Клуб «Вечное перо»

Мария Фомальгаут

Дорогой читатель, в этом произведении я поведаю тебе о событиях невероятных и удивительных, произошедших в нашем славном заведении. История клуба «Вечное перо» поистине заслуживает восхищения, а гений несравненного Родуэлла выше всяких похвал.

4

— Господа, я хочу сделать заявление, — Радов внезапно поднялся с места.

Я отложил вилку и приготовился слушать; уж если было кому делать заявление в конце обеда, когда все новые замыслы были рассказаны, очередная лекция Амассиана о вкусах Pодуэлла была прочитана, и жаркое съедено — так это Pадову. Да, за три месяца я успел изучить все повадки Pадова, впрочем, не одного только Pадова: своих товарищей по клубу я буквально видел насквозь.

Что делал в литературном клубе Амассиан, для меня оставалось загадкой. То есть, я знал, чем он занимается, но какое его занятия имели отношение к литературе — я совершенно не понимал. Основным занятием Aмассиана была его любимая биохимия, профессия и призвание, хотя в последний месяц я начал замечать за ним еще и увлечение генетикой. Кабинет Aмассиана мало-помалу превратился в химическую или я бы даже сказал, алхимическую лабораторию, в глубинах которой он просиживал с утра до ночи, занимаясь вещами, мне, литератору, совершенно непонятными. Амассиан за все время нашего знакомства не написал ни строчки, поэтому членом нашего литературного клуба его можно было назвать весьма условно.

Если говорить о Гаддаме, то последний посвятил себя именно литературе: Гаддам вообще редко покидал клуб, — только чтобы отнести в редакцию очередное свое творение.

Радов был полной противоположностью Гаддаму: веселый и энергичный. У нашего бойкого друга был только один недостаток, портивший в нем не столько человека, сколько писателя: честолюбие юноши не знало границ. Его страстное желание стать великим писателем пугало меня не на шутку.

Что же касается меня… Если честно, то все это время я пребывал словно во сне. Ходил в клуб как на работу (немаленькие гонорары позволяли больше не беспокоиться о заработке) и трудился не покладая рук допоздна с перерывом на обед, а иногда и всю ночь. Приходя и садясь за стол, я не отрывал ручки от страниц до самого обеда, не обдумывая строчки, не расхаживая из угла в угол, не замирая на мгновение в поисках нужного слова. Порою у меня создавалось впечатление, что кто-то стоял рядом и диктовал мне страницу за страницей изо дня в день — но это было еще не самое удивительное.

Самое удивительное было то, что, приходя домой и пытаясь продолжить начатое в клубе, я чувствовал что-то вроде провала в памяти: словно незримая рука стирала все и вся. Я начал наблюдать за собой, я внимательно следил за своей памятью, снова и снова подмечая удивительные вещи: стоило мне покинуть стены клуба, как все мысли улетучивались, словно их и не было вовсе, слово я был заколдован.

Радов окинул взглядом сидящих — и произнес громко и четко:

— Господа, я выхожу из клуба.

Впрочем, я не мог не заметить, что несмотря на всю свою четкость голос Pадова чуть дрожал. Мы молчали, не зная, что ему ответить. В те времена я вообще ошибочно полагал, что уход из клуба — личное дело каждого, поэтому не считал нужным что-то возражать Pадову, хотя расставаться с веселым парнем мне не хотелось.

Первым заговорил Гаддам.

— Радов, у вас претензии к кому-то из членов нашего клуба? — спросил он.

— Нет, что вы, леди и джентльмены, напротив, я считаю вас всех своими друзьями.

— Вас не устраивают наши гонорары, и вы нашли себе более достойную работу?

— Нет-нет, мистер Гаддам, вы можете не искать причины моего ухода. Мне очень жаль расставаться с вами, и я клянусь, что буду навещать вас как можно чаще, но боюсь, ничего не изменить моего решения. Видите ли, я хочу… писать сам.

К моему немалому изумлению в ответ на эти, казалось бы, самые простые слова Гаддам и Амассиан вздрогнули и недоуменно уставились на молодого человека.

— Но это невозможно, вы же сами понимаете это, — мягко, но уверенно возразил Амассиан.

— Господа, вы читали мои последние рассказы? — глаза Pадова лукаво вспыхнули, — можете мне поверить, я написал их сам, совсем сам, и — как ни странно — за пределами этого здания!

Я насторожился: я еще не понимал, к чему клонит этот человек, но чувствовал, что это касается не только Pадова, а нас всех… и потому дальнейший разговор был мне и вовсе непонятен.

— И где же вы их написали? — игриво усмехнулся Гаддам, — в саду этого дома? На крылечке?

— У себя дома на другом конце города в десяти километрах отсюда, — вызывающе отрапортовал Pадов.

— Вы… вы уверены? — Гаддам резко побледнел.

— Не может быть, — прошептал Амассиан, — такого не бывает. Никто не может самостоятельно написать что-то новое, в лучшем случае мы пишем продолжение к уже известным романам Pодуэлла.

— И, тем не менее мне удалось то, чего не удавалось еще никому, — ответил Радов.

— Вы уверены, сэр? Клянусь вам, здесь кроется какая-то ошибка, — окончательно возмутился Aмассиан.

В ответ на это Радов только пожал плечами.

— Вы настаиваете на своем решении и не намерены менять его? — холодно-осуждающе осведомился Гаддам.

— Да, джентльмены, — Радов вышел из-за стола, судя по всему, намереваясь проститься с нами, и Гаддам шагнул ему навстречу.

— Думаю, сэр, напоминание о том, что никто еще, даже покидая стены клуба, не разглашал его тайну, будет оскорбительным — сурово заметил Гаддам, — мы верим в вашу честность, и все же пообещайте нам, что не упомянете о тайне даже в своих произведениях.

— Я клянусь… — Радов решительно поднял руку.

— Пообещайте, — с нажимом повторил Гаддам.

— Господа, я обещаю, что от меня никто не услышит ни слова о тайне нашего клуба. Я обещаю не использовать этот факт даже в своих произведениях… ни при каких обстоятельствах. Всего хорошего, джентльмены. До свидания.

Гаддам сдержанно, но твердо пожал руку юноши и сел на место. Амассиан долго тряс ладонь Pадова, заглядывая ему в глаза, точно пытаясь узнать что-то очень и очень важное; я стиснул на прощание руку Радова и обнял его, желая успеха. К моему удивлению в ответ на мои слова Амассиан и Гаддам обменялись многозначительными взглядами, скептически усмехаясь.

Как только дверь за Pадовым открылась, Амассиан вскочил со стула и буквально забегал по комнате, вопросительно поглядывая на нас:

— Этого просто не может быть, — бормотал он, — мистер Гаддам, я уверен, что мальчик заблуждается, просто заблуждается, не более того. Не может быть. Не может быть… Pодуэлл в таком случае должен был сказать мне… — встретившись со мною взглядом, Амассиан испуганно осекся и замолчал.

— Довольно, сэр, — Гаддам предупреждающе вытянул ладонь, — судьба Pадова не волнует меня больше, мальчик сам вправе распоряжаться ею так, как считает нужным… Bы лучше расскажите нам что-нибудь, дорогой Aмассиан. Чем вы занимаетесь сейчас?

— Хожу по комнате, — отрезал Амассиан, — а вообще вот что я обнаружил: в те времена было принято дарить своим друзьям пряди волос, но Родуэлл никогда не делал ничего подобного. Более того, он тщательно сжигал состриженные волосы. Странное суеверие, не находите?

— Вы что же, хотели бы заполучить волосы Pодуэлла? — догадался я.

— Именно так, но дело здесь не в самих волосах мистера Pодуэлла, — Aмассиан нервно погрозил кому-то пальцем, — как генетика, меня интересует то, что содержится в этих несуществующих волосах, то есть гены гениальнейшего из писателей.

— Хотите исследовать их? — безо всякой интонации спросил Гаддам.

— Верно, — отозвался Aмассиан, — но как назло, от мистера Pодуэлла не осталось никакой генетической информации: ни волос, ни останков, ни малейшего намека на отмершие клеточки где-нибудь на воротнике белоснежной рубашки или пижамного костюма…

— Я, конечно же, плохо разбираюсь в генетике, но по-моему на личных вещах Pодуэлла не могло не остаться отпечатков его пальцев, — вставил я, — а вещи мистера Pодуэлла лежат вокруг нас в изобилии… что с вами?

Амассиан, поначалу почти не слушая меня, внезапно побледнел, расхохотался, стуча зубами, и хлопнул ладонью по столу так, что зазвенела посуда.

— Лет пять назад за такие слова вас подняли бы на смех, мистер Kендалл, — отсмеявшись, признался он наконец, — но сейчас между нашим сознанием, нашими генами и отпечатками пальцев открыта не только прямая, но и обратная связь: действительно, получив в свое распоряжение отпечатки пальцев человека, можно с точностью до атома воспроизвести его гены и его сознание, — внезапно он вскочил с места и простер над столом жилистые руки: — не прикасайтесь ни к чему, господа! Не вздумайте стирать ценнейшую информацию!

Я даже не намекнул ему, что информация на столах и стульях скорее всего давным-давно уже стерта.

— Мы победили, дорогой мой мистер Pодуэлл, — он протянул руки к портрету, — мы победили, — Aмассиан резко повернулся ко мне, — мистер Kендалл, вы подали мне гениальнейшую идею, вы… вы просто спасли нас всех, мистер Kендалл, если быть откровенными… Cэр?

Я медленно поднялся с места, глядя в глаза стоящего передо мною человека. Давно созревший в моей душе вопрос в любой момент готов был выхлестнуться наружу, и когда Aмассиан заговорил об откровенности, я решил, что этот момент настал.

— Если быть откровенными, Амассиан, то вы, думаю, сможете ответить мне на один, давно интересующий меня вопрос. Может, он покажется вам нелепым… За время моего пребывания в клубе я пережил уже немало удивительного, чтобы сомневаться в своих подозрениях: мистер Aмассиан, как вы объясните тот факт, что столь необходимое писателю вдохновение окрыляет меня под сводами этого здания и только здесь и нигде больше? Когда же я пытаюсь воссоздать что-то или продолжить начатое мною за пределами этого дома, у меня ничего не получается! Даже при полной ясности мыслей и на свежую голову. Сегодняшний разговор с Pадовым только больше насторожил меня. Итак, мистер Амассиан, итак, мистер Гаддам, я жду ваших объяснений.

Неожиданно для меня Амассиан не только не возражал мне, но и напротив, понимающе кивал, словно говоря: «Tак, так, мистер Kендалл, я знаю, что вы скажете дальше, я уже знаю все это». Когда я замолчал, он кивнул еще раз, словно бы утверждая что-то, и наконец заговорил, покачиваясь в кресле.

— Мистер Kендалл, сколько вы уже скрашиваете наши вечера своим присутствием? Три месяца, не так ли? Что же, согласитесь, это уже немалый срок. Я рад, что вы так легко подметили нашу тайну. Но учтите — этот секрет не должен выходить за пределы клуба. Заранее сообщу также, что после того, как вам откроется этот секрет, вы сами вправе решить, подобно Pадову, согласны ли вы дальше сотрудничать с нами или собираетесь покинуть наш клуб.

Я отрицательно покачал головой в знак того, что клуб покидать не намерен.

— Сперва попрошу вас выслушать меня. А после вы уже и сами почувствуете, так ли непоколебимо ваше решение, — предупредил Амассиан, — итак, мистер Kендалл, хотите вы или нет, но я вновь должен вернуться к биографии любимого нами Pодуэлла.

Необычайный талант несравненного Гарольда недаром поражал его современников. За день в блокноте гениального писателя могло появиться до пятидесяти новых замыслов, набросков, планов. Несмотря на трудолюбие, он просто физически не мог развернуть каждый план до величины романа. Кто и когда подал Родуэллу отличную мысль — нанимать себе помощников — до сих пор остается загадкой, но лично я уверен, что эта идея принадлежала ни кому иному, как самому Pодуэллу. Кажется, первым его помощником был слуга Лайонель, а потом наш гениальный кумир начал вербовать начинающих писателей. Вы, наверное, слышали об этом, господа?

— Да, я читал об этом, — согласился я.

— Однако, там писали не все, далеко не все, — Aмассиан снова чуть угрожающе поднял палец, — людей поражало, с какой легкостью Pодуэлл мог передать незнакомому человеку сложнейший замысел, до которого иной фантаст мог додумываться годами.

Но было странно и другое: никто, даже самый внимательный литературовед не мог отличить романа, написанного Pодуэллом от романа, созданного кем-то из его помощников — впечатление создавалось такое, что книги писал один и тот же человек. Родуэлл как-то объяснил этот факт — тогда люди приняли его слова за шутку, но это была далеко не шутка.

Дело в том, что этот человек обладал не только редчайшими литературными способностями, но и редчайшим среди людей даром телепатии — нельзя сказать, чтобы он умел читать чьи-то мысли, но передавать мысли он умел. Да-да, мой дорогой мистер Kендалл, вы не ослышались, и теперь вы понимаете, каким образом Pодуэлл и его помощники писали книги. Судя по всему, Гарольд мог одновременно обдумывать сюжеты многих и многих романов, подчиняя своей воле десятки писателей. Но самое интересное, что после смерти Pодуэлла в его доме — особенно в комнатах, где он работал — от писателя осталось ЧTO-TO: вы можете называть это душой, но я не верю ни в какие души, скорее вспоминая об электромагнитных полях, неких флюидах, которые хранят мысли писателя и что самое главное, передают их людям, входившим в комнату…

От этих слов Амассиана в груди у меня похолодело: уж не придумал ли наш ученый друг очередной розыгрыш? Очень похоже…

— Разумеется, не все могли услышать мысли писателя, — продолжал Амассиан, — таких было немного, оттого-то мы, посвященные, и устраиваем новичкам жесточайшие проверки.

— Вы знали Pодуэлла лично? — спросил я.

Гаддам оторопело посмотрел на меня: как может кто-то из нас лично знать человека, умершего восемьдесят лет назад?

— Итак, Kендалл, надеюсь, вы не будете сомневаться в моей искренности: никто еще не принимал мои слова за красивую шутку.

— Я верю вам, джентльмены, потому что чувствую: это действительно так.

— Что же, Kендалл, в таком случае вам предстоит сделать окончательный выбор. Теперь вы знаете тайну нашего клуба, а многих эта тайна раз и навсегда отпугивала от нашей компании. Быть помощником Pодуэлла — задача нелегкая, ведь порою фантом великого творца выжимает из тебя за работой все силы… итак, мистер Kендалл, что вы на это скажете?

Я давно ждал этого вопроса, потому что давно знал, что на него отвечу, и сейчас мне оставалось только подняться с места и сказать:

— Я согласен быть помощником Гарольда Pодуэлла.