, Ганчо, сказал:

— Скоро, Ефим Маркович, я тебе сделаю квартиру. Ефим взорвался.

— Если я квартиру заслужил, то мне должны ее выделить! Ганчо помолчал, затем заметил:

— Раз ты такой принципиальный, подождем, когда директор завода определит, что ты квартиру заслужил.

После этого разговора Ефим решил уйти с завода. Он обратился в Совнархоз, который возглавлял бывший директор завода М. Е. Корешков. Тот направил его на работу в город Щелково на должность главного механика завода с одновременным исполнением обязанностей главного энергетика. В договоре найма была оговорена возможность получения двухкомнатной квартиры в строящемся доме. Но получить квартиру в Щелково Ефиму не удалось. Вскоре на заводе случился несчастный случай со смертельным исходом, и тот же Корешков вернул его на «Электросталь». Ефима назначали начальником бюро. Практически он выполнял ту же работу, что и до перевода на щелковский завод.

Затем появилось предложение на должность главного механика завода в городе Кушка, самой южной точке СССР.

Тут Людмила показала себя необыкновенно решительным человеком.

— То ты бросаешь две хорошие комнаты в Свердловске, чтобы ехать ближе к Москве. То отправляешься к черту на кулички в какую-то глушь. Ты что, справляешь пятидневки или у тебя постоянный понос, который требует свободного туалета? А где учиться будет после окончания школы твой сын? А ты знаешь, какая там жара? Для твоего больного сердца она подходит? Миллионы людей живут в гораздо худших условиях и не мечутся как ты.

Ефим сдался.

Люда родилась в семье интеллигентов. Ее отец был техническим директором крупного завода, мама — врачом-гинекологом. Семья жила в относительном достатке. Родители, особенно мать, баловали своих дочерей, не приучали к домашнему труду, по-видимому, считая, что в супружестве все придет само собой. А пока пусть девушки гуляют, развиваются, наслаждаются жизнью. Дом был полон молодежи, музыки, стихов, остроумных рассказов и игр…

Когда много лет спустя Сережа посетил родину своей матери и встретился с друзьями ее детства, он был поражен их рассказами.

Днепропетровск всегда славился своими красавицами. Но Людмила выделялась даже среди них. Остроумная, жизнерадостная, поющая и сочиняющая стихи, неизменный инициатор вечеринок, она была душой всех компаний. Влюбленные мужчины не только дрались из-за нее, но даже стрелялись. А она всерьез не принимала никого до 28 лет, пока была жива ее мама. Людмила словно чувствовала, что в будущем ее ждет нелегкая жизнь, и использовала молодые годы на всю катушку.

Всех своих ухажеров она устраивала замуж за своих подруг. И те, и другие с благодарностью это вспоминали. Ефима они знали, но относились к нему с прохладцей, считая, что их Цэ Люся имела возможность найти более перспективного мужа. Они помнили, как одна из подружек Людмилы привела на вечеринку Ефима. Это был красивый парень, бедно, но аккуратно одетый, который за весь вечер не проронил ни одного слова. Именно его молчаливость и привлекла внимание Цэ Люси.

Родная сестра Людмилы, Слава, продолжала жить в Днепропетровске. Она пела, играла на фортепьяно, но, хотя была довольно миловидна, до успехов старшей сестры ей было далеко. Имеется в виду успех у мужчин. Однако, в жизни она оказалась более самостоятельной. Уже в зрелом возрасте окончила индустриальный техникум, работала главным бухгалтером, была на хорошем счету. Вышла замуж за более перспективного мужчину, чем старшая сестра. Муж был помощником первого секретаря днепропетровского обкома КПСС. У нее в центре Днепропетровска была огромная шести комнатная квартира. Но жизнь у Славы не сложилась. Во время войны муж ушел на фронт и вернулся… с новой женой. Второй раз она замуж не вышла, детей у нее не было.

Племянник Сергей был для нее самым близким человеком. Сергей это понял лишь после ее смерти, когда приехал в Днепропетровск на похороны. Жила она в крохотной комнатушке деревянного дома на Комсомольской улице, который вот-вот собирались сносить (шести комнатную квартиру — собственность обкома — у нее отобрали, как только она оформила официальный развод с мужем, тот остался жить со своей новой женой в Петрозаводске). С нетерпением ждала Слава получения однокомнатной квартиры после сноса дома, но так и не дождалась: умерла в мерзлой конуре без удобств. Она страдала болезнью почек, и жилищные условия приблизили ее смерть. Тем не менее, Слава оставила родственникам деньги на свои похороны, а Сергею три тысячи рублей. Для нее это были большие деньги.

После похорон Сережа больше не бывал на ее могиле. Вероятно, не бывал и никто из родственников. Сережа не запомнил места, где она была похоронена, а просить кого-то из дальних родственников или знакомых Славы поехать с ним на кладбище он не решался. К тому же, считал, что о близких надо заботиться при жизни, а не после смерти.

Отношения у Ефима со Славой не сложились. Он не мог ей простить, что, когда она жила в роскоши в шести комнатной квартире, ее старшая сестра с маленьким ребенком ютилась в маленькой съемной комнатушке. Ефим в это время учился во втором вузе — Днепропетровском металлургическом институте, зарабатывал мало, а Людмила не работала, так как не с кем было оставить Сережу.

Мама Людмилы к тому времени умерла. Отец женился на сестре жены, Кларе. Несмотря на то, что Люда училась в музыкальном училище, тетка ей фортепьяно матери не отдала. Но Людмила не была злопамятной. Во время войны, после смерти отца, сумела добиться переезда тетки в город Электросталь и помогла ей устроиться врачом в школе, несмотря на то, что та наполовину ослепла. Умерла Клара от рака в страшных мучениях, оставив приличные для тех времен деньги. Не забыла она и Сережу, завещая ему четыре тысячи. Ефим боялся, что Сергей может промотать наследство. Но Сергей распорядился им по-хозяйски. Он приобрел первый в своей жизни костюм, отцу дал денег на телевизор «КВН-49» и подарил ему фотоаппарат «Зоркий». Людмиле Клара завещала двадцать тысяч. Людмила посчитала, что половину этой суммы она должна отдать Славе, хотя ее сестра Кларе никакой помощи не оказывала и отношения с нею практически не поддерживала. Но порядочность во всех вопросах была жизненным стержнем Людмилы. Впрочем, Люда обладала еще одним качеством, которое вряд ли можно было отнести к положительным, особенно в те времена. Говоря языком российского мещанина, она была транжиркой. К примеру, первое время после женитьбы Ефим приносил и отдавал супруге всю свою скромную зарплату, но уже через неделю она заявляла мужу, что деньги кончились, и представляла письменный отчет. Просто поразительно, как ей удалось выжить в эвакуации в течение шести месяцев вместе с маленьким ребенком, обладая таким сомнительным достоинством.

Ефим, как правило, не одалживал денег, и даже при скромной зарплате имел заначку для непредвиденных обстоятельств. Он пытался объяснить жене, что на заводе ему зарплату выдают без учета потребностей семьи. Дело кончилось тем, что Ефим стал выдавать ей деньги на конкретные покупки. Это являлось причиной ежедневных скандалов.

В пятом классе классным руководителем Сергея стала Лидия Игнатьевна Вениаминова. Она была одинокой женщиной и отдавала всю себя работе в школе. Каждому своему ученику она определила, в соответствии с его склонностями и способностями, будущую профессию. Пете Тукачеву, который был на голову ниже всех ребят в классе и хуже всех учился, она прочила роль диктора всесоюзного радио. Про Сергея говорила, что тот станет большим артистом. Лидия Игнатьевна была жизненным маяком для всех без исключения учеников ее класса.

Для того, чтобы ребята лучше запоминали правила орфографии, она сочиняла стихотворения. Сергей на всю жизнь запомнил правописание ряда слов благодаря стихам Лидии Игнатьевны:

«Желоб, желудь и крыжовник;

Чокаться, чопорный, шов и шорник;

Трущоба, шорох и ожог,

Трещотка, шепот и поджог».

Или:

«Цыган заболел цингою и попросил цыпленка,

которому сказал: цыц».

Класс был сплоченным. Не было даже ябед, ибо учительница их не поощряла.

Когда Сергей учился в шестом классе, Ефима вызвала классный руководитель, учительница русского языка и литературы. Обычно в школу ходила Людмила. Тогда он вспомнил этот вопрос сына.

Лидия Игнатьевна, о которой с восторгом отзывались все ученики, включая Сережу, привела Ефима в класс. Прежде чем закрыть двери, боязливо выглянула в коридор, затем подчеркнуто плотно прикрыла дверь и после длительной паузы сказала:

— Я не имею своих детей, а потому каждого ученика класса люблю как своего. Ваш Сережа бесспорно даровитый мальчик, начитанный, умный, но… его ждет беда, он растет антисоветчиком.

Ефим от страха побледнел.

— Не скрою, я наводила справки о вас, отзывы самые положительные. Хорошо знаю вашу супругу, тут тоже нет вопросов. Но откуда берется нигилизм Сергея, мне совершенно непонятно.

— В чем же это заключается? — с трудом выдавил из себя Ефим.

Лидия Игнатьевна опасливо оглянулась на дверь, затем достала из сумочки смятый листок бумаги и протянула его Ефиму. Тот глядел в листок, ничего не понимая. На листке бумаги рукою Сергея были нарисованы чертики, звезда, свастика, поросенок и несколько известных лозунгов: «Сталин — наша слава боевая. Сталин — наш отец родной. Сталин и Ленин — близнецы братья».

— Ну и где же тут антисоветчина? — спросил Ефим.

— На прошлой неделе нашу уборщицу забрали в НКВД за то, что она положила тряпку за портрет товарища Сталина.

— Лидия Игнатьевна, так рассуждая, можно обвинить в антисоветчине любого. Мой, лоботряс, от нечего делать на уроках рисовал эту чертовщину, за что он получит по заслугам, но он еще слишком мал, чтобы быть антисоветчиком.

— Мал, говорите? — с возмущением спросила Лидия Игнатьевна и достала из стола тетрадку. — А что вы на это скажите?

Ефим раскрыл тетрадь, где красным карандашом была подчеркнута орфографическая ошибка в слове «кристальный». Тем же карандашом был поставлен знак вопроса на полях, где в предложении, после слова «Сталин», был пробел.

— Это диктант, текст которого был взят из газеты.

Ефим вопросительно посмотрел на учительницу.

— Далее шло: «Сталин — наш отец родной».

— Но, может быть, он не расслышал слов или отвлекся.

— На следующем уроке литературы я вернулась к разбору диктанта, так как у многих плохо с орфографией. Я вызвала к доске Сережу и попросила ряд предложений, в которых были сделаны ошибки, написать на доске. Как только я дошла до этого, — многозначительно подчеркнула Лидия Игнатьевна, — предложения, Сережа сослался на боли в животе и выбежал из класса.

Теперь Ефим все понял. Он вспомнил сентябрьское воскресенье 1940 года и вопрос Сережи.

— Я люблю вашего сына, наверное, больше других учеников. Как вдохновенно он читает стихи, кстати, особенно Владимира Маяковского! Когда он читал «Советский паспорт», я не выдержала и поставила в журнале три пятерки.

— Ну, вот видите, — несколько облегченно произнес Ефим.

Лидия Игнатьевна не отреагировала на это восклицание и продолжала:

— Я выросла в детском доме, советская власть дала мне все. Я искренне ненавижу всех ее врагов. И я не пожалела бы ни вас, ни вашего Сережу, если бы не противоречия в его поведении. Я решила с ним поговорить прежде, чем принять какое-то решение. И знаете, что он мне ответил: «Я очень люблю своего папу, и отец у меня только один». Думаете, я поверила в искренность его ответа? Я Сережу хорошо знаю. Он понял, что сделал необдуманный поступок, и нашел лучший способ его исправить. Не акцентируйте внимание Сережи на нашем разговоре. Лучше внимательно посмотрите на тех, кто его окружает.

Она встала и сухим голосом громко произнесла:

— Я вас вызвала по поводу больших изъянов вашего сына в орфографии и чистописании. Примите меры. До свидания.

Ефим вышел из школы с двойным чувством. Классный руководитель внимательно следила за тем, чтобы ее двенадцатилетние ученики воспитывались в духе любви к Сталину, к советской власти. Разве в условиях такого воспитания могло появиться поколение, критически относящееся к власти? Он понимал, что его сын составляет то немногочисленное исключение, которое критически оценивает любую информацию. В этом виноват и Ефим, регулярно слушавший «вражеские голоса» по приемнику, и разговоры в семье о притеснениях евреев, и открытый государственный антисемитизм, который был очевиден даже для двенадцатилетнего ребенка, и двусмысленность изучаемой в школе программы истории, и разговоры на улицах, и аресты, свидетелями которых были все. Но Ефим также знал и то, как безжалостно расправляется власть с малейшей критикой в свой адрес, невзирая на возраст, поэтому очень боялся за Сергея. Он решил, что о своем визите к учителю не будет говорить с сыном. Однако, придя домой и увидев, что Сергей мгновенно спрятал под подушку какие-то листочки, которые читал, Ефим не выдержал.

— Ты знаешь, зачем меня Лидия Игнатьевна вызывала в школу?

— Да.

Ефим опешил, он не знал, как дальше продолжать разговор, помня предупреждения учительницы. Сергей решил взять инициативу в свои руки.

— А ты, папа, знаешь, что отец Лидии Игнатьевны, будучи крупным военным, расстрелян как враг народа?

Выражение лица Ефима стало таким глупым, что Сергей рассмеялся.

— Я, отец, примерно знаю твои взгляды на жизнь. Представь себе, что тебя за них арестовали, а я стал бы служить этим людям.

— Сережа, тебя посадят или расстреляют.

— Папа, я сделал ошибку, не подумав о последствиях. Меня она многому научила. Мы живем среди рабов. Я постараюсь больше подобных ошибок не повторять. «Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах, только гордый буревестник реет смело и свободно над бурлящим гневно морем…»

— Хватит, — грубо прервал его Ефим. — Если ты немного поумнел, то не храни дома то, что прячешь от меня под подушкой. Ты же не хочешь, чтобы из-за твоей глупой смелости, гордый буревестник, пострадали твои родители? И подумай, что произойдет с твоей мамой, если тебе придется писать письма «во глубину сибирских руд».

Сергей как-то сразу стал серьезным.

— Прости меня, папа, за ту неприятность, которую я тебе доставил. Это глупость, ибо мой поступок, кроме вреда, ничего не дает.

Ефим остался доволен ответом Сергея, поскольку знал, что в серьезных вопросах тот пытается быть хозяином своего слова.

— Матери о нашем разговоре ничего не говори, а то начнется паника.

— Хорошо, папа.

Но Ефим знал и другое. Сергей будет осторожнее. Он притаится. Но критическое отношение к власти у него будет год от года возрастать. А это значит, что рано или поздно его ждет неминуемая беда…

В восьмом классе пришел новый классный руководитель, к тому же их объединили с параллельным классом. Новым классным руководителем стала Евгения Львовна Соболева, выпускница МГУ. Она была очень начитана, к тому же слыла глубоким аналитиком литературных произведений. Как предметник, давала ученикам блестящие знания, но так и не смогла создать сплоченного коллектива из своих учеников. Она пыталась привить ребятам лучшие человеческие качества, воспетые классической литературой, пыталась воспитать в них способность критически оценивать действительность, привить любовь к свободе и свободомыслию. Правильно ее воспринимали лишь немногие ученики. Она это понимала. Но именно для этих немногих и были предназначены ее глубокие рассуждения о героях классической русской и российской литературы.

Если Лидия Игнатьевна считала своей целью воспитывать людей, преданных социалистическому строю, то Евгения Львовна пыталась воспитывать в учениках критическое отношение к действительности.

В классе учились несколько еврейских ребят. Учились они, как правило, хорошо. Уроки Евгении Львовны доставляли им истинное наслаждение. Многие школьники, воспитанные на почве послевоенного антисемитизма, считали, что еврейским ребятам она ставит завышенные оценки.

В 1952 году, когда в стране начался процесс врачей-евреев, Сергей совершил какой-то неблаговидный поступок. Она оставила его после уроков и начала свою беседу со слов: «В стране такое творится, ты не понимаешь, что делаешь…»

Только тогда Сергей понял, что она еврейка.

Но, бесспорно, обладая более обширными знаниями, чем Лидия Игнатьевна, Евгения Львовна не обладала ее воспитательным чутьем. Лишь самые даровитые ребята чувствовали, что к своим ученикам она относилась как к взрослым людям. Далеко не все понимали, что ее симпатию можно завоевать не дословным пересказом страниц учебника, а гражданской позицией. Кто это понял, получал отличные оценки по литературе. Кто не понимал, считал, что у нее есть любимчики.

Как-то Сереже досталось стихотворение А.С.Пушкина, посвященное декабристам. Как обычно, Сережа прочитал его с пафосом:

«Во глубине сибирских руд

Храните гордое терпенье.

Не пропадет ваш скорбный труд

И дум высокое стремленье…»

В отличие от Лидии Игнатьевны, Евгению Львовну не вдохновило чтение Сергея. Имея бесспорно более высокий интеллектуальный уровень, она понимала, что, обладая зычным голосом и темпераментом, Сергей не владеет техникой чтения. Но на этот раз произошло то, чего он не ожидал. Она поставила ему «отлично», а затем, как бы, спохватясь, спросила:

— А тебе, Сережа, симпатичны декабристы? Сережа сказал то, что вызвало смех всего класса:

— Они, к сожалению, не обладали решительностью большевиков. Но, к удивлению учеников, Евгения Львовна не улыбнулась, как делала, когда слышала глупость.

— Значит, ты считаешь восстание декабристов ошибкой?

— Если рассматривать сам факт вывода войск на Сенатскую площадь, то, с точки зрения здравого смысла, бесспорно. А если рассматривать с точки зрения влияния на перспективу борьбы с абсолютизмом в России, это восстание показало, что в России есть силы, которые, будучи не согласны с правящим режимом, готовы бороться с ним, пожертвовав даже жизнью.

Евгения Львовна отправила Сережу на место и перешла к рассмотрению новой темы. И, когда приступили к изучению Лермонтова, читать стихотворение «На смерть поэта» вызвала Сережу. Тот, захлопнув томик с текстом стихотворения, стал читать его по памяти. Евгения Львовна была явно удивлена. Она считала Сергея, чуть ли не первым лодырем в классе, а тут, оказывается, что он идет впереди программы. Но когда Сережа дошел до слов «А вы, надменные потомки…», Евгения Львовна неожиданно и резко прервала его. Она была в замешательстве.

— Ты, Сережа, своим чтением перепугал меня. Откуда у тебя столько ненависти?

— Я читал это стихотворение на городском смотре. Вроде понравилось. Пропустили на областной.

— Вот как? — удивилась учительница. — Извини.

И поставила «отлично».

У Сергея было одно потрясающее качество. Будучи человеком невнимательным, иногда он буквально фотографировал события, свидетелем которых был. Это качество не раз оказывало ему добрую службу. Сев за парту и осмыслив поведение учительницы литературы, он понял, что «гневное» чтение отдельных строк было воспринято ею как что-то личное.

…Когда Сергею не было еще и девяти лет, родители отправили его одного к родственникам в Одессу. В Одессе его встречала тетя Зоя с супругом Шурой и их дочка Нора. Отец дал Сергею денег, чтобы он их отдал тете на питание. Тетя денег не взяла, тогда Сергей на них купил мешок муки и привез домой. Нехватка в продуктах ощущалась еще очень остро.

У отца в Одессе было две сестры. Они решили, что часть времени Сергей будет жить у одной, часть у другой.

Вначале Сергей поселился у тети Сони, которая жила с матерью и сыном Марком. Работала тетя Соня бухгалтером. Несмотря на постоянные стоны о трудности жизни, Соня чуть ли не каждый день пекла вкусные большие пироги. Но Сергей редко ложился спать сытым. Однажды ночью он случайно увидел, как бабушка подкармливала Марка всякими вкусностями. Это ошеломило Сергея. Ведь и он был внуком бабушки.

В очередной приход тети Зои Сергей под надуманным предлогом попросился к ней в гости. Случай с ночной подкормкой двоюродного брата остро врезался в память Сергея. И когда он гостил у тети Зои, то внимательно следил, будет ли та вести себя так же. Тетя Зоя положила его и Нору спать вместе на полу. А когда дядя Шура водил Сергея и Нору по Одессе, то угощал в равной степени. Так у Сергея к теткам сложилась симпатия и антипатия.

После этого, приезжая в Одессу, Сергей селился у тети Зои. Семья тети Сони ревновала. Считала, что Сергей выбирает родственников побогаче. С тех пор Сергей невзлюбил бабушку и с возмущением рассказывал отцу об этом случае. Отец больше дружил с Соней, потому что его мать жила у нее. Зоя напрочь отказалась жить с матерью, ссылаясь на ее тяжелый характер. Ефим объяснил поведение бабушки тем, что она вырастила Марка, а с Сергеем не жила.

— А как бы ты поступил, папа? — спросил Сергей.

Отец долго молчал. Сергей продолжал настаивать на ответе. Наконец отец ответил:

— Как дядя Шура.

— Я в этом не сомневался, — резюмировал Сергей.

Ефим часто ссорился с Зоей, в основном из-за матери. Но когда с дядей Шурой случилась беда — у него обнаружили рак легких, — Ефим обегал всю Москву в поисках нужного лекарства.

На какое-то время мать Ефима приехала жить в Электросталь. Она была ничем не примечательная безграмотная старуха, но Ефим попытался сделать ее хозяйкой дома. Это вызвало резкий протест Людмилы. Сергей был на стороне матери и не побоялся выступать против отца в защиту ее интересов. Бабушка платила Сергею тем же и постоянно ябедничала на внука. Тогда он стал в открытую дерзить ей, несмотря на грозные окрики отца. Ефим понимал, что такое отношение Сергея к его матери вызвано одесским эпизодом. Сергей не был злопамятен, но некоторые вещи не прощал и хорошо помнил. Ефим знал: если Сергей рвал отношения с каким-нибудь приятелем, то больше никогда их не восстанавливал. Это была черта характера и Ефима.

Через пару месяцев бабушка уехала обратно, к Марку: она скучала по нему, да и Соне трудно было жить без матери. Людмила с Сергеем облегченно вздохнули.

Спустя какое-то время, когда бабушка умерла, Ефим сказал, что смерть ее ускорил Марк. Больше никогда Ефим не говорил на эту тему. Если он и переживал смерть матери, то в глубине души.

В сорок лет Людмила тяжело заболела. Она высохла до тридцати восьми килограммов. Соседи говорили Сергею, что его мать долго не протянет, что у нее рак. Людмила рассказывала сыну о сильных кровотечениях и грустно глядела. Почти с обреченностью она вспоминала, что и ее мама, и тетя Клара умерли от рака.

Как-то во время одной из таких невеселых бесед Сергей зарыдал.

— Мама, мамочка, не умирай! Не оставляй меня одного! Мне без тебя будет очень плохо!

Реакция Людмилы была неожиданной. Она резко встала.

— Ты не один. У тебя остается отец.

— Мама, я вижу, как плохо он к тебе сейчас относится. Если ты умрешь, я никогда ему этого не прощу.

— Понимаешь, сынок, когда женщина больна по-женски, мужчина теряет к ней интерес и, как правило, заводит себе новую женщину.

— А когда мужчина болеет по-мужски, женщина поступает так же? Людмила улыбнулась.

— По-мужски — нет такой болезни. Сережа, я тебе обещаю что-нибудь предпринять.

— Даешь слово?

— Даю.

Людмила обняла сына.

— Какой ты стал большой!

И стала ласково гладить его по голове.

Когда вечером Ефим пришел с работы, Сергей неожиданно заявил, что ему надо с ним серьезно поговорить. Отец никогда не видел своего сына таким решительно настроенным и попытался, сославшись на усталость, поговорить с ним позже.

— Отец, мне нужно поговорить с тобой сейчас.

До этого момента Сергей никогда не называл Ефима отцом.

— Что случилось? — грубо спросил жену Ефим. В ответ та, молча, вышла из комнаты.

— Ну, рассказывай, что случилось… — обратился Ефим к Сергею.

— Ты знаешь, папа, что я люблю тебя. Я продолжал любить тебя и тогда, когда ты изменял маме.

— Откуда ты знаешь, что я изменял маме?

— Я слышал твои рассказы после возвращения с курортов, видел фотографии с другими женщинами.

— Но это просто знакомые.

— Я, папа, давно не маленький. Мне нужно, чтобы у меня были отец и мать. Вы оба меня любите, поэтому я был уверен, что наша семья сохранится.

— Ну, положим, ты прав. Что же тебя так взбудоражило?

— Есть угроза, что я останусь без мамы.

— Что, мама решила уйти к другому мужчине? — попробовал отшутиться Ефим.

— Ты знаешь, что мама никогда не лишила бы меня отца.

— Что же тогда случилось?

— Папа, я знаю тебя как честного, порядочного человека. Я помню, как ты бежал за женщиной, чтобы вернуть ей кошелек, набитый деньгами, который она оставила в телефонной будке. И я уверен, что сейчас ты также поступишь благородно.

— Сережа, не томи, говори, что случилось?

— Сегодня соседка по дому сообщила мне, что мама — не жилец, что у нее рак.

Видимо, это сообщение не было новостью для Ефима.

— Ну, и что в этом случае ты посоветуешь мне делать?

— Я очень люблю маму, без нее у меня вся жизнь пойдет кувырком.

— Ну и что же я должен, по-твоему, делать? — повторил Ефим. Сережа встал, угрюмо посмотрел на отца, подошел к двери и четко сказал:

— Быть человеком. — Видя, что отец продолжает мирно сидеть на стуле, добавил: — Без мамы, с твоим характером, тебе будет очень одиноко.

Сказал и вышел из комнаты. Ефим был ошарашен. Сережа, который так боялся каждой его угрозы, вдруг стал таким смелым и решительным.

«Людмилу он, конечно, любит, несмотря на то, что плохо слушается ее. Но он, понимая, что у меня бывают другие женщины, не изменил отношения ко мне, значит, в чем-то меня оправдывал. Когда ссорились с Люсей, он порою вставал на мою сторону. Пусть это был страх перед более сильным человеком. Но сейчас ему всего десять лет, и уже нет никакого страха. Потому, что он уверен в своей правоте. Значит, он осуждает меня, мое отношение к своей матери, когда она умирает». И тогда Ефим неожиданно задал себе вопрос: «А как поступил бы я на месте Сергея?» И содрогнулся, потому что понял, что никогда в жизни не простил бы своего отца.

Ефим никогда не задумывался над тем, что может потерять расположение Сергея, даже тогда, когда физически наказывал его. «Какой сын, оказывается, у меня вырос, а я и не заметил! Что же мне делать? Если у Люси рак, то я уже ничем ей помочь не смогу. А если нет? Надо поднять ее дух… И лучше относиться к ней».

— Люся.

Она вошла в комнату.

— Пойдем, прогуляемся, мне надо с тобою поговорить.

Людмила изумленно посмотрела на Ефима. Она уже забыла, когда он предлагал ей вечером пойти прогуляться. Она кивнула и стала одеваться.

На улице Ефим взял жену под руку, а он редко это делал, и они пошли вдоль улицы Маяковского.

— Ты была у врача? Людмила кивнула.

— Какой диагноз он поставил?

— Опухоль матки.

— Злокачественная?

— Судя по резкому снижению веса, весьма вероятно.

— А кто может уточнить?

— Обычно берут биопсию, но это на Западе. А у нас — не знаю, делают ли это? А если делают, то где?

— Узнай, Люся, где можно оперироваться. Сергей так любит тебя. Он очень боится за тебя. Деньги у тебя остались?

— Немного осталось.

— Если тебе не хватит, я помогу.

— Спасибо, Фима. А помнишь, как мы в первый раз пошли в кино?

— Помню.

— А помнишь стихотворение, которое я тебе посвятила и, прочитав его, ты мне сразу сделал предложение?

— Да, ты меня стихами здорово захомутала.

Людмила печально улыбнулась.

— А помнишь, как ты встретил наш состав под Горьким, а я, дура, не нашла ничего важнее, кроме сообщения, что взяла часы? А как вернулся фронта и разрезал новые хромовые сапоги, которые не слезали с твоих отекших ног? И Кузьмича? А как ты Сереже принес в больницу пальто на вырост? Как мне удалось добиться девяти метровки на проспекте Ленина?

— Все помню, Люся. Прости меня, я очень виноват перед тобой. Людмила в порыве бросилась ему на шею и стала целовать. Ефим смущенно оглядывался по сторонам. Всю эту картину видел Сергей. Он вышел из дома вслед за родителями, следил за ними.

Примерно через неделю Люда поделилась с сыном, что нашла адрес знаменитого гинеколога Михайлова, который принимает два раза в месяц в Глухове. Через неделю она уже рассказывала, как попала к доктору на прием.

Осмотрев Людмилу, профессор констатировал, что ничем помочь не сможет: поздно, слишком запущена болезнь. Люда вышла из кабинета с понурой головой. Минут через десять в кабинет профессора вбежала медсестра и сказала, что на операционном столе, который уже был готов к назначенной на сегодня операции, вдруг оказалась женщина в одной ночной рубашке. Когда ее попытались поднять со стола, та закатила истерику.

— Что за безобразия у вас творятся?!

Профессор решительным шагом направился в операционную. Увидев на столе бывшую пациентку, он от возмущения аж завизжал. Это была Людмила.

Людмила не реагировала.

Немного успокоившись, Михайлов спросил:

— Что вы хотите?

— Режьте меня. Заживо умирать я не буду.

Немного подумав, Михайлов сменил гнев на милость.

— Давайте я вас еще раз осмотрю.

Повторный осмотр заставил его призадуматься.

— Как вас зовут?

— Людмила.

Профессор улыбнулся.

— Мою жену тоже зовут Людмила. Вот что, Люда, вы сейчас сильно истощены и гемоглобин у вас низкий. Прибавьте минимум десять килограммов веса, приведите в норму гемоглобин и через пару недель приезжайте, я вас заранее запишу на прием.

— Это правда, профессор, вы меня не обманите?

— Честное слово!

Людмила слезла с операционного стола, оделась. В ординаторской она услышала слова профессора.

— Какая тяга к жизни! Какая настойчивость! В прошлом была очень красивая женщина. Я ей обязательно постараюсь помочь.

Две недели Людмила ела не переставая. Прочла горы медицинской литературы, чтобы узнать, как поднять гемоглобин.

Через две недели Михайлов сделал Людмиле сеанс рентгенотерапии, а еще через месяц повторил процедуру. И продлил ее жизнь на 55 лет!

…Отец в доме мог заменить только сгоревшую лампочку. Для починки крана, побелки потолков, ремонта выключателя и других подобных дел вызывались специалисты. Даже пилить и рубить дрова Сергей научился не у отца.

Людмила всячески оберегала свое чадо. Она не боялась вступать в драку с лоботрясами старшего, чем Сергей, возраста, обижавшими его. Она разрешала сыну буквально все. Если тому не хотелось идти в школу, Людмила писала записки классному руководителю с оправданием прогула.

Ефим же был строг к сыну, и тот его панически боялся. И хотя физическое наказание Ефим использовал нечасто, страх довлел над Сергеем постоянно. Но, тем не менее, не делал его рабски послушным…

Людмила привила сыну устойчивый иммунитет к воровству и хулиганству. Когда ребята лезли в сад за яблоками, Сережа отставал от них, а потом уходил домой. А когда его спрашивали, где он был, придумывал хитрые отговорки.

Ребята из дома… Они с детства познали, что такое голод и нищета, и ненавидели относительно обеспеченных людей. Для них шалостью было в толпе порезать бритвой хорошее пальто или шубу. Многие из этих ребят оставались в одном классе на второй, третий и даже четвертый год. Все они были на несколько лет старше Сережи. Сергей оставался для них чужаком. И не только потому, что слово «еврей» для них было ругательным. Они нутром чувствовали, что Сережа на них не похож.

Пытаясь понять, почему ребята так не любят евреев, которые ничего плохого им не сделали, Сергей вспоминал рассказы мамы о еврейских погромах на Украине.

Черкесы из белой армии ворвались в квартиру, где находился студент-еврей.

— Жид? — спросили они у юноши-очкарика.

— Я — студент, — ответил очкарик.

— А, — протянул понимающе черкес, а затем повернулся к своему напарнику: — Пошли, нас обманули.

Переростки, с огромным трудом одолевшие обязательное начальное образование, умевшие на русском языке членораздельно разговаривать только матом, дразнили Сергея, больно дергая его за уши: «Скажи: кукуруза».

В соседнем подъезде жил девятнадцатилетний парень по прозвищу Кляча. Он был крупного телосложения, весь в наколках. Все ребята тогда увлекались футболом. Основные болельщики разделились на три лагеря: «ЦДКА», «Динамо» и «Спартак». Кляча болел за «Динамо», хотя отсидка в тюрьме за хулиганство должна была сделать его оппонентом этой команды, поскольку спортклуб «Динамо» был учрежден НКВД.

Надо заметить, что в тюрьме всякое проявление национальной розни в корне пресекалось. Воры в законе очень быстро поняли, какую опасность их сообществу несет национальная рознь. Администрация же специально разжигала ее. Разделяй и властвуй — вот их вечный девиз.

Сережа тоже болел за «Динамо». Чем объяснить эти пристрастия, ребята порою и сами не знали. Хомич, Бесков, Соловьев, Карцев, Савдунин — эти фамилии болельщики «Динамо» знали наизусть. Ребята, болевшие за «ЦДКА», были поклонниками не менее знаменитых фамилий: Федотов, Бобров, Вячеслав Соловьев, Демин, Гринин, Башашкин.

Споры «кто лучше» большей частью были беспредметными и часто заканчивались драками. Когда появлялся Кляча, болельщики «ЦДКА» спешно ретировались. Но вскоре в подъезде, где жил Кляча, появился не менее грозный болельщик «ЦДКА». Это был демобилизовавшийся по ранению крупный парень высокого роста. Звали его Виктором. Ему пытались дать разные прозвища, но они как-то не приживались. Виктор жил с матерью. Как и Кляча, длительное время нигде не работал. Как только на разборки выходил Кляча, Виктор, постоянно наблюдавший за улицей через окно комнаты второго этажа, тоже появлялся во дворе, и тогда Кляча ретировался.

Сергею удалось понравиться Виктору. Так у него во дворе появились два самых сильных защитника: Кляча и Виктор. Но защитить они его могли лишь тогда, когда события разворачивались в секторе их обзора. У своего — первого — подъезда Сергей такой защиты не имел, чем и пользовались недруги.

Ефим тоже увлекался футболом. Нередко в летние воскресные вечера они вместе с Сережей ездили на поезде в Москву на стадион «Динамо», когда там проходили матчи с участием «ЦДКА», «Динамо» или «Спартака». Билеты на встречи с участием этих команд надо было приобретать заблаговременно. Празднично одетых Ефима и Сережу у выхода из метро встречала толпа болельщиков, спрашивающих лишний билетик. Народ на стадион приходил задолго до начала матча, чтобы поспорить, кто выиграет, постоять у большой таблицы результатов первенства страны по футболу, поговорить о перспективах каждой из играющих команд. Чинно восседали на откормленных лошадях милиционеры. Ефим не знал, как Сережа, фамилии ведущих игроков, не кричал как безумный во время забитого или пропущенного мяча, но футбол доставлял ему эстетическое наслаждение. После окончания матча Сережа восторгался, какие мячи брал Хомич или какой проход по краю совершил Трофимов, а Ефим, плохо слушавший сына, думал, что это и есть преимущество Москвы. И не беда, что угасли перспективы карьерного роста или получения благоустроенной квартиры, зато есть возможность сходить в театр, на стадион, посетить воздушный парад в Тушино.

Ефим был не рад, что в первое свое посещение парада в Тушино взял с собой Сережу. Десятки тысяч людей собрались на огромном поле и смотрели, закинув головы вверх, в небо, где самолеты демонстрировали фигуры высшего пилотажа. Ефим взял с собой полевой бинокль, чтобы лучше рассматривать этот небесный спектакль. Народ гудел, ликовал, наблюдая за происходящим. Вдруг неожиданно наступила необычная тишина, самолеты на мгновение исчезли, и головы всех присутствующих повернулись в сторону правительственной трибуны, на которой в своей традиционной шинели и кепке появился вождь всех народов. Сергей попросил у отца бинокль и очень долго смотрел в сторону трибуны. Уже возобновился парад самолетов, а Сережа все смотрел.

— Что ты там высматриваешь? — не выдержал Ефим.

— Отца родного, — после некоторой паузы сказал Сергей.

Рядом было много народа, и Ефим не стал ничего больше спрашивать у сына. Он молча взял Сережу за плечо и сильно сдавил пальцами.

— Папа, больно.

Ефим приложил палец к губам. Сережа понял.

Дома Людмила стала спрашивать сына о том, что он видел на параде.

— Сталина, — ответил Сережа.

Ошарашенная ответом сына, она задала глупый вопрос:

— Ну и как?

— Маленького роста, рябой, усатый, со злыми глазами и трубкой, — ответил Сережа. — И никакой он не великий.

— Замолчи! — не выдержал Ефим.

— Папа, но я ведь говорю только вам.

— У стен есть уши, — многозначительно шепотом изрекла Людмила.

— Дядя Коля рассказал одну восточную притчу. Поймали мудреца, который говорил крамольные речи, и стали его пытать. Испытывая сильную боль, мудрец изрек: «Если вы вырвете мой язык, я буду молчать. Если выколете мне глаза, я не буду видеть. Если проткнете мне уши, я не буду слышать. Но, пока я жив, не в ваших силах заставить меня перестать думать». Я подумаю, как вырвать тебе язык, — завершил разговор Ефим.

…С тех пор, как в комнате у Клавы поселился Николай, чувство тревоги не покидало Ефима. Это был высокий, широкоплечий, сухопарый мужчина с жилистыми сильными руками, с пронзительным взглядом серых глаз, широко поставленными на скуластом лице. Николай производил впечатление волевого, решительного человека. Он, как правило, ограничивался в общении с соседями лишь приветствиями. Сережа же был очень общителен. Подолгу беседовал почти с каждым. Но с Николаем у него установились особые отношения. Сережа с нетерпением ждал, когда тот появится на кухне, а Николай, как правило, появлялся там только тогда, когда на кухне никого не было.

Однажды в воскресенье, когда Сережа беседовал на кухне с Николаем, Ефим пошел в туалет и случайно услышал их разговор. Сережа интересовался войной, военной жизнью. Николай задумчиво, с некоторыми паузами, отвечал на вопросы. Казалось, он вновь переживал все увиденное на фронте.

— А, правда, дядя Коля, что в атаку ходили с криками: «За Сталина»?

— Я этого не припомню, — хмуро отвечал Николай.

— А правда, — продолжал Сережа допрос, — что перед атакой давали сто граммов водки?

— Сто граммов давали на передовой каждый день, а в атаку со ста граммов не пойдешь.

— А с какими криками ходили в атаку? — допытывался Сережа.

— С матерными, — отвечал Николай.

— Дядя Вася, безногий инвалид с первого этажа, говорит, что евреи умеют стрелять только из кривого ружья, из-за угла, когда им ничего не угрожает.

— Одноногий Вася никогда на фронте не был.

— А где же ему отрезали ногу?

— Вася покупал за бесценок муку в деревне, втридорога продавал ее городе. В одно из таких путешествий его сбросили с поезда, попал под колеса.

— А откуда вы все это знаете? Вы ведь только недавно сюда приехали.

— Такая у меня профессия, обо всех все знать. Твой папа воевал?

— Он рассказывал, что на передовой не был, а во втором эшелоне чинил танки.

— Вот видишь, твой папа честный человек, говорит правду, а многие или отсиживались в тылу, или в штабах, где сами себя награждали. Они-то и говорят, что евреи стрелять умеют только из кривого ружья…

Во время войны я знавал двух евреев, но ни один из них не был трусом. Один из них был моим близким другом, раненого вытащил меня из-под огня. Уже в госпитале я узнал, что ему присвоено звание Героя Советского Союза. Он не только прикрыл отступление разведгруппы, но в одиночку подбил гранатой танк и, будучи раненным в ногу, ползком вытащил с поля боя своего напарника. Крепкий был мужик. Мы по пьянке с ним повздорили. Я, как обычно, кинулся в драку. Драться я умею. Не раз приходилось быть в рукопашной. Но Сегалович уложил меня одним ударом. После этого мы и подружились. Конечно, у каждого народа есть свои герои, свои трусы и предатели, но ни один еврей не мог быть предателем, потому что всех пленных евреев немцы уничтожали. А скажи мне, Сережа, среди какой национальности больше всего Героев Советского Союза?

— Конечно, у русских, — отвечал Сережа.

— А в процентном соотношении?

— Это как? — не понял вопроса Сергей.

— Ну, если взять численность Героев определенной национальности и разделить ее на общее число людей этой национальности, проживающих в СССР.

— Не знаю, — смутился Сережа. — А где об этом можно почитать?

— Почитать можно, но не тебе. Так вот, самый высокий процент среди евреев.

— Может быть, потому, что евреев в СССР мало?

— По общему числу Героев Советского Союза евреи занимают второе место.

— Но почему же так не любят евреев?

— А кто их не любит? Я, например, уважаю эту нацию… Сережа, ты, конечно, не верующий?

— Я пионер.

— Понятно. Ну, а кому поклоняются верующие?

— Иисусу Христу.

— А ты знаешь, что Христос был евреем?

— Вы шутите, дядя Коля.

— И все двенадцать апостолов были евреями. Не веришь? Спроси у своей мамы.

— А она откуда знает?

— Твоя мама знает, она начитанная. Так вот, некоторые люди поклоняются еврею Христу и не любят евреев. После трехсот лет татаро-монгольского ига в России чисто русских осталось мало, разве что на севере. Узкоглазые всех наших девок перепортили, многих в жены взяли. У русских в крови такой коктейль, что без пол-литра не разберешься. Простому человеку все равно, какой ты национальности, главное, чтобы человек был хороший. Вот и женятся у нас русский на украинке, татарин на чувашке, еврей на белоруске. Национальная ненависть нужна тем, кто правит. Разделяй и властвуй — их лозунг.

— Но Сталин — грузин.

— Я не знаю, какой он национальности. Но он не жалеет ни грузин, ни русских, ни евреев, ни людей других национальностей.

— Почему вы так говорите, дядя Коля?

— Потому что половину населения страны в тюрьмах и на войне сгубил. Сергей слушал, широко разинув рот.

— Ты парень умный, понимаешь, что об этом нельзя рассказывать даже близкому другу, если хочешь жить на воле.

— А вы же мне рассказываете.

— Рассказываю потому, что уверен в тебе, и еще потому, что такие любознательные люди должны знать правду.

— Для чего?

— Чтобы в нужную минуту довести ее до сведений таких же, как и ты, порядочных людей. Да, плохо занимается отец твоим воспитанием.

— Он, наверное, этого не знает.

— Твой отец многое знает, но боится сказать.

Ефим на протяжении всего этого диалога сидел в туалете, не решаясь выйти.

— Пойду на лестницу покурю, а ты пока поразмышляй над услышанным.

И Николай вышел на лестницу, плотно закрыв за собой дверь. Ефим тут же юркнул в свою комнату…

Месяцем раньше Николай на «толкучке» выбил глаз военному, который наступил дочке Клавы на ногу. Ночью в квартиру ворвалась группа вооруженных солдат во главе со старшим лейтенантом. Входная дверь в квартиру не была закрыта, так как Роман должен был прийти с вечерней смены. Солдаты бросились в комнату Ивана. Тот был пьян и спокойно спал. Рядом в кроватке сопел маленький Виктор. Все внешне сходилось. Пока поднимали с кровати ничего не понимающего Ивана, из своей комнаты вышел Николай в шароварах, майке, надетых на босую ногу туфлях.

— Разрешите прикурить, — обратился он к стоящему у открытой входной двери старшему лейтенанту. Тот зажег зажигалку, Николай прикурил самокрутку. — Что произошло? — В ответ офицер только махнул рукой. — Понятно, — заключил Николай и вышел курить на лестничную клетку. Затем, закрыв дверь, чтобы дым не шел в квартиру, не спеша спустился на первый этаж и вышел из подъезда.

У подъезда стояли двое солдат, вооруженных автоматами ППШ. Невдалеке ожидала машина. В ней сидел шофер. Группа дворовых мальчишек стояла чуть поодаль. Николай раздавил ногой самокрутку, сплюнул не спеша пошел за дом. Когда он скрылся, двое мальчишек подбежали к военным и закричали:

— Это он!

Солдаты бросились в погоню, за ними мальчишки. Вскоре появились офицер с солдатами, ведя связанного Ивана.

— Это не он! — закричали успевшие вернуться мальчишки. — Тот побежал за дом!

Офицер вместе с солдатами бросился в указанном направлении, оставив Ивана одного со связанными руками. За углом лежали два солдата, автоматы валялись рядом. Магазины с патронами валялись отдельно. Один из них стал приходить в себя, другой был по-прежнему в бессознательном состоянии. Николая и след простыл.

— Я знаю его, — сказал поднявшийся солдат. — Один мой знакомый с ним вместе воевал под Белгородом. Два дня назад он с ним у «толкучки» разговаривал. Я подошел к ним. Он меня с ним познакомил. Приятель говорил, что этот в СМЕРШе служил. Зовут его Николай.

Через два часа солдаты вернулись вновь и стали стучать уже в запертую квартиру. Когда Малюша открыла дверь, Николай вместе с Клавой по смежному балкону, через комнату Ивана, перебрались в другой подъезд и, как влюбленная пара, обнимаясь и целуясь, не спеша удалились. Было темно и солдаты у подъезда их не узнали.

Под утро солдаты вновь наведались в квартиру, на сей раз, заблокировав выходы через смежные балконы Ивана и Ефима, а также выход из соседнего подъезда. А Николай в это время был уже в подъезде дома напротив и с четвертого этажа, ухмыляясь, наблюдал за происходящим…

Ефим был не из трусливого десятка. В бешенстве он творил чудеса храбрости. Во время войны жителям Электростали выдавали участки для выращивания картофеля. Участки были маленькими, но была возможность иметь несколько. Ефим ухитрился получить аж три. Один, самый большой, был далеко от дома, рядом с железнодорожным полотном на Ногинск.

Одни, как водится в России испокон веков, выращивали картошку, другие ее воровали. Однажды Ефим обнаружил, что к нему на огород повадились воры. Вооружившись лопатой, он устроил ночную засаду. И вскоре заметил на своем огороде тени. С криком: «Держи воров!», а голос у Ефима был громовой, он бросился на воров. Те дали стрекоча. Один побежал в сторону железной дороги, Ефим за ним. За железнодорожным полотном какой-то мужчина косил траву. Услышав крик, он бросился на помощь Ефиму, и вместе они схватили вора. С лопатой наперевес Ефим доставил его в милицию. Только там он обнаружил, что задержанный оказался здоровенным мужиком, на голову выше Ефима. Тот тоже с удивлением смотрел на человека, который его задержал.

Дежурный милиционер обратился к Ефиму:

— Ну, что сюда этого ворюгу притащил? Шлепнул бы его на огороде лопатой по голове, и весь сказ, а то смотри, как он на тебя глядит.

И, размахнувшись, изо всей силы ударил задержанного по лицу. Тот даже не шелохнулся. Милиционер с удивлением посмотрел на него и сказал:

— Пожалуй, одним ударом лопаты такого не убьешь.

…Ефим не раз бросался в драку, если его оскорбляли. Николая он боялся не только потому, что тот был отличным кулачным бойцом, а потому, что предполагал, что тот работает в НКВД. А с этой силой он соревноваться не собирался. Но в бешенстве Ефим забывал об опасности.

Ефим позвал Сергея в комнату, а сам отправился на кухню и начал мыть руки, раздумывая, с чего начать разговор с Николаем. Тот, молча, сидел у стола, наблюдая за отцом Сережи. Жизнь научила его разбираться в людях, предугадывая их поступки. Ефим мыл руки дольше обычного. Понимая, что тот не решается начать с ним разговор, Николай решил прийти соседу на помощь.

— Мы, Ефим, уже с тобой столько в одной квартире живем, а ни разу так и не поговорили. Здравствуй и до свидания, вот и весь разговор.

Ефим продолжал молчать.

— Тут без пол-литра не разберешься, — заключил Николай. — Подожди меня пару минут на кухне.

Ефим, молча, продолжал мыть руки. Николай вернулся с початой бутылкой водки, куском хлеба, селедкой и луковицей.

— Хватит, Ефим, руки скоблить. Хоть и долго тебе пришлось сидеть в туалете, но все ж не перед операцией. Не смотри на меня сычом. Хреновым был бы я разведчиком, если бы не заметил. Давай посидим и поговорим. Думаю, есть о чем, тем более, что мы два фронтовика.

— Я на фронте не был, — тихо сказал Ефим.

— На передовой не был, а на фронте был, хоть и во втором эшелоне. И обстреливали немцы наверняка, и бомбили.

— Бомбили и мирных жителей, — уточнил Ефим.

— Это так. Но на фронте во втором эшелоне нередко приходится воевать, как на передовой. Не так ли? — Николай с хитрой усмешкой глядел на Ефима.

Тот недоуменно посмотрел на Николая. Действительно, где-то под Ржевом Ефим получил приказ направиться в район небольшой деревеньки с пятью ремонтниками для приведения в боевое состояние двух подбитых немцами танков, которые получили незначительные повреждения гусениц. Погрузили на «трехтонку» людей и необходимый инструмент, и вместе с тремя особистами направились к месту назначения. Слесарям выдали три винтовки с патронами, Ефиму, как офицеру, дали трофейный браунинг. Когда один танк уже был отремонтирован, и ремонтники перешли ко второму, неожиданно, метрах в пятистах, появились три немецких танка под прикрытием автоматчиков. Ефим скомандовал экипажу отремонтированного танка двинуться навстречу немцам. Экипажу второго танка он приказал открыть огонь по противнику с места. Было всего девять снарядов на два танка.

Вскоре как из-под земли появились трое особистов. Майор скомандовал Ефиму: «Назад ни шагу!», и тут же укатил на грузовике вместе с двумя другими особистами.

Не было ни одной противотанковой гранаты. Но Ефиму повезло. Отремонтированный танк с довольно близкого расстояния поразил один из танков противника. Два других немецких танка, подобрав экипаж подбитого, развернулись и отступили. Наш танк, расстрелявший все снаряды, прекратил преследование и вернулся. Ефим скомандовал экипажу вернуться к месту дислокации его части для пополнения боеприпасов. Примерно через час туда же отправился и второй отремонтированный танк.

Ефим доложил командиру роты лишь о том, что оба танка отремонтированы и вернулись к месту своей дислокации. Но откуда об этом эпизоде мог знать Николай? Если бы командованию Ефима было известно о случившемся, то, вероятно, его представили бы к награде.

— Мне кажется, вам обо мне все известно, — после некоторого раздумья вполголоса сказал Ефим.

— Не все, но кое-что известно.

— Понятно.

— Понятно, но не все. Давай выпьем по маленькой.

— Я вообще-то не пью, — несколько смущенно сказал Ефим.

— И на фронте не пил? — удивился Николай.

— Когда жили в землянках, не пить нельзя было, замерзнешь. А когда офицерскому составу разрешили жить на частных квартирах, пил редко, только когда начальство вынуждало.

— Ты по званию старший лейтенант, а я несколько выше званием, так что будем считать, что это тот самый случай.

Ефим пожал плечами. Выпили по стопке, потом по второй, третьей. И бутылку опустошили.

— Сбегаю за бутылкой, — предложил Николай.

— Извини, но я больше не буду. А впрочем, обожди минуту.

Ефим вышел, а через некоторое время вернулся на кухню, неся бутылку «Кагора» и коробку конфет.

— Ого! — удивился Николай. — Вино мы выпьем, а конфеты оставим Сергею. Хорошо?

Ефим согласно кивнул. Выпили по стакану.

— Скажи, Николай, тебе действительно симпатичен Сережа или откровенные разговоры с ним имеют другое назначение? Сережа сильно привязался к тебе, и конфетой его не купишь.

— Плохой ты аналитик, Ефим, — грустно сказал Николай. — Хоть ты и не антисоветчик, но, будь у меня желание, давно засадил бы тебя, хотя бы за слушание иностранного радио. Не только сажают, но и расстреливают по меньшему поводу. А сотруднику наших славных органов верят на слово. Что ты так удивился? Ты ведь знаешь кое-что про меня.

Николай налил себе стакан, Ефиму даже не предложил, видя, что тот уже опьянел.

— Я слышал, Николай, что ты служил в СМЕРШе, но потом…

— А потом меня отправили в штрафной батальон, где я получил первое ранение. После госпиталя направили в заградотряд. Там не понравился командиру. Нормальный был мужик. Понял, что по своим я стрелял не метко, и решил от меня избавиться. Как солдат я проявил себя неплохо. Получил офицерское звание. Прошел всю Европу. Немало наград. А когда комиссовался после очередного ранения, бывшие хозяева вспомнили обо мне. Тебе об этом рассказываю не потому, что выпил. Даже если бы ты не был порядочным человеком и решил донести на меня, кто тебе поверит? К тому же за донос могут и голову открутить. Ты спрашиваешь, почему я много времени уделяю беседам с твоим сыном? Он не похож ни на тебя, ни на многих других. Он боится шпаны, которая дергает его за уши, но, думаю, это явление временное. Почувствует силу и отобьет у этих дураков охоту драться. Но уже сегодня он не хочет быть рабом, как он говорит. У него хорошая голова, чистое сердце и очень независимый, упрямый характер. Поэтому помочь ему разобраться в действительности — дело чести. Не будь меня, это сделал бы кто-нибудь другой, если родной отец боится это сделать. Наступит время, когда народ устанет быть рабом. И долг каждого человека — приближать этот момент.

— Скажи, Николай, ты действительно хорошо думаешь о евреях? Николай усмехнулся.

— Вот в квартире есть еще двое мужиков. Скажи, я должен предпочесть тебе Ивана или Романа только потому, что они русские? И тот, и другой от службы улизнули.

— У Романа была бронь как у работника горячего цеха.

— Для кого Родина была не пустым звуком, шли на фронт добровольцами. У Ивана главный смысл жизни — обобрать побольше людей на своей точилке, нажраться вина и лечь спать. Роман думает о том, как меньше вкалывать и больше получать, а придя домой, побренчать на балалайке и сходить к какой-нибудь вдовушке. Что же касается национальности, то она для меня значения не имеет. Сейчас русских можно встретить разве что на севере, в Архангельской и Вологодской областях, да еще в Сибири, среди староверов. У остальных повода гордиться принадлежностью к этой великой нации нет. У них в крови такое… Наши русские девчата триста лет рожали косоглазых детей. Немцы тоже оставили свой след. Я уже не говорю о смешанных браках, где пишется только одна национальность. Для меня лично запись в пятой графе значения не имеет. А если этот вопрос меня волнует, то только потому, что он имеет ярко выраженную политическую окраску. Если же говорить откровенно, то есть евреи, которых я презираю.

Ефим напряженно посмотрел в глаза собеседнику.

— Не ненавижу, а презираю. Я имею в виду выкрестов, тех евреев, которые за деньги сменили национальность в своих паспортах. Это обычно самые ярые антисемиты. Выступая против евреев, они пытаются лишний раз доказать, что к этой национальности никакого отношения не имеют. Конечно, это заставляет их делать государственная политика ассимиляции и антисемитизма. Но я верю, что наступит время, когда они будут тщательно отмывать свои нынешние записи в пятой графе, причем за большие деньги. Это презренные люди. Их не принимают в свою среду ни русские, ни евреи. Ты, Ефим, слышал про восстание евреев в Варшавском гетто? Не делай удивленных глаз, наверняка по вражескому радио слышал. Так вот, к тебе вопрос, почему ты это не прочитал из газеты «Правда»? Или о массовых расстрелах евреев в Бабьем Яру, или о национальном составе Героев Советского Союза? Думаю, что на эти вопросы у тебя есть четкие ответы. А, между прочим, правильные ответы на них нужны не только евреям, а всему нашему народу.

— А что, Николай, в действительности самый большой процент героев Советского Союза у евреев? — спросил Ефим.

— Чудак ты, Ефим. Когда немцы брали наших солдат в плен, они расстреливали всех евреев и коммунистов. Между прочим, своих немецких коммунистов фашисты сажали в тюрьмы и расстреливали лишь в крайних случаях. Если некоторые крестьяне, недовольные советской властью, или националисты всех сортов надеялись на то, что Гитлер облегчит их жизнь, то евреям и коммунистам рассчитывать было не на что. И не случайно перед боем многие советские парни вступали в партию. Самый отчаянный солдат — тот, который не имеет пути к отступлению. До появления у нас заградотрядов наши войска очень много отступали. Все хотят жить, а большинство — готовы сохранить свою жизнь за счет жизни другого.

В это время раздался окрик Людмилы:

— Фима, Сережа слушает ваш разговор в коридоре.

— Мама, зачем ты меня продаешь? — последовал отчаянный крик Сергея.

Ефим встал.

— Извини, Николай. Позволь задать тебе последний, возможно самый неприятный вопрос.

— Ну, давай.

— До сегодняшнего разговора я не предполагал, что ты такой эрудит, что у тебя чистая душа. Я не случайно сказал душа, а не руки.

Николай напрягся, но сдержал себя, хотя было заметно, что это ему далось нелегко.

— Обожди говорить дальше. Ты считаешь, что я успел испачкать в крови свои руки?

— Я говорю в прямом, а не переносном значении. Я имею в виду драки, в которых ты регулярно участвуешь.

Николай широко улыбнулся и облегченно вздохнул.

— Честно говоря, я подумал о другом. Трудно сказать, действительно ли у меня чистые руки, как ты говоришь, в переносном смысле этого слова. К сегодняшним взглядам я пришел не сразу, через ряд ошибок. Меня успокаивает лишь то, что я в жизни все делал, исходя из приобретенных принципов. Они часто были ошибочны, как, наверное, у каждого честного человека в нашей стране. Многие расстрелянные по приказу Сталина крупные военачальники перед смертью кричали: «Да здравствует товарищ Сталин!» Так что я, если и совершал, то не самые глупые ошибки. Что касается моих частых драк, то они являются последствиями выработанной привычки: бить первым. Если бы ты, Ефим, хоть раз в жизни побывал в рукопашном бою, особенно в окопах, ты, наверное, понял бы меня. Трудно с этим сопоставить даже самую кровавую уличную драку. А мне в таких атаках приходилось бывать не раз и не два. Конечно, и нервы виноваты. Ты, наверное, имеешь в виду ночной визит военных из-за солдата, которому я выбил глаз? Он наступил сапожищем на ногу девочке, и вместо того, чтобы извиниться, стал упрекать меня за то, что я вожу на «толкучку» маленьких детей. А несправедливость я не терплю. Если бы они попытались бы меня схватить, я сумел бы перестрелять их всех прежде, чем кто-либо из них успел бы взяться за оружие. Наган у меня был при себе. А если бы все наши солдаты были подготовлены к бою, как сотрудники СМЕРШ, то война закончилась бы на пару лет быстрее. Вот ты порою весь вечер орешь благим матом, но я к тебе в дом не врываюсь с кулаками. Так что, Ефим, не суди других и сам, судим не будешь. Надеюсь, что после нашей беседы мы не потеряем уважения друг к другу. Я пойду. Не расти труса из сына. Трус не бывает порядочным человеком. Посмотри, как важен для твоего сына наш разговор! Он дает оценку в первую очередь тебе. Отец должен оставаться примером для сына на всю жизнь.

— Спасибо, Николай, за честный разговор.

— Честные люди не должны бояться честных разговоров. К тому же, общество превратилось бы в сплошной концлагерь, если бы в его среде не было людей, которые во имя правды и справедливости готовы пожертвовать даже жизнью. И так было во все времена. Коперник даже на костре крикнул: «А все-таки она вертится!» В каждом человеке имеются зерна добра, справедливости и правды. Те, для кого управление людьми — лишь средство получить привилегии, всеми доступными средствами стараются уничтожить эти зерна в людях. Но уничтожить их невозможно. Даже у самых матерых бандитов имеется кодекс чести. Страх может усыпить, но не способен убить. И когда в обществе появляются сильные личности, готовые своими идеями помочь людям преодолеть страх, эти зерна просыпаются, и люди оживают.

Ефим, как бы защищаясь, спросил:

— А что, и у преступников, которые не вылезают из тюрьмы, имеются эти зерна?

Николай горько ухмыльнулся.

— Чаще всего в тюрьмы попадают люди, как раз отличающиеся избыточной активностью этих зерен. А если ты имеешь в виду отпетых уголовников: воров, убийц, хулиганов, то и у них имеется свой кодекс чести. Например, тем, кто попал за изнасилование, особенно изнасилование малолеток, жизнь в тюрьме — настоящая каторга, даже в сравнении с другими заключенными. Их делают «опущенными», используют вместо женщин. Воровство и доносительство в тюрьме также преследуется. Я далек от мысли проповедовать законы тюремной чести. Просто хочу сказать, что зерна справедливости не может уничтожить даже тюрьма. Так что, двойной инженер, четче обрабатывай получаемую информацию.

Явно чем-то раздосадованный, Николай ушел в свою комнату. Ефим, вопреки ожиданиям Сережи, не стал читать ему нравоучений, а занялся чтением газеты.

Ночью Сергей слышал разговор своих родителей, которые обсуждали, стоит ли им доверять Николаю. Ефим всецело доверял Людмиле. Он знал, что, несмотря на ее внешнюю болтливость, она никогда не выдаст тайны, никогда не проговорится. Было это чувство страха или врожденная порядочность? Ефим подобных вопросов себе не задавал. Сережа из ночного разговора родителей понял, что отец со многими доводами дяди Коли согласился, что он решил больше не слушать «Голос Америки» и, что особенно важно было для Сережи, отец решил не препятствовать его дружбе с Николаем. Однако самое мудрое решение приняла Людмила. Пусть Сережа дружит с Николаем, он маленький. А вот Фиме сближаться с ним не стоит.

Но уже на следующий день Ефим, как обычно, в девять часов вечера вновь слушал по приемнику «вражьи голоса». Более того, он не мешал слушать и Сереже, только однажды предупредив: «Не болтай». Видимо, после разговора с Николаем Ефим решил изживать из себя страх.

Летом, вернувшись из пионерлагеря «Луковое озеро», Сережа не застал в квартире дядю Колю. Выехала вскоре из квартиры и Клава. Мама сказала Сереже, что Клава посадила дядю Колю за то, что он избил ее маленькую девочку. Отец, услышав эти слова жены, резко оборвал ее:

— Не болтай чушь! Сережа рано или поздно сам узнает правду.

По тому, с каким уважением Ефим вспоминал о Николае, Сереже позднее стало ясно, что дядя Коля в очередной раз не угодил своему грозному начальству. Одна жительница дома, дружившая с Клавой, по секрету рассказала своей соседке, что Клава нашла себе нового ухажера и сейчас живет у него. А зная, что Николай может убить за измену и ее, и ухажера, донесла на него в органы. Николая или арестовали, или направили на работу куда-то на Север. Точно никто этого не знал…

В школе у Сережи со второго класса появился друг — Салямов Гена. Он был с Сережей одного роста, но физически значительно сильнее. Сергей завидовал другу, что тот жил в одной квартире с двумя классными красавицами, двумя Тамарами. Это был дом, в котором Сережа жил до эвакуации на Урал.

До дружбы с Геной Сережа не увлекался спортом и был хоть и крепким, но неуклюжим и трусливым мальчиком. Геннадий же увлекался многими видами спорта. Хорошо играл в футбол, волейбол, толкал ядро, катался на коньках. С шестого класса Гена стал посещать секцию бокса, которая была организована при школе. Тренером в ней был известный и уважаемый в городе человек — Борташевич.

Гена убедил Сережу пойти на занятия в секцию бокса. В первый месяц занятий ребятам не разрешали даже одевать перчатки. Тренер в основном делал упор на общее физическое развитие. Со второго месяца стали изучать удар прямой левой и передвижение по рингу. На третьем месяце Борташевич стал приучать ребят к спаррингам, в процессе которых отрабатывался лишь удар прямой левой и защита от него.

В конце третьего месяца занятий тренер объявил ребятам, что в воскресенье в клубе будут проходить первые показательные выступления боксеров секции. Работать можно будет только левой рукой. И разбил ребят на пары.

Сереже достался мальчик по имени Патрик. Он жил в соседнем доме. Сергей был физически сильнее его. Поэтому Сергей был уверен в победе. Но Патрик до прихода к Борташевичу более года занимался боксом в обществе «Химик». Он смотрелся очень красиво: на нем были синие трусики с двумя белыми полосками по бокам и такого же цвета майка, на которой красовалась эмблема «Химик».

Вытянув вперед левую руку, а правой прикрыв подбородок, Сережа пошел в наступление. Но Патрик не принял стойку, которую рекомендовал тренер. Опустив обе руки на уровне груди, наклоняя туловище влево и вправо, он легко уходил от прямых ударов левой, нанося Сереже удары крюком. Вначале Сергей никак не мог понять, почему он пропускает удары Патрика, хотя четко выполнял все рекомендации тренера. Когда же понял, то просто бросился на Патрика, нанося удары обеими руками. Тот не ожидал от Сергея такой прыти и растерялся, пропустив несколько ударов в голову. Тут же вмешался Борташевич и прекратил бой. Этот бой послужил хорошим уроком Сергею. Он понял, что для победы на ринге недостаточно быть физически сильнее противника.

Первое квалификационное соревнование состоялось месяц спустя. Противником Сергея оказался Павел Тупицын, боксер из общества «Металлург». Соревнования проходили в спортзале общества «Химик». Именно там Сергей оказался на настоящем ринге. В зале было много народа. От волнения Сергей вспотел еще до выхода. Вести бой на равных ему удалось лишь первую минуту. Затем он пропустил сильный прямой в лицо. Носом пошла кровь, которая мешала Сереже нормально дышать. Он практически уже не видел противника. А когда понял, что судья не прекратит бой досрочно, Сергей стал думать только о том, как не очутиться в нокауте.

В этот день Сережа должен был выступать по городскому радио с чтением стихотворения Маяковского «Советский паспорт». Людмила, узнав, что Сережа находится в спортзале «Химик», пришла туда, чтобы напомнить ему об этом. Она появилась в тот момент, когда ее сын покидал ринг, проиграв свой первый официальный бой. Его лицо и майка были в крови. Под каждым глазом — выразительные фингалы. Родная мать не узнала своего сына. Ребята, которые провели Люду в зал, от души смеялись над этим.

Вечером, увидя лицо сына, Ефим сделал вид, что ничего не заметил. На эмоциональный рассказ Людмилы о том, что она после боя не узнала своего сына, Ефим ответил, что Сережа теперь наверняка бросит бокс. Но Сергей бокс не бросил.

Геннадий также проиграл свой первый бой.

Друзья провели тщательный анализ своих боев и пришли к выводу, что Борташевич — слабый тренер. Друзья достали книгу Градополова «Бокс» и самостоятельно штудировали ее. Они вместе стали посещать соревнования по боксу, которые проходили в Москве в цирке.

Вскоре секция бокса в школе, которую они посещали, закрылась. Борташевич стал тренировать баскетболистов. Сережа и Гена начали посещать секцию бокса в обществе «Металлург», занятия которой проходили в спортзале школы №2. Секцией руководил бывший призер первенства России в тяжелом весе, а было ему лет под семьдесят. Ребята называли его Васильичем. Он утверждал, что выиграл бой у самого Николая Королева. Ребята заявления своего тренера воспринимали иронически. Но вскоре на занятиях произошел эпизод, который заставил более уважительно относиться к своему престарелому тренеру.

Как-то на занятия пришел двадцатитрехлетний тяжеловес, который ранее несколько лет тренировался в другом городе. Достойных партнеров в секции ему не нашлось и, когда в конце занятий проходили спарринги, он откровенно скучал. В то время было модно перспективным боксерам побеждать своих тренеров. И молодой тяжеловес предложил Васильичу провести с ним трехраундовый бой. Ребята затаили дыхание, а один из лучших в секции боксеров-средневесов возмутился, что молодой «вундеркинд» вызывает на бой старика.

Васильич посмотрел в глаза тяжеловесу и спросил:

— А потянешь три раунда?

— Я-то потяну… А, вот вы?

— А мне три раунда не потребуется, — ответил тренер.

Васильич назначил Геннадия судьей, а Сергея попросил проверить, имеется ли в аптечке нашатырный спирт. И бой начался.

Молодой тяжеловес сразу попытался нанести серию ударов по корпусу, но Васильич принял эти удары на руки. И когда «вундеркинд» начал проводить комбинацию — обманными ударами прямыми в корпус и голову с завершающим крюком правым в голову, Васильич выстрелил правым встречным прямым в голову. Сложилось впечатление, что кто-то сзади с огромной силой дернул молодого тяжеловеса. Он добрых пару метров пролетел по воздуху и рухнул на пол. Васильич даже не взглянул в его сторону, стал снимать перчатки и разматывать бинты на руках. Затем обратился к Сергею, попросив через минуту поднести бесчувственному под нос нашатырный спирт, но не раньше. «Больше мужества и скромности», — учил Васильич своих подопечных.

Сережа боксом увлекся всерьез. Он понял, что бокс — не драка, а игра, в которой побеждают не в последнюю очередь при помощи смекалки. В условиях боя, когда противник обрушивает на тебя град ударов, важно соблюдать хладнокровие, внимательно следить за его действиями, навязывая сопернику свою тактику, уметь держать удар, при этом распределяя силы на все время боя.

…В четвертом классе во время беготни на перемене по школьному коридору Сереже подставили ножку, он упал и сильно разбил голову о постамент вождя. Хлынула кровь. Школьная медсестра кое-как перевязала голову и одного направила Сергея в поликлинику, которая находилась на другом конце города. Обливаясь кровью, Сережа пешком туда добирался. Там новокаина не оказалось, и ему накладывали швы по-живому, при этом он кричал на всю поликлинику. Шла война, и даже врачи не обращали внимания на такую мелочь, как наложение восьми швов на голову десятилетнего мальчика.

Очень рано в Сергее стало зарождаться свободолюбие и гордость. Как-то Ефим наказал Сергея за то, что тот прогулял занятия в школе. Получив серьезную взбучку, Сергей перестал ходить в школу вообще. Людмила писала записки, оправдывая его прогулы болезнью. Когда классный руководитель выяснила, что Сергей здоров и просто прогуливает, она решила посоветоваться с директором школы. Директор решил поговорить с Ефимом лично. Сергей прогулял почти два месяца в третьей четверти, ни по одному из предметов не имел оценок, и уже ставился вопрос об оставлении его на второй год. Во время разговора с Ефимом директор школы убедил его в том, что, несмотря на то, что Сергей панически боится отца, даже это обстоятельство не делает его рабски послушным. При этом он задумчиво произнес: «Может быть, эта черта ребенка является жизненно самой ценной».

На следующий день Ефим уже вместе с Сергеем посетил директора школы. Ефим был необычно мягок, спокоен и терпим. В присутствии директора он сказал:

— Что ж, сын, придется остаться на второй год, но в этом нет ничего страшного, так как на следующий год ты будешь учиться значительно лучше.

— На второй год я не останусь, — твердо заявил Сергей.

Ефим по-своему понял эти слова и уже готов был сорваться, но вовремя сдержал себя.

— Если не останешься на второй год, то чем ты планируешь заниматься? — сквозь зубы процедил Ефим.

— Я догоню, — уверенно сказал Сергей.

— Когда ты догонишь? — с облегчением спросил Ефим. — До конца четверти осталось пятнадцать дней, а ты ни по одному предмету не аттестован.

— Я догоню, — упрямо повторил Сергей. — Ты сам рассказывал, что за пять дней готовился к экзаменам по предметам, которые не изучал в течение семестра.

Ефим удивленно смотрел на сына. На помощь пришел директор.

— Раз Сергей так уверен в собственных силах, дадим ему шанс, но заранее предупреждаю, что никакой поблажки ему не будет.

Домой вернулись молча. Перекусив, Сергей взял задачник по математике и пошел заниматься на кухню. В два часа ночи Ефим пошел в туалет и увидел, что Сергей по-прежнему занимается на кухне. «Гордый! — с нескрываемым удовольствием подумал Ефим. — А может, действительно не останется на второй год?»

Сергей получил положительные оценки по всем предметам. И хотя это большей частью были тройки, но тройки твердые. Директор школы сдержал свое слово: дал указание учителям, чтобы те не делали никаких поблажек Ицковичу.

После этих событий Ефим по-новому взглянул на своего сына. Теперь он понял, что перед ним не просто ребенок, которого без труда можно повернуть в нужном направлении. Сергей демонстрировал качества, не свойственные ни отцу, ни матери, и постепенно становился самостоятельной личностью. Ефима это не пугало, ибо он считал, что наличие «хребта» является важнейшим достоинством человека.

Летом, уходя в отпуск, Ефим, неожиданно для Людмилы, предложил сыну поехать вместе с ним в Ялту. Было всего две путевки в санаторий. Сергей по достоинству оценил этот поступок отца. Он знал, что во время отпуска Ефим флиртует с женщинами. Вряд ли, по мысли Сергея, он решится это делать при нем. За двадцать четыре дня совместного отдыха отец ни разу не дал Сергею повода усомниться в верности матери.

Дорога от Симферополя до Ялты в то время представляла собою настоящий серпантин с многочисленными крутыми обрывами и нависшими скалами. Эти части дороги в народе назывались «пронеси, Господи».

Сидя на лавочке, на территории санатория под грушей сорта «бера», Сергей до отвала наедался вкусных сочных груш, которые падали с дерева, иногда — прямо на голову Ефиму или Сережи, и тогда оба хохотали, вытирая с лиц остатки разбившихся вдребезги плодов. С виноградом дела обстояли хуже. После того, как из Крыма выселили всех татар, виноградники захирели. Уход за ними на каменистых горных склонах, в условиях засухи, требовал огромного труда и знаний. Русские и украинские переселенцы этими качествами не обладали, поэтому площади виноградников сократились в несколько раз, и цена винограда была довольно высокой. Тем не менее, Сергей попробовал лучшие сорта крымского винограда, среди которых ему особенно понравился сорт «дамские пальчики».

С отцом Сергей объездил многие поселки южного берега Крыма: Алупку, Алушту, Гурзуф. Поднимался на вершину Ай-Петри, самую высокую гору в Крыму.

На территории санатория Ефим и Сергей часами наблюдали за морем, гадая, какой теплоход появился на горизонте. Однажды Сергей назвал появившийся на горизонте теплоход «Грузией». Ефим поинтересовался, почему сын так решил. «Грузия» и все тут, настаивал Сергей. Когда же теплоход подошел ближе к берегу, оказалось, что его название «Украина».

С тех пор, как только Сергей пытался бездоказательно что-то утверждать, Ефим называл ему одно слово: «Грузия», — и Сергей замолкал.

Отец часто брал Сергея на морские прогулки вдоль крымского побережья. Они бродили и вдоль берега, посетив Ливадию, Алупку с ее дворцами, Бахчисарайские фонтаны и многое другое.

Радостные, загоревшие и отдохнувшие, они вернулись в дымную Электросталь, где по сыну очень скучала Людмила. Сергей взахлеб рассказывал матери о своих впечатлениях, Ефим при этом довольно улыбался, а Людмила с благодарностью смотрела на мужа.

…Будучи свидетелем многих драк с поножовщиной, Сергей убедился, что одной физической силы недостаточно. Использовать для своей защиты огнестрельное оружие Сергей не решался. Но для смелости носил с собой большой перочинный нож с фиксатором. Сознание того, что при определенных обстоятельствах есть, чем защититься, придавало ему силы.

В доме, где жил Сергей, только он и еще один мальчик, примерно его возраста, смогли уберечь себя от тюрьмы или колонии.

Драки между домами проходили довольно часто. Дрались, чем попало, включая камни, кирпичи, железные прутья. На танцплощадках процветала поножовщина. Чуть ли не каждый день в доме совершалось убийство. Давали о себе знать отголоски войны, когда цена человеческой жизни была ничтожна.

Сергей продолжал посещать секцию бокса и «качаться».

Как-то Ефим, раздосадованный плохой успеваемостью Сергея в школе, решил наказать его и взялся за ремень. Сергей, защищаясь, поднял стул. Ефим вырвал у сына стул и несколько раз ударил Сережу ремнем. Затем надел боксерские перчатки, и стал несильно бить сына по лицу. Сергей вынужден был также надеть перчатки. Видя, что сын во всеоружии, Ефим стал наносить удары с предельной силой. У Сережи не хватило духа бить отца по лицу, поэтому он провел удар по корпусу. Удар пришелся в область сердца. Ефиму стало плохо.

Так неудачно для Ефима закончилась проверка силы сына…

…Еще с детского сада Сережу волновал прекрасный пол. И в девятом классе он влюбился по-настоящему. Предметом его обожания стала черноглазая, смуглая девочка Люда Гузенко. Она училась в восьмом классе. Видеть ее было ежедневной необходимостью для Сережи. Она жила в доме, находившемся по дороге в школу, на первом этаже, и, когда занятия в школе кончались, Сережа по пути домой, обязательно с кем-либо из своих друзей, Геной или Юрой, подходили к ее дому, надеясь увидеть Люду в окне. Это увлечение Сережи продолжалось практически до окончания школы. Оно было лучезарное и платоническое. Хотя дети военных лет, выросшие в условиях голода, не были акселератами, тем не менее, часть девочек и мальчиков уже с седьмого класса на практике испытали физическую близость. С теорией было сложнее, ибо официальной литературы по этому вопросу не было, а порнография строго преследовалась законом.

В одном классе с Сергеем учился щупленький вертлявый паренек Алик Сазонов, который вел активную половую жизнь. Конечно, многое он привирал, но, тем не менее, рассказы о его похождениях служили информационной базой для слушателей.

А как было не верить? Конечно, большинство девушек считали обязательным сохранить девственность до замужества, но все знали, например, что ученица их класса, Люба Чибисова, предлагала свои услуги бесплатной гетеры в клубе «Строителей», находившемся в большом помещении барачного типа…

Многие способы плотских утех, которые спустя пару десятилетий приобрели статус нормальных, в то время считались извращением. О «голубых» говорили как о чем-то сверх естественном. Слово «лесбиянство» было известно только в интеллигентных семьях. Поэтому, секс подростков носил примитивный характер. И в то же время зачастую был наполнен элементами садизма. Каждый мерил по себе, а большое количество ребят к тому времени уже побывали в тюрьмах или колониях. Помимо педерастии, они практиковали мазохизм, групповой секс, секс с животными. Нередки были случаи, когда какую-нибудь женщину увозили в больницу с бутылкой во влагалище, иногда разбитой, а парня — в хирургическое отделение, чтобы спилить гайку на члене, надетую для доставления женщине большего удовольствия, а мужчине — уверенности в своем могуществе.

Любовь для Сергея была очень важна. Люда Гузенко занимала душу, но не трогала тело. Настоящее чувство делает мужчину немым, нерешительным. То, что она существует, то, что он имеет возможность хотя бы издали видеть ее, не говоря уже о возможности где-то в компании переброситься с ней несколькими фразами, было для Сергея большим счастьем. Эта девочка была для него недоступной богиней. И он даже не думал, что может наступить время, когда их отношения примут хотя бы дружеский характер. Даже не мечтал, что он сможет чем-то заинтересовать эту юную красавицу. Это сумасшествие продолжалось два года.

…В их подъезде этажом выше жила восемнадцатилетняя девушка по имени Тамара. Она училась в другой школе, но Сергей часто к ней приходил, чтобы списать задачу, когда прогуливал школу. Поначалу их отношения носили чисто товарищеский характер.

У Тамары в соседнем подъезде жила довольно яркая подруга, блондинка Нина, и они иногда тоже прогуливали школу, устраивая посиделки. Подруга Тамары была очень жесткой девушкой, готовая при любом удобном случае подраться с ребятами. Отец у нее был пьяница и буян, и Нина и ее младшая сестра пошли в отца.

В отличие от них, Тамара была очень спокойной и приветливой. Она жила с бабушкой и младшим братом. Семья их была бедной. Бабушка получала нищенскую пенсию, а мама работала техничкой в больнице. Тем не менее, Тамара всегда аккуратно одевалась. Она ходила в кружок народных танцев и была там примой. Ее успехи в танцах были столь значительны, что на одном из областных смотров ее пригласили в ансамбль «Березка» в Москву. Иногда, прогуливаясь по городу, Сережа заглядывал в окна клуба, чтобы посмотреть, как танцует Тамара.

Мать и бабушка Тамары благосклонно относились к Сергею. Они ценили то, что его отец был инженером и евреем. Выросшие в среде, где пьянство было основным пороком для семьи, и мать, и бабушка Тамары очень уважали евреев за то, что те не пьют. Они, естественно, не имели большого опыта общения с этой нацией, иначе знали бы, что и среди евреев есть пьяницы.

Сергей чувствовал, что Тамара не безразлична к нему и, пожелай он овладеть ею, она не стала бы сопротивляться. Долгое время он не решался на этот шаг. Но сознание того, что он любим, грело его самолюбие.

Однажды, когда Тамара, по обыкновению, после ухода родителей Сергея на работу, под каким-то предлогом пришла к нему, Сережа, после отвлеченных разговоров об учебе, неожиданно спросил у Тамары:

— Вот в танцах у вас парни ведь обнимают девушек?

— Да, берут за талию, а в некоторых танцах даже на руки.

— А ребята этих девушек не ревнуют?

— Не знаю, к этому так привыкают, что не обращают внимания.

— Понятно. Поэтому многие считают зазорным жениться на артистках? Тамара улыбнулась.

— Мне действительно никто не делал предложения… Может быть, из-за этого?

— Значит, ребята у вас очень сильные, если могут танцевать с вами на руках?

— В танцевальных кружках девушки все легкие.

— Интересно, а я смог бы тебя поднять?

— Конечно, смог бы, ты ведь спортсмен.

— Можно, попробую?

— Ну, попробуй.

Сергей подошел к Тамаре, взял ее под локти, легко поднял и стал удерживать в таком положении. Он почувствовал своим телом ее тело, и все в нем затрепетало. Сергей посадил Тамару на довольно высокую железную кровать. Платьице ее задралось, и почти до бедер обнажились стройные мускулистые ноги. Широко открытыми глазами Сергей рассматривал эту прелестную картину.

— Ох, какие у тебя мускулистые ноги, — заметил он, с трудом переводя дыхание.

— Танцы хорошо развивают мышцы.

Сергей стал ощупывать ноги девушки, при этом его дрожащие руки поднимались все выше и выше, пока не достигли резинок рейтузов. Тамара молчала, никак не реагируя на эти ласки. Тогда Сергей прижал ее к себе и легким поцелуем коснулся ее губ. Он ожидал, что девушка возмутиться и скажет Сергею что-то неприятное, но Тамара сидела, не выражая возмущения. Взгляд ее был направлен выше головы Сергея, и если бы он был в состоянии что-то видеть, кроме ее ног, то неизменно заметил бы в нем напряженное ожидание.

Сергей поцеловал девушку более решительно, и ему показалось, что она слегка ответила на поцелуй. Шаловливые руки юноши вначале обняли Тамару за талию, скользнули по груди и, не встречая сопротивления, проникли под рейтузы. Нащупав нежный пучок волос, Сергей затрепетал, он стал дрожать, как в лихорадке. Будто почувствовав его состояние, Тамара положила руку ему на голову. Для Сергея это было сигналом к более решительным действиям.

Он положил Тамару поперек кровати. Затем подвинул ближе к себе, согнул в коленях ее ноги и спустил до колен рейтузы. Несмотря на то, что в квартире у Тамары также не было ванны, ее тело приятно пахло. Сергей шире раздвинул ее ноги, чтобы рассмотреть место, которое больше всего интересует всех мужчин. Но спущенные рейтузы не давали этого сделать. Тогда он опустил ноги девушки и снял рейтузы. Тамара не сопротивлялась.

Сергей поспешно снял штаны, а затем и трусы. Кровь ударила ему в виски, сердце билось с удвоенной частотой, во рту пересохло. Он довольно грубо согнул ноги девушки в коленях, а потом до предела раздвинул их в стороны. После этого некоторое время напряженным взглядом рассматривал открывшуюся перед ним невиданную ранее картину. Молниеносный взгляд, брошенный на лицо девушки, позволил ему заметить напряженное ожидание в ее глазах.

Трясущейся рукой Сергей аккуратно вставил в отверстие свой набрякший член и стал давить на него, пытаясь проникнуть во влагалище. Многократные неистовые попытки протолкнуть член дальше оказывались неудачными. На пути стояло мощное препятствие. Вскоре Сергей как припадочный весь задрожал и вылил сперму на лобок и живот девушки. Даже в эту минуту он был в состоянии помнить о возможных последствиях близости. Тамара поняла, что процесс закончился, вынула из кармана платья платочек и вытерла свой живот, затем опустила платье, но рейтузы одевать не стала. Сергей нежно поцеловал ее в губы, затем, подняв платье, стал целовать ее ноги.

На следующее утро Тамара пришла к Сергею вновь. Закрыв дверь на ключ, он предложил ей раздеться догола. Тамара беспрекословно выполнила его просьбу. Они сняли одеяло и легли на кровать. Нога Сергея прижалась к ноге девушки, и он почувствовал ее притягательную прохладу. Осознавая, что сегодня его ожидает удовольствие, не сопоставимое со вчерашним, он попытался воспроизвести приемы, услышанные от более опытных товарищей или заимствованные из произведений Мопассана и сказок «Тысяча и одна ночь».

Сергей повернулся лицом к девушке, коленями раздвинул ее ноги, а затем выпрямил свои так, что они легли между ее ног, плотно соприкасаясь с ними. Руки юноши потянулись к небольшим, но плотным грудям, и стали вначале нежно мять, а затем, когда кровь ударила ему в виски, с остервенением жать их. Стон девушки заставил его опомниться.

Сергей выпрямил локти, его грудь вплотную прижалась к груди девушке, и он стал осыпать ее шею, губы и лицо страстными поцелуями. При этом непроизвольно перемещался вдоль тела девушки таким образом, чтобы его возбужденный фаллос лег на ее лобок. Это ощущение привело Сергея к тому, что он перестал контролировать свои действия.

Хриплым голосом Сергей попросил Тамару как можно шире раздвинуть ноги и расслабиться. Когда девушка выполнила его просьбу, Сергей положил ей под ягодицы подушку.

Сергей нежно поцеловал Тамару в губы, та неумело ответила. Почувствовав полное одобрение своих действий, Сергей попросил девушку самой направить член во влагалище. Тамара повиновалась, и головка члена частично вошла внутрь.

— Расслабься еще и выгни туловище.

Тамара выполнила это. Член вошел еще на сантиметр. Больше управлять своими действиями юноша был не в состоянии. Он сделал еще несколько коротких толчков, а затем с максимальной силой надавил на препятствие. Препятствие лопнуло, и член стал погружаться в лоно девушки все глубже и глубже, пока не вошел полностью. Ляжки Сергея прижались к ногам девушки, отчего он получил дополнительное удовольствие.

После этого Сергей стал делать неистовые возвратно-поступательные движения. Когда он в очередной раз входил в нее, Тамара сделала нерешительное движение навстречу. Все закончилось извержением семени на живот девушки. После этого Сергей несколько минут приходил в себя.

— Ты меня любишь? — спросил он у Тамары.

— Да, — уверенно ответила она.

Она лежала на кровати, вытянув ноги, и теперь Сергей мог внимательно рассмотреть ее. Загорелые, стройные, мускулистые ноги казались очень длинными в сравнении с туловищем. Несколько широковатые плечи. Соски небольших красивых грудей вертикально торчали на коричневом орнаменте. Особенно поражала Сергея ее глянцевая кожа. У нее были мягкие серые волосы и необыкновенно выразительные темно-карие глаза.

Даже сейчас, когда влюбленные были вспотевшими, от тела Тамары исходил приятный запах. Когда влюбленные встали с кровати, то увидели, что вся простыня в пятнах крови. Что делать? Через пару часов придет отец с работы, а запасных белых простыней в доме не было. Тамара попросила принести таз холодной воды. Хорошо, что соседей в коридоре не было. Сергей принес воду, в ней Тамара стала отстирывать розовые пятна. После этого горячим утюгом выгладила простынь.

Родители ничего не заметили, а может, просто сделали вид, что не заметили.

Сергей был неопытным кавалером. Он где-то слышал, что для того, чтобы девушка не забеременела, нужно возвратно-поступательные движения делать не более десяти раз. Этот принцип молодые соблюдали несколько месяцев.

Как-то Сергей спросил у девушки:

— Тебе не было больно?

— Только однажды, когда ты разошелся, чуть-чуть.

Сергей вспомнил слова из одной прочитанной книги, что если девственница отдается по любви, то ей обычно при сношении не бывает больно.

Чувство Сергея к Тамаре не походило на яркую увлеченность. Но она была очень легким для общения человеком. И во время встреч с ней Сережа даже забыл о своей мечте: полюбить страстно, отдав себя целиком любимому человеку.

Коммунальные квартиры мешали влюбленным полностью отдаваться страсти. Летом до глубокой ночи они занимались этим в беседке детского сада, что находилась напротив их дома. А в холодное время года — на лестничной клетке. Это было удобно, так как Тамара жила на последнем этаже. Или у нее на кухне. Используемые при этом позы были специфическими, но все равно доставляли блаженство молодым.

Когда Сергей спрашивал Тамару об ощущениях, она, смеясь, говорила:

— Ощущения хорошие, но жаль, что я не вижу в эти минуты твоего лица.

Мама Тамары, потерявшая мужа во время войны, искавшая женского счастья в случайных встречах с мужчинами (после войны мужчины были в большом дефиците, и женщины не брезговали близости с безногими и безрукими инвалидами), не мешала их отношениям. Ей импонировало то, что у дочери красивый, умный, а главное непьющий парень.

Однажды Сергей с Тамарой были на проводах в армию одного знакомого парня, которые проходили в частном доме. Сергей выпил лишнего и вышел на улицу, чтобы освежиться. Тамара хватилась его и пошла искать. В это время к ней пристал парень из компании, который начал обнимать ее. Она отворачивалась от объятий, но при этом громко хохотала. Так дошли они до дверей, за которыми стоял Сергей.

Сергей ударил так, что сбил с ног и парня, и Тамару, и, одевшись, сразу же ушел домой. Тамара, увидев, что ушел Сергей, также собралась домой. Под левым глазом у нее был приличный синяк, который случайно поставил ей парень во время падения.

Мать спросила Тамару:

— Кто тебя ударил?

— Сергей.

— За что?

Тамара рассказала. Дуся схватила веревку и впервые в жизни избила Тамару, приговаривая:

— С меня берешь пример? У меня муж погиб. Когда он был жив, я никому из мужчин не разрешала до себя пальцем дотронуться. Да если бы мой муж увидел такое, он бы убил меня. Тебе повезло. У тебя такой умный, красивый парень, а ты с другими… Если с ним не помиришься, из дома выгоню. Иди, проси прощения.

— Ну, мама!

— Иди, тебе говорю.

В этот момент раздался известный трехкратный свист Сергея. Мать отпустила Тамару, и она вся в слезах, со следами рубцов от веревки, вышла к Сергею. Тот, хотя и был прилично выпивши, следы заметил.

— Это кто тебя избил? — грозно спросил Сергей.

— Мать.

— За что?

— За то же, за что ты ударил меня.

Сергей обнял девушку, крепко поцеловал и, несмотря на то, что в любой момент кто-то мог выйти из квартиры, поднял ее платье, приспустил трусики и с яростью стал вгонять в нее свой член. Тамара охотно помогала ему.

…В школе периодически проходили танцы под патефон. В памяти Сергея (на всю жизнь!) сохранился эпизод, когда во время танцев в раздевалке он нечаянно, но достаточно основательно, положил руку на грудь своей партнерши Майи Аралкиной. Электрический ток прошел через все его тело, но больше всего Сергея поразил ее взгляд, который трудно было принять за возмущение.

Много лет спустя, Сережа, будучи уже женатым мужчиной, встретил свою первую любовь, Людмилу Гузенко, на вечере молодых специалистов в Доме культуры машиностроительного завода, который сам организовывал. Люда сильно располнела, ее ноги показались ему кривыми. Куда делись эти стройные загорелые ноги, которые вызывали у Сергея восхищение в школе? Но когда он посмотрел в ее огромные карие глаза, вновь дрожь прошла по его телу, и воспоминания о возвышенном платоническом чувстве вновь ожили.

Жизнь у Люды не удалась. Она трижды побывала замужем. И в настоящее время жила с каким-то пьяницей. Вот уж воистину: не родись красивой, а родись счастливой.

Людмила спросила:

— Это правда, что ты был влюблен в меня в школе?

Смущаясь, Сережа ответил:

— Да.

— Эх, ты, нерешительный лопух… Но все поправимо, — кокетливо сказала она.

Но Сергей не хотел затенять светлое юношеское чувство, поэтому промолчал. А затем попросил Люду подарить ее школьную фотографию, которую он когда-то видел. Люда обещала это сделать, но с тех пор Сергей ее больше не видел.

Примечательно, что большинство ребят, пользовавшихся успехом в школе, оказались неудачниками в личной жизни. Были такие неудачницы и среди девушек. Жизнь вносит свои коррективы, особенно в студенческие годы.

Встречи Сергея с Тамарой проходили ежедневно. И однажды Ефим, забежав в рабочее время домой, застал их в таком виде, который не оставляет сомнений, чем они только что занимались. Эта встреча смутила всех. Тамара мигом ретировалась домой.

— Я надеюсь, твоих знаний достаточно для того, чтобы понимать, как зарождаются дети? — задал вопрос отец сыну.

Сергей промолчал, не захотев развивать эту тему.

Близость в восемнадцать лет захватывает влюбленных всецело. Все мысли сводятся ежедневно к тому, где, когда и как. Реализоваться в полной мере этому счастью мешает, по меньшей мере, два фактора: отсутствие места и страх перед возможной беременностью.

Людмила пыталась дать своему сыну необходимые знания по данному вопросу. О взаимоотношениях сына с Тамарой она узнала раньше Ефима. Но Сергей стеснялся этих разговоров, давая понять матери, мол, мы сами с усами. Тамара нравилась Людмиле, хотя она лучше Сергея знала, что тот не найдет в этой девушке того, что ищет в жизни. Но жизнь ее сестры Славы, да и ее собственная, показали, что прогнозировать в этом вопросе очень сложно. Жизнь вносит существенные коррективы в характеры и поведение людей. Людмила часто повторяла сыну известную поговорку: как много в жизни прекрасных девушек, откуда же берутся плохие жены? Глубокий смысл этой поговорки Сергей прочувствовал позднее на своей личной жизни.

Обучение в восьмом-десятом классах для Сергея было обузой. Ничего интересного в школе он для себя не находил, разве что занятия физкультурой. Он метал диск, толкал ядро, играл в волейбол, баскетбол, футбол. Гена играл в футбол за юношескую команду «Металлург», но в остальных видах спорта Сергей выступал с ним на равных. Геннадий продолжал заниматься боксом, а Сергей переключился полностью на штангу.

С учительницей математики, Софьей Николаевной, у Сергея были постоянные проблемы. Она усадила Сережу на первую парту перед собою. Стремясь ей за это «насолить», Сережа стал ногой трясти пол. При тряске пола находящийся на учительском столе портфель дрожал. Пожилая учительница, страдающая гипертонией, глядя на прыгающий перед глазами портфель, начинала потирать виски и принимала очередную порцию таблеток. Вообще Софья Николаевна была в том возрасте, когда предпочтительнее пребывать на пенсии. Она могла явиться в школу в туфлях разного цвета, путала фамилии учеников, по ходу объяснения материала часто теряла мысль.

Софья Николаевна считала Сергея безнадежно тупым учеником, в отличие от учительницы физики, считавшей его очень способным, но большим лодырем. А между тем, до седьмого класса Сергей числился в лучших учениках по математике. Будучи еще в пятом классе, он решал задачи по арифметике ученикам шестого класса. Но в свидетельстве об окончании седьмого класса по арифметике ошибочно стояло «удовлетворительно», хотя все оценки за четыре четверти у Сергея были «отлично». Когда Сергей пошел к завучу, указав на ошибку, та ответила:

— А какая тебе разница? Все равно будешь заканчивать десять классов… и получишь аттестат зрелости.

С тех пор математика стала ненавистным для Сергея предметом. Так, казалось бы, незначительные ошибки учителей значительно влияют на жизнь учеников.

Наконец наступили экзамены на аттестат зрелости. Задачу по математике Сергею решила отличница Тамара Вуколова (которая сидела рядом и свою задачу решила очень быстро). Все остальные экзамены Сережа преодолел без блеска, но и без особых проблем.

Ребят больше волновал выпускной вечер. Как протащить выпивку в школу? Девушек беспокоило, что одеть на выпускной бал. С кем танцевать? И всех волновал вопрос, до каких часов разрешат учителя гулять.

В день выпускного вечера у школы столпилось много учеников и родителей. Сережа невольно стал свидетелем разговора двух мам. Одна высказывала опасение, что ребята принесут водку, напьются и будут хулиганить. Другая женщина с грустью заметила:

— Пусть сегодня веселятся, как хотят. Сегодня последний день их относительно беззаботной жизни. Уже завтра начнутся серьезные проблемы поступления в институт, где ожидается огромный конкурс. Кто не поступит учиться, тому придется искать работу. А уже весной многих начнут призывать на службу в армию.

Сам выпускной вечер в памяти Сергея не оставил ничего примечательного. Больше запомнилась ночная прогулка всем классом с учителями.

Через неделю после выпускного вечера Сергей решил поехать на разведку во ВГИК. Для смелости он взял с собой в поездку в Москву Виктора Москвина, соседа по квартире. Виктор был на год старше Сергея, уже работал учеником электрика, посменно. Блондин высокого роста с огромным красным, как у алкоголика, носом. Его маловыразительное лицо было покрыто угрями. Виктор был глуховат на оба уха. К тому же отличался ограниченным умом.

В один из выходных дней приятели рано утром отправились на вокзал. Пассажирские поезда Ногинск — Москва ходили редко, подолгу останавливаясь даже на малых полустанках. К обеду ребята, наконец, разыскали нужный институт и его приемную комиссию.

Тут Сергея ждало разочарование. Он знал, что во ВГИК на актерский факультет большой конкурс, но чтобы на 12 актерских мест уже было подано более 600 заявлений, и их прием не закончился!.. Кроме того, в 1954 году был введен новый экзамен «История западноевропейского искусства». Большую часть абитуриентов составляли дети артистов. Пришедшая в приемную комиссию дама средних лет из Воронежа вместе со своей внешне очень привлекательной дочкой шепотом поведала ошарашенному Сергею, что она еще месяц назад приезжала на разведку в институт, и никакой информации о дополнительном экзамене по истории западноевропейского искусства не было. О нем было известно только детям артистов. В прошлом году ее Жанна уже поступала в этот институт, успешно сдала все экзамены, но не была принята, так как с ее типажом уже была дочка известного режиссера. Воровато поглядывая по сторонам, она также сообщила Сергею, что в процессе профильных экзаменов девушек заставляют ходить по сцене почти обнаженными. А у трех девушек были некрасивые трусики, и экзаменатор заставил их снять и ходить по сцене голышом. Тех, кто отказывался это делать, сразу же отчисляли. Одна влиятельная дама, увидев это безобразие, пошла жаловаться проректору. Тот спросил у нее:

— Какой фильм вы смотрели в последнее время? Женщина назвала.

— А как вам понравилась сцена купания юноши и девушки обнаженными?

— Увлекательная, правдиво поставленная сцена, — решила блеснуть своими знаниями в области кинематографии посетительница.

— А вы когда-нибудь присутствовали на съемках фильма?

— Да.

— И сколько человек участвовало в съемках?

— Около пятидесяти.

— Бывает и гораздо больше. Так вот, последний вам вопрос. Согласны ли вы, чтобы ваша дочь в течение нескольких часов перед пятьюдесятью мужчинами и женщинами играла роль в обнаженном виде?

— Конечно, нет!

— Тогда какие претензии вы предъявляете к экзаменатору?

— Но не во всех же фильмах надо купаться обнаженной?

— Нет, не во всех. В некоторых надо целоваться по сто раз за одну съемку, в некоторых — быть жертвой насилия.

— Ну и порядки у вас!

— Таковы порядки в кинематографии, в театре… А вашей девочке лучше пойти, например, в литературный институт. Хотя и там, если она станет писательницей, ей не избежать описания сцен секса. Поэтому мы и отбираем такой контингент, который готов играть жизнь во всем ее многообразии.

Сергей детально изучил «Режиссерские уроки Станиславского» Горчакова, много книг читал о знаменитых артистах: Федотове, Щепкине, Шаляпине и других. Но историю западноевропейского искусства не изучал.

Женщина увидела у Сережи его фотографии, снятые по совету матери, для доказательства фотогеничности, и заметила, что мальчикам с такой внешностью поступать в институт гораздо проще.

Обескураженный Сережа, шагая по улицам Москвы, куда глаза глядят, с тоской думал о том, что в одно мгновение мечта многих лет лопнула, как мыльный пузырь. Отец, как всегда, оказался прав.

Вместе приятели дошли до сквера напротив Большого театра, купили с десяток пирожков с капустой и, с аппетитом их, поглощая, думали каждый о своем. Виктор понял только то, что у Сережи что-то не сложилось, и в душе был рад этому, но внешне это не показывал. Сережа думал, куда он может сунуться со своей гуманитарной подготовкой? Возможность поступать в театральные училища он даже не рассматривал. Ему больше всего хотел учиться пению. Консерватория для него была закрыта, так как он не имел начального музыкального образования. Приятели решили домой не возвращаться. Виктору нужно было на работу лишь на следующий день в ночную смену. Как только стемнело, они, уставшие, устроились на скамейках.

Был теплый июньский вечер. Москва не засыпала. Рядом на скамейках целовались влюбленные парочки. Приятели быстро заснули. Посреди ночи их разбудили толпы выпускников московских школ, у которых выпускные вечера были позднее, чем в школе у Сергея. Они подняли ребят, заставив их встать в общий круг и петь веселые песни. Едва отошедший ото сна Сергей, увидев идиотское выражение лица, ничего не понимающего в происходящем Виктора, неожиданно, даже для себя, гомерически захохотал. А может быть, и вправду, что ни делается, все к лучшему? Уже совсем с другим настроением он стал «беситься» вместе с московскими выпускниками. Когда тебе только восемнадцать лет, оптимизм позволяет преодолевать все невзгоды.

Утром приятели перекусили пирожками с повидлом и начали бесцельно бродить по городу. Уже к одиннадцати часам на одном из зданий Сергей прочел: «Государственный институт театрального искусства имени Луначарского». О существовании театрального института, а не училища, Сергей даже не подозревал.

Приятели вошли в вестибюль института. Из объявления Сережа узнал, что существует факультет музыкальной комедии. Сергей мечтал играть серьезные роли. Что такое музкомедия он знал из рассказов матери. Но оперу Сергей предпочитал оперетте, потому что в ней пели певцы с более мощными голосами. Своим громовым голосом Сережа спросил у двух сидевших за столом женщин, где можно подробно узнать условия приема. В ответ обе женщины, приложив палец к губам, как по команде, прошипели «тс-с-с» и указали пальцем на дверь.

Дверь была приоткрыта. Были слышны звуки рояля и слабенький женский голос, исполняющий известный романс. Сергей побольше приоткрыл дверь. Сидевшая за столом женщина его заметила и знаком предложила ему пройти в помещение. Приятели уселись неподалеку от двери. Как понял Сергей, шло прослушивание абитуриентов для решения вопроса об их допуске к первому туру экзамена по профессии. В зале сидели семь девушек и лишь один юноша.

Девушка закончила пение. Из ее ответов на вопросы экзаменаторов Сережа понял, что она из города Хабаровска, где окончила музыкальное училище, и поет в каком-то ансамбле. Председательствующая, а в ней Сергей узнал известную артистку оперетты Санину, жену легендарного футболиста и хоккеиста Всеволода Боброва, сказала:

— Тембр голоса приятный, у девушки хороший слух и музыкальная подготовка… Но, для оперетты голос слаб.

Сергею невольно пришел на ум анекдот. Один мужчина рассказывал приятелю, что полюбил умную, добрую, красивую девушку. Приятель недоверчиво поинтересовался, есть ли у нее хоть какой-нибудь недостаток. «Есть один небольшой недостаток, — признался мужчина, — она немножко беременна».

Сергей подумал, что, по крайней мере, за слабый голос его не погонят. На смену девушке пришел парень, который где-то работал дирижером. По мнению Сергея, у парня был приятный, но слабый голос, причем с узким диапазоном. Посовещавшись, комиссия рекомендовала парня для прохождения первого тура экзаменов. Неожиданно для Сережи председательствующая обратилась к нему с вопросом:

— А что будете петь вы?

От неожиданности Сергей вскочил и не смог ничего вымолвить. Почувствовав его волнение, председательствующая спросила:

— Вы поете?

Сергей тихо ответил:

— Да.

— Что будете петь?

— «Партия — наш рулевой».

Члены комиссии смущенно переглянулись.

— Ну что ж, начинайте без сопровождения… Аккомпаниатор, по забывчивости, не захватил таких нот, — лукаво заметила Санина.

Ночь, проведенная на скамейке, не прошла для Сергея даром, он сильно охрип.

«Слава борцам, что за правду стояли», — начал Сергей громоподобным голосом, хрипотцой напоминающий голос Леонида Утесова.

Комиссия, естественно, почувствовала контраст в силе звучания голоса Сергея и предыдущих исполнителей, как и разницу в искусстве исполнения.

— А можете ли вы спеть что-либо более легкое? — попросил один из членов комиссии.

Сергей запел арию из «Риголетто»:

— Сердце красавиц склонно к измене и перемене, как ветер мая…

И остановился на половине арии. Дальше слов он не знал. Его мама, имевшая очень сильный голос, но сорвавшая его, всячески препятствовала пению Сергея до момента, пока его голос не установится. Сергей еще пытался спеть «О, Мари», но простуженные связки не позволили ему взять верхние ноты.

— Я сильно простыл за ночь, — угрюмо заметил Сергей.

— А почему вы решили пойти на музкомедию? — спросил один из членов комиссии. — У вас зычный голос, хороший темперамент, внешность. На драматическое отделение вы поступили бы без особого труда.

— На драматическое отделение я не пойду, — потупив взор, заметил Сергей.

— А я в него верю, — вдруг заявила председательствующая Санина. — Я уверена, что уже на первом туре вы измените свое мнение.

Члены комиссии стали мягко ей возражать.

— Под мою личную ответственность, — решительно заявила председательствующая. И, спросив у Сергея фамилию и имя, резюмировала: — Вы допущены к первому туру, — и мягко улыбнувшись, добавила: — Лечите свой голос. Не подведите меня. Надеюсь, хотя бы этот парень не будет нас испытывать патриотическим пением? — обратилась Санина к Виктору.

Виктор вопроса не слышал и молчал. Санина улыбнулась и подошла к нему.

— Вы поете? — спросила она.

— Пою, — выпалил, наконец, Виктор.

— А что вы будете петь? — уже возвращаясь на свое место, спросила председательствующая.

Сергея вдруг охватило шаловливое настроение.

— «Одинокая гармонь», — тихо подсказал он приятелю.

— Гармонь так гармонь, — сказала Санина, и затем, улыбнувшись, добавила: — Разнообразнейший в этом году репертуар у абитуриентов. «Одинокая гармонь» ничем не хуже «Партия — наш рулевой».

И Виктор запел, если это можно было назвать пением: «снова замерло все до рассвета…» Он не только был сильно глуховат. Бетховен был глух, но имел музыкальный слух, позволявший ему создавать шедевры. Виктор не обладал даже элементарным слухом.

— Довольно, — вдруг раздался громовой голос мужчины из комиссии. Виктор прекратил пение, удивленно глядя на него.

— И вы с такими, простите за выражение, данными, собираетесь поступать на музкомедию?

Виктор молчал, тупо уставившись на спрашивающего. Сергей не выдержал и громко засмеялся.

— Чему вы смеетесь? — обратился к нему мужчина.

— Он не собирается никуда поступать, — сквозь слезы заметил Сергей.

— Тогда чего же он стал петь?

— Вы спросили его, что он поет, он и ответил.

— А какое у него образование? — смеясь, поинтересовалась председательствующая.

— Семилетнее, — ответил Сергей.

Гомерический хохот охватил всех членов комиссии.

— А почему он молчит? — поинтересовался еще один член комиссии.

— Он плохо слышит, — сквозь слезы смеха ответил Сергей.

Теперь уже смеялись не только члены комиссии, но и все присутствующие. Этот смех вызывал недоумение на лице Виктора, что еще больше усиливало хохот. Сергей смеялся так заразительно, что пожилая женщина из комиссии, вытирая слезы, заметила:

— Молодой человек, вы так заразительно смеетесь, потому что заметили в этом эпизоде то, что ускользнуло от нашего внимания?

— Посмотрите на его недоуменное лицо. Даже Игорь Ильинский не смог бы сыграть лучше, хотя он не плохо слышит, а плохо видит.

Члены комиссии поглядели на Виктора, и хохот возобновился с новой силой.

— Я не могу работать, — сквозь слезы сказала Санина. — Перерыв на тридцать минут.

Сергей с Виктором вышли из зала, раздумывая, куда пойти поесть. В институте наверняка был буфет. Проходя мимо Сергея, пожилая женщина, член комиссии, неожиданно обратилась к Сергею:

— Скажите, пожалуйста, когда и почему вы решили поступать в наш институт на факультет музыкальной комедии?

— Я отвечу на ваш вопрос, понимая, что за ним скрыто. Но отвечу вопросом. Как получалось, что многие народные артисты СССР не выдерживали вступительных экзаменов в театральные вузы, а Эйнштейн считался в школе плохим математиком?

— Вы хотите сказать, что в отношении вас мы ошиблись?

— Поскольку я никогда не собирался раньше и не собираюсь поступать сейчас, отвечу нагло, но искренне. В меня поверила Санина и не ошиблась.

Женщина скептически посмотрела на Сергея. В этот момент к ним подошла Санина, остановившись несколько в стороне. Она, видимо, слышала часть разговора, и он ее заинтересовал. Увидев, что Сергей заметил ее, она подошла поближе и спросила:

— Моя фамилия вам известна?

— Как и фамилия вашего мужа.

— Вы любите оперетту?

— Хорошую. Но больше люблю оперу.

— Почему?

— Там более сильные голоса, богаче декорации, лучше драматическая игра актеров.

— А вы к тому же критик?

В разговор вмешалась пожилая женщина.

— Что дает вам основание так верить в свои силы?

— У меня мама училась по классу вокала. Когда однажды народная артистка СССР Пантофель Ничецкая услышала пение моей мамы, она была поражена силой и красотой ее голоса. Но после болезни мама потеряла голос и с тех пор не разрешала мне петь, пока у меня не установится голос. Поэтому я никогда не учился вокалу и до конца не знаю ни одной арии. Она хотела, чтобы я поступил в институт кинематографии, искала связи. Ей удалось познакомиться с дирижером Большого театра, который согласился меня прослушать.

— Как фамилия этого дирижера? — спросила пожилая женщина.

— Мелик-Пашаев.

— Это знаменитый дирижер… И что же он вам посоветовал? А что вы ему исполняли?

— Исполнял я ему гаммы… А посоветовал он поступать в консерваторию по классу вокала.

— И почему же вы не послушали его совета?

— У меня нет музыкального образования.

— И какой же у вас голос?

— Оказывается, у меня неустановившийся голос, и петь год или даже два мне не рекомендуется. Он может быть и драматическим тенором, и баритоном. Поступать во ВГИК он мне не советовал, сказав, что с таким голосом быть артистом кино — большое расточительство. За героя в кино может спеть любой оперный артист. Ждать два года у меня нет возможности, меня ждет армия, а потом я, как и мама, наверняка сорву голос.

— Печальная перспектива.

— Стране нужны и инженеры. Я прошу извинения за сегодняшнее мое выступление. Единственное, что мне хотелось бы доказать всем вам, что Санина во мне не ошиблась, но такая возможность у меня вряд ли представится в будущем…

В это время Виктор дернул Сергея за руку:

— Хватит болтать, жрать хочется.

— Простите, театр жизни берет свое.

Куда же пойти учиться? Вот вопрос, на который пытался ответить Сергей, изучая справочник для поступающих в вуз. Одноклассники, кто не имел троек в аттестате зрелости, боясь большого конкурса, подали заявления в непрестижные вузы. Только одна девушка, Вуколова Тамара, подала заявление в Высшее техническое училище имени Баумана. Лесотехнический, Водного хозяйства, Ветеринарная академия, — в этих вузах ожидался меньший конкурс, и туда подали заявление многие одноклассники.

Сергей остановил свой выбор на МГУ. Уж если провалиться, так с честью. Он выбрал юридический факультет, так как вступительные экзамены на него содержали, кроме географии, те же предметы, что и во ВГИК. Ранее Сергей не наблюдал у себя склонности к юриспруденции.

Он читал знаменитые речи адвоката Плевако, но практических значений они для него не имели, хотя деятельность адвоката для него была интересней деятельности прокурора, судьи или следователя. Но защищать бандитов и врагов народа он не хотел.

В то же время Сергей понимал, что суд, в первую очередь, защищает государственный строй. Сережа критически относился к власти, но верил в постулаты социализма, считая, что все негативное, происходящее в стране, связано с кадрами, искажающими его сущность. Сергей не поддерживал коммунистический лозунг: «От каждого по способности, каждому по потребности». Во-первых, потому что в ближайшие сто лет его реализовать страна в принципе не в состоянии. Во-вторых, он считал этот лозунг паразитическим. Ибо лентяй, по этому лозунгу, получал столько же от государства, сколько и трудяги. Это был лозунг «шариковых», многие из которых уже в то время работали по возможности, а получали по потребности. То есть, лодырь, будет эксплуатировать трудолюбивого человека.

А вот лозунг социализма «от каждого по способности, каждому по его труду» Сергей разделял полностью. Позднее он понял, что именно основной принцип социализма власть реализовывать не собиралась. Ибо главной целью власти было создать послушное руководящее меньшинство, которое делало бы ставку не на свои деловые достоинства, а на то, чтобы с пользой для себя выслуживаться пред сильными мира сего. К тому же, каждая власть требует для себя привилегий. Вследствие этого, она создает особые благоприятные условия не для самых способных, а для тех, кто входит во власть или ей преданно прислуживает.

Когда у Сергея появилась возможность прочитать в самиздате «Собачье сердце», он окончательно понял, что власть сознательно создала условия для того, чтобы страной правили «шариковы». Государственный антисемитизм, как в СССР, так и в фашистской Германии, был одним из способов поставить во главе страны этих «шариковых». Большая часть окружения Гитлера, включая его самого, не имела высшего образования, как и Сталин, и его ближайшее окружение. Но и после смерти отца всех народов его принцип подбора и расстановки кадров оставался незыблемым. Настоящему ученому, талантливому инженеру, выдающемуся деятелю искусств, квалифицированному рабочему интереснее заниматься своим непосредственным делом, нежели лезть в политику. Политика — это удел бездарных или полностью исчерпавших свой потенциал людей. А они, в свою очередь, окружают себя еще более бездарными людьми.

Сергей не знал в то время, что в условиях существующего строя роль адвоката сводится лишь к смягчению приговора ворам и хулиганам, а не к защите невинно пострадавших. Он не знал, что деятельность адвоката проходит в постоянных посещениях подзащитных в тюрьмах, в передачах взяток судьям, в попытках обелить отбросы общества. Это не были времена Плевако.

Однако гуманитарная подготовка к экзаменам не давала Сергею возможность широкого выбора. «Если поступлю в университет, в дальнейшем будет возможность перехода на другой факультет», — размышлял он.

Юридический факультет находился на Моховой улице в старом здании университета. Сергей стал посещать подготовительные лекции, организованные для абитуриентов. С трепетом он заходил в Марксистскую и Ленинскую аудитории. Впервые он там столкнулся с удивительным явлением: студенты Физико-технического и Инженерно-физических вузов сдавали экзамены за абитуриентов, поступающих на гуманитарные факультеты, и неизменно на «отлично».

Конкурс в 1954 году в университет был в пределах 10—15 человек на место (для гуманитарных специальностей). К концу дня преподаватели с трудом понимали смысл ответов, не говоря уже о необходимости сличать личность абитуриента с его фотографией на экзаменационном листе. Впоследствии, имея возможность сравнивать интеллект «физиков» и «лириков», Сергей с удивлением наблюдал, что по широте эрудиции первые зачастую превосходят вторых. Пытаясь найти объяснение этому, он невольно обращался к прошлому аристократическому обществу России. Дворяне свободно говорили на нескольких иностранных языках. Многие, особенно женщины, прекрасно музицировали, пели, знали русскую и зарубежную литературу, и это не было их специальностью. Ни Пушкин, ни Лермонтов не были по специальности поэтами. Эта специальность появилась в России после уничтожения дворянского сословия. В гуманитарные вузы большей частью шли те, кому трудно давались технические дисциплины. В Физико-технический и Инженерно-физический институт шли, как правило, медалисты, сумевшие на различных математических и физических олимпиадах стать победителями. Конечно, этот вывод Сергея относился не только к конкретному вузу или факультету. Были, наверняка, и исключения, когда в гуманитарные вузы шли ребята, имеющие склонность к той или иной гуманитарной профессии, например, в журналистику, архитектуру, музыку, исторический или философский факультет и так далее. Но это, скорее, было исключение из правил.

Первым экзаменом было сочинение. Сергей в школе больше четвертки по этому предмету никогда не получал. В приемной комиссии говорили, что проходным балом будет 24 (из 25). Поэтому Сережа рассчитал, что для поступления в университет сочинение он должен написать на четыре, а остальные предметы сдать на пять.

Вторым экзаменом был немецкий язык. Ребята, хорошо помнящие воздушные тревоги, голод, потерявшие на фронте отцов, старших братьев, воспитанные на пропаганде военных лет, ненавидели немцев и немецкий язык. Над учителями немецкого языка ученики откровенно издевались. Это не могло не сказаться на знании предмета. Сергей не был исключением. После перевода текста и ответов на пару простеньких вопросов экзаменатор объявила, что ставит ему «хорошо». Полагая, что по сочинению выше четверки он не получит, Сергей посчитал, что четверка по немецкому для него равносильна двойке. Об этом он напрямую сказал преподавательнице. Та возмутилась, задала ему несколько вопросов на немецком языке, после чего поставила тройку.

После экзамена по немецкому языку были вывешены оценки за сочинение. К великому удивлению Сергея, рядом с его фамилией красовалась пятерка. Отец посоветовал Сергею продолжать сдачу экзаменов, чтобы с полученными оценками попытаться поступить в другой вуз.

По всем остальным предметам Сергей получил отличные оценки. Особенно значителен для него был экзамен по истории. Не имея пятерки по этому предмету, попасть на юрфак было невозможно. Преподаватель, молодой мужчина, с равнодушным видом выслушал ответы Сергея на вопросы по билету и стал задавать дополнительные вопросы, не имеющие непосредственного отношения к содержанию билета. Ответы на них, по-видимому, поразили экзаменатора. Он продолжал задавать вопросы. Когда Сергей выдал свое понимание причин распада великих империй, а затем роли личности в истории, преподаватель стал с интересом рассматривать его зачетку. Затем задумчиво повторил слова Сергея:

— Значит, империю можно сравнить с кучей камней, связанных в одно целое глиной, которая рано или поздно потеряет свои свойства?

После чего поставил «отлично», немного подумав, поставил рядом восклицательный знак и три плюса.

Возвращая Сергею зачетку, он грустно сказал:

— Как жаль, что с тройкой по немецкому языку вы не поступите в университет. У вас очень оригинальное мышление, хотя делиться им советую лишь в исключительных случаях.

Рядом со зданием университета на Моховой, на улице Герцена, находилось здание заочного юридического института. Сергей зашел туда (намереваясь воспользоваться этим учебным заведением как путем возможного отступления в случае провала по конкурсу в университет). В институте между ним и студентами старших курсов завязался разговор о перспективе профессии юриста. Содержание ответов студентов ошеломило Сергея. У беседующих с ним перспектива будущего выглядела плачевно. «Зашлют куда-нибудь, где Макар телят не пасет, и будешь всю жизнь вкалывать за гроши, как следователь или нотариус». Когда Сергей спросил о перспективе адвоката, один из собеседников сказал, что эта специальность в социалистическом обществе не престижна. Политических заключенных у нас, по определению, нет. Значит, придется защищать уголовников. Только они могут платить приличные деньги. А поскольку суд у нас не носит соревновательного характера между прокурором и адвокатом, то громкое имя адвокат может иметь, если будет делиться гонораром с судьей. А в этом случае ему, рано или поздно, придется самому оказаться на скамье подсудимых. От этих открытий голова у Сергея пошла кругом. Где-то в душе он мало надеялся поступить в университет, но, под влиянием этого разговора, он уже не хотел быть юристом. Тем не менее, Сережа привык доводить начатое дело до конца.

Сергей с отцом делали многочисленные попытки с полученными в МГУ оценками попасть в другой вуз. Они неоднократно обивали пороги Министерства высшего образования. Но после того как среди «соискателей» появились ребята, получившие по всем предметам пятерки, среди которых были и те, кто вместе с Сергеем поступали на юрфак, Ефим понял, что в своих попытках решить эту проблему они напрасно тратят время.

Ефим остро переживал неудачи сына при поступлении в институт. Людмила же воспринимала их относительно легко. Для нее Сережа был умницей, добрым, талантливым мальчиком, которого в жизни неминуемо ждет успех. Что же касается неудач, то, по ее мнению, они были временными. В эти трудные для Сережи и Ефима дни ее оптимизм утроился. Она пыталась внушить сыну мысль, как прекрасна жизнь, особенно когда ты молод и здоров. Провал на экзаменах — неприятность, но не беда.

— Посмотри, какое небо. Послушай, как поют птицы… Как пахнут цветы… Какой свежий ветерок… Мы с тобою можем все это ощущать и наслаждаться, а в это время кто-то корчится в предсмертных муках на больничной койке или не может видеть, слышать или осязать этот прекрасный мир.

Она читала вслух свои стихи, которые вызывали восторг у других слушателей, но Сергей считал их подражанием символизму:

Пролетая в авто, раскричался в лицо,

Серым склярусом брызнув на ноги,

И умчался опять, разрезая печать луж,

скопившихся вновь на дороге.

Или:

…Почитать ли стихи?

Поцелуи ль считать,

В пряном запахе утро забыв?

Или просто до боли,

До счастья мечтать,

На плечо голову уронив?

Эти стихи очень хорошо показывали отношение Людмилы к жизни. В самые трудные годы, при невзгодах, обидах, одиночестве и несчастиях она не падала духом, очень любила и ценила жизнь. Даже в глубокой старости, плохо видя и слыша, с трудом ковыляя на своих ногах, она не стонала, не жаловалась на жизнь, а перед смертью мечтала пожить еще хоть немного… Почти до самой смерти, будучи полуслепой девяностопятилетней старухой, она, прикрыв один глаз рукой, читала «Московский комсомолец». Когда же собиралось большое застолье, она вновь читала свои стихи, и даже пела романсы и рассказывала анекдоты.

После неудач с поступлением Ефим решил поговорить с сыном о его будущем. Но, к его удивлению, Сергей сразу согласился с доводами отца, что надо идти на работу. Сережа хотел показать Ефиму, что работа на заводе не унижает человека. В конце концов, надо быть хорошим специалистом, которого ценили бы и уважали окружающие. Он знал, что согласие пойти на завод рабочим вызовет положительную реакцию отца.

На заводе охотно брали на работу детей сотрудников. Тогда были в моде рабочие династии. Поговорив с начальником энергоотдела Плевако, Ефим устроил Сергея учеником дежурного слесаря контрольно-измерительных приборов цеха КИП. К моменту прихода Сережи на работу цех переезжал в другое помещение. Поэтому, свою трудовую деятельность Сергей начал с работы такелажника. Токарные, фрезерные, шлифовальные станки приходилось спускать вниз по крутым лестницам, напрягая все силы, чтобы не дать им скатиться вниз. Работа изматывала до того, что, придя домой, Сергей сразу же валился в постель и спал до самого утра. Людмила не могла без слез наблюдать за сыном и пилила Ефима за то, что он не смог устроить ребенка на более легкую работу. Ефим только ухмылялся.

— Это ему хорошая школа. Может быть, наконец, поймет, что тот, кто не хочет работать головой, вынужден работать руками.

Пиля мужа, Людмила хорошо понимала, что Сергей из гордости сейчас не перешел бы ни на какую другую, более легкую работу. Но курс «молодого бойца» продолжался чуть более месяца. Затем Сережу стали знакомить со сталеплавильными и передельными цехами, где в сталеплавильных и нагревательных печах использовались контрольно-измерительные приборы. Первое посещение электросталеплавильного цеха осталось в памяти Сергея на всю жизнь.

Придя на работу в восемь утра, он встретил своего наставника Володю Просвирякова.

— Сергей, надевай спецовку, сейчас пойдем в первый сталеплавильный цех.

По дороге в цех Сергей получил от Володи только одно указание:

— От меня ни на шаг.

Они подошли к цеху со стороны диспетчерской. Когда же Володя открыл дверь в цех, Сергею показалось, что он оказался если не в аду, то в чистилище наверняка. Сквозь грохот работающих печей раздавались пронзительные сигналы крановщиков и крики людей. Вначале, среди общего грохота и плохой видимости из-за большой запыленности помещения, он не мог сообразить, что происходит. Они стояли у самого входа в цех и даже не делали попыток продвинуться вперед. Но постепенно Сергей стал различать электросталеплавильные печи по вырывающимся огненным факелам и копошившихся около них рабочих. Одни подвозили на тачках материалы, другие длинными металлическими жердями что-то делали внутри печи, третьи лопатами что-то забрасывали в печь. Рядом с рабочими стоял человек, который физически не работал, а отдавал сталеварам команды. Этот человек часто вызывал по селектору лабораторию, спрашивал анализы по углероду, кремнию, марганцу и другим элементам. Затем производил расчеты на логарифмической линейке, записывал их, снова отдавал команды сталеварам. Это был мастер печи.

Прямо напротив печи находился участок разливки металла. Его все называли «канавой». Рабочие помещали в канаву специальные чугунные изложницы, поверх которых тщательно устанавливали надставки. Изложницы были предварительно нагреты, и канавщики смазывали их внутренние поверхности специальным составом лаколи или смолы.

Но особое впечатление на Сергея произвел момент слива металла из печи в специально подготовленный ковш. Ковш на кране подъехал к сливному желобу печи. По команде мастера печь стала постепенно наклоняться в сторону ковша, при этом крановщик синхронно опускал ковш в приямник печи. Сергею показалось настоящим волшебством среди всеобщего шума, пыли, гари и высокой температуры точно направлять струю раскаленного металла в ковш. Слив металла сопровождался тучей огненных искр и дыма. Когда металл из печи был слит, в него погрузили термопару для замера температуры, которая фиксировалась на потенциометре.

— Это и будет твоей работой, — прервал молчание Просвиряков.

Но Сергей был поглощен наблюдением за работой персонала цеха. Когда металл слили, через рабочее окно печи он увидел раскаленный зев сталеплавильного агрегата. Несмотря на то, что Сережа находился метрах в двадцати от печи, его лицо обдало сильным жаром. В то время, как печная бригада чистила и заправляла печь, на канаве происходили не менее любопытные действа. Ковшевой и крановщик пытались точно совместить отверстие ковша и центровой, куда должен быть слит металл. Любая неточность могла привести не только к потере металла, но и к травмам обслуживающего персонала. Металл, не попавший точно в центровую или надставку, попадал на их стенки и разлетался на значительное расстояние. Тогда-то Сергей и понял, почему, несмотря на высокую температуру в цехе, сталевары, канавщики и ковшевые были одеты в плотные суконные куртки, валенки и огромные суконные шляпы с встроенными синими очками. Глядя на процесс плавки и разливки металла, Сергей не мог понять, как этим потным, чумазым и, наверняка, физически сильным людям, удавалось среди этого сверкающего, кричащего, гудящего хаоса, находясь в условиях ограниченной видимости, не только четко выполнять команды начальников, но при этом, ухитряться не попасть под искры, огонь и излучение. А что такое излучение, он скоро прочувствовал на себе, когда печь после слива металла оказалась с полностью открытым рабочим окном. Яркое солнце опалило его лицо. Он закрылся руками и непроизвольно повернулся спиной к печи.

— Какая нелегкая вас сюда занесла? Ты же всю жизнь на ремонте работал, разве что иногда забегал в цех, и то за продуктами.

— Да вот — ученику решил цех показать.

Сергей различил лицо говорившего. Мужчине было лет под пятьдесят. В отличие от других работников цеха, он был в обычной спецовке, в кепке, к козырьку которой были привинчены очки. Из нагрудного кармана торчала логарифмическая линейка и авторучка.

Человек улыбнулся и протянул Сергею державку с синим стеклом.

— Посмотри через стекло в печь, — посоветовал он, — без стекла глаза испортишь. Чей будешь? — продолжал любопытствовать мужчина.

— Законный сын своих родителей, — сдерзил Сергей.

— Ну, если законный, то это хорошо. Но к нам на завод, да еще в цех КИП, со стороны людей не берут. Значит, отец на заводе работает.

Просвиряков сказал, что это сын Ефима Марковича из отдела главного механика.

Мужчина внимательно посмотрел на Сергея и, улыбаясь, протянул ему руку.

— Здорово ты вырос, Сергей, с момента нашей последней встречи.

Настала очередь удивляться Просвирякову.

— Так вы его давно знаете?

— В одном вагоне эвакуировались в Магнитогорск… Не слышал фамилию Сисев? — вновь обратился работник цеха к Сергею.

— Я вас узнал, Павел Николаевич, просто в спецодежде вы не похожи на себя.

— Не уж-то узнал? — изумился Сисев. — Тебе тогда было лет шесть.

— Время было очень запоминающееся, — ответил Сергей.

— Да, в этом ты прав. А что, в институт не поступил?

— Не поступил.

— По конкурсу не прошел или завалил экзамен? — продолжал допытываться Павел Николаевич. Но начальника смены вызвали в диспетчерскую цеха, и разговор прервался.

Постояв еще несколько минут, наблюдая за процессами электросталеплавильного производства, Просвиряков решил, что для первого раза впечатлений у Сергея достаточно. На участке КИП сотрудники, поглядывая на запыленное лицо Сергея и его ошалелый вид, вопросов не задавали. Только Жора, как бы про себя, заметил:

— В таких условиях работает лучшая часть электростальского пролетариата.

Однако больше по цехам Сергею ходить не пришлось. Володя Просвиряков дал задание Сергею разобраться в конструкции механических потенциометров. На заводе к тому времени появились первые электронные потенциометры, ремонтировать которые умели только Жора и Вася Токарев. Основную же массу приборов для измерения высоких температур составляли механические потенциометры. Они состояли из нескольких десятков различных механических узлов, запомнить последовательность сборки которых для Сергея было очень непросто.

Среди коллектива ремонтников было несколько отличных творческих специалистов. Вася Токарев освоил электронику в армии и в этом вопросе был на голову выше других специалистов. Начальник участка, Константин Толстопятов, ранее занимавшийся боксом, а потому пользующийся особым расположением Сергея, целыми днями метался по комнатам, обсуждая новые технические идеи. В коллективе было приятно работать. Не было ни открытых ссор, ни наушничества, ни сплетен. Начальник цеха, Иван Назаркин, видимо, мало разбирался в самом ремонтном процессе, сводя свою роль к сугубо руководящим функциям. Он был знаком с Ефимом, к его сыну относился доброжелательно, поэтому и выдвинул его на должность комсорга цеха. Сергей к любому порученному делу относился творчески, с инициативой: стала регулярно выходить стенная цеховая газета, ребята из цеха активнее начали принимать участие в спортивных мероприятиях. Если к Сергею обращались, как к комсоргу, за помощью, он смело шел к начальнику цеха за содействием. Так, с его подачи, молодому специалисту Анатолию Сергееву начальник цеха и цехком выделили комнату. Дело было непростое. С жильем на заводе было плохо. Но Сергей так энергично вел дело, что вопрос был решен положительно.

Много лет спустя, когда Сергеев стал первым секретарем ГК КПСС, Сергей в сложной конфликтной ситуации вынужден был об этом напомнить ему о делах давно минувших дней.

Осваивая специальность слесаря КИП, Сережа неожиданно для себя сделал вывод, что поверхностное изучение в школе такого предмета, как физика, не позволяло разобраться в теоретических основах измерения температуры металлов с помощью термопар. Для него было чуть ли не открытием то, что если спаять концы с двух концов двух различных по хим. составу проводника, например, провода вольфрама и молибдена, платины и платинородия, хрома и никеля, и один из спаев поместить в горячий металл, а другой оставить при комнатной температуре, то в цепи появится электродвижущая сила, пропорциональная разнице температур горячего и холодного спая. Этот принцип достаточно подробно рассматривался на уроках физики. То же касалось и компенсационной схемы измерения.

Сергей пытался восстановить пробелы в знаниях, задавая Просвирякову и другим работникам цеха многочисленные вопросы. Это характеризовало его в глазах сотрудников, как дотошного юношу, но одновременно говорило о слабой школьной подготовке. Володя Просвиряков, который уже много лет назад закончил десятилетку, жаловался Жоре, что после работы вынужден вновь штудировать учебник физики, чтобы отвечать на вопросы своего ученика. Вообще атмосфера в бригаде была доброжелательная.

Над Сергеем нередко подтрунивали Жора и Вася Токарев, как подтрунивали над Просвиряковым и другими работниками. Работа по сборке механических потенциометров проходила без особого умственного напряжения и нередко сопровождалась шутками и анекдотами.

Но однажды, придя на работу, Сергей почувствовал напряженную обстановку. Все были молчаливы и чем-то озадачены. Вскоре Сережу вызвали к начальнику цеха Ивану Назаркину.

— Ну, как успехи? — необычно бодрым голосом спросил он Сергея, отводя глаза в сторону.

Сережа ничего не ответил, понимая, что эти слова являются только прелюдией к серьезному разговору. Назаркин исподтишка бросал взгляды на Сергея, нарочито копаясь в письменном столе.

— Какие планы на будущее?

— Обычные, — ответил Сергей. — Попробую еще раз поступить в институт. Не получится, пойду служить в армию.

— Значит, в лучшем случае в цехе ты проработаешь четыре месяца. Сережа пожал плечами.

— Всякое может быть. Могу не пройти призывную комиссию по зрению. И тогда придется задержаться у вас надолго.

— Раз заводскую комиссию по зрению прошел, когда поступал на завод работать, значит, пройдешь и призывную. Я не от нечего делать веду с тобою этот разговор. Твой отец, которого я давно хорошо знаю, попросил меня принять тебя на работу в цех. В наш цех непросто попасть. А сегодня у меня большая проблема. Пришла разнарядка на сокращение штата. Коллектив у меня небольшой. Служба считается вспомогательной. И при сокращении больше всего достается нам. В вашей бригаде нужно сократить одну единицу. Наиболее подходящая кандидатура — Валентина Ивановна. Образование у нее 5 классов. Кроме механических потенциометров, ничего не знает. А через пару лет они все будут заменены на электронные. Но Валентина Ивановна 38 лет проработала на заводе, через два года ей на пенсию. Уволим ее сейчас — пенсия будет мизерной. А мы все-таки люди. Всех остальных работников бригады ты знаешь. Это квалифицированные рабочие.

Сергей понял, куда клонит начальник цеха, и усмехнулся. Назаркин заметил его усмешку.

— Тебя сократить я не имею права. Во-первых, ты еще ученик, во-вторых, ты пришел на завод по окончании 10 классов, а десятиклассников тоже запрещено сокращать.

— Все ясно, — с иронией сказал Сергей.

— Что тебе ясно? — недружелюбно спросил Назаркин.

— Сложная задача. Как сохранить человечность, не нарушив при этом закон.

— Ты можешь идти продолжать работать.

Сергей не тронулся с места.

— Что еще? — недовольно спросил начальник цеха.

— Вы, Иван Павлович, про себя решили сократить меня, несмотря на добрые отношения с моим отцом, на законы и на то, что я являюсь комсоргом цеха. Если останусь работать, то доброго отношения ко мне уже не будет, да и коллектив окажется не на моей стороне. Так что фактически мне предъявлен ультиматум. Учитывая социалистический принцип единоначалия, у меня только один выход — принять его. Есть и моральный фактор — Валентина Ивановна. Так что давайте лист бумаги, я напишу заявление об увольнении по собственному желанию. Вы ведь этого хотели?

Назаркин некоторое время молчал.

— А ты, парень, сложнее, чем я предполагал.

— Простота, говорят, хуже воровства. Наши судьбы вряд ли пересекутся еще, Иван Павлович. Если я после армии или института вернусь на завод, то, скорее всего, ваше начальство, которое менее человечно, отправит вас на пенсию.

— Не хотел я, расставаясь, ссориться с тобой.

— Расстаться вы хотели, но как-то по-добренькому. Мой отец не из тех, кто часто обращается с просьбой к руководству. Но он обратился к вам. И на вашем месте этот разговор я вел бы с ним.

— Раз ты не возражаешь, то будешь уволен по сокращению штата. За общественную работу спасибо.

— До свидания, — ответил Сергей и вышел из кабинета.

За короткое время работы на заводе он уже не раз, как комсорг цеха, сталкивался с беспринципностью начальства. Сейчас его волновала лишь реакция отца. Уж слишком часто ему приходилось получать моральные удары на заводе.

Но отец воспринял сообщение об уходе Сергея с завода почти равнодушно. «Будет время подготовиться к экзаменам в институт», — сказал он.

Назаркина убрали с должности начальника цеха за два года до наступления пенсии. Эти два года он дорабатывал в должности мастера.

Однажды, наблюдая за тем, как Сергей делает упражнения с гантелями, Ефим сказал:

— Одна специальность — грузчика — у тебя есть.

Сергей промолчал. Сходил на кухню обтереться мокрым полотенцем, затем вернулся в комнату.

— Папа, я давно хотел задать тебе вопрос. Ты выбрал специальность механика. На заводе я внимательно наблюдал за механиками цехов. Буцкий изобрел станок, который назван его именем. Механик первого прокатного цеха, Артамонов, может работать сварщиком, токарем, слесарем, кровельщиком. И почти все механики цехов имеют рабочие профессии. Ты не имеешь этих профессий, тебе просто негде было их освоить. Отец у тебя занимался торговлей, старших братьев у тебя не было. Может быть, выбор специальности механика был твоей стратегической ошибкой?

Ефим надолго задумался.

— Когда я работал на заводе имени Коминтерна, мне казалось, что мое призвание — финансы. Я очень быстро освоил их премудрость. Но финансисты и экономисты на заводе не ценились. Существовавшая система планирования и учета не требовала от них творческой мысли, гибкого ума. Заработки же сотрудников этих отделов были самыми низкими на заводе. Это и заставило меня поступить в металлургический институт. Что касается выбора специальности механика, то я и сегодня не представляю, какая специальность для меня была бы более подходящей. Здоровье у меня подорвано. Работать в сталеплавильных цехах, да еще посменно, мне не улыбалось. А в Днепропетровске и Днепродзержинске были только бессемеры и мартеновские печи с очень тяжелыми условиями труда. Я не изобрел станок, как это сделал Буцкий, но я занимался ремонтной службой всех цехов завода. А это требовало широкой эрудиции. Мои начальники вообще работают не по специальности. Работу механика цеха я бы потянул, хотя не имею рабочих специальностей, о которых ты говоришь. Конечно, нужно было приобрести навыки работы по дому. Но не у кого было учиться, да и не особенно хотелось. Я привык, чтобы все делали профессионалы. Ты, вероятно, считаешь меня неудачником в жизни. Я долгое время о себе так думал. А, однажды, беседуя с твоей мамой на эту тему, она высказала очень дальновидную мысль. Твоя мама умеет порою находить подходящие слова. Она сказала: «Не переживай, Ефим, что ни делается, все к лучшему». Вначале я не придал особого значения этим словам. Однако после несчастного случая на Щелковском заводе, когда я мог быть отдан под суд, но меня фактически спас от него Корешков, я впервые задумался над словами твоей мамы. Когда мои сверстники, работавшие руководителями сталеплавильных цехов, стали один за другим умирать, я вновь вспомнил слова твоей мамы. У меня не тяжелая работа. И в семье у нас не было достатка. Но, слава Богу, все живы, с голода никто не умер, да и живем мы вообще, как большинство людей в стране. Я очень переживал из-за отсутствия отдельной квартиры. Но после слов твоей матери понял, что ни для тебя, ни для нее — это не катастрофа. И если в твоей жизни были неприятности, то они не были вызваны нашим материальным положением. Естественно, в жизни своей я совершал ошибки. Умный человек учится на ошибках других. Дурак постоянно повторяет свои собственные. Как говорят в народе, наступает на грабли. Ты, Сергей, очень упрям и самоуверен. Боюсь, что урок из своих ошибок ты извлечешь очень поздно. Не говоря уже о том, что вряд ли учтешь мои. Всю жизнь положить в борьбе за квартиру, особенно если учесть, что второй жизни не будет, — непростительная роскошь. Я знаю, что у тебя есть успехи в штанге. Запомни истину. Физкультура продлевает жизнь. Спорт, который рассчитан на максимальные перегрузки организма, жизнь укорачивает.

На сей раз Сергей, по совету отца, начал готовиться к поступлению в Московский институт Стали и Сплавов. Все свободное время он проводил с Тамарой, которая поступила в нефтяной техникум.

На время вступительных экзаменов Сергей жил в общежитии института «Дом коммуны». Там он познакомился с девушкой Роксаной, которая понравилась ему. Сергей пригласил ее в театр, но она наотрез отказалась идти туда на деньги абитуриента. Так отношения не получили развития.

Сергей сдал все вступительные экзамены, но не прошел по конкурсу. Отец метался по знакомым. В присутствии Сережи у министерства черной металлургии он встретился с министром Шереметьевым, которому передал прошение с просьбой определить сына в какой-нибудь институт с полученными на экзаменах в МИСиС оценками, но безрезультатно. Появился знакомый, который обещал за десять тысяч рублей устроить Сережу в Институт Землеустройства. Отец внес деньги из того наследства, которое Людмиле досталось от тети Клары, — Люда мгновенно отдала эти деньги, которые только что получила и не успела потратить, лишь бы сына не взяли в армию.

Но Сергей взбунтовался, заявив, что будет учиться только в том институте, куда поступит честным путем.

— Понимаешь, папа, рядом будут учиться ребята, поступившие по конкурсу, а я буду чувствовать себя в положении если не вора, то неполноценного студента, и наверняка вылечу из института после первой же сессии.

К удивлению Сергея, его доводы убедили отца. Но вернуть деньги было непросто. В Москве собралась специальная еврейская община, которая заставила «доброжелателя» вернуть Ефиму деньги. Впоследствии выяснилось, что тот, кто брался устроить Сергея в институт, был просто аферистом, не имевшим серьезных связей в руководстве института. Полученное наследство Людмила потратила в течение года, ухитрившись при этом не купить для себя ни одной крупной вещи. Она даже не могла вспомнить, на что.

Ефим гордился в душе поведением сына. Будучи сам кристально честным человеком, всего добивавшегося только собственными силами, он не мог не заметить, что Сережа во многом копирует его.

Ефим устроил Сергея с его оценками в вечерний металлургический институт, который Сережа добросовестно посещал до службы в армии.

— Для еврея, — внушал Ефим сыну, — очень важно иметь высшее образование. Придешь из армии, окончишь институт, получишь высшее образование.

Сергей не испытывал страха перед службой в армии, представлял, с чем может там столкнуться. Он уже умел постоять за себя. И знал, что там, где собираются сверстники, это имеет не последнее значение.

Незадолго до отправки в армию Сергей был на проводах у одного товарища. Там он здорово выпил. Завязалась драка, в которой Сережа уложил троих ребят. Он стыдился этого поступка, ибо это были его товарищи, стремившиеся его утихомирить. Но чувство силы рождало уверенность.

Зимой около дома заливался небольшой каток. По вечерам там катались живущие рядом ребята. Когда Сергей еще учился в девятом классе, он повздорил с Колей Бибиковым, который учился в десятом, жил в соседнем подъезде и ухаживал за Тамарой. Николай был выше среднего роста, крепкого телосложения. Он был чемпионом школы в беге на 100 метров, а в первенстве города занимал призовые места.

Вечером Сергей без коньков вышел на ледовую площадку. Там же была Тамара с подругой Ниной. Пришел Николай и пренебрежительно поздоровался с Сережей. В другое время Сергей не обратил бы на это внимания, но рядом была Тамара, которая поняла недвусмысленность слов Николая.

— Ты что не отвечаешь? — спросил Николай у Сергея.

— Мы уже виделись.

— А, вспомнил, я обещал тебе сегодня морду набить.

Сергей промолчал. Ребята, почувствовав, что назревает драка, подъехали поближе. Почувствовав интерес к событию, Николай сделал пару шагов к Сергею и размахнулся правой рукой. Сергей опередил его крюком слева. Николай как сноп свалился на лед. Прошло довольно длительное время, прежде чем он сумел подняться и сказать в адрес Сергея несколько угрожающих слов, а затем снова упасть.

Те, кто не раз обижали Сергея, готовы были влезть в драку и заступиться за Николая, но их останавливало то, что сам Николай никак не мог подняться на ноги.

Постояв еще немного около соперника, Сергей вымолвил:

— Если захочешь повторить, позовешь. Я буду дома.

Целую неделю Николай не ходил в школу. Удар Сергея пришелся по глазу, и огромный синяк напоминал всем недоброжелателям Сергея, что подобная участь ожидает и их.

С тех пор ни один парень не мог безнаказанно ударить Сергея. У того появилась уверенность в своих силах. Но больше всех удовольствие от случившегося получила Тамара. Она выбрала своим парнем Сергея. После этого случая весь дом узнал, что Сергей занимается боксом, а в жиме штанги выполняет норму мастера спорта.

Как-то к дому подкатили два колеса с осью. Собралась группа ребят, пытаясь поднять это колесо, но никому не удавалось. Проходящий мимо Сергей подошел к колесу, легко поднял его на грудь и три раза подряд выжал. Затем поставил колеса на землю и, молча, удалился домой. Его заступник Кляча, видя эту сцену из окна, тоже спустился поднять колесо, но не сумел.

После этих событий отношение ребят из дома к Сергею резко изменилось.