Безопасный человек. Странная история обычного города

Мария Макеева

Мальчик со странным именем Селен обнаруживает, что обладает уникальным даром – окружать себя «безопасностью». Поначалу он использует свой дар лишь для развлечений. Но затем, взрослея, понимает, что особенность влечёт за собой гораздо большую ответственность. Он осознаёт, что в реальном мире не всегда получается помочь окружающим.Проживая свою жизнь и пытаясь исправить ошибки, которые привели к необратимым последствиям, он встречается с потусторонним и зловещим, что проникает в его город.

Глава 8

Конечно, я всё рассказал Митьке. И о своей раздвоенности, и о своих догадках, лишь только умолчал о странных мимолётных помехах перед глазами, да я и забыл о них на тот момент.

На сей раз он внимательно меня выслушал и, разумеется, даже не сомневался в моих словах.

— Так, значит, любой, кто толкает тебя на свершение какой-то опасности, обречён попасть под влияние твоей «стеклянной стены», так? Ну, зато теперь мы точно знаем, что эта штука защищает только тебя. А все, кто попадает в круг твоего «дара», просто массовка. Значит, главное, чтобы ты сам был в безопасности. Знаешь, Сел, вообще теория «биополей» — это антинаучная чушь, но на тебя воздействует какая-то слишком явная штука, которую наверняка можно измерить. Хм… Это поле вокруг тебя, оно же не просто влияет на людей, оно скрывает тебя и показывает, им что-то ещё.

Я рассказал ему, что уже «перешерстил» все доступные мне энциклопедии от «Брокгауза и Эфрона» до «БСЭ», и нигде не нашёл описания чего-то похожего. Я перерыл все доступные мне научные журналы дома и в библиотеке, от детского «Юного натуралиста» до «Науки и техники». Но и в них не содержалось никакой информации, кто я такой. С одной стороны, благодаря этим поискам я узнал огромное количество интересных фактов, с другой стороны — ни один из этих фактов не помог мне ни на шаг приблизиться, к тому, что со мной происходило.

— Слушай, Сел, может ты вообще уникум? Я тут без твоего позволения, начал записывать всё, что ты мне рассказывал. Ну, мало ли… Мне кажется, если мне удастся поступить в МГУ, я просто обязан изучать тебя. Давай, если захочешь ещё поэкспериментировать — бери меня с собой.

Мы «экспериментировали» всё лето. Конечно, я часто проделывал это один, но в те дни, когда со мной был Митька, мы отрывались на всю катушку. В результате этих экспериментов я убедился, что был прав насчёт «рукоположения». Если я дотрагивался до человека, то тем самым выводил его из-под влияния «стеклянной стены» и тот видел всё, что видел я.

Когда я спрашивал, что или кого Митька видел в эти моменты перехода, он чаще всего отвечал, что ничего. Но иногда, как-то странно хмыкал и взгляд его становился испуганным. Возможно, он не говорил мне всего и видел что-то действительно пугающее. Лишь позже признался, что почти ничего не мог вспомнить.

— Просто, Сел, я не знаю, что вижу. Ощущение, что вижу будущее. И мне кажется, я видел себя мёртвым.

Я выяснил ещё одну особенность. Мой дар воздействовал непродолжительное время. Когда Митька попадал под моё воздействие, то вспоминал обо мне лишь на следующее утро. Позже он рассказывал, что иногда, кроме мертвого себя, видел странного человека, лица которого не мог вспомнить.

Теперь я знал, что люди, которые попадали за мою «стеклянную стену» уже на следующий день вспоминали о своих намерениях, но правда забывали о том, что с ним происходило в предыдущий день. Получается, те алкаши возле рынка спокойно могли подраться и в следующий раз. А те уроды, которые избили Митьку, могли поймать его на следующий день. То есть люди, которые замышляют что-то ужасное, могли сделать это буквально через сутки после моего воздействия. Выходит, если мне предстоит «обезопасить» что-то действительно серьёзное, я должен буду проследить за дальнейшими последствиями. И вновь появлялся новый вопрос — как мне должно это сделать?

Лето уже подходило к концу, когда я решился рассказать другу и о «Кире из Питера».

— Не, Селен. Я видел эту вашу Киру. Родители знаменитые журналисты. Там отец один — ого-го! Тоже мне жених — Селен Корионов. — Он засмеялся. — Ты же понимаешь, что она не простая девочка. Это она сейчас возможно не понимает своего положения, но поверь мне, Сел, когда поймёт — выберет точно не тебя. Ты, конечно, видный парень, но не для таких, как она. — В тот момент его голос стал серьёзным.

— Да я это знаю. — отмахнулся я, понимая, что он на сто процентов прав.

Обо всём этом в тот момент мне думать не хотелось. Я хотел отвлекаться от возникающих мрачных, упаднических мыслей. Поэтому пытался отгонять их просмотром бесплатного кино. Я пересмотрел в нашем кинотеатре все фильмы, некоторые даже по нескольку раз. Проехал «зайцем» на электричке до какого-то безымянного дачного посёлка и обратно. Вечерами задерживался возле «Гаваны», мешая местным парням подраться. Пересекал проезжую часть в самых неожиданных местах перед носом у водителей, вынуждая их тормозить.

Митька был не против таких развлечений, хотя по началу отговаривал меня, а затем и сам стал принимать в них участие. Всё лето мы дурачились. Бегали с ним на фильмы «детям до шестнадцати», съездили на ВДНХ, успели ещё до того, как его заполонили рыночные «комки» — павильоны для продажи китайско-турецкого ширпотреба. Словно прощаясь с этим комплексом, который под напором новой эпохи менялся, мы два раза подряд сходили в Космический павильон.

Мне всегда нравилось всё, что связано с космосом. Я благоговел перед наукой и фантастикой. Но относился к ней, не как Митька, который пытался всё понять, измерить, изучить, запаковать в расчёты, а затем построить некий сверхмощный компьютер, сочетающий искусственный разум из книг Азимова и Брэдбери. Для меня все научные открытия были, как картины «Амаравеллы»¹. Красота, основанная на научных знаниях. Космизм. То, что сплеталось в науку и, наверное, магию. Хотя, это не точное слово. Не магию. В загадку.

Я поначалу не был уверен, что сам хочу начинать конфликты, но показать свои возможности Митьке точно хотел. Уже не в первый раз я всерьез подумывал о том, чтобы перестать это делать и остаться таким как все. Но видя, как Митька смеется до колик в животе над лицами людей в моменты их трансформации, когда те переходили из одного состояния в другое, напрочь изгоняло эти мысли. Я был ребёнком и почти избавился от угрызений совести, однако все равно не мог загасить ростки стыда. Хотя бы потому, что люди были не виноваты, не угрожали и не нападали на меня.

Затем всё завертелось. 19 августа 1991 года случился политический переворот, названный «Путчем». Последний президент страны под названием Союз Советских Социалистических Республик, Михаил Горбачев, был отстранен от власти так называемым ГКЧП, объединением бывших соратников президента, которые решили взять управление в свои руки, как новое Временное правительство.

Государства, в котором я родился и вырос, к тому времени уже практически не существовало, а в то лето в Москву были введены войска. До этого момента мне даже в голову не приходило заявиться на какую-нибудь политическую манифестацию, но случилось то, от чего просто так было уже не отмахнуться.

Я до этого не замечал, что мир моего детства уже агонизировал и содрогался в конвульсиях. В марте и апреле 1991 года по всей стране прошли многотысячные антиправительственные митинги, а я нарочно запирался в своём мирке «безопасности» и спокойствия. Решал свои проблемы, и политика мне была совсем не интересна.

Но в тот день мы с Митькой решились поучаствовать, заодно и поэкспериментировать в этом столпотворении. Для нас те неспокойные события ещё не были историей или неотвратимо приближающимся крахом старой политической системы. В воздухе просто витало чувство напряжения и возбуждения. Будь я взрослее, кто знает, может быть постарался всё изменить? Кто знает, на что я мог тогда повлиять? Но, разумеется, я об этом даже не задумывался. Мои мысли занимали только поиск ответов на свои вопросы, эксперименты и Кира. И я был рад, что Митька находился в те годы рядом со мной и часто давал повод задумываться о хорошем, переключаться с эгоистических и агрессивных поступков. Если бы не он, я превратился в чудовище гораздо раньше. Я был — эмпириком, он — рационалистом. Вместе мы дополняли друг друга.

В тот день мы с ним решили съездить и попробовать «поэкспериментировать» в самой гуще событий. Для нас они не были переломом, а просто ещё одним полем для игр в неуязвимость.

Ничего не сказав родителям, мы пешком двинулись к памятнику Юрию Долгорукому, чтобы посмотреть, что происходит в центре города. Было около десяти часов утра. Родители уже ушли на работу, в то утро те тоже были встревожены, но я не придал этому должного значения.

С Митькой мы договорились встретиться на остановке. Взяв с собой пару бутербродов, я выскочил за дверь. На мгновение испытал те же ощущения, что и в тот день, когда впервые выбежал на дорогу. По коже побежали мурашки, сердце застучало где-то в висках, а меня заполнил страх. Затем всё вернулось на круги своя.

Я шёл по улице и физически ощущал постоянно наэлектризованное присутствие то ли беды, то ли радости. Неопределённое чувство возбуждения. На наших глазах менялась история, но мы отмахивались от перемен. Все последующие события, которые случились со мной, возможно, были как-то связаны с тем, что произошло тогда.

Через пару часов мы были уже в толпе возле памятника. Я не держал Митьку за руку, постоянно отвлекался и вертел головой по сторонам. Люди вокруг нас расступались и их взгляды при моём приближении моментально становились «скользящими» и пустыми. Мне даже не нужно было нарываться на конфликты, чтобы расчищать дорогу перед собой. Я не понимал, почему включался режим «безопасности». Мы просто продирались через людей, и никто из них, не проявлял агрессии.

Вокруг нас проходили митинги, иногда с абсолютно противоречивыми лозунгами. То тут, то там раздавались хоровые возгласы и крики или наступать на власть, или поддержать «путчистов». Но в толпе пока никто не дрался и не лез на рожон. Перед нами продолжали молча расступаться и пропускать без конфликтов. Я думал над тем, почему это происходит. Были ли все они опасными для меня в тот момент? Или они были опасными друг другу?

Или причиной тому было почти реальное электрическое напряжение, которое чувствовалось в те дни? Возможно, думал я, всё это происходило из-за того, что те события сами был огромным противоречием.

Сейчас предполагаю, что каждый из нас в той толпе был фитилём к огромной бомбе. Каждый мог совершить что-то великое плохое или великое хорошее. Тогда в людях проснулись все худшие и лучшие чувства.

Через некоторое время я хотел обратить Митькино внимание на толпу, которая словно воды Красного моря в одной из библейских историй, расступалась перед нами, но того уже рядом не было. Я озирался, пытаясь увидеть куда тот ушёл, корил себя, что потерял из виду и оставил без защиты. B такой давке с ним могло произойти всё, что угодно. Но наконец взгляд зацепился за знакомую вихрастую голову. Он стоял среди толкающих его людей, и смотрел куда-то вдаль. Подбежав, я схватил за руку, тем самым выведя его из-за «стеклянной стены».

Мы тронулись дальше, на вопрос, куда он собрался, рассказал, что после того, как потерял меня из виду, просто отключился. Всего на секунду. Я ему ответил, что прошло минут двадцать, прежде чем я его нашёл. Митька пояснил, что у него не было ощущения потери сознания, просто он пришёл в себя, когда я его схватил.

— Чёрт, Сел, я вспомнил! — Он начал оглядываться, кого-то выискивать в толпе: — Меня звал за собой какой-то странный парень.

— Какой парень? — Я проследил за его взглядом, но не понимал, кого Митька высматривал. Людей было слишком много. Периодически то тут, то там раздавались резкие выкрики. Среди них, особо выделялся один голос.

Кто-то впереди нас, у самого памятника орал в мегафон политические слоганы, срываясь на хрип. Голос призывал собравшихся присоединиться к его политическим воззваниям, что те охотно и делали, отзываясь эхом. Мы с Митькой стояли за спиной какого-то очень высокого мужчины, поэтому не видели того, кто взывал к толпе. Где-то в стороне от крика люди орали в ответ: «Да! Нужны перемены! Хватит это терпеть!» Позднее, многие из тех лозунгов станут так называемыми «Интернет-мемами». Но тогда слова «Интернет» в нашем с Митькой мире просто не существовало.

Людей становилось всё больше. Чтобы ощутить возникшее тогда напряжение, не нужно было становиться интуитом или экстрасенсом. Достаточно было видеть эту заведённую толпу, чтобы понимать, что она была на пределе. Всё это могло вылиться в любую крайность и закончиться кровавой бойней.

Митька подтолкнул меня локтем.

— Я потерял того парня из виду. Он со мной говорил. Ты меня отвлёк.

— Мить, возле нас не было никакого. Я шёл рядом… Или он подошёл к тебе, когда я тебя потерял?

— Может быть. Но видел его как тебя… — он замялся и снова начал озираться.

— Что ты делаешь? — поинтересовался я вполголоса. Мы продолжали стоять на месте. Толпа, расступаясь и огибая нас, текла к центру.

Он мотнул головой. — Нет, всё в порядке. Просто странно, я пытаюсь вспомнить, что тот мне сказал и не могу…

— Тот парень, которого ты видел, он был тем же самым? В костюме и шляпе с тростью?

— Нет. Я не помню. — снова замялся, зажмурившись — Словно мой мозг не даёт его увидеть. Мне казалось, он был негром, а затем — вроде как, обычным белым парнем. — Митька очевидно был сбит с толку.

— Да у тебя, похоже, были галлюцинации. Вот блин, я вызываю у тебя галлюцинации! — Я не смог сдержаться и хохотнул.

Значит вот что они все видят. В тот момент, когда мне что-то угрожает, я насылаю на людей галлюцинации. Но почему люди так спокойно их переживают? Лично меня удивил бы мужик во фраке или негр с тростью. Даже Кира, возникшая из ниоткуда, очень бы меня удивила. В тот миг, когда я снова подумал о ней, тут же устыдился своих мыслей.

Толпа была напряжённой, но явных конфликтов вокруг нас всё же не было. Поэтому мы решили идти в самый центр. Присоединились к той части демонстрации, которая двигалась на Манежку. Пару раз возле нас возникали перепалки, но тут же гасли, и люди забывая, зачем сюда явились, вставали столбом. Остальные шли дальше, не обращая на остановившихся внимания, выкрикивая свои лозунги и призывы, не предпринимая никакого другого насилия. «Похоже, ничего интересного здесь не выцеплю» — Думал я.

Удивительное дело, никогда бы не подумал, что не увижу в такой толпе никаких серьёзных беспорядков. На какой-то миг мне всё действо напомнило демонстрации на Первое мая, после которых родители встречались со своими коллегами, и мы все вместе выбирались за город на шашлыки. Спокойное детство.

Внезапно Митька вырвал меня из воспоминаний, дернув за руку. Чуть в стороне от основной массы людей происходила драка. Настоящая, с нехилым таким мордобоем. Часть драчунов уже разошлась, но особо упорные и возможно нетрезвые, продолжали мутузить друг друга. Схватив его за запястье, я рванул туда. Но стоило только подбежать ближе, как мужики сразу же разошлись в разные стороны. Те, будто с ленцой, не торопясь, всё прекратили. Словно рефери дал отмашку.

Минуя внезапно прекратившуюся массовую драку, мы наконец вышли к Манежной площади. Людей здесь скопилось ещё больше. Я обратил внимание, что в тот момент всюду отсутствовала милиция. Не наблюдалось ни спецназа, ни обычных постовых или даже патрульных. Словно сразу целый город остался предоставлен сам себе.

Мимо нас, заезжая на пешеходный тротуар проехал БТР по направлению к центру, на его крыше сидел военный. Машина проезжала осторожно, но всё равно было странно наблюдать военную технику в центре родного города.

Чем ближе мы подходили к основному митингу, тем больше становилось «скользящих» взглядов среди людей. Практически мы шли за толпой, которая определяла наш маршрут. Несмотря на то, что нам ничего не угрожало, я больше не отпускал Митькино запястье, чтобы тот вновь не увильнул в сторону, попав под моё «воздействие».

К часу дня мы вышли на площадь перед «Белым Домом». Там творилось что-то невероятное. До меня доносились чьи-то возгласы про «реакционный переворот». Как позднее оказалось, я слышал речь будущего президента России Бориса Ельцина. Толпа неистовствовала. У меня складывалось ощущение, что, если призовут вешать прямо здесь, на площади, люди начнут вешать. Не важно кого — своих друзей, своих соседей. Что-то было во всём этом нездоровое. Люди взбирались на стоящие тут же чужие автомобили. Несколько человек залезло на крыши брошенных посередине площади автобуса и троллейбуса. «Рога» троллейбуса сняли с проводов, и те торчали в разные стороны, качаясь от прыжков. Люди прыгали на их крышах и скандировали «Ель-цин! Пе-ре-мен! Долой Гэ-Ка-Че-Пэ!» Я не видел, кто стоял в центре толпы, не смотря на свой рост. Не мог вглядеться вглубь, так как люди, стоящие перед нами, были взрослыми и гораздо выше и шире в плечах, а идти вперёд я не захотел.

То тут, то там доносился рык военной техники. Митька тогда решил, что прямо в центр Москвы заехали танки. И он был прав. Мимо нас пробегали мужчины с обломками фанеры и досок. Люди строили баррикады. Мы ошарашенно наблюдали за этим хаосом. Но на нас никто не нападал, оставляя в безопасности.

Мы уже хотели уходить. Как я говорил, политические аспекты жизни меня тогда не волновали. Всё это было скорее просто интересно, не более. Ни я, ни Митька не думали, чем всё это обернётся. Мы уделяли этим переменам минимальное количество нашего внимания, и считали, что всё вновь как-нибудь разрешится. Мы снова будем бегать в кино, а родители будут лепить пельмени по выходным.

Мы развернулись, продираясь сквозь толпу, которая вокруг нас начала заметно сжиматься. Если бы не моя «безопасность», нас тогда спокойно могли затоптать, настолько плотно все двигались друг к другу.

Выйдя чуть дальше, туда, где теснота была не столь монолитной, внезапно я увидел голубые «Жигули», которые, не останавливаясь, мчались по тротуару. Сразу не разглядел, кто был за рулём. Но автомобиль не сигналил, не тормозил и мог посбивать всех, кто был у него на пути. Тотчас отпустив, Митькино запястье, я бросился туда. Это случилось инстинктивно. Нет, я не выхватывал людей из-под колёс. Я весил едва ли больше шестидесяти килограмм и вряд ли мог столкнуть их всех с траектории автомобиля. Всё-таки, там было слишком много народа, а я не Жан Клод Ван Дамм.

Я просто решил действовать, как всегда, пробежал, пересекая путь машины. Водитель, в тот момент я рассмотрел его, старик лет под семьдесят, тут же крутанул руль влево и резко затормозил. К счастью, люди заметили автомобиль, но не меня. Я остался стоять на месте, наблюдая, как старик, вначале остановив «Жигули», начал осторожно выруливать назад. Я пошёл навстречу, давая водителю время на манёвр. Чтобы мешающая преграда вернула его туда, где и место — на проезжую часть. Тротуар освободился, люди, «скользя» по мне взглядами, не предполагали, что избежали гибели.

Позднее я решил, что старик действительно шёл на сознательный таран людей. Но я об этом уже не узнаю. Возможно, в тот момент, он что-то потерял и хотел уничтожить всё, что его окружало. Знакомое сейчас чувство.

Я до сих пор думаю, если бы я тогда решился пройти чуть дальше, вглубь этой толпы. Прямо под тот самый танк, на котором стоял Ельцин, были бы эти события такими, какими они были?

Я ещё долго искал Митьку в толпе. Он выбрался в стороне от меня. В центре Москвы было слишком шумно, грязно и очень тревожно. Я больше не хотел дергать судьбу за усы, и мы побрели домой. Под моими ногами хрустели опилки и мелкие камешки. В тот момент под моими ногами хрустела моя страна.

Примечания

1

Объединение молодых русских художников-интуистов или «космистов» 1923—1928 гг