А жизнь всего одна, или Кухарки за рулем

Марк Ефимович Альперович

Автор назвал свой роман реалистическим, ибо большинство действующих лиц, как и описанных событий, происходили в реальной жизни. Автор пытался соединить в романе две важные, связанные между собою темы: главную беду России – господство современных «шариковых» – и стремление современных «ньютонов» жить, творить и бороться даже тогда, когда жизнь становится невыносимой. Если кого-то роман заставит задуматься – значит, автор достиг своей цели.

Глава 1. На земле обетованной

Ты обойден наградой? Позабудь

Дни вереницей мчатся. Позабудь.

Небрежен ветер: в вечной книге жизни Мог и не той страницей шевельнуть.

Омар Хайям

Сентябрьским утром одна тысяча девятьсот тридцать девятого года пассажирский поезд сделал остановку на станции небольшого подмосковного города, получившего этот статус совсем недавно. Еще в прошлом году это был поселок Затишье. Бурное развитие первого в стране электрометаллургического завода по выпуску специальных сталей, первенца Великой Октябрьской социалистической революции, превратило поселок в промышленный город Электросталь.

Именно на этот завод был направлен Главком подтянутый молодой мужчина тридцати четырех лет, среднего роста, с крупным орлиным носом и выразительными карими глазами. Одежда его отличалась исключительной аккуратностью. Светло-серый шевиотовый костюм не был новым, но ладно сидел и был хорошо выглажен. Коричневый галстук завязан аккуратным узлом на белой накрахмаленной рубашке, а красно-коричневые туфли начищены до блеска.

Мужчина сошел по ступенькам вагона на землю и помог спуститься невысокой красивой женщине с трехлетним карапузом. Женщину внешний вид, казалось, совсем не беспокоил. На ней был помятый голубой плащ с открытым воротом, из-под которого виднелось синее ситцевое платье с розовыми цветочками. Черные замшевые туфли были покрыты пылью. Лишь берет был кокетливо сдвинут набок — возможно, чтобы отвлечь внимание от несовершенства в одежде.

Несмотря на относительно молодой возраст, Ефим — так звали мужчину — сумел получить два высших образования: экономиста и инженера-механика металлургических предприятий, что было большой редкостью для того времени. Более того, он успел поработать как по одной, так и по другой специальности. Закончив финансово-экономический факультет Одесского финансового института, Ефим несколько лет по распределению трудился в Днепропетровске в планово-экономическом отделе завода им. Коминтерна. Специальность экономиста ему показалась не перспективной, и он поступил в Днепропетровский металлургический институт на вечернее отделение — сразу на третий курс. Работать и одновременно учиться было крайне трудно. В финансовом институте не было черчения, а в металлургическом на его факультете — оборудование металлургических заводов — это был основной предмет. Ефим по ночам осваивал премудрости черчения и начертательной геометрии, проклиная все на свете. После окончания института новоиспеченный инженер-механик был направлен на «Уралмаш» в Свердловск, где в течение трех лет прошел путь от помощника мастера до заместителя начальника цеха по оборудованию.

Свердловск и в то время не был провинциальным заштатным городом. Например, Дом специалистов, где его семье выделили две большие комнаты, находился рядом с театром оперетты. Тем не менее, работа на заводе «Электросталь» рассматривалась им как промежуточный пункт на пути в столицу.

— Фима, это и есть тот замечательный пригород столицы, который ты так красочно мне разрисовывал? — обратилась к мужу Людмила.

Женщина положила на землю большую сумку и несколько маленьких узлов. Ставя поклажу, Людмила задела черный берет, и огромная копна прекрасных черных волос упала на ее плечи. Ефим выругался на идише.

Выходящие из вагонов мужчины невольно ею залюбовались. Она же, не обращая внимания на заинтересованные взгляды, стала не спеша укладывать волосы. Когда берет вновь кокетливо был надет, женщина вопросительно взглянула на спутника.

— Если не нравится, можешь возвращаться назад, — огрызнулся он.

— Долго придется ждать поезда на Москву, а мы с Сережей уже проголодались.

Мальчик слегка косолапил, правый глаз заметно косил. По темпераменту он был похож на мать.

— Ну, тогда собирай вещи, пойдем к заводоуправлению.

— А что, заводоуправление построено у вокзала? Специально для приезжих?

— Люся, сохрани свой юмор для лучших времен, — попросил Ефим.

— Я сохраню его до того момента, когда выяснится наше местожительство.

Ефим выругался про себя и пружинистой походкой нервно зашагал к заводоуправлению. Около скамейки он остановился, поставил чемодан, позвал супругу.

— Никуда не уходи, — приказал он, хорошо осведомленный о неспокойном нраве жены.

— А тут есть куда идти? — съязвила она.

На сей раз Ефим ничего не ответил и ушел.

Люда мгновенно развязала один из узлов, постелила салфетку, на нее положила хлеб, яйца и помидоры. Малыш сразу ухватил кусок хлеба и помидор.

— Сережа, обожди, сейчас я очищу яичко.

Но Сережа уже уплетал хлеб, заедая его помидором.

— Мам, а папу не обдурят? — неожиданно задал вопрос мальчик, оторвавшись от еды.

Люда засмеялась, обняла, поцеловала сына и с грустью ответила:

— Конечно, обдурят.

Это слово часто употреблял в разговоре Ефим.

— Папа, дурак? — допытывался карапуз.

Людмила ласково посмотрела на своего вундеркинда.

— Нет, Сережа, папа у нас не дурак, но он очень доверчивый и… честный.

— Мама, а разве плохо быть честным?

— Честным быть хорошо, но в жизни это непросто.

Малыш замолчал, взявшись поглощать яйцо. Было заметно, что его детский мозг перерабатывает ответ матери.

Не успели они закончить перекус, как из заводоуправления вышел Ефим. Его лицо выражало озабоченность.

— Папу обдурили, — заключил малыш.

— Тише, Сережа, а то папа тебя накажет. Садись, Фима, перекуси, голодный желудок — плохой советчик, — доброжелательно встретила женщина супруга.

— Есть что попить? — охрипшим голосом спросил Ефим.

Женщина достала из сумки термос, отвернула крышку, налила в нее горячего чая. Затем развернула газетный сверток и дала мужу бутерброд с сыром. Мужчина стал жадно пить чай, откусывая в перерывах хлеб с сыром.

— Чужаков всегда неохотно принимают, — начала утешительный разговор Люся. — При этом я очень сомневаюсь, что тут много инженерных специалистов.

Ефим с удивлением уставился на супругу. Он явно недооценивал ее знание жизни. Людмила не имела специального образования. Родилась в Днепропетровске, там начала учиться в музыкальном училище по классу вокала и подавала неплохие надежды, так как обладала сильным голосом. Да и яркая внешность и артистичность ставили ее в первый ряд фаворитов училища. После ухода со второго курса работала на случайных работах: переписывала ноты, печатала на машинке.

Но Ефиму была хорошо известна потрясающая пробивная способность жены.

Люся опустила глаза и добавила:

— Может, мне поговорить с этим нахалом?

— Каким, нахалом? — взорвался Ефим.

— Фима, не кипятись. Даже Сережа понял, что тебя обманули.

Ефим помолчал, а затем уже миролюбиво заметил:

— Замдиректора по кадрам нет, а начальник отдела кадров — настоящий антисемит.

— Фима, все начальники отделов кадров — антисемиты. Других на эту должность не назначают. И что же предложил тебе этот подонок?

— Место мастера по оборудованию в прокатном цехе или инженера в отделе главного механика.

— Ты, конечно, сделал правильный выбор, — заметила Люся.

— Я выбрал отдел.

— Это хорошо, не надо будет стирать спецовки.

Ефим улыбнулся.

— В цехе я сумел бы изучить оборудование прокатного производства, в отделе я сумею познакомиться с оборудованием всего завода. Но этот наглец заглянул в трудовую книжку, где была запись «замначальника цеха по оборудованию», и с ехидством сказал: «Здесь вам придется довольствоваться более скромной должностью».

— А, может быть, ему было дано какое-то указание сверху?

— Да нет, просто этот безграмотный тупица решил показать свою власть. В Свердловске действуют те же законы, но меня, беспартийного еврея, через три года работы без всяких препятствий назначили заместителем начальника цеха по оборудованию.

— Законы одни, а нравы и порядки разные, — вставила Людмила. Приедет заместитель директора по кадрам, ты все выяснишь.

— Непременно приду к нему на прием, — успокоившись, произнес Ефим.

— Ну, а как насчет жилья?

— Предложил комнату в частном секторе, где-то у черта на куличках, в поселке Благовещенск.

— Ты, Фима, не шутишь?

— Я тебе говорил, — снова взорвался Ефим, — оставайся в Свердловске, пока здесь все не утрясется.

— После чего ты поставишь меня в известность, что нашел другую кралю? Я поехала потому, что у Сережи всегда должен быть рядом отец, тем более что он тебя очень любит.

— Ладно, — примирительно заметил Ефим. — Уже вечереет, и еще неизвестно, сколько и каким образом нам добираться до этого Благовещенска.

Проходящий мимо мужчина сказал, что стоящий неподалеку извозчик как раз едет туда.

Ефим вопросительно посмотрел на Людмилу.

— В телеге с ребенком и в такую даль?

— Судя по всему, машины тут представляют музейную редкость. Если мы пропустим извозчика, то не исключена возможность, что нам придется ночевать на улице. Беги к нему, пока его не нанял кто-нибудь другой.

Ефим вздохнул и пошел договариваться.

В телеге была постелена солома, на которую уселись женщина и ребенок, а Ефим, чтобы не помять костюм, уселся рядом с извозчиком. Нехитрый багаж легко уместился в телеге. Они не успели еще тронуться, как раздалось тихое похрапывание малыша.

— Умаялся, — отметил извозчик.

— Целый день на ногах, — сказала Людмила.

— Да, мы не успели оговорить цену, — встрепенулся Ефим, перебивая начавшийся разговор.

— Люди вы, судя по всему, небогатые, так что не волнуйтесь, много не возьму.

Лошадь тронулась, телега загромыхала по булыжникам.

— Издалека? — поинтересовался мужчина.

— С Урала, со Свердловска, — отвечала Люся.

— Ух, откуда к нам занесло. Вроде не военные. Стало быть, по собственной воле, — рассуждал он. — Здесь климат так себе. Раньше кругом были болота, да и город находится в котловане. Пока завод не особенно дымит, жить можно. Но если запустят на полную мощь, дышать нечем будет.

Людмила вопросительно посмотрела на Ефима.

— Впрочем, что будет лет через пять, самому Богу неизвестно, — и затем, как бы, спохватясь, вставил: — А зовут меня Кузьмич.

— Ефим, — отрекомендовался мужчина.

— А я Людмила, — несколько кокетливо представилась женщина.

— Вот и познакомились, — констатировал Кузьмич.

Некоторое время ехали молча. Ефим скептически рассматривал пейзаж. Вдоль булыжной дороги с одной стороны тянулся заводской забор, а с другой стороны — березняк, сквозь который мелькали какие-то строительные объекты.

Через некоторое время забор оборвался, и взорам проезжающих открылась улица, в начале которой, стоял пятиэтажный дом из красного кирпича.

— Фима, зачем мы куда-то едем? — шутливо воскликнула Людмила. — Я бы согласилась жить здесь, пусть даже рядом с заводом.

Ефим промолчал.

— Хотя нет, — продолжала Людмила, взглянув на супруга. — В этом доме наверняка живет этот подонок, начальник отдела кадров, поэтому лучше жить в лесу рядом с медведями, чем каждый день видеть его противную рожу.

— Медведей в наших краях отродясь не бывало, а начальник отдела кадров живет в Ногинске, в частном доме, — заступился за обсуждаемого Кузьмич. — А эти два дома построены для руководства завода и гостиницы.

— А Ногинск отсюда далеко? — не унималась Людмила.

— Отсюда — да, но недалеко от Благовещенска.

— А сколько езды до Благовещенска? — вступил в разговор Ефим.

— Если на машине, то минут за тридцать доберетесь, а на телеге — часа за полтора.

— Фима! Так это, оказывается, рядом! Просто рукой подать, — не могла не съязвить Людмила.

— Ты бы, лучше, Люся, сохранила свою энергию для домашних дел.

— Да я думаю, комната у нас будет небольшая, полы, надеюсь, крашеные. Так что моей энергии хватит. Туалет наверняка будет на улице, так что мыть его не придется, а воду должна приносить хозяйка.

— С чего ты взяла, что туалет на улице и воду надо откуда-то приносить, ведь ты еще не видела дом?

— А вас, простите, к кому поселяют? — полюбопытствовал Кузьмич. Ефим порылся в бумажнике, вытащил аккуратно сложенный листок бумаги и прочитал: «Евдокия Егоровна Волкова».

— А! Дусю я знаю. Так что супруга вам все правильно описала.

— Я говорила тебе, Фима, что ты меня недооцениваешь, — возликовала Людмила.

Ефим был явно озадачен такой информацией. Задумавшись, он спросил:

— А Ногинск, как город, что собою представляет?

— Ногинск — город старинный. Раньше он назывался Богородском. Климат там получше, чем в Электростали, так как не стоит в низине. Но большого будущего у него нет. Дома там в основном одноэтажные. Заводов больших нет. Есть только текстильные фабрики бывшего фабриканта Морозова, но и они стоят на границе с городом, в поселке Глухово. Возможно, со временем Электросталь и Ногинск объединят в один город. А на начальника отдела кадров вы зря обиделись. У него власть маленькая. Рабочего принять на завод он может, но и то согласно решению начальника цеха.

Ефим вопросительно посмотрел на Людмилу.

— А замдиректора по кадрам?

— У него власти побольше. Может принять на работу инженера, мастера, рядового работника в отдел. Руководящие кадры в ведении директора завода. Но и он назначение каждого начальника должен согласовать с парткомом и органами.

При последнем слове Кузьмич запнулся. И тут же перешел на другую тему. Людмила его сразу поняла. А Ефим продолжал переваривать сказанное.

— Живет Евдокия с взрослой дочерью, Тосей.

— Сколько Тосе лет? — заинтересовалась Люся.

— Двадцать пять.

— Красивая?

— Симпатичная.

— Слышишь, Фима? Так что не унывай. У тебя будет за кем поволочиться! — и после некоторого раздумья добавила: — Если предварительно ей все волосы не выдеру.

Кузьмич громко, от души, захохотал.

— Да такой, как вы, красавицы, я, отродясь, не видел.

— А мужикам-то что, — продолжала свои рассуждения Людмила. — Своя жена — прочитанная книга, а чужая юбка всегда интересна. Нам бы, женщинам, так же себя вести, тогда, быть может, мужики были бы не столь самоуверенны. Но у нас дети, а их судьбой мы не вправе играть.

Ефим довольно улыбался. Услышав восторженный комплимент Кузьмича в адрес жены, подумал, что все-таки повезло ему с ней, хотя и его мама, и сестры были против брака. Пусть хозяйка неважная, зато добрая, верная, предприимчивая, веселая и кристально честная.

…Неожиданно Ефиму вспомнилось детство. Учился он хорошо, а все свободное время проводил на море. В Одессе было много пляжей, но ему больше всего нравился «Аркадий». После плавания в море любил уединиться и долго смотреть в южное небо. Его обычно находили сестры, которые начинали волноваться из-за его длительного отсутствия. Соня и Зоя были погодками. Ефим был на год старше Сони. Сестры часто ссорились между собою, а брат выступал в роли арбитра.

Отец Ефима, Марк, был человеком добрым, но вспыльчивым. Однажды в минуту раздражения он запустил в сына хрустальной вазой. Но Марк любил своего сына и всегда доверял его хозяйской жилке. Он был купцом, часто находился в разъездах и выделял деньги для ведения хозяйства именно Ефиму. Тот вел хозяйство очень экономно, записывая каждый потраченный рубль. Мать была домохозяйкой, которая только варила, стирала и мыла полы. Ефим обожал свою мать. За все годы их жизни он не сказал ей ни одного грубого слова. Это при его-то вспыльчивом характере.

Когда Ефиму исполнилось шестнадцать, Марка в Москве отравила любовница. На плечи Ефима легла забота о двух взрослых сестрах и матери. У обеих сестер был тяжелый сварливый характер, но Ефим так себя поставил, что они боялись и слушались своего старшего брата. Накопления, оставленные отцом, быстро закончились, и Ефиму стоило больших трудов дать сестрам среднее образование и выдать замуж. Теперь, слава Богу, об их благополучии заботились мужья…

Людмила как-то особенно добро улыбнулась Кузьмичу, а затем заметила:

— Это я так, ради красного словца. Он хоть человек и несдержанный, но очень порядочный, честный и, к тому же, хороший отец.

— Честным в жизни быть непросто, — раздался голос Сергея.

Ефим чуть не слетел с козел. Сергей по-прежнему крепко спал.

— Иногда мне кажется, что ему не три года, а все тридцать, — переведя дыхание, заметил Ефим. — И это, Люся, твоя школа, твои беседы на вечные темы. Во что только они выльются? C такими рассуждениями наш сын в недалеком будущем может оказаться в местах не столь отдаленных.

— Уделял бы ему больше свободного времени вместо того, чтобы читать газеты. Нового в газетах ничего не прочтешь, а читать между строк, у тебя кишка тонка.

— Люся! — предостерегающе крикнул Ефим. Но Люся уже сама поняла, что сболтнула лишнего, и испуганно замолчала.

Долго ехали молча.

— Вы меня напрасно остерегаетесь, — наконец вымолвил Кузьмич. — У меня с властью свои счеты.

Людмила про себя подумала: «Батюшки, с кем связались, с антисоветчиком. Беды не миновать». Ефим задумчиво молчал, в душе проклиная язык своей супруги.

— Да я все понимаю, многое повидал на своем веку, — задумчиво заметил Кузьмич. И продолжил, сменив тему: — Лет через двадцать здесь будет большой город.

— Слышишь, Фима? — продолжала дразнить мужа Людмила, хотя и с меньшим энтузиазмом. — Ждать осталось совсем недолго. — И без всякого перехода спросила у Кузьмича: — А что, Тося — старая дева?

— Люся! Какая старая дева, когда ей всего двадцать пять?

— Мой день рождения не помнит, а возраст Тоси запомнил сразу, — съехидничала Людмила.

— Была Тося замужем, хотя детей нажить не успела.

— А куда же муж ее сбежал?

— От таких женщин не убегают, — решил урезонить Людмилу Кузьмич.

— Простите, — поняв свою бестактность, извинилась Люся.

— Люди они хорошие. Евдокия поспокойнее, а Тося, как забрали мужа, стала недоверчивой, порою даже злой. Очень любила его.

— А где они работают? — поинтересовался Ефим.

— Дуся шьет на дому, следит за детьми тех, кто снимает жилье в Благовещенске, а Тося с трудом устроилась на ткацкую фабрику в Глухове.

— А что, здесь трудно устроится на работу? — поинтересовался Ефим.

— Рабочих рук везде не хватает. Но есть такие, которых никуда не берут.

Снова долго ехали молча. По обе стороны дороги тянулся лес. Подул ветер. Все внимание Людмилы было поглощено защитой малыша от холода.

Каждый думал о своем.

Ефим вспоминал страшный голод на Украине в 1929—1932 годах. Как забрали его приятеля Яшку, который где-то неосторожно сказал, что с Украины вывозится много хлеба за границу, когда собственный народ умирает с голода. Ефиму, двум его сестрам и матери удалось выжить.

Людмила переживала за свой бестактный вопрос. Нельзя говорить лишнего, попадешь в беду.

Кузьмич думал, что этих приезжих пока миновала беда семьи Волковых, раз так легко меняют место работы, ведь уехали не с деревни. У него самого в тридцать седьмом забрали сына за вредительство, с тех пор о нем ни слуху, ни духу. Хотя он точно знал, что его сын — убежденный коммунист. После этого Кузьмич переехал из Курска в деревню под Ногинском. Сажают и коммунистов, и беспартийных, и рабочих, и крестьян. А эти люди, судя по всему, чистые, к тому же евреи, которых нынешняя власть не балует, но сболтнуть могут лишнего, и тогда беды не оберешься. Сколько он внушал себе помалкивать! Но не проходящая боль за сына вынуждала его прямо или косвенно критиковать нынешнюю власть.

— У нас в деревне глухонемой дурачок живет. Пьет, буянит, дерется, ворует. Сколько мужики и бабы в милицию ни жаловались, та ни разу его не забрала. Скоро и нас всех немыми сделают. Была и у меня жинка. Справная, сильная, верная…

Людмила правильно поняла намек на всеобщую трусость, ее гордость была задета. Она стала внимательно слушать рассказ Кузьмича, даже приоткрыла рот. Но Кузьмич так же неожиданно замолчал, как и начал разговор. Людмила не решалась задавать вопросов, с искренним интересом ожидая продолжения. Она несколько раз по-доброму улыбнулась Кузьмичу, когда тот оборачивался назад, и их взгляды встречались. Кузьмичу нравилась эта женщина, и он решил продолжить изливать ей душу.

— Любили мы друг друга. Жили, душа в душу. За четыре года у нас родилось трое детей. И появился в нашем колхозе новый председатель, из городских, тогда их называли двадцати тысячниками. Даша моя хоть троих детишек выкормила, но по-прежнему была статной, красивой. Понравилась она председателю. Я тогда работал на мельнице. По ночам мы поочередно дежурили. Было голодно. Вокруг деревни бродили толпы горожан, умирающих с голоду. Ночью меня подстерегли и ударили по голове чем-то тяжелым, а мельницу разворовали. Ну, меня председатель и посадил. Осталась Даша с тремя детишками, да отец-старик. И стал как-то председатель в открытую насильничать над Дашей. В тот момент мой отец его и зарубил. А потом сбежал и ухитрился гулять около трех лет, неведомо, чем промышляя, и тайком Даше помогал. Но все же попался и был осужден за кражу. А мир тесен. И попал отец в одну тюрьму с заместителем председателя, который и рассказал, что сам председатель организовал нападение на мельницу, чтобы меня засадить. Ну а потом — или разговор отца и бывшего зама кто-то передал куда надо, или зам этот сам рассказал тюремному начальству, — но меня вскоре освободили. А потом и муку нашли, и тех, кто ее украл. Их расстреляли. А зампредседателя за халатность посадили второй раз. Отец мой через год умер. Что председателя зарубил именно он, я узнал перед самой его смертью, когда навестил его в поселке во Владимирской области… А Даша моя с детьми пропала куда-то. Когда я вышел, то после долгих поисков разыскал девочек в детдоме под Пензой. О Дашеньке же ничего до сих пор не знаю. Дочек забирать не решился, все-таки в детдоме и накормят, и оденут. Так старшая, с помощью въедливой воспитательницы, сама меня разыскала. Со мной сейчас и живет. Она подтвердила, что председателя зарубил дед. Рассказала, как маму вызвали в НКВД и она оттуда не вернулась… Как-то деревенский пастух говаривал, будто пересыльные видели Дашу во Владимирской тюрьме замужем за начальником… А старшая дочка у меня крута. Если мужику за хамство в рожу врежет, тот вряд ли на ногах устоит. А со мной нежная, как козочка, грубого слова в свой адрес от нее ни разу не слышал. Красивая она у меня — вся в мать. От кавалеров отбоя нет. Но ужасно невезучая. Что ни видный мужик, то враг народа.

Кузьмич как-то поник, склонил голову к груди, задумался.

— А что мы все о плохом, да о плохом? — неожиданно встрепенулась Людмила. — Даже при такой жизни не надо падать духом. Мы живы, здоровы, так давайте радоваться жизни.

— Так недолго и в боровов превратиться, — угрюмо заметил Кузьмич.

— Ни ты, ни твоя дочь в борова не обратились, — Людмила в знак особого доверия перешла с Кузьмичом на «ты». — Как сказал один писатель: «Умей жить и тогда, когда жизнь становится невыносимой».

— А для чего нужна такая жизнь? — с горечью спросил Кузьмич.

— Чтобы пытаться сделать ее лучше. Как поется: «Никто не даст нам избавленья, ни Бог, ни царь и ни герой. Добьемся мы освобождения своею собственной рукой».

Кузьмич с любопытством посмотрел на Людмилу.

— Да ты никак коммунистическим оратором служишь?

Ефим все это время молчал, понимая, что Кузьмич и Людмила обосновывают свое отношение к жизни вескими для себя аргументами.

— Давайте я вас немного расшевелю, — сказала Людмила.

И запела своим мощным сопрано: «Дывлюсь я на нэбо, тай думку хадаю, чому ж я не сокил, чому ж не летаю». Затем пошли куплеты из «Риголетто». Люда так вдохновенно пела, что не заметила, что повозка уже несколько минут стоит, а мужчины с улыбками за ней наблюдают. И лишь проснувшийся Сережа, который попросил: «Мама, пи-пи», — вернул ее к действительности.

— Вот мы и приехали, — сказал Кузьмич.

— Ура! — закричал Сережа, не успев справить свою нужду.

— Вот этот крайний дом и есть дом Волковых.

— Сколько я вам должен? — занервничал Ефим, открывая бумажник.

— Ваша супруга уже расплатилась, — улыбнулся Кузьмич.

— Когда она успела? И откуда у нее деньги?

Людмила, занятая Сережей, не вступала в разговор мужчин.

— Она расплатилась прекрасным пением. Нашла для меня самые нужные слова. А это дорогого стоит.

— Нет, Кузьмич, так дело не пойдет, — запротестовал Ефим. — Каждый труд должен оплачиваться.

— Это вы правильно заметили, — сказал Кузьмич. — А разве пение — не труд? — а затем снисходительно добавил: — С первой вашей получки я к Волковым загляну, тогда и разочтемся. Ну, мне пора, — подытожил он разговор и крикнул лошади: — Ну, поехали, милая.

Телега заскрипела и вскоре скрылась за деревьями.

Людмила постучала в дом. Дверь открыли сразу две женщины. Молодая, как две капли воды похожая на мать, была яркой блондинкой с голубыми глазами, длинной толстой косой.

— Мы к вам по направлению, — сказала Люда.

— Заходите, пожалуйста, — пригласила пожилая женщина. — Евдокия, — назвалась она и приветственно протянула правую руку.

— Тося, — сказала девушка.

Ефим представился и пожал руку Тоси.

Людмила заискивающе улыбнулась Евдокии. Холодный, недоверчивый взгляд Тоси лишь скользнул по вошедшим, но, остановился на карапузе, который с огромным интересом разглядывал ее, а затем подытожил: «Красивая», — и протянул ей руку. Тося неожиданно от души рассмеялась. Ее лицо преобразилось. Она поцеловала Сережу в щеку, несколько раз повторив: «Ох, ты мой милый». Так у Сергея появился верный друг в новом доме.

Эта сцена поразила буквально всех присутствующих. И когда Тося вышла, Евдокия заплакала, приговаривая: «Первый раз за два года улыбнулась…»

Комнатка была небольшая: двуспальная кровать, стол, комод, кушетка, три табуретки, платяной шкаф. Окна завешаны белыми занавесками с розовыми цветочками. Пол покрыт стареньким ковриком. Отапливалась комната русской печью. Освещалась стоваттовой лампочкой в стареньком абажуре.

— А где же будем кушать? — поинтересовался Ефим.

— Наверное, в кухне или на комоде. А тут довольно чисто и уютно, — заключила Людмила.

— Посмотрим, как эта комната будет выглядеть через день твоего хозяйствования, — съязвил Ефим.

Семья приступила к освоению нового жилья…

***

Год спустя, в сентябрьское воскресенье одна тысяча девятьсот сорокового года, когда ярко светило солнце и было тепло, семья гуляла по сосновому лесу. Сережа бегал между деревьями, периодически крича: «Мама, гриб!» Людмила вслух читала собственные стихи и стихи Пушкина. Ефим был необычно тих и чем-то сильно озабочен. Когда Сережа подбежал к нему с мухомором в руках, он даже не обратил на него внимание. Людмила давно уже, наблюдая за мужем, сердцем чувствовала, что какая-то большая беда готова обрушиться на их семью. Наконец, женщина решилась и начала издалека разговор.

— Скажи, Фима, ты не жалеешь, что уехал из Свердловска?

— Сейчас даже не знаю. Тяжело я морозы на Урале переносил.

— А работа?

— Сегодня не это главное.

— Работа для тебя перестала быть главным делом? А что тогда главное? — с некоторым испугом спросила Людмила. Ефим еще некоторое время молчал. — Может, ты в кого-нибудь влюбился? Не стесняйся, говори честно. В жизни всякое бывает. Сергея ты любишь, так что мы можем найти разумное решение этой проблемы.

Ефим улыбнулся.

— Не для того я женился, чтобы разводиться. Да и ты, по большому счету, меня устраиваешь.

— Тогда что же такое непоправимое случилось?

Ефим ошарашил супругу своим ответом.

— Война скоро будет.

— Фу, ты, — облегченно вздохнула Люда. — Какая сорока на хвосте тебе принесла эту небылицу? Газеты я тоже иногда читаю, но к такому выводу не пришла. А с кем война-то?

— С Гитлером.

— Но я слышала, что у нас с ним договор о дружбе. Да и строй у нас почти одинаковый. У нас — социализм, у них — национал-социализм. Гитлер истребляет евреев, а у нас разве мало их в 1937 году расстреляли?

Ефим зло рассмеялся.

— Политик ты хреновый, но, однако, заметила, что государственное устройство у нас схожее. Только не ляпни это где-нибудь за пределами леса. В Германии — фашизм. А с ним наше государство еще в 1938 году боролось в Испании. И то, что руководители двух государств друг другу дифирамбы поют, еще не доказательство их дружелюбия. Хотя и говорят, что Сталин явно симпатизирует Гитлеру. Оба — диктаторы, и в одной берлоге — Европе — они не уживутся. Польша, Франция и другие государства для Гитлера — это закуска перед обедом. Ему нужна огромная страна, чтобы досыта накормить германскую нацию, а затем завоевать весь мир. СССР тоже стремится к победе социализма во всем мире. В 1939 году Гитлер не был готов к войне с СССР. И он, и Сталин мирно поделили часть Европы. Сейчас Гитлер необыкновенно силен. А наша армия в войне с Финляндией показала, что очень слаба. Гитлер не будет ждать, когда мы наберемся сил. Наша армия готовится к блицкригу, немцам тоже выгоден блицкриг. И тот, кто первый начнет войну, на первом этапе добьется больших побед. Сейчас Сталин и Гитлер всячески оттягивают время. Но мне, почему-то, кажется, что Гитлер обманет Сталина.

— Но мы ведь живем рядом с Москвой. Сталин не пустит его сюда. К тому же Ворошилов говорит, что мы сильны как никогда, и если будет война, то будем воевать на чужой территории.

— Особенно мы с тобой очень сильны, — съязвил Ефим. — Ты мне можешь назвать войну, которая не велась бы на нашей территории? Кто такой Наполеон, и как он спалил Москву, ты еще помнишь?

— Но ты же сам говорил, что завод работает на армию, значит, специалистов забирать с завода не будут, к тому же у тебя грыжа и гемофилия.

— Когда начнется война, болезни во внимание приниматься не будут. А бронь на заводе мне могут и не дать, так как я там белая ворона. С начальством не пью, задницу им не лижу. К тому же пятая графа не дает ни в чем уверенности. Меня волнует, как вы с Сергеем проживете без меня.

— Не бойся за меня, Фима. Я не такая беспомощная. А ради Сергея пойду хоть грузчиком работать.

В этот момент Сергей в очередной раз подбежал к Ефиму, на сей раз с чернушкой.

— Папа, а это что за гриб?

Ефим даже не посмотрел в его сторону.

— Отец, — вдруг резко сказала Людмила, — не надо раньше времени панихиду играть. Удели внимание сыну.

Ефим встрепенулся, взял Сергея на руки. С любопытством стал рассматривать гриб, а затем крепко прижал к себе Сергея и поцеловал его в губы. Сергей не привык к подобным ласкам отца. Он растерянно заморгал глазами, а затем неожиданно спросил:

— Мама, а сколько отцов бывает у мальчиков и девочек?

Супруги недоуменно переглянулись. Ефим поставил Сергея на землю.

— У тебя один отец — папа.

— Вот и нет. У меня еще есть отец, Сталин. Но тетя Тося говорит, что он очень злой, и поэтому я его не люблю.

И, не получив ответа, Сережа вновь побежал искать грибы. Добрую минуту Людмила и Ефим глядели, молча, друг на друга, не в силах побороть шок от услышанного. Людмила опомнилась первая.

— Надо срочно увозить ребенка отсюда. Я сама слышала неоднократно, как Тося ругала советскую власть, а Дуся ей поддакивала…

…Воскресная сцена в лесу имела продолжение. Как только рано утром в понедельник Ефим уехал на работу, Людмила попросила Евдокию посидеть с Сергеем, на что та охотно согласилась, а сама, разыскав Кузьмича, поехала на завод.

Вначале Люда очаровала председателя завкома. Затем с подписанным заявлением пошла к замдиректора по быту. Она пыталась убедить его в том, что держать молодого специалиста с двумя дипломами далеко за пределами завода, лишив его возможности дальнейшего теоретического роста, противоречит политике партии. Людмила видела, что этот довод не очень действует на зама, поскольку тот с большим интересом разглядывал ее лицо. Тогда, опустив глаза, сказала, что она певица, но лишена возможности работать по специальности. Эта информация явно его заинтересовала.

— А где вы последний раз пели?

— В свердловской опере, — соврала Людмила.

— Вот как? И с кем из известных певиц вы были дружны?

— Пантофель Ничецкая, сопрано, народная артистка СССР.

Оказывается, замдиректора увлекался оперным пением и эту знаменитую артистку знал.

— Как-нибудь для меня споете? — спросил он.

— С удовольствием. Хоть сейчас.

— Нет, лучше в другой раз, — испугался тот и начертил резолюцию на заявлении.

— Передайте заявление своему супругу, он знает, где дальше оформить. Людмила мило улыбнулась, поблагодарила и выскочила из кабинета, боясь, что зам может передумать. А тот, глядя ей вслед, думал: «Такими красивыми могут быть только еврейки. Но они предпочитают выходить замуж за еврейских парней». С отвращением вспомнил свою сварливую жену, которая сейчас казалась ему уродливой. Вот бы такую женщину иметь в любовницах! Но он сразу же поспешил прогнать эту мысль. Случись такое, весь завод будет знать. А отношение директора завода к евреям ему известно.

Он снял трубку и позвонил начальнику ЖКО.

— Завтра к тебе с заявлением придет Ицкович, выдели ему комнату метров девять.

— А какая у него семья?

— Три человека.

— Так, может, выделить метров пятнадцать, чтобы очередь на улучшение не увеличивать?

— Я тебе сказал — девять.

А про себя подумал: «Основания придраться за это ко мне у директора не будет».

Людмила побежала в заводоуправление и на втором этаже в коридоре столкнулась с Ефимом.

— Ты чего тут делаешь?

— Устраиваюсь на работу.

Видя ее шаловливые глаза, он понял, что она шутит, и вопросительно поднял брови. В ответ, победно улыбаясь, она подала ему заявление с резолюциями. Ефим несколько раз внимательно прочел заявление, поглядел на часы, затем попросил подождать его на улице, и через несколько минут был уже рядом с Людмилой.

— Бежим, пока не закрылось ЖКО. А то на следующий день дойдет информация до директора, и он все может переиграть.

Дорогой Ефим задал только один вопрос:

— Как тебе это удалось?

— Ты, муженек, совсем забыл, что у тебя обворожительная жена. Ефим без особого удовольствия проглотил эту информацию. Начальник ЖКО, увидев Ефима, только отметил:

— Какая оперативность! Как тебе это удалось? Некоторые ждут годами. Однако, увидев Людмилу, скромно приютившуюся в углу, улыбнулся.

— Вы заходите. Я хотел тебе дать комнату метров пятнадцать, но он… — начальник ЖКО поднял палец вверх, — не разрешил. Видно, хочет, чтобы к нему еще раз на прием пришли, — и он хитро посмотрел на Людмилу.

Людмила доказала, что когда дело касается интересов сына, для нее не существует преград.

…Комната была маленькой, но в доме на одной из главных улиц города. В комнате уместилась полутора спальная кровать, этажерка, письменный стол и сундук, в котором, а затем на котором спал Сережа. Когда Ефим увидел, что его соседом, пусть в комнате и побольше, является начальник паспортного стола города, он понял, что многое негативное можно объяснить скудностью жизни.

Сережу сразу же устроили в детский сад, который находился в соседнем доме. А Людмила пошла на работу секретарем-машинисткой. Сережа очень скучал по родителям и с нетерпением ждал, когда мама или папа заберут его из сада. В саду появилась и его первая любовь, черноглазая симпатичная девочка с черными косичками. Ее звали Тамара. Туалеты для мальчиков и девочек были общие, и когда Тамара туда заходила, Сережа вместе с другими ребятами подглядывал за ней. Эта любовь продолжилась и в школе, где они учились в одном классе. Сережа дарил Тамаре различные игрушки и сувениры, но безответно. В детском саду было интересно. Устраивались утренники, монтажи, пирамиды, выступления художественной самодеятельности.

Зимой 1941 года Сережа наелся в детском саду сосулек и заболел крупозным воспалением легких. Болезнь протекала очень тяжело. Температура была за сорок. Ефим в поисках сульфидина ходил пешком на завод «Акрихин», который находился в тридцати пяти километрах от Электростали. Воспитательница детского сада дежурила в больнице у постели мальчика. Сережа выжил. Тогда не было антибиотиков, и воспаление легких часто приводило к летальному исходу. Когда Сережа выписывался из больницы, отец принес ему зимнее пальто длиною до самых пят, с расчетом на вырост. По тем временам такое пальто не только стоило целого состояния, но и достать его было проблематично. Скупой на ласку Ефим очень любил своего сына.