Моника

Мария Эрдман

Роман-автобиография одной загадочной девушки Моники. Это первое произведение Марии Эрдман, написанное в стиле «потока сознания».

ГЛАВА 1. INCEDO PER IGNES

Мне было три или четыре года, когда мои родители умерли. Я не помню их лиц, только голос отца, глубокий и торжественный, когда он пел мне старинные французские песни и запах моей мамы, ее теплой, загорелой кожи, с ароматами бергамота и водной лилии. Думаю, они были прекрасной парой и безумно любили друг друга, но их мир, такой воздушный и легкий, разрушился так же быстро, как и новость о их смерти. Мне рассказывали об авиакатастрофе, унесшей жизни пятнадцати человек. Там были и они, мои родители. Потом меня отправили в детский дом, абсолютно типичное, холодное здание, где нет места нежности и поэзии. Там нужно было выживать, а не мечтать и любить. Я была совершенно потрясенным, раненым зверьком, до которого никому нет дела. Все эстетские замашки, которые я впитала генетически от моей матери пианистки, встречались хохотом и насмешками местных детей, которые жили здесь очень долго. Они не знали прощения, снисхождения и благородных порывов. Помню, как они закрыли меня в темном, подвальном помещении в длинном узком коридоре и я провела там практически целый день. Мне было страшно, холодно и невыносимо больно. Но именно тогда, сидя на влажном, ледяном полу в той комнате, я поняла одну вещь: здесь нет места любви. Меня всегда пугала эта комната, такая мрачная и темная, сейчас, она бы напомнила атмосферу фильма Гильермо дель Торо «Багровый Пик». Меня нашла воспитатель, Августа Робертовна, наверно, единственное доброе сердце среди этого душевного холода. Мы читали с ней книги по вечерам, она тайком давала мне романы Жорж Санд и Вирджинии Вулф, которые я прятала под подушкой и читала с таким упоением и счастьем, как будто они были созданы для меня, ведь отражали все мои мысли и чувства в то время. Эта женщина была моим другой и поддержкой. Слегка полноватая, но очень утонченная, с красными, матовыми губами и седыми волосами, уложенными в высокую ретро — прическу. У нее не было детей, мужа и подруг и она очень привязалась ко мне, даже полюбила меня. Августа, будем называть ее так, обожала литературу, винтаж и летать в облаках. Несмотря на ее возраст, примерно лет пятьдесят, она была очень жеманна, изящна и вела себя как молодая девушка, что выглядело для некоторых людей очень необычно и странно. Свои голубые глаза она подводила черным, угольным карандашом, напевая итальянские песни. Совершенное безумие, думала я, когда она наряжалась в фиолетовое шелковое платье по фигуре и шляпку с перьями. Думаю, что ее поклонникам нравилась такая странность и непохожесть на остальных женщин, так как мужчин и свиданий у нее было много. Любила ли я ее? Думаю да, любила. Она защищала меня от грубых посягательств мальчишек в детском доме, приносила мне вкусные пирожные из кондитерской и говорила мне, что я вырасту красавицей. Сейчас, вспоминая Августу, мои чувства к ней и впечатления, которые она вызывала, могу сказать только одну, очень значимую вещь: она была очень смелой и всегда была верна себе. Ни социальные предрассудки, ни мнение толпы, постоянно осуждающей ее за наряды, манеру говорить и многоликую странность, которую она несомненно вызывала — ничто из этого не имело для нее значения. Только ее жизнь и ее личность. Поэтому безусловно, я восхищена этой женщиной и люблю ее как свою мать.

В день моего рождения, двенадцатого августа, целый день шел дождь. Совершенно непроницаемое, черное небо поглотило последние остатки моей надежды на солнце и тепло. Я сидела у окна, на своей кровати в общей спальне для девочек. Мне было очень грустно и одиноко тогда, как будто весь мир отвернулся от меня и никто обо мне не помнит. Дождь за окном хлестал по асфальту, не жалея тонких стеблей нарциссов, которые мы посадили в прошлом году вместе с Августой. Их желтые и пурпурные бутоны склонились к земле под натиском природной стихии и были такими нежными и беззащитными, что мне хотелось укрыть их от этого природного буйства, защитить их красоту от этого долгого, летнего ливня. Я смотрела на них очень долго, практически не сводя глаз, а мои мысли рисовали картины праздника, который мог быть у меня, если бы у меня была семья или хотя бы один друг, любящий меня и помнивший. Я бы надела белое, хлопковое платье и широкополую шляпу, которую уже носят дамы постарше. У нас в доме была бы летняя веранда, выходящая в огромный, цветущий сад, где обязательно цвел жасмин и роза. Моя мама ставит на стол фрукты и восточные сладости, папа обнимает ее за талию и целует, мы смеемся и весь мир как — будто пропитан непринужденностью и нежными чувствами.

— Моника, ты заснула что ли? Иди, к тебе пришел кто — то — услышала я голос Фрезии через дымку мечтаний.

Я опомнилась. Она была очень груба и жестока со мной, впрочем, как и все девочки, с которыми я жила в детдоме. Они обсуждали меня за спиной, брали мои подарки и сладости от Августы, заставляли убираться в общей комнате каждый день и делали еще много всяких гадостей, совершенно не детских, а злых и сознательных, просто потому что я была другой, отличной от них. Я поднялась с кровати и вышла из комнаты. В коридоре кипела жизнь, но мне было совершенно безразлично наблюдать за ней. Я спустилась по лестнице на первый этаж и увидела Августу.

— Моя девочка, с днем рождения тебя! — она выглядела очень торжественно в этой черной шляпке с перьями и большим подарком с атласной лентой.

— Спасибо, Августа — я очень смутилась и одновременно растрогалась от ее чувств ко мне.

— Мне нужно сказать тебе одну важную вещь, Моника. Как ты знаешь, я очень полюбила тебя и всегда оберегала и защищала моего маленького котенка. Хочу, чтобы ты узнала сейчас, моя девочка. Смотри — она протянула мне кипу бумаг, пахнущих ее духами и замолчала. Я взяла эти бумаги стала разглядывать их, пытаясь вникнуть в их суть.

— Августа, это что, документы об усыновлении? — дрожащим голосом произнесла я.

— Да, Моника, если ты согласна, я заберу тебя отсюда и мы создадим наш уютный мир, о котором ты всегда мечтала — она смотрела на меня с такой надеждой и любовью, что я не могла не согласиться.

Мы были привязаны к друг другу, два одиночества, две женщины в этом суровом и жестоком мире, мы были необходимы друг другу и я сразу поняла это. Так началась моя жизнь с новой мамой. Когда все юридические вопросы были улажены, меня забрали в новую семью. Помню, укладывая свои вещи в небольшую спортивную сумку, я чувствовала завистливые и злые взгляды тех детей, которые были вынуждены остаться здесь.

— Кто — нибудь видел мою фарфоровую кошку, она на столике стояла, вот здесь? — спросила я у детей, наблюдающих за мной.

— Вот эту? — Фрезия, этот жестокий главарь всей этой шайки, держала в руках мою бесценную вещь.

— Подойди и забери, фифа! — она выкрикнула последнюю фразу особенно громко, чтобы ее услышало как можно больше свидетелей и взглянула на меня своими черными глазами.

Она торжествовала, думая, что задев и обидев меня станет еще сильнее в глазах тех, кто наблюдал за этим актом жестокости. Во мне все помрачнело. Эта кошка, единственная вещь, оставшаяся от моих родителей, имела для меня особую ценность и смысл. Я не могла не забрать ее. Фрезия видела, что я думаю, как мне поступить, вступить с ней в драку или промолчать, она высчитывала все ходы и действия, смотря в мои глаза и сжатые до боли кулаки.

— Смотри, Моника — произнесла она и молниеносно, со всей злости, бросила мою статуэтку об стену.

Тонкий фарфор разлетелся вдребезги и мое последнее воспоминание о детстве вместе с ним исчезло навсегда. Я больше не могла это терпеть. Все мое негодование за все годы, проведенные в этом ужасном месте захлестнули меня. Я набросилась на нее, хватая Фрезию за черные волосы, царапая ее грязную темную кожу и вся моя душа была поглощена этим мщением, которое так долго ждало своего часа. Я ревела, слезы застилали мое лицо и я практически не видела никого из тех, кто собрался посмотреть на наш бой.

— Как же я ненавижу вас всех! — кричала я от боли и страха, съедавшими меня столько лет. Вы жестокие, глупые и пустые! В вас нет сердца, в вас нет любви и вы не достойны ни семьи, ни прощения! — мой голос превращался в нечто громогласное, глубокое, это был голос правды и истины, который они слышали из уст девочки, которую постоянно унижали.

— Хватит, Фрезия, оставь ее — сказал Давид Р, самый старший из них — пусть идет, заканчивай!

Она, как уличная шавка послушно перестала драться и скрылась в толпе, только ее глаза, цыганские и страшные, передавали ту боль, душевную и физическую, что я нанесла ей. Так прошел мой последний день в детском доме. Уходя оттуда вместе с Августой, я чувствовала, что все они собрались около пустых глазниц окон, и смотрят мне вслед, только я уже не обернулась как жена Лота в притче. Мы ехали долго, практически целый час, это был северный район Санкт Петербурга, где располагалась квартира Августы. Зайдя в парадную исторического жилья я выдохнула. Наконец я буду предоставлена сама себе, у меня будет своя комната, свое небольшое, но личное пространство, где я могу спокойно жить, погружаясь в свои невероятные мысли и вселенные.

— Ну, дорогая, располагайся — заботливо сказала Августа — теперь ты дома.

Я кивнула и стала осматриваться. Квартира тогда мне показалась очень необычной, неким французским будуаром гедонистки времен Людовика XV: картины в золотых рамах, тяжелые шторы из лоснящегося бархата, совершенно не пропускающие света, очень много книг, которые были практически везде: на полках, туалетном столике, на полу, за кроватью, даже в ванной комнате. Это были французские женские романы в стиле Дюма, в очень красивых, архаичных обложках и с потрясающим запахом старины. Вся квартира была покрашена в благородный белый цвет, мебель была с претензией на историческую подлинность, с резными изображениями нимф, русалок и морских сирен. Посередине гостиной, в самом царственном положении, лежал большой черный кот. Августа сказала, что его зовут Лютик. Немного позже я узнала, что Лютик это сокращение от его полного имени, Люцифер. Кот был с огромными зелеными глазами и его вертикальные, пристальные зрачки следили за тобой и тем невидимым, что обитало в этой квартире. Лютик осторожно подошел ко мне, высокомерно глядя мне прямо в глаза, и обнюхал мою руку. Видимо, я понравилась ему с первого раза, потому что он дал себя погладить, и издал мурчащее, королевское «мяу» в знак приветствия, встречая нового члена семьи.

— Пойдем, покажу твою личную комнату — сказала Августа. Она небольшая, но там огромное окно с видом на крыши петербургских домов и твой личный кусочек неба. Мы прошли по узкому, темному коридору и оказались в моей Sanctum Sanctorum¹

— Августа, спасибо тебе — прошептала я, и стараясь сдержать свои детские чувства, обняла эту необычную женщину.

— Ты будешь здесь счастлива, Моника — произнесла Августа с влажными от слез глазами и погладила меня по голове.

— Располагайся и отдохни, а я заварю нам жасминовый чай.

Она ушла опять напевая какие — то странные ретро мотивы, а я стояла и не могла поверить, что это реальность, а не моя очередная выдумка. Мне было очень хорошо там, в этой старинной, аристократической квартире. Августа сделала ремонт, мы вместе красили стены, вешали картины в уже современном и понятном мне стиле, купили прекрасные шторы и множество красивых деталей интерьера. Зарабатывала она немного, но никогда не жалела денег на эстетские вещи, антикварные книги или винтажную парфюмерию. Люцифер очень полюбил меня и всегда был рядом со мной, но на руках не сидел, держался в стороне от моих тесных объятий и непонятной ему нежности. Я распахивала окно, наслаждаясь ветром новой жизни и свободы, а Лютик сидел рядом, смотря вдаль на стаи птиц, вырисовывающих на закатном небе живые пейзажи. Это была полноценная гармония и счастье, которое я не испытывала никогда.

— Пойдем пить чай — услышала я мелодичный голос Августы и поспешила на кухню.

Она, в кружевном, красивом фартуке разливала ароматный напиток в две винтажные кружки с павлинами и тропическими листьями.

— Чашки замечательные, где ты нашла их? — спросила я свою новую маму.

Она сделала вид, что не услышала моего вопроса, но я повторила его заново.

— Это очень старинные вещи, как и многое здесь, Моника. Когда-нибудь я расскажу тебе об этом, а сейчас, бери фисташковый эклер и угощайся.

Закончив эту недосказанную и таинственную мысль, Августа повернулась ко мне спиной и стала делать вид, что очень занята и ей не до моих расспросов. Свою тайну она раскроет мне накануне своей смерти, но я расскажу ее читателю немного позже. Дни в этом прекрасном месте летели очень быстро. В школу я ходить отказалась и Августа перевела меня на домашнее обучение. Мне совершенно не хотелось быть белой вороной и вечной одиночкой в новом для меня месте. Мне хватило воспоминаний из детского дома, где я прожила целых тринадцать лет. Сейчас, вспоминания эти времена, я задаюсь только одним вопросом: Чем я была так непохожа на остальных детей? Да, я была немногословна, замкнута, вела себя иногда очень странно и необычно. Я не старалась никому понравиться, никогда не лгала и всегда говорила всю правду о человеке в лицо. Я ценила личность, талант и дар в людях творческих потому что сама была такой. Я всегда была немного отстранена от внешнего мира и с каждым годом мне казалось, что этот невидимый Рубикон становится только ощутимее и сильнее. Раньше, процесс социализации для меня был болезненным, я из кожи вон лезла чтобы понравится тем, кто был мне интересен. Мне хотелось быть как они: веселыми, пустыми, не забивающими свои головы метафизикой и поиском смысла жизни. Изысканно занимаясь мимикрией, я принимала разные обличья, никому не показывая свою змеиную суть. Мне казалось, что если я буду настоящей, меня не примут. Что я буду другой, непохожей, белой вороной в стае черных. Сейчас же, когда контуры разума и уверенности стали более заметными, все сомнения и слабости исчезли под властью силы и новой мысли. Когда осознаешь свою исключительность, когда принимаешь свою женскую природу и используешь все ценные дары, которыми тебя одарили свыше, начинаешь понимать, какой огромной силой ты обладаешь. С этим осознанием тебе безразлично мнение пустой толпы. Они уже не могут коснуться тебя, ибо ты властвуешь над собой, а не над их мнением о тебе. Тогда и начинается истинный путь. Incedo per ignes.

Примечания

1

Святая Святых (с лат).