Безлюдница

Мария Фомальгаут

– Ну-ка, говори, малец, как узнать, здесь или не здесь?И на меня смотрит. Глаза у вождя желтые, светятся, смотрит, все видит.– Надо нож в землю воткнуть.– И?– И если кровь пойдет, значит, здесь.– Откуда кровь пойдет, из тебя, что ли?– Из земли.– Верно. Ну, давай, – и мне нож сует.Вонзаю в землю, чувствую, как земля вздрагивает под моей рукой. Брызжет мне на лицо из земли алая кровь.

Брачок

Становлюсь на одно колено.

Как учили.

Навожу цель.

Тоже как учили.

Выжидаю. Голос инструктора в голове, куда стреляешь-то с разбега, ты еще на бегу выстрели, чтобы получше промазать…

Не стреляю с разбега. Не промажу. Не бойтесь, господин инструктор, не промажу, можете мне в голову не шептать…

Сладко покалывает виски. Так всегда бывает, когда выходим на дело, инструктор своё дело знает, как нас взбодрить…

Вижу цель. Вон она, тоненькая, миловидная, сидит в глубине двора, листает книгу. Знать бы еще, в чем она провинилась против нашего босса, дорогу ему перешла, или узнала что-то, чего знать нельзя…

Неважно.

Не мое дело.

Как там шеф говорил, индюк много знал, в суп попал… или нет… будешь думать, скоро состаришься…

Не так.

Не помню, не помню, опять я ничего не помню, все помнят, я нет, все как все, а я…

Навожу цель.

Сегодня я не промахнусь. Сегодня я докажу им всем, всем, что все как все, и я как все, что я один из…

Год рождения 2030

Дата рождения: 7 февраля

Номер, данный при рождении…

— Девяносто пять, сорок четыре!

Шум инкубатора.

— Девяносто пять, сорок пять!

Рев орущих детей.

— Девяносто пять, сорок шесть!

— Девя…

— Тпрр-р-ру, стой, куд-да его тащишь?

Сдавленный писк младенца.

— Брачок вышел…

— А что так?

— Да не видишь, что ли? Вот… на мыслеграмму посмотри…

— Точно, я и не заметил… чего… в утиль?

— Ну… давай следующего…

— Девяносто пять, сорок восемь!

Я не помню этого. Я не могу этого помнить, почему же я в таком случае не могу этого забыть.

Номер, данный при рождении…

Записываю в анкете — девяносто пять, сорок семь.

Почему я покрываюсь испариной, почему руки дрожат, почему, почему, почему…

— Ну что… заданьице есть, — хозяин смотрит чуть свысока, загадочно, как и подобает хозяину, — справитесь?

— Справлюсь.

— Даже не знаете, что за заданьице…

— Все равно. Справлюсь.

— Ну, смотрите… завтра в Парадизе открывается фестиваль английской культуры…

Брезгливо морщусь, ходить по фестивалям, выискивать каких-то людей мне не хочется, ну да ладно, приказ есть приказ…

— Так вот, там кое-кто взрывчатку пронести хотел…

Холодеет спина. Это дело.

— Стойте, помощников вам определю… А-а-а, помощников-то у нас и нету…

— Сам справлюсь.

— Да ну, хорош дурить уже…

— Сам справлюсь.

Агент говорит так, что становится понятно — возражений не будет. Справится. Костьми ляжет, выполнит задание шефа. Смотрю на агента на экране, в кожаной куртке, в шлеме, в очках, такой задание выполнит, можете не сомневаться…

Я тоже выполню задание… если меня возьмут…

Навожу цель.

Цель не видит меня, цель и не должна меня видеть. Она не успеет обернуться. Не должна успеть. Сидит, перелистывает книгу, отсюда вижу строки, Унылая пора, очей очаро…

Дальше не вижу. Цель сидит на скамейке, обступают скамейку плотными рядами большие дома.

Состояние здоровья: удовлетворительное.

Воспитание: общее…

— Левой! Левой! Левой! Сорок восьмой, ты там чего копаешься, вчерашний день ищешь? Стой, раз-два. Сорок пятый, шапка где?

— Ук… ура…

— Чего? Выплюнь крупу, которой ты рот набил, или чего у тебя там? Четче говори, не слышу!

— Укра…. Ли…

— У нас нет понятия украли, есть понятие, потерял! Вон пошел, без шапки не возвращался чтобы! Раз-два… левой! Левой! Левой!

Этого я не помню.

Этого я не могу помнить.

Потому что со мной такого не было.

— Есть в осени первоначальной… Ну давай теперь сам.

Я пугаюсь, я не хочу — сам, почему-то это страшно, когда сам, когда нет рядом этого тихого голоса, этих рук с длинными пальцами, этих подслеповатых глаз…

— А… не могу…

— Сможешь… давай…

— Ко-рот-ка-я-но-див-на-я-по-ра…

— Правильно. Дальше.

— Весь… день сто-ит… как бы… хруть… хруть… хрус-таль-ный… и лу… лу-зе….

— Ну же?

— Не могу…

— Ну, давай вместе. Лу-че-зар-ны.

Повторяю за ним, слово, только что такое непонятное, неподатливое, разбивается на слоги, ложится передо мной прирученным зверем.

— Лу-че-зар-ны… ве-че-ра…

Это я помню.

Это было со мной.

Дома плотным кольцом обступают двор, душат, давят…

Навожу цель. Я выслеживал её слишком долго, чтобы сейчас промахнуться, я искал её слишком долго, чтобы сейчас потерять. Цель чуть поворачивается, откидывает со лба светлые волосы, ну не дергайся ты, сиди уже смирно. Мне надо не промахнуться. Все должно быть красиво, с одного выстрела, мне не простят, если я сработаю грязно. Кому угодно простят, только не мне, на меня и так уже смотрят косо, все смотрят косо, да точно ли наш…

— Сорок…

–…седьмой, — подсказываю я.

А что-то я не видел вас раньше… — инструктор прищуривается, смотрит на меня так, что чувствую — видит меня насквозь. Уже не сомневаюсь, он меня просек, такие не ошибаются…

— Хотите сказать, вы все сорок тысяч или сколько там в лицо знаете?

— Ну а то…

Смеемся. Понимаю: прокатило. Еще сам не понимаю, как, но прокатило…

Образование: общее высшее

— Квадрат гипотенузы… равен сумме двух квадратов катетов… Записывайте, записывайте, все записывайте, вам это потом перед экзаменом зубрить…

Хочется выйти и хлопнуть дверью. А еще лучше зашвырнуть тетрадку в морду лектору, трещи свои катеты кому-нибудь другому, пошел ты на хрен. Давно уже диктофоны изобрели, нет же, в тетрадочках пишем…

Этого я не помню.

Это тоже было с другими, но не со мной.

— А это что?

Показываю на что-то разлапистое, не похожее на планеты, что-то за орбитой Плутона…

— Читай.

— Во-дя… Во-дя-жер…

— А если посмотреть?

— Во-дя-жер.

— А если хорошо посмотреть?

— Во-яд-жер…

Слово какое-то получается корявое, неправильное, Вояджер, как будто кто-то ошибся, когда писал…

— Правильно. Это корабль такой, его построили люди. Он летел от земли до Плутона тридцать пять лет…

Вспоминаю:

— Это целое поколение.

— Больше. А внутри корабля знаешь, что?

— Люди?

— Не-ет, что ты… там…

Вот это я помню.

Это было со мной.

Навожу цель.

Цель перелистывает страницы, уж небо осенью дышало, уж реже солнышко блистало, короче становился день…

Думаю, чем она насолила шефу, что она узнала такого, чего не надо было знать. Есть такие, которые лезут, куда не просят, а потом удивляются, чего это их труп нашли в соседней речке. Ладно, не мое дело, мое дело сегодня доказать, что я как все, что я как они…

— Стой, раз-два!

Стоим, раз-два.

— В стойку!

Становимся в стойку.

— Ружье!

Вскидываем ружья, все, в едином порыве, и все-то мне кажется, что вскидываю я ружье недостаточно быстро, или наоборот, слишком быстро, не как все, чем-то выделяюсь из строя солдат, чем-то…

— Цельсь!

Целюсь. Молю кого-то, чтобы попасть, будь я проклят, если не попаду, я должен доказать им, что я такой же, как они все, как они, как они…

— Пли!

Стреляем. И снова мне кажется, что стреляю с каким-то мимолетным опозданием, не как все…

Сердце замирает.

— Седьмая мишень не поражена! Промазал парень…

Гром среди ясного неба. Мерзкое такое чувствишко, а вдруг я, да нет, не я, что я на себя наговариваю…

Смотрю на мишени, нет, точно, седьмой, я седьмой, пропади оно все пропадом, промазал. Чувствую, как все смотрят на меня, все, сколько их ни есть, безликие, одинаковые до тошноты…

Инструктор подходит ко мне, пронюхал, пронюхал, скотина такая, чувствую, что это конец…

— Ничего… тяжело в ученье, легко в бою…

Киваю. Даже знаю, кто это сказал. Но не скажу. Здесь такие вещи знать не положено.

Вот это я помню.

Вот это уже было со мной.

В смертный бой уходят солдаты,

Обескровлены, разорены,

И не верится, что когда-то

Будем мир, и не будет войны.

Души темные крови жаждут,

Души темные ждут зимы,

И не верится, что однажды

Будет свет и не будет тьмы.

Ночь неумолимо права,

Зимний вечер неумолим,

И не верится, что бывает,

Чтобы не было вечных зим.

Это тоже было со мной. Читаю перед ним, он смотрит подслеповатыми глазами, перебирает длинными пальцами…

— Сам написал?

— Ага.

— Молодец… спрячь… Там никому не показывай…

Я и сам знаю, что там никому нельзя показывать.

Город обступает, давит, душит высотками.

— Цельсь!

Навожу цель.

— Пли!

Стреляю, цель взрывается кровавыми брызгами.

— Отлично, — кивает инструктор, — молодец… вы приняты…

Почему у меня так дрожат руки. У других руки не трясутся, это настораживает, опять на меня смотрят косо…

Это было со мной. Месяц назад.

И это тоже было со мной. Тоже месяц назад, в тот же вечер.

Распахиваю дверь, вбегаю в дом, кричу — через все комнаты:

— Меня приняли!

Непривычная тишина, жуткая какая-то, пугающая…

Окликаю его по имени. Почему он сидит в кресле, не оборачивается, почему он не отвечает мне…

Трогаю его за плечо, он падает как-то неловко, неуклюже, беспомощно, выскальзывает из рук книга, успеваю прочитать на развороте, пока он не захлопнулся — и перья страуса склоненные в моем качаются мозгу, и очи синие, без…

Час спустя.

— Давно знали покойного?

— Да.

— Кто он вам?

Чуть не срываюсь, чтобы сказать правду. Тут же спохватываюсь, отвечаю, как он меня учил.

— Н-никто.

— А что вы тогда делали в его доме?

На ходу присочиняю что-то, сам не знаю, что.

— Подрабатывал… продукты ему покупал… кран там починить, еще что…

Кивают. Вроде поверили, черт их знает, поверили или нет…

— Здесь распишитесь.

Здесь расписываюсь. Выхожу из дома, даже вещи свои взять не могу, ладно, черт с ними, с вещами, черт с ним со всем…

Психика: стабильная, уравновешенная

Это нам всем записывали в анкете. Психика стабильная, уравновешенная, и все такое. Мое счастье, что меня не проверяли. Что тут проверять, бракованные на работу не приходят, бракованных отсеивают сразу же. Еще там, где писк младенцев, шум инкубатора и — Девяносто пять, сорок четыре! Девяносто пять, сорок пять!

Характер: ярко выраженный командный дух.

Это мне уже позже приписали, после столкновения. Когда сшиблись на пустыре наши и ненаши, рожденные и нарождённые, когда пошли в ход камни, бутылки, обломки тротуарной плитки, рожденные называли нас нелюдями, выродками, да уж кто выродки, так это не мы, мы-то не рождались… Вот инкубами нас называют, это правильно, мы же в инкубаторе вывелись. А мы их оттеснили-таки к гаражам, дальше ничего не помню, помню, как схватил готовую обрушиться на меня велосипедную цепь, рванул на себя что есть силы, здоровый детина повалился на меня, я въехал ему коленом под ребра…

Дальше не помню.

Ярко выраженный командный дух…

— Ну что… заданьице есть одно…

Хозяин смотрит на меня. Мой хозяин, как сжимается сердце от этих двух слов, мой хозяин, не его, не её, не чей-нибудь там — мой.

Вытягиваюсь в струнку. Заданьице. Мне. Как в кино. Не какому-нибудь Джеймсу Бонду, а мне, мне, мне…

Хозяин (мой хозяин!!!) показывает фотографию. Молодая, глаза в пол-лица, светлые волосы, и все-таки вижу, что не генетики над ней работали, наука здесь руку не приложила….

— Вот цель.

Киваю. Больше мне знать ничего не положено, что за цель, откуда цель, зачем цель, — иди, ищи, стреляй, принеси хозяину отрезанную голову…

Дома сгрудились в тесном дворе, шепчутся о чем-то.

Навожу цель.

Цель перелистывает страницу, читаю, и перья страуса склоненные в моем качаются мозгу…

Сжимается сердце. Почему-то мне кажется, что это его дочь, а ведь я даже не знаю ничего про него, была у него дочь, не было, был он женат, не был он женат…

Цель отбрасывает с лица светлые волосы.

Сжимается сердце.

Опрометью сбегаю по лестнице, распахиваю дверь подъезда, цель оборачивается, цель видит меня, испугалась, еще бы не испугалась, все еще держу в руках пушку…

Цель вскакивает со скамейки, падает на траву раскрытая книга, и каждый вечер в час назначенный…

— Постойте! Подождите!

Остановилась. Смотрит на меня. Затравленно…

— Вы… вас хотят убить… да нет… не я хочу…

Цель кивает. Называет имя заказчика, ну я так и думал, она здесь замешана, в противостоянии Корпорации и не корпорации…

— Вам надо бежать… из города… вы понимаете, он от вас не отстанет…

Цель кивает.

Подхватываю книгу.

— Вы об… оброни… ли…

Язык не слушается меня, как в детстве, когда пытался прочитать незнакомые слова…

— Спасибо.

— У меня машина… увезу вас…

— Спасибо. Спасибо, — сжимает мою руку. Сжимается сердце, нет, всё-таки правильно меня забраковали… Знать бы еще, как я в таком состоянии поведу машину, мои руки меня не слушаются, как будто уже и не мои, долго не могу попасть ключом в зажигание, цель помогает, да давайте я…

Психика: стабильная, уравновешенная.

Так записывали всем. Нестабильных отбраковывали еще тогда, тогда…

Писк младенцев. Шум инкубатора.

— Так, я не понял, а сорок седьмого добивать кто должен?

— А?

— Сорок седьмого-то не добили? Слушайте, вы это бросьте, бракованных добивать надо, а то был у нас тут такой, скажет — брак, младенчика забракованного отнесет в подвал, да и оставит, мол, сам подохнет… Не-е, вы уж эфиру не пожалейте, негуманно всё-таки…

— Да нет, знаете что… я его себе возьму.

— Чего?

— Себе, говорю, возьму…

— Ну, эфирчиком-то сбрызните, не живого же препарировать будете!

— Да нет… домой.

— Это вам чего… котенок, что ли?

— Котенок, человечонок, какая разница…

— Так… нельзя же….

— Чего нельзя, где написано, что нельзя?

Я не могу этого помнить, в таком возрасте еще ничего не помнят.

Но я помню.

— Начальничек-то твой, Кононов, детьми приторговывает, — говорит мишень, которая уже не мишень.

Машина покачивается на поворотах. Киваю:

— Нерожденными.

— Да нет… похищает. Вот таких как ты посылает, они детишек у школы подкарауливают… а не знаешь, зачем ему дети нужны?

Пожимаю плечами, мне не положено знать.

— Здесь останови…

Останавливаю возле заброшенной деревушки, иду за мишенью, настороженно оглядываюсь, все еще не верю, что оторвались от хозяина…

— Много народу положил? — спрашивает мишень.

— Не успел еще.

Мишень косится на меня, кажется, не верит. Входим в отжившую свое избенку, цель разводит огонь в печи, от огня веет чем-то забытым, о чем я не должен помнить, но помню, пламя костра, напевы тех времен, когда земля была еще молодая и неопытная, женщина у очага нервным жестом поправляет волосы…

Цель читает на развороте, наугад:

Конец ознакомительного фрагмента.