Поговорим? О том… о сём… – 1

Марита Мовина-Майорова

Лирико-юмористический сборник рассказов от создателей «О, эта проза Жизни!» и «Армейские небылицы – 1». Это новый взгляд на человеческие взаимоотношения и забавные истории из армейской жизни.«О, эта проза Жизни!» была представлена на Московской международной книжной выставке – 2018 и на Международной выставке non-fictio№20.«Армейские небылицы – 1» сразу завоевали симпатии широкого круга читателей лёгким, ненавязчивым юмором авторов и самоиронией героев на фоне зарисовок из жизни армии 80-х и 90-х.

«Буду худеть!»

Уже много лет мне не удавалось справиться с какой-то странной и, можно сказать, необъяснимой проблемой моего организма.

Эта проблема возникла не сразу, а как-то подспудно пробивала себе дорогу несколько лет.

А началось всё так.

…Как-то по осени, я ни с того ни с сего и ни по какой видимой причине, начала поправляться.

С неприятным удивлением наблюдала я за набором веса.

Что делать?

Первое, что пришло в голову — быстренько отказалась от сладкого-мучного, потом — от жирного-солёного.

Безрезультатно!

Добавила к этому упражнения всякие-разные.

Эффект тот же — ничего!

Наконец начала ходить пешком по целому часу каждый день.

Бесполезно — ничего не помогало! ничего!

И тут я вспомнила Вальку…

1.

За окном вагона мелькали питерские болота и худосочные кустики. Поезд уже выбрался из стеклобетонных построек города и скорым ходом продвигался в сторону… — я ехала в Литву.

Не была я там с того времени, как появились границы между, до того — очень братскими — союзными республиками, то есть — лет эдак двадцать.

Что я там хотела увидеть или найти сейчас — мне самой было непонятно. Но, как магнитом, все эти годы меня тянуло туда — в такую далёкую теперь — зарубежную — страну. Никаких связей с бывшими одноклассниками у меня не осталось. Интернет я не признавала, социальные сети и скайп — тоже. Живое общение, или, уж, в крайнем случае, письма. Но не интернет. И потому я понятия не имела, что и как там у школьных друзей, из тех, понятно, что остались в Литве после развала бывшей многонациональной нашей Родины — Советского Союза.

Итак, ехала я в Литву. Отстояла для начала в волнующейся очереди у литовского консульства, заполнила нервной рукой (чтобы, не дай бог! не ошибиться) все бланки, сфотографировалась и уплатила страховой взнос.

Не первый раз я ехала за границу и оформляла документы, но так как в этот раз — никогда ни волновалась. Может оттого, что в очереди тоже волновались, обсуждая двойное гражданство, которое сначала дали в Литве, теперь отменили. А может, некоторые, из стоявших в очереди, тоже, как и я, первый раз за последние десятилетия собирались к себе на родину, как не известно — куда, и тоже волновались.

…Ехала я в купе с тремя литовками. Те всю дорогу быстро-быстро, как кажется всякому непонимающему чужой язык, разговаривали между собой. Почти ничего я не понимала, но, похоже, обе они были в Питере не просто так, а «за товаром» и, к тому же — из одной деревни под Вильнюсом. Мне даже показалось, что название деревни вспомнила.

Сидела я молча, поджав под себя ноги, и до самых потёмок мирно глядела в окно. Ближе к вечеру за ним стали появляться более густые заросли, а рано утром, когда открыла глаза, потому что снова, по-литовски, затараторили попутчицы, за окном уже проплывали так любимые мною с детства могучие ели и стройные высокие сосны.

Литовки начали собираться, и я вышла в коридор, чтобы не мешать.

Как же любила я эти пейзажи! Как же скучала по ним столько лет! А Тамарка ещё говорила: «Подумаешь, Литва! Вон под Питером сколько лесов! Они, что, не такие, как твои любимые? Очень даже красивые!»

Понятное дело: всякий кулик своё болото хвалит. А Тамарка выросла на этих болотах. Может, где и были леса, а они, конечно, были, особенно в сторону Сиверской и под Лугой, но не те они были, не те! И когда кто-то из Питерских знакомых, так же, как и Тамарка, не понимая моей привязанности к природе Литвы и зачарованности тамошними лесами, говорил почти что словами Тамарки, всегда вспоминала я где-то прочитанное и отвечала:

— Леса-то, может, и похожи… да мои шумят по-другому.

На этом обсуждение красот лесов заканчивалось, как я понимала — за неимением у оппонентов чего мне возразить.

И вот стояла я в коридоре и услаждала глаза и сердце лесными красотами. Сосновый лес просматривался насквозь, и между стройными высокими деревьями далеко было видно всё лесное пространство. Даже отсюда, из вагона, через стекло окна ощущалась терпкая сухость воздуха и его чистота! Нет! Я просто знала это. Я знала и не забыла, как пахнет сосновый лес летом, какой у него изумительный аромат зимой, как тихонько пощёлкивает и похрустывает под ногами игольчатый сосновый настил, как осыпается белый-белый песок с пригорков, обнажая корни деревьев, а они высятся, могучие, и продолжают жить.

Так я и простояла, глядя в окно, до самого Вильнюса, а оттуда до своего городка доехала на маршрутке. Маршрутка! Это было совсем неожиданно — ведь когда-то даже из столичных городов прямо в наш городок можно было ехать на поезде. Теперь, как оказалось, больше никакие поезда туда не ходили… Даже из Вильнюса.

Короче, приехала я в свой маленький уютный городок на берегу не очень широкой, но заставляющей всегда биться моё сердце чаще, даже при воспоминании о ней, реки. Её ещё отчего-то иногда называли «седой». Из-за лесов прибрежных, отражавшихся в её водах, должно быть.

Так вот — приехала я, и в первый же день по приезде, на центральной улице встретила свою бывшую одноклассницу. Это был подарок, явно ниспосланный мне свыше! Ведь до этого часа два я обходила дома на знакомой улице, где в своё время жила и я, и эта одноклассница. Два часа — потому что адрес насмерть забыла. Я нажимала на дверные звонки в те квартиры, в которых, как мне казалось, должна была та проживать, но из этого ничего не получалось: мне открывали совершенно незнакомые люди, и настороженно глядя в ответ на мою русскую речь, очень неохотно произносили на ломаном русском — нет, такая здесь не живёт и никогда не жила. Постепенно меня начало охватывать уныние.

И вот подарок — навстречу мне шла сама Ирка Тишкина!

Конечно, в этой пожилой, немного располневшей женщине, я сразу узнала свою бывшую одноклассницу! Во-первых, Ирка сейчас была точной копией своей мамы, когда её мама была в том возрасте, в котором Ирка находилась сейчас, а во-вторых, потому что всё-таки ожидала встретить кого-то из своих бывших.

Ирка попыталась пройти мимо улыбавшейся ей во весь рот незнакомой и тоже пожилой женщины, но та заступила ей дорогу и произнесла призывно и очень фамильярно:

— Ирка! Не узнаешь?

Ирка запнулась на полушаге и недоуменно уставилась на меня. При этом глаза её из-под оправы очков глядели почти испуганно, отчего слегка округлились и стали чуть заметно косить.

Так мы стояли на небольшом расстоянии друг от друга, как две незнакомые кошки, встретившиеся на узенькой тропинке. Только одна из кошек — я — была подозрительно для другой кошки дружелюбной.

И тут, видимо, не узрев большой для себя опасности и словно проснувшись, Ирка встрепенулась, поперхнулась и сконфуженно выдавила из себя как-то не очень радостно:

— Мирка?.. ты?

— Ну, слава богу! Конечно, я!

И тут мы обе одновременно кинулись друг другу на шею…

Потом Ирка отвела меня к себе домой, и оказалось, что до этого я ломилась в квартиры соседних домов.

Потом мы сели за круглый, давнишний, со школьных лет знакомый мне обеденный стол в малюсенькой гостиной, и Ирка много чего рассказала про своё житьё-бытьё в постперестроечной независимой Литве. С её слов, на самом деле не так уж плохо, им, оставшимся здесь русским, жилось. Да и выглядела она совсем по-европейски: стильные брюки, лаковые туфли на невысоком каблучке, строгая кофточка без рюшей; на носу сидели дорогие очки в модной оправе, и ей не надо было их всё время поправлять, как в прежние времена другие очки, чтобы они постоянно не сползали на нос. Даже осанка у Ирки изменилась — стала прямой, и тоже, кажется, очень независимой. Угощала она тоже по-европейски — без излишеств.

Во всём остальном это была всё та же веснушчатая Ирка Тишкина с чуть косившими, и оттого казавшимися озорными, карими в крапинку глазами. Когда мы вдоволь наговорились, Ирка спохватилась и заявила, что мне надо обязательно встретиться с Валькой Зернец, потому как Валька, в общем-то, и есть одна из немногих их одноклассниц, что остались здесь.

— И другие наши ребята, конечно, есть, — как бы вскользь, всё же пояснила она, — Стасик, например. Но он бизнесменом заделался, особо с ним не задружишься. Яська тоже здесь. Но та полька по всем статьям стала, и к ней тоже запросто не подойдёшь. Райка в Поречье обосновалась. Но Поречье теперь Беларусь. Сложно с визой туда.

Она замолчала, многозначительно поглядев на меня. Мне захотелось спросить, почему сложно, но Ирка, видимо, решила, что здесь и так всё ясно (дорого очень), продолжила:

— Как-то разбрелись все — кто куда… — Она аккуратно, опять же как-то по-европейски сдержанно, без сожаления, вздохнула. — У всех свои дела и заботы, да и в школе с теми, другими, ни я, ни ты, ведь в особой дружбе не находились.

По её интонации и выражению лица я поняла, что действительно — «у всех свои дела и заботы», и что если до приезда сюда я надеялась, что встреча с одноклассниками произойдёт ровно в том ключе, в каком эти встречи проходили в наши давние молодые годы, так это я очень даже ошибалась. Видимо, независимость Литвы и её европеизация оказали некое воздействие и на наше дружное школьное сообщество.

— Да, Ира, времена поменялись в корне. И мы, конечно, меняемся, — без ложной грусти произнесла я. — Да ладно! Звони Вальке! Назначай встречу!

2.

Высокая и очень худая пожилая женщина с большой копной седых волос шла мне навстречу по бывшей лесной просеке, которая за прошедшие двадцать лет превратилась в широкую, вымощенную всё той же европейской плиткой, которой мостили и улицы в Питере, дорожку. Теперь бывшая лесная просека вела через лес не на какую-то там заброшенную окраину городка, а в большой жилой район, построенный там в восьмидесятые годы, и куда переселили очень многих жителей городка из центра и из частных домов с окраин — всё освободили для туристов и отдыхающих.

Женщина шла прогулочным шагом и вела на поводке маленькую и тощую (не потому что — некормленую, а по породе) собачонку. Конечно, мне сразу стало понятно, что это Валька, хотя пышная седая шевелюра поначалу меня несколько и смутила. Однако, кроме этой «дамы с собачкой» в назначенное здесь для встречи время больше никого сейчас не было.

Да, это была Валька.

Валька и собачка! Это уже выглядело странно: никогда прежде Валька не была замечена в любви и даже симпатии к животным.

«Вот что время и наступающая старость с человеком сделать могут!» — подивилась про себя я и сразу же, приветствуя подругу, радостно и громко заговорила по-литовски, конечно же, путая слова и искажая окончания, хотя вот уже как два года ходила в центр литовской культуры и прилежно изучала литовский язык, который в своё время не доучила здесь, в школе. При этом, я совсем не сомневалась, что Валька тоже поймёт, что перед ней её бывшая близкая подружка Мирка.

Так и произошло: Валька узнала меня. Но не радостно, а с долей ехидства, однако безобидно, как и в былые времена, заключила, подходя:

— Не очень-то у тебя получается!

Я стушевалась, поскольку по простоте душевной считала, что уж близкая подруга оценит мой литовский — всё же больше двадцати лет я не была в Литве. Кроме того, очень хотелось мне произвести впечатление именно на Вальку — это ведь она в школьные времена была для меня примером мудрости, стойкости, принципиальности и непогрешимости во всём. Мне иногда тогда даже казалось, что Валька старше меня, хотя та была на полгода младше. Валька была рассудительной, неспешной и, как было отмечено выше — мудрой. Это она тогда, в юности, говорила, что мне нужен очень сильный, с характером парень, иначе ничего в её, Миркиной, то есть — в моей — жизни не сложится. Сама Валька никогда ни в кого, в отличие от меня, влюбчивой, не влюблялась, с парнями водилась только в спортивном плане и вела себя так, словно ей вообще начхать на все эти вздохи-ахи и прочую девчоночью ерунду. У неё, мол, жизненная миссия покруче и поважнее вздохов при луне — она собиралась стать знаменитым модельером и мужем не обзаводиться — только ребёнком. На этой волне я долго, аж до самой своей свадьбы, принципиально считала, что мужа у меня тоже не будет — одни дети.

Ну, и вот — слушала я её тогда, открыв рот, и восторгалась Валькой не по-детски! У меня-то как раз всё было наоборот: и смешливая, и, по словам матери, — ветреная, и неусидчивая, и влюбчивая, и… в общем, ничего стоящего и путного из меня выйти по жизни не должно. Совсем другое дело — Валька..! Валька — это да!

И вот Валька, видимо, памятуя ту нашу неравную дружбу, сейчас насмешливо глядела на меня. И я, вот честное слово! стушевалась. Но тут же оправилась и быстренько перевела всё в шутку: с расстроенных чувств встречу начинать не хотелось — характер у меня такой — дружелюбный, сама бы я никогда другого не обидела и насмехаться ни над кем не стала.

— Да ладно тебе, Валька! Не видишь, что ли, что дурачусь я.

Говорить о том, что вот уже два года доучиваю литовский язык, не захотелось, и потому, улыбаясь, продолжила:

— Конечно, ты-то уже двадцать лет по-литовски должна говорить, иначе ведь тебе здесь никак, я понимаю. Куда же мне с тобой тягаться! Вот и Ирка молодец! Освоили вы этот язык. А я — так — балуюсь. — Обниматься-целоваться с бывшей подругой, как при встрече с Иркой, мне вдруг почему-то расхотелось.

— Пойдём, прогуляемся. Чуньку заодно выгуляем. Потом ко мне зайдём, посмотришь, как живу, — совсем обыденно, словно и не было двадцати лет разлуки, кинула Валька.

Я бросила взгляд на дрожавшую неизвестно отчего крохотную собачонку и подумала: «Да уж, собачище! Такую обязательно выгуливать надо, а то она на горшок дома сходить не может». Совсем не присущ мне цинизм в отношении животных, но и не свойственно мне сюсюканье с ними. А кроме того, не заметно было, чтобы и Валька очень уж трепетала сердцем в отношении собачонки.

— Конечно, пойдём прогуляемся. Хорошо тебе здесь жить: и лес, и река рядом. Вот и собачку есть, где выгуливать. Не то что у нас в Питере — все тротуары и газоны загажены.

Валька без слов согласно кивнула, видимо, понимая проблему мегаполиса, и потянула за поводок.

И мы пошли по бывшей просеке в сторону новостроек, где теперь жила моя бывшая подруга.

Квартирка была двухкомнатная, и хотя небольшая, но просторная. Ничто не захламляло её пространство, а на большом балконе — почти лоджии — стояли вынесенные из комнат горшки с кактусами. Их было огромное множество, и я с удивлением спросила:

— Как ты умудряешься их выращивать? Я попробовала один раз, они у меня все усохли или сгнили.

Валька по-учительски строго посмотрела на меня и с достоинством, делая упор на назидательность, ответила:

— Так уметь же надо. Видишь, на балкон на лето выношу горшки, закаляю. Ну и всякое такое. Чего я тебе рассказывать буду, ты же всё равно не будешь этим заниматься.

Пришлось про себя с этим согласиться, потому я просто промолчала.

Бывшая закадычная подруга была не очень многословна, угощение тоже было, опять же, по-европейски упорядоченным, но я и не собиралась никого объедать, хотя под ложечкой уже сосало. Но решила потерпеть, надеясь «после гостей» зайти в магазин, накупить всяких-разных литовских сыров и колбас, чудесного молока и главное — литовского ржаного хлеба с тмином, а потом со всем этим богатством пойти в лес, на берег реки и там уж вовсю «оторваться»! А сейчас, как говорится, «и на том спасибо!»

Разговор чуть оживился после того, как Чунька начала прыгать на стол, а Валька строгим голосом принялась её воспитывать. Я поинтересовалась собачонкой — кто она и откуда, узнала, что собачонку эту всучила на воспитание ей сестра Лидия.

Я хорошо помнила эту худющую и остроносо-длинноносую Лидию, очень намного даже старшую сестру Вальки, которая всегда — в те давнишние школьные наши времена — была занята чем-то и на самом деле была очень доброй и приветливой. По вечерам, когда мы с Валькой сидели, уютно устроившись на панцирной, много чего повидавшей промятой кровати, и говорили «за жизнь», напротив нас, на такой же старенькой и промятой кровати, сидела Лида и что-то шила. Помнится, это были тряпичные куклы в национальных литовских костюмах — маленькие и очень натуральные, — которые она сдавала в местный сувенирный магазин, и таким образом помогала отцу прокормить довольно большую их семью — мама занималась хозяйством. Лида никогда не вступала с нами в разговор и, кажется, даже не слышала, о чем мы с Валькой вели наши задушевные беседы.

Так вот, Валька взяла собачонку на воспитание у Лидии, поскольку её, Валькин сын, умница-разумница, (замуж она всё-таки вышла, но десять лет назад мужа похоронила), толковый программист, получил по контракту в Германии хорошую работу. Поработал, да так и остался — женился на немке. Он регулярно звонил матери и присылал материальную помощь — европейских пенсий на прожитьё было маловато, — об этом мне и Ирка мимоходом посетовала.

— Ну, а как в общем и целом жизнь? Ты-то здесь не одна, всё-таки — Лида рядом.

— А что Лидка? У неё своя семья. Забот полон рот. Здоровье не ахти какое — помнишь ведь, всегда она вкалывала.

— Помню, конечно… А у тебя со здоровьем как?

Валька на минуту задумалась и неохотно произнесла:

— Не очень у меня со здоровьем…

— А что так, серьёзное что-то?

— Как сказать… серьёзного ничего нет. Да только… у меня… давление, что ли, врачи говорят… Вот таблетки, пока простые совсем, выписали, чтобы жидкость в организме не скапливалась — мочегонные. Похудела я на них, а до того полная была. Теперь легче и ходить, и дела домашние делать стало…

Я напряглась, и внутри у меня мгновенно поднялось сочувствие к подруге. Мне сразу стало жалко Вальку и не захотелось больше расспрашивать ту ни о чём.

В это время Чунька снова попыталась впрыгнуть на стол.

— Ну что ты с ней будешь делать? — не столько мне, сколько собачонке, совсем без эмоций сказала Валька. — Но с другой стороны — мне веселее, — уже адресуясь ко мне, добавила она. — Когда сын уехал — скучала. Но теперь и почта электронная быстрая, и скайп — почти каждый день звонит.

Я обрадовалась, что тема с болезнями исчерпана.

— А тебя к себе не зовёт?

— Зовёт. Но мне это надо? У меня здесь квартира своя: что хочу, то и делаю. В городе нашем всё мне знакомо — вот и в церковь нашу хожу, в хоре пою. А там что я делать буду? Вместе с ними обтираться? Не надо мне этого. Вот если совсем худо станет, тогда посмотрю. А сейчас — нет.

Слушала я её и снова, как всегда, когда слышала, что кого-то жить за границу зовут, или на работу какую туда приглашают, или замуж — те не хотят, причины всякие себе придумывают, — сокрушалась про себя: вот если бы ей кто предложил, особенно, если сын родной, за границей жить, или просто пожить — она бы даже в свои немолодые годы поехала бы. Поехала бы! А что? Пожить и посмотреть на то, как другие люди живут, язык другой узнать, кухню даже другую изучить и попробовать — и то интересно. А тут тебя сын родной зовёт — «не хочу». Хотя… может, какие отношения с невесткой не сладились? Кто знает.

Но уточнять ничего и выспрашивать я не стала. Засобиралась. День к вечеру уже шёл, а через лес не очень-то в наше время, хоть и за границей, идти охота. Это тебе не в советские времена, когда и в школу, и из школы полкласса через лес ходило, и зимой на лыжах до потёмок в лесу ошивались — никого не боялись, потому как никого бояться было и не надо. А сейчас…

— Пойду я, пожалуй, Валя. Поздно уже. Пока совсем не стемнело, ещё до гостиницы дойти надо.

Не стала я говорить, что и в магазин ещё зайти надо, чтобы купить поесть чего-нибудь, и что сегодня уже на берег реки не получиться сходить — в гостинице есть придётся.

Валька не уговаривала остаться посидеть ещё. Не предложила она и переночевать у неё. Да я и не осталась бы. Поняла, что подружки мои бывшие другими стали и сами даже не замечают этого.

Видно, не очень сладко им здесь живётся, — глубокомысленно заключила я, — а может, так уже теперь здесь принято: по-европейски.

Однако видя, что уже по-настоящему вечер на дворе, Валька предложила мне денег на такси, чтобы в потёмках я через лес не шла. А я и не отказалась: подруга она мне всё-таки. Хоть и бывшая…

Через день я уехала. И знала, что вряд ли когда ещё сюда приеду. Делать здесь было нечего — ничего прежнего от того городка, от той жизни, от тех людей и друзей больше не осталось. А о чём можно говорить с незнакомыми людьми. Вот-вот — о чём?

3.

О той своей поездке за прошедшие годы я не вспоминала. До этого дня. Надо же! Прошло восемь лет!

Как катит время…

Были и электронные адреса бывших одноклассниц, и даже их литовские телефоны, но ни разу за эти годы я им не написала и не позвонила. Ещё тогда, когда обменивались адресами и телефонами, знала, что ничего из этого не выйдет: не будут они ей писать и звонить, и она им — тоже. А вот сейчас, пожалуйста — вспомнила!

«И очень кстати, — подумала я, — как же раньше мне это в голову не пришло? Ведь тогда Валька очень хвалила мочегонные таблетки, благодаря которым похудела. И я это дело на себе испробую».

Подумав так, тут же твёрдо решила: «Всё! Именно так и буду худеть!»

Как водится, сразу полезла в интернет. Поискала такие таблетки. Выбрала самые что ни на есть простенькие, с минимумом побочных эффектов. И начала принимать.

Нет, ничего такого зловещего я сразу не увидела на своем организме. Единственное, что похудеть — не похудела, только лицо осунулось, а вот под глазами круги нездоровые какие-то появились. Не видя положительного результата «похудеть», и отмечая перечисленные выше побочные неприятные эффекты, теперь я, тоже твёрдо, решила бросить эксперимент.

«Скорее всего, Вальке подошло, а мне — нет», — смирилась я с поражением. И бросила. Но видно поздно — процесс был запущен.

Вскоре вдруг — ничего такого подобного в моей жизни раньше не было — покраснели белки обоих глаз, а вслед за тем — воспалился левый глаз. Вспомнила я про альбуцид — проверенное средство — в советские времена его и в глаза, и в нос от воспаления капали. Покапала его в глаза — всё прошло.

«Это всё компьютер, — решила я, — надо поменьше в нём сидеть».

А как можно поменьше, если учить литовский надо, а там и словарь, и тексты всякие — в магазине ничего этого не купишь. Кроме того, вся информация нужная по жизни — тоже в интернете. А в него как залезешь, так время перестаёшь замечать. Словом, так и спустила всё я на тормозах. Это случилось весной. А осенью всё повторилось снова. Только теперь к воспалению глаз, на крыльях носа проступило что-то вроде болючих прыщей. Помазала прыщи йодом, покапала в глаза альбуцид. Вроде, прошло. А когда минусовые температуры пришли с ветром и снегом, снова пошли прыщи по носу, снова воспалился глаз. Но это было не всё — теперь к этой напасти добавилась ещё и слеза, вытекавшая из глаза всякий раз, когда я выходила на улицу.

Снова альбуцид, снова йод. Прошло. Но слеза, нет-нет, да вытекала.

Наступило лето и всё благополучно закончилось. Во всяком случае, мне так показалось. И я решила забыть об осенне-зимне-весенних глазных неприятностях.

Но вот снова пришла осень — всё повторилось опять.

На этот раз я решила идти к врачу.

— На что жалуетесь?

Мужчина, дородный и очень мужественный, окулист районной поликлиники, спросил безразлично, и даже не глядя на меня, спешно что-то уже записывая в мою же историю болезни.

Я внутренне собралась, стараясь по возможности коротко (у них ведь, у врачей, — десять минут на пациента — я это точно знала), изложить суть вопроса. Но не успела открыть рот, как мужественный окулист строго и требовательно приказал, по-прежнему не глядя на меня:

— Садитесь, — и мотнул головой в сторону стула, такого специального, со всякими блямбочками для осмотра глаз.

Я закрыла рот и покорно взгромоздилась на этот стул. Только теперь окулист посмотрел в мою сторону.

— Рассказывайте!

К этому моменту я уже поняла, что вряд ли такой мужественный и статный окулист станет выслушивать всю мою историю со слезой. Потому сразу в корне задушила насущную потребность излить тревогу о своём здоровье в белый халат врача и, проглотив обиду, робко посмотрела на доктора.

— Ну! — «подтолкнул» меня тот. — Рассказывайте!

— Слеза течёт, — сама страшно подивившись своему жалостливому тону, наконец почти проблеяла я.

— Слеза? Так зачем вы ко мне пришли? — недовольно отреагировал строгий и мужественный мужчина-окулист. — Плачьте, если хочется! Слеза очищает. Зачем же к врачу? У меня, видели, сколько на приёме сидит? У всех проблемы со зрением. А вы — слеза!

Я растерялась. Задохнулась даже от его непонимания:

… — да-а-а, но у меня слеза… сам-а-а… течёт… когда на улицу выхожу, — совсем потерянно уже мычала я, боясь, что мужчина-окулист сейчас запросто попрёт меня из кабинета, и я так и не узнаю, почему — слеза, почему — сама, и как сделать, чтобы её не было.

Но тут окулист просиял:

— Да вы что?! Тоже слеза течёт?

— Течёт, течёт… тоже…

— И что — сама?!

— Сама, сама! — радостно закивала я, осознав, что, наконец, чем-то заинтересовала врача.

— Ну, тогда вы точно с этим ничего сделать не сможете! — воодушевлённо подвёл итог нашему диалогу окулист. — У меня тоже течёт. Сама! И, как врач, я вам только одно могу посоветовать, а именно — то, что сделал я, — купите нитяные перчатки, чтобы удобнее было слезу утирать! Нитяные.

Я застыла на этом продвинутом глазном стуле и «проглотила язык». Радости как не бывало!

Похоже, доктор снова увидел на моём лице так и не высказанное страдание и потому с ещё большим оптимизмом в голосе завершил:

— Да-да! Именно нитяные перчатки. Именно нитяные — кожаные плохо впитывают.

Теперь он смотрел на меня дружелюбно, и, можно сказать, ласково, как на хорошую давнюю знакомую. Я «отнемела», потерянно глянула на врача и всё же решила попытать счастья ещё раз.

— А… может быть… вы всё-таки посоветуете мне капли какие-нибудь,…или… обследование? Уж очень неудобно… со слезой…

— Бесполезно! Поверьте мне, как специалисту! — всё так же воодушевлённо прогудел специалист по глазам. — Только нитяные перчатки! Только они!

Здесь он как-то поутих и обычным уже тоном, почти по-человечески, произнёс:

— Ну, а если справитесь со слезой какими-то средствами, милости прошу — приходите, расскажете.

— И… что… я могу идти? — всё-таки не поверила я.

— Идите, идите. Но если что — вы заходите, опытом, так сказать, поделитесь, — снова воодушевился специалист. — А то я и сам, честно сказать, уже порядком с этой слезой намучился, — на этот раз, словно извиняясь, признался он.

И я сползла с продвинутого глазного стула со всякими блямбочками для осмотра глаз, и проплелась к двери. Взявшись за дверную ручку, всё-таки с надеждой обернулась к специалисту — авось напоследок чем-то порадует. Но специалист уже уткнулся в историю болезни очередного пациента.

— До свидания, — униженная и оскорблённая совершеннейшей ординарностью и не оригинальностью, как оказалось, своей проблемы, уныло произнесла я.

— Всего доброго, — мужчина, не поднимая головы, дружелюбно махнул рукой. Потом поднял голову, посмотрел на меня, снова улыбнулся как доброй знакомой, и повторил: — Приходите, если что, — и уже куда-то в пространство, безразлично добавил: — Скажите там — пусть следующий заходит.

***

Спустя время я нашла приемлемую для себя диету и приемлемый образ жизни, вследствие чего медленно, но верно, начала сбрасывать положенные триста-четыреста грамм в неделю и привела таким образом постепенно своё тело в порядок.

А слеза так и текла — каждую осень и всю зиму. И мне пришлось купить нитяные перчатки.

30 января 2018Санкт-Петербург.