Зеленград

Марко Рудневич

«Зеленград» – это острый социальный роман про политику в жанре альтернативной реальности. Двадцатипятилетнего Боню, который в свое время успешно отжал у баптистов СТО, сбивает кортеж президента Бориса Зельмана. Волей судьбы простой парень с улицы попадает в новый президентский офис – Зеленград – где начинается его головокружительная карьера. Не все то золото, что блестит, и, понимая это на собственном опыте, хочется, чтобы трудный жребий выпал не тебе, а кому-то еще. Темные времена не за горами, и когда они придут, между страной Рось и Византией окажутся не те, кому по должности положено, а те, кто готов пожертвовать всем ради того, что считают правильным.

Моей стране

И тем, кто в ней остался,

Посвящается

Глава 1

Кефир

Судьба стучится в двери по-разному. В моем случае она постучалась в виде кефира.

Вечером я сидел в своей комнате, а точнее, валялся на диване, никого не трогал, пива не пил, хотя была суббота, и выпить можно было, но отчего-то не хотелось. Я не пошел с Валиком и Мамонтом в сауну, они обиделись, но настроения не было никакого, так что я лежал на диване и просто тупил в телефон. Раздался легкий стук, и заглянула мамка. Она всегда стучит, прежде чем войти, причем не я ее к этому приучил, это она сама, такая у меня понятливая мама.

— Богдасенька, — говорит, — есть проблема.

Поднимаю глаза и по виноватому виду вижу, что хочет мама меня напрячь.

— Нужен кефир, зайчик. Ты не сходишь в «Санта-Марию»? Сама не могу, видишь, я после душа.

Вижу, что на голове у нее действительно полотенце.

— И зачем тебе кефир на ночь глядя?

Смотрит жалостливо, но в то же время хитро.

— Да вот захотелось, не могу. Нет, конечно, если тебе совсем в лом, я потерплю.

Что тут скажешь? Когда тебе двадцать пять лет, а ты живешь с мамой в сраной двушке на районе, как можно ей отказать? Ответ напрашивается сам собой — никак.

— Что, вот так тебе кефира хочется?

Губки бантиком, кивает. Кто-то скажет, что такие отношения с матерью в моем возрасте не есть норма. Ради девушки, к примеру, еще можно все бросить и попереться ночью за кефиром, но ради мамки — это уже перебор. Пусть так, и я мягкотелый, но ей отказать не могу. Никогда не мог, может быть, потому что она одна меня вырастила, и живем мы в сраной двушке, а может потому, что мать сама по себе классная тетка и умеет добиваться своего.

Как бы то ни было, я встал с дивана и пошел за кефиром.

Вот тут так и хочется сказать: «а в это время на другом конце галактики…» Впрочем, это не будет таким уж большим преувеличением. То, что двигалось мне навстречу на скорости сто сорок километров в час, несмотря на то, что по нашим дорогам на такой скорости можно передвигаться разве что на воздушной подушке, определенно, обитало на другом конце галактики. Оно было из иного мира, бесконечно далекого от моего города и от моей жизни. Тем не менее, оно приближалось и приближалось неумолимо. Я купил в «Санта-Марии» 2,5 процентный кефир для мамки, и собрался уже перейти дорогу, чтобы вернуться на свой диван. Я поставил ногу на проезжую часть, когда услышал тревожный звук. Большинству людей звук сирены вообще неприятен, особенно если он пронзает мирную ночь на твоем районе, а ты оказываешься с ним один на один в сланцах и с кефиром в руках. Я повернул голову и увидел, как по дороге мне навстречу несется кортеж. Едет быстро, и помимо сирены его движение сопровождается шелестом, который издают только очень дорогие покрышки на очень дорогих автомобилях. Можете мне поверить, уж я-то разбираюсь в подобных вещах.

Кортеж пронесся мимо, уверенно двигаясь по своей кромке галактики, даже не заметив, что на пути ему попался какой-то зачуханный городок Смела. Я проводил его взглядом, и ступил на изрядно затертую зебру пешеходного перехода. Я всегда стараюсь переходить дорогу в положенных местах, особенно если они расположены прямо перед моим подъездом. Я шел и все еще смотрел туда, где скрылся в ночи кортеж президента Бориса Зельмана. Я воспринимал его как цельное явление, потому-то их и не заметил. А они, уж конечно, не заметили меня. Отставший от кортежа джип сопровождения вынырнул черной птицей из неоткуда и чуть задел меня правым крылом. Успей я сделать хоть полшага вперед, от меня не осталось бы ничего, кроме кучи переломанных костей и груды раскуроченного мяса, но я не успел. Последнее, что я запомнил в тот момент, был бешеный визг тормозов и пакет кефира, взлетевший в воздух, как футбольный мяч.

Я очнулся и первое, что почувствовал — лежать жестко. Потом через серые тени проступили некие очертания, но в целом мир так и не обрел определенности. За окном стояла ночь. В голове были странные ощущения, как будто там плавало и билось о стенки нечто твердое, и каждое прикосновение этого твердого сгустка причиняло жуткую боль. Я лежал на неудобной кровати в какой-то комнате и не мог пошевелиться. От руки вверх тянулась прозрачная трубка. Я скосил на нее глаза, что вызвало новый приступ боли, и понял: я в больнице. Вдруг в комнате вспыхнул яркий свет, пронзив мне веки раскаленными шампурами. Огненные всполохи сверкали целых полминуты, прежде чем я разлепил глаза и увидел тетеньку в белой кофточке, усеянной веселыми мишками. Штаны у нее тоже были в мишках. Тетка мельком глянула на меня и стала возиться в ногах кровати, постукивая чем-то стеклянным.

— Что, оклемался? — спросила она, бросив на меня еще один быстрый взгляд. — Крепко тебе досталось, парень. Говорить-то можешь?

Я попробовал открыть рот, но не тут-то было. Губы склеивало что-то очень прочное. Я с трудом разодрал эту вязь, почувствовав во рту медный привкус.

— Могу, — сказал я, не узнав собственный голос.

— Хорошо, — улыбнулась тетка в мишках, — ничего, со временем все пройдет. Утром доктор придет. А ты пока мне телефончик дай, кому позвонить-то, а то у тебя при себе ничего не было. Лекарства понадобятся и вообще.

— Как зовут?

— Кого? — удивилась она.

— Вас как зовут?

— Надежда Паллна.

— Пишите телефон, Надежда Паллна. Но звоните уже утром, сейчас не надо.

— Хорошо, — легко согласилась она, — ты спи пока, я сама приду капельницу отключить.

Она записала телефон, подергала трубку, идущую из моей руки, и ушла, погасив за собой свет. В дверях сказала кому-то: «Видела, какой хорошенький? Жалко, чуть инвалидом парня не сделали». Я только начал засыпать, напичканный лекарствами, в голове поплыли багровые озера, но, видимо, у Надежды Паллны утро начиналось не тогда, когда у всех нормальных людей. Они приперлись в полпятого. Валик и Мамонт ввались в мою палату, дыша пивным перегаром, чуть не перевернули стойку с капельницей, пока искали выключатель, и уставились на меня.

— Ну ты, брат, даешь, — выдал, наконец, Валик.

— Чего вы так рано? Поспать не даете.

— Какой спать? — воскликнул Мамонт. — Ты только посмотри на себя, чувак, тебя как будто катком переехало! Ты больше не красавчик на рожу, понял, Бонь!

— Это был не каток, а кортеж.

— Да, нам уже рассказали, — увесисто кивнул Валик. — Тебя привезли охранники. Сунули санитаркам под нос какую-то ксиву, и свалили, сволочи!

— Хорошо хоть, на дороге не бросили, — тут я понял, что улыбаться мне тоже больно.

— Это да. Надо выяснить, кто это был, он реально нам должен.

Мамонт нетерпеливым жестом поправил роговые очки и уткнулся в телефон. Пол лба его закрывала ровная черная челочка, и весил он килограммов сорок пять. Носил Мамонт всегда одно и то же: розовую сорочку, клетчатую жилетку и спортивы. Впрочем, оба моих лучших друга разнообразием вкусов в одежде не отличались. Валика я тоже не помню ни в чем другом, кроме спортивного костюма а-ля адидас. Правда, в отличие от могучего Мамонта, Валик весил добрую сотню и в зале тоже жал сотню минимум.

— О, глянь, тут пишут, что вчера в нашу область приезжал президент Зельман! — глаза Мамонта заблестели. — А вдруг это его кортеж тебя сбил? Если это так, вот реальный шанс подняться, ребзя!

Произнося эти слова, мой друг Мамонт и не представлял себе, насколько близки они к истине. Впрочем, ни один из нас тогда не представлял.

Они проторчали у меня еще с час, Валик даже умудрился захрапеть на свободной койке. Потом пообещали зайти к мамке, успокоить ее, насовали Надежде Паллне денег на лекарства, и отбыли, грохоча по коридору. У меня адски разболелась голова, и я решил, что лучшее, что я могу сделать в данной ситуации, это заснуть.

Говорят, что в момент смерти перед человеком проносится вся его жизнь. Проверить это утверждение на практике вчера ночью у меня не получилось, но теперь, колыхаясь в цветных наплывах боли, я думал о разных вещах. Они то складывались в единую мозаику, то распадались на отдельные фрагменты. Я размышлял о случившемся, попутно вспоминая всякие моменты. Собственно, если бы не кефир, я спал бы дома на диване, а если бы не баптисты, не видать нам с Валиком и Мамонтом нашего СТО, как своих ушей. Никогда раньше толком не задумывался, насколько правильно мы тогда поступили, потому что мы всегда поступали так, как того требовали обстоятельства и законы джунглей.

Баптисты тоже не всегда были баптистами. Просто некоторые чуханы из нашего города, известные поименно, вовремя просекли фишку. Они ударились в религию и примкнули к светлому американскому братству, готовому поддержать своих единоверцев материально. Соблюли все формальности, сколотили общину и запросили в Америке бабла, как изнемогающие в жестоких условиях нецивилизованной страны Рось. И что самое удивительное, им это бабло дали. Они скоренько открыли на него одну кофейню, потом другую, а после затеяли историю с этим СТО.

Валик всегда был подорванный, он и втянув всех в эту заваруху. Мамонт у нас по жизни нервный, ни на миг не расстается с обоюдоострой выкидухой. Но по-настоящему подорванный, я имею в виду, на всю голову, у нас один Валик, несмотря на то, что по большей части он выглядит, как добрый слон на индийских плантациях. У Мамонта комплекс Наполеона, он берет яростью. Чтобы ее тушить, ему нужно за кем-то следовать, и этим кем-то оказался Валик.

Когда баптисты открыли свое СТО, мы с пацанами пришли к ним и сказали, что на районе трут о том, что кое-кому нужна крыша. Мы не были бандитами, скорее расторопными молодыми ребятами с предпринимательской жилкой, и вежливо предложили компетентные услуги. В первый раз баптисты послали нас далеко и надолго, заявив, что никакая крыша им не нужна, они и сами с крышей. На следующую ночь через забор к ним прилетел коктейль Молотова, наделав много шуму и убив собаку. Баптисты опять отказались от наших услуг. Через неделю история повторилась, только коктейлей было уже четыре и к утру из-за черных разводов на стенах и покореженных ворот СТО приобрело зловещий вид. Баптисты снова отказались. Все попытки с их стороны найти на нас управу ни к чему не привели. Они откапывали каких-то дяденек, те приходили беседовать, но пацанва на районе встала стеной. Многим из них тоже не нравилась торговля духовными ценностями.

Когда посреди рабочего дня на стотысячный, почти новый мерс хлопнулась зажигалка, разворотив крышу, баптисты сдались. Они не смогли полюбовно уладить проблему с владельцем мерса, известным в городе персонажем, который по счастливой случайности оказался знакомым Мамонтова крестного. Однако условия сделки к тому времени уже изменились. Им пришлось не нанять нас на работу, как планировалось вначале, а продать свой бизнес. Мы подошли к делу с умом. Где надо, поделились, где надо, огрызнулись, и в итоге сошлись в цене. Мы с Валиком и Мамонтом стали полноправными владельцами СТО. Перекрасили стены, починили ворота, позвали еще двух пацанов с района, и принялись за дело. Почти год проработали вхолостую, но постепенно дело наладилось.

А теперь я лежал на неудобной кровати в районной больнице и мучился от боли в попытках заснуть.

В девять часов утра пришел врач. К тому времени Надежда Паллна забегала уже два раза, интересовалась, как у меня дела, из чего я сделал вывод, что Валик с перепугу дал ей столько денег, что бедная не знала, куда себя деть. Врач был небритый и выглядел устало. Он посмотрел в листочки, которые держал в руках, потом на меня, потом опять в листочки и сказал:

— Ну что, молодой человек, как это вас угораздило?

— Машина сбила.

— Так-так-так… И что же, желаете написать заявление в полицию?

— Не желаю.

— Ага. Тут у нас, по всей вероятности, тяжелое сотрясение мозга, ушибы лицевых тканей, рваная рана левого предплечья, наложено шесть швов, да и, пожалуй, все… Еще легко отделались, могло быть куда хуже.

— Когда домой? — спрашиваю.

— Ну, с этим торопиться не стоит. Недельку отдохнете у нас, а там видно будет. Мозг, он шуток не любит, — криво улыбнулся врач, — а вашему крепко досталось. Голова болит?

— Жуть.

— Это нормально. Пару дней поколем болеутоляющее, и станет лучше. При условии, конечно, что вы будете соблюдать все рекомендации. Лечение на сегодня я расписал, поправляйтесь.

И ушел, а вместо него влетела мамка и с порога кинулась в слезы. Рвала на себе волосы и голосила, что по ее глупой прихоти ребенок чуть не лишился жизни. Обцеловала мне все ушибы лицевых тканей, причиняя боли больше, чем игла хирурга при наложении швов. Я терпел, как мог. Она установила на тумбочке Эйфелеву башню из контейнеров с полезной и питательной едой (когда только успела!), и заявила, что будет сидеть со мной целый день. Пришлось выгонять ее с помощью увещеваний, Надежды Паллны и грубой физической силы.

А после обеда пришел он. Сначала просунул нос, убедился, что я в палате один, проскользнул и аккуратно прикрыл за собой дверь. Как только я его увидел, сразу подумал: опа, а костюмчик-то не смелянский! Мало кто в нашем городе ходит в подобных костюмах, а если кто и есть, то уж точно не ходят, а ездят. А еще туфли. Туфли тоже не смелянские: коричневые, из настоящей кожи, дорогие. Садится он не стал, а так стоя и саданул с плеча:

— Вы написали заявление в полицию, Богдан Сергеевич?

— А кто спрашивает?

— Не написали, понятно. Вас интересует мое имя? В данном случае оно не имеет значения. Меня прислали уладить один небольшой вопрос.

— Какой вопрос?

— Касательно вчерашнего инцендента. Я полагаю, вам не стоит никуда обращаться и совершать опрометчивых поступков. Не рекомендую выкладывать информацию в социальные сети. Этот вопрос мы сможем уладить без привлечения третьих лиц.

— А знаешь что? — я ни минуты не сомневался, как следует ему ответить. — В гробу я тебя видал с твоим улаживанием.

Вот не понравился мне этот тип, не понравился, и все! Если я с первого взгляда начинаю питать к человеку антагонизм, и в придачу он делает мне какие-то мутные, непристойные предложения, дело обычно заканчивается плохо.

— Почему вы мне грубите? — мягко спросил он. — Я юрист, и не сказал вам ничего обидного и неприятного.

— Ты не юрист, а хер моржовый! Приходишь ко мне в больницу, где я валяюсь полудохлый после встречи с твоими хозяевами, и заводишь какие-то гнилые базары. Хочешь, чтобы я слился с местностью, заткнулся и никуда не обращался, хотя имею на это полное право. Кто ты после этого, как не хер моржовый?

— Богдан Сергеевич, вы не должны позволять раздражению руководить вашими поступками.

— А иначе что?

— А иначе могут пострадать ваши близкие, — и уставил на меня холодные голубые глазки. Вот костюм у него был отличный, а глазки никуда не годились. Я с грустью подумал о том, что Господь бог, наделяя людей моральными качествами, некоторых пропускает. — Ваша мама, например.

— Подождите секундочку, пожалуйста, — попросил я.

Он с удивлением наблюдал, как я перекрываю капельницу, как это делала Надежда Паллна, отсоединяю катетер, воткнутый в руку, и медленно встаю с кровати. В голове у меня стоял сплошной гул, левое предплечье с рваной раной неприятно натянулось всеми шестью швами, но это не помешало мне взять юриста за шею и применить простой болевой прием. Он в ужасе уронил портфель, не менее дорогой, чем туфли, и выкатил на меня голубые глаза, уже не холодные, а полные паники. Беда большинства юристов в том, что они редко допускают возможность применения физической силы в отношении их самих, а вот я допускаю. Я рос в джунглях, на районе, где применение физической силы считалось в порядке вещей. Я подтащил его к окну, открыл створку, и вытолкал наружу, придерживая за ремень и искренне надеясь, что он не лопнет и не расстегнется.

— Ну что, козел, кто там может пострадать?! — заорал я. — Мама моя пострадает, говоришь? Только сначала соскребут твои мозги с асфальта!

Юрист еще пытался трепыхаться, и пришлось вывесить его за окошко еще немного. Голову разрывало изнутри, и я почувствовал, как на предплечье лопнул шов. Когда юрист понял, насколько ненадежен ремень, отделяющий его от встречи с землей, до которой пять этажей свободного парения, он завизжал:

— Я сейчас упаду! Тащи меня назад!

— Так что там с мамой?

— Вытаскивай меня!

— Нах! С мамой что?

— С мамой все будет хорошо, все будет хорошо!

— Вот так-то, нах, — сказал я, для пущей убедительности еще немного потряся юриста за окном, — а теперь портфельчик в зубы и марш на базу!

Едва почувствовав под ногами твердую почву, он бросил на меня затравленный взгляд и пулей вылетел из палаты. Голову повело в сторону, и я еле устоял, чтоб не грохнуться на пол. Оперся о подоконник и посмотрел на забинтованную руку — на ней расплывалась ярко-красное пятно. Я перевел дух и побрел искать Надежду Паллну.

— Так они его пугать присылали или денег предлагать? — допытывался Мамонт.

— Я же вам все рассказал. До денег мы не добрались, — ответил я, слегка расстроенный несообразительностью Мамонта.

— Ты всегда так, Бонь, слишком горячишься, — прогудел Валик. — Надо было этого кента подробнее расспросить, прежде чем из окна выбрасывать. Думаю, лучше будет, если мы теперь с тобой останемся.

— Еще чего не хватало!

— Так! — сказал Валик, уставив на меня палец толщиной с сардельку, — сказал, остаемся, значит, остаемся! Мало ли чего им в голову придет.

Они действительно просидели у меня всю ночь, а утром их накрыла острая необходимость переодеться, помыться и пожрать нормально. По словам Мамонта, они устали, как собаки, что, впрочем, и неудивительно, если всю ночь дудлить растворимый кофе и играть с Надеждой Паллной и тремя медсестрами в карты на раздевание. Друзья ушли, и их сменили два наших пацана с СТО, Лысый и Муха.

Я тоже устал и хотел спать. Пришел небритый доктор, и попытался выгнать Лысого и Муху, которые разложили поляну с пивом прямо на соседней койке, но они не вняли призывам доктора и выгнали его самого. Я все-таки заснул, а когда проснулся, ни Лысого, ни Мухи в палате не было. Зато появились два новых персонажа.