Рассказы из провинции

Марина Ковалёва

В уютном южном городе и его окрестностях течёт обычная провинциальная жизнь с её радостями и заботами. Незаметная и неодолимая сила – Время – меняет жизненные ситуации обитателей городка и сам город.

З А Г А Д О Ч Н Ы Й С Л У Ч А Й.

Утром, до школы, Борька часто шел помогать матери. Наталья ещё дома натягивала на пальто синий рабочий халат, а ноги в рыжих стоптанных туфлях вставляла в неглубокие калоши, потому что даже в сухую погоду ей попадались грязноватые места. Ранними малолюдными кварталами они быстро доходили до конторы, во дворе которой всегда уже кто-нибудь сидел. Борька с мамой здоровались с сотрудниками и Наталья заходила в свою дверь, а Борька — в свою. Там за стойкой старичок Никитич приветствовал его рукопожатием, называл «наш человек» и вручал ведерко с клейстером и мочальной кистью. Наталья из своей двери выносила высокий брезентовый мешок с лямками, в котором туго стояли рулоны афиш и газет. Нагруженные, они выходили на улицу и начинали привычный маршрут. Борька обожал свои деловые походы с матерью и знал, что друзья-мальчишки завидуют ему.

Наталья обходила подопечные кварталы, ловко и аккуратно наклеивала афиши на фанерные щиты на стенах, заборах, где-то счищала старые, меняла номера газет в стеклянных витринах. Борьке она не разрешала мазать клеем, только подносить — потому что он был без халата, а одёжку надо беречь. Прохожих становилось всё больше, иногда их окружала толпа и начинала сразу читать газеты, мешая спокойно отойти, и Борька боялся выпачкать кого-нибудь своим ведерком.

Когда шли по одной из центральных улиц, Борька поднимал голову и смотрел на каменный щит на крыше старинного двухэтажного дома с колоннами. Что было раньше на щите — неизвестно, а теперь красовались привычный серп и молот. Но сверху щита чуднó торчал маленький рыцарский шлем, принимаемый Борькой за шлем водолаза. В свое время рабочие видимо, посчитали так же и не сбили его. И хотя всё было забелено известкой, Борьке всегда представлялся этот щит цветным. Однажды он неожиданно сказал:

— Мама, а я раньше жил в этом доме!

Наталья усмехнулась: — Нет, мы тут никогда не жили. Это не жилой дом, здесь учреждение.

— Нет, я тут жил! — настойчиво повторил Борька и добавил растерянно, — раньше жил, до тебя…

Наталья покосилась на сына, поправила мешок с афишами за спиной и ответила, чтобы не фантазировал. Следующий квартал занимал скверик, на углу которого, под столбом с круглыми часами, стоял восьмигранный киоск Горсправки. В нём работала их соседка, Оленька. Оля и Наталья были почти ровесницами, но грузная и круглолицая Наталья выглядела намного старше. Со вздохом она говорила, что у Оленьки чистая и легкая работа — вот и не устаёт за день. Они дружили с соседкой и, проходя мимо, всегда махали ей рукой. Оленька сидела внутри красивая, в кремовой блузе с галстуком и если клиентов не было — весело махала в ответ. Но сейчас в окошко киоска заглядывал милиционер, своей головой в остроконечном суконном шлеме он полностью загораживал Олю. Это был Олин кавалер, Пётр, часто дежуривший неподалеку.

Свернули к Кооперативному рынку. Тут в воротах всегда была толкотня, а дальше к забору непросыхающая вонючая лужа. Наталья забрала клейстер у сына и пошла клеить на забор афишу, а Борька встал в очередь к синему ларьку Главфруктводы. Когда наконец подошла его очередь, Наталья как раз вернулась из лужи и они выпили пополам стакан холодной вишневой газировки.

Подошли к трамвайной остановке. Быстро вдвоём успели поменять газеты в витринке, протолкались к подошедшему красному трамваю и поехали в «любимое место». Трамвай громыхал сначала по шумной и людной улице, затем свернул в узкую, унылую, сплошь из серых дощатых заборов и старых домишек. На небольшой площади, мощёной булыжником, вышли и пошли вдоль каменного облупленного здания, с забитыми досками окнами. Борька вспомнил, что это вроде какой-то склад, но почему-то вслух сказал:

— И не склад это вовсе, а казармы Арзамасского полка.

Но мама не ответила, скинула на землю мешок и стала раскручивать большое объявление о скачках. Перед несомненно древним зданием склада сохранилась круглая дореволюционная тумба, на которую тоже надо было клеить афиши. Закончив дело, они прошли ещё метров сто. Тут из убогой улочки открывался чудесный вид на простор. Город закончился, вниз круто сбегал откос и вдали, всегда освещенные, лежали луга, петляли тропинки, кое-где темнели деревья, а на небольшом холме сиротливо торчала разрушенная церковка. Борька с мамой всегда доходили до края улочки и смотрели отсюда вдаль, они называли это «любимым местом». Борька протянул руку в сторону далёкой церквушки и проговорил:

— Церковь целителя Пантелеймона, там ещё икона святого Антипы, которому от зубной боли молятся.

— Какая ещё икона, церковь заброшена давно, что ты врёшь всё! — возмутилась Наталья.

— Нет, я знаю, туда все ходили к Антипе, от зубов молить. Тут большой сад был, помещица Каткова жила, добрая такая. Домик у неё был каменный и пруд.

— Ну хватит! — оборвала его Наталья, — чего несешь небылицы, откуда тебе знать-то!

— А вот и знаю, я был тут, ходил раньше! — сказал Борька и осёкся. Они посмотрели друг на друга удивленно, и Борька тише повторил: — я знаю…

Наталья пристально оглядела своего девятилетнего сына, щуплого, немного лопоухого, с детской ровной чёлкой на лбу. По его лицу она поняла, что он говорит правду или верит тому, что говорит. Похолодев в душе от непонятных слов Борьки, она быстро взяла его за руку и повела к трамваю: — Боря, через час в школу, поезжай домой уже, поешь.

Благополучно посадив его на трамвай, Наталья подхватила полегчавший мешок и ведёрко и продолжила свой обход.

Однако на следующий день странности возобновились. Когда Наталья на людном перекрестке намазывала клейстером доску под плакат «Враги третьей пятилетки», Борька отошел подальше и крикнул матери, показывая на другую сторону улицы:

— И не торгсин это вовсе, а дом губернского прокурора Сташкевича!

Несколько человек оглянулось, а один мужчина присвистнул: ну ты, малец, даёшь!

И началось! Шагая рядом, сын неожиданно сообщал, что тут было монастырское подворье, тут вместо одного дома стоял другой, тут жили какие-то господа… Прохожие косились, Наталья шикала. Боря тёр лицо, мотал головой, иногда начинал озираться, словно не узнавал место. Худшее случилось перед домом с рыцарским щитом. Сын буквально повис на Наталье, умоляя зайти в этот дом, где он когда-то жил. Ей ничего не стоило отшвырнуть мальчишку, дать хорошего подзатыльника… но она увидела его глаза.

В них стояли слёзы. Лицо побледнело, пальцы цепко тянули рукав синего халата. Боря даже дрожал.

Наталья глянула на вывеску учреждения: Райхлебпродукт. Не весть что, зайду! — решила она и стала подниматься по ступеням. Но Борька затряс её руку: — Сюда нельзя, это господское крыльцо! Надо с чёрной лестницы!

Наталья уже открывала тяжелую дверь и сын робко прошел следом. Внутри они оказались в просторном вестибюле, прямо перед столиком вахтёра.

— Вы куда, гражданка? — поднялся строго усатый дядька в черной гимнастерке.

— А можно я тут вам объявление повешу? — находчиво предложила Наталья, — вот скачки будут в воскресенье, на старом ипподроме.

— Это можно, — подобрел вахтёр, — наш директор на скачки ездит.

Он подвёл Наталью к стене и помог закрепить большую афишу. Борька в это время медленно шагал по вестибюлю, поворачиваясь во все стороны.

— Это аванзал, — сказал он громко, — а где зеркала?

— Зеркал тут и не было, — возразил вахтёр, — ты что-то путаешь.

Наталья подхватила свой мешок, Борьку (пока он ещё что-нибудь не ляпнул) и поспешила на улицу. Сын укоризненно бубнил: — зачем с парадного крыльца зашли? Надо со двора, с черного хода, там за стеной в цветочках есть черный коридор…

— Чего опять выдумываешь? — пыталась остановить его Наталья.

— Я правду говорю! У меня в голове такие облачки лопаются, такие маленькие, как ватки… И я вспоминаю… — Борька водил в воздухе руками, пытаясь объяснить, но вдруг с силой стукнул себя по голове: — ууу, мозги чешутся, как червяки завелись!

«Плохо дело, Борька заговаривается», — тревожно думала Наталья, таща его за собой. Вот и скверик. Перед Горсправкой снова маячил Пётр. Но Наталья решительно поставила рядом мешок и заглянула в окошко:

— Оленька, беда! Борька бредит наяву, а температуры нету! Говорит странное, мерещится ему всякое… Как сумасшедший!

Оля испуганно приподнялась к Наталье, Пётр шагнул ближе и тоже наклонился послушать и Наталья торопливо начала рассказывать. До Борьки слова не долетали, он стоял за спиной Петра и уважительно разглядывал его широкие галифе, спину с перекрещенными ремнями и кожаную планшетку на боку. Взрослые поочередно оглядывались на него, щупали лоб и снова шушукались.

— Заберут в психбольницу, из школы отчислят.. — с волнением шептала Наталья. Тут к справочному киоску подошел мужик с фанерным чемоданом и совещание пришлось прервать. Пока Оля выписывала ему адрес Дома колхозника, Пётр, нахмурившись, что-то обдумывал. Когда все трое снова соединились, он сообщил, что в городе есть профессор Котов, который лечит гипнозом. Его следователи приглашали к одному подозрительному гражданину. Не стоит пацана сразу в психушку везти, надо попробовать к профессору. Оля тут же нашла его адрес в картотеке. Оказалось, что в квартире у профессора даже есть телефон. Пока Пётр ходил в отделение, чтобы оттуда позвонить профессору, Оленька и Наталья продолжали шептаться. Было решено оставить Борьку дома, а для объяснения пропуска школы — повязать ему щёку платком, как при зубной боли. Вернулся Пётр и объявил, что профессор примет их завтра.

Благодарная, но встревоженная, Наталья отвела Борьку домой, накормила и заперла в комнате. Отдав соседскому мальчишке записку для школы, поспешила снова на работу.

В середине следующего дня Наталья вернулась домой с мешком и оставила его в углу. Спецхалат она сменила на единственное выходное платье в серую клетку, с белым воротничком. Борьке на щёку привязала конспиративный платок. Открыв стеклянную горку, она достала из-за разномастных чашек жестяную коробку от халвы, в которую откладывала деньги. Сумма набралась скромная, и всё трёшками да пятёрками. Наталья подумала, что такими деньгами неприлично оплачивать профессора, но вслух сказала: — Ну ничего, мы люди рабочие, чем богаты… — и свернув деньги трубочкой, сунула в карман поглубже. Молча посидели на дорожку, волнуясь перед встречей.

Через час они стучали в солидную дверь профессорской квартиры. Им открыл высокий, подтянутый мужчина, более похожий на военного, с короткими седыми волосами и маленькими усиками. Борьке его внешность сразу понравилась. Через просторную переднюю он провел их направо в комнату и пригласил к круглому столику в углу. На столике красовался письменный прибор из дымчатого стекла, лежала толстая тетрадь. Наталья присела, а Борьке профессор указал на большое кресло посередине комнаты. Пока Котов и мать негромко беседовали, Борька, с удовольствием провалившись в мягкое кресло, оглядывался. Бра на стенах, шелковистые шторы по сторонам окна, ковер на полу, книжные шкафы. Он так и представлял себе приёмную профессора. Наконец хозяин перенес стул к Борьке и уселся перед ним.

— Ну что, чудишь, Борис? — шутливо спросил он, слегка улыбнувшись.

— Я говорю правду! — смело сказал Борька, глядя на него снизу, но сердце его заколотилось. Он не знал, чего ждать.

— Да я уверен, что ты честный парень! — мягко и доброжелательно отвечал профессор. — Сейчас ответишь на мои вопросы, поспишь, отдохнешь. Что ты так напрягся?

Профессор положил теплые твердые ладони на плечи мальчика и стал разглаживать, потом слегка помассировал сзади шею, затылок, подержал ладони на ушах. Борька ощутил приятное тепло и успокоился. Котов встал, сдвинул шторы и включил бра, потом переставил столик с чернильным прибором к креслу и снова уселся перед Борькой.

— Смотри мне в глаза, ты сейчас заснешь, — проговорил он и, взяв Борьку за руку чуть выше кисти, наклонился к нему. Мгновение они смотрели в глаза друг другу. Потом Котов быстро наложил ладонь на лицо Борьки, а когда убрал, веки мальчика были опущены.

— Как тебя зовут? — прозвучал размеренный голос профессора.

— Куприян Шапкин, — с готовностью отозвался Борька.

— Сколько тебе лет?

— Двадцатый год уж минул.

— Какой сейчас год?

— Тысяча восемьсот тридцать восьмой

— Сейчас тысяча девятьсот тридцать восьмой, ты не путаешь?

— Нет, сударь, не путаю, тысяча восемьсот тридцать восьмой.

Повисла пауза. Профессор раскрыл тетрадь, обмакнул ручку в чернильницу и что-то записал.

— Чем ты занимаешься?

— Служу у господ Елецких лакеем.

— У графов?

— Господа знатного роду, но титулов не имеют.

— Ты, значит, крепостной?

— Да.

— Какая же у тебя работа?

— Давеча до петухов встали, бальную залу убирали. Я гирлянды цветочные наверху развешивал, потом на часах бронзовых орлов начищал… в чулках ходили, чтобы не шуметь. Потом ужо башмаки дали с пряжками, чтобы на парадной лестнице попарно стоять, пока господа гости съезжались. Спать охота… Под утро снова пошли залу прибирать, после гостей..

Профессор делал пометки в тетрадь.

— Я перстень нашел! — вдруг вскрикнул Борька. — Никто не спрашивал, и я господам не сказался! Перстень золотой, по три волны… Да камень красно-коричневый, искряник… Я утаил… Это мне Господь Бог в помощь послал, на будущее…

— Что же ты с ним сделал?

— Закопал за баней господской, где старый каретный сарай. Мне ветки еловые велели рубить, на пол бани, значит… Я и припрятал… Аааа! — вдруг заорал Борька так, что профессор и Наталья подпрыгнули на своих стульях. — Нету!… Илюшка доглядел, подлец! Собака! Украл!

Борька сморщил лицо, сжал кулаки так, что костяшки побелели, и даже зарычал: — Хрррр… Но не успел профессор что-либо предпринять, как он поник и сказал плаксиво: — Нет, это я дурак, дурак… Там желобья выходили из-под мыльни господской… Могла вода под землю натечь, снесло… Дурак я, дурак!… Уууу….

Опустив низко голову и моргая закрытыми глазами, Борька подвывал.

— Успокойся, ничего нет. Нет ничего. Спи… — профессор заговорил медленно, уверенно, поправляя голову мальчика и накрывая его лицо ладонью. Стало тихо. Котов что-то дописал в тетради и повернулся к Наталье. Она сидела подавленная и неожиданно для себя с горечью сказала:

— Ну хотя бы в прошлой жизни он жил бы богато….

Спохватившись, она прикусила язык и неловко стала доставать свернутые деньги. Несколько трёшек упало на пол.

— Вот этого не надо, — строго сказал Котов, — случай интересный… Помнится, один английский авантюрист в своих записках о Тибете… Впрочем, не важно… Считайте, что у него раздвоение личности. Приходите на второй сеанс через три дня. А пока по улицам не водите, если будет спать — очень хорошо, дайте поспать. Расспрашивать тоже не нужно.

И профессор хлопнул перед лицом Борьки в ладоши. Мальчик открыл глаза.

На обратном пути Борька с раздражением смотрел в широкую круглую спину матери, обтянутую серой клеткой. Ему хотелось вернуться назад, словно что-то не закончено, не доделано… Но что именно, он не знал. Несколько раз он останавливался, угрюмо смотрел на Наталью, потом снова тащился сзади. Дома он скрылся за шифоньером, за которым стоял его топчан и больше не выходил, даже есть отказался. Наталья решила его не беспокоить.

Следующим утром соседка Оленька стукнула в дверь и крикнула:

— Бочка приехала, я очередь заняла!

Это означало, что ко двору подъехал на своей телеге керосинщик. Не шевелясь и не открывая глаз, Борька слушал, как по коридору топали соседи, звякали жестяные посудины. Вот мама вернулась с бидончиком, возится за дверью, ходит по комнате, заглянула за шифоньер. Вот уходит, тихо запирая замок на два поворота. Кривая усмешка тронула его губы. Немного полежав, он вскочил.

В один миг он влез в шаровары, зашнуровал ботинки, натянул рубаху и вельветовую курточку. На голову бросил потрёпанную кепку с большим козырьком. Опустившись на колени перед топчаном, вытянул из-под него картонку со своими сокровищами и, нетерпеливо пошарив, достал круглую эмалевую коробочку. Их, использовав всю помаду, отдавала ему Оленька. И Борька всегда находил им применение.

Подойдя к окну, он отворил его и вылез во двор, не забыв снова плотно прикрыть. Движения его были точны, пружинисты. Он был хищный волк, бесшумный индеец, хитрый лазутчик. На несколько минут он скрылся в дровяном сарае и снова появился, запихивая что-то за спиной под курточку.

Борьке и в голову не приходило, что он может повстречаться с мамой, соседями, ребятами. Выйдя со двора, он уверенно направился к дому с рыцарским щитом. Как по заказу, прохожие словно не замечали его. Остановившись на другой стороне улицы, Борька оценивающе осмотрел дом. Вплотную к нему примыкали другие здания, а ворота под каменной аркой были закрыты. Поразмышляв, Борька обежал квартал и подошел к дому с другой улицы. Здесь, в тылу «Райхлебпродукта», в неказистом домике размещалась парикмахерская с намалеванными прямо на окнах словами «Стрижка, бритьё, мытьё». Позади неё торчали чахлые деревья и возвышался кирпичный забор конторы. Борька подтянулся до нижней ветки и ловко влез на дерево. Сидя наверху, он мерял взглядом глубину двора учреждения, оглядывался вокруг и что-то соображал.

Спустившись, Борька побродил с опущенной головой между забором и деревьями. Наконец, присев в одном месте, он вытащил сзади из-за пояса лопатку с обломком черенка и принялся копать. Покопав твердую, пыльную городскую землю, он, не вставая с корточек, сместился на метр-другой и снова начал копать. «Будто я червей копаю» — подумал он. Но опять ни одна душа не заинтересовалась мальчишечьими делами.

На пятом или шестом месте лопатка стукнулась об твердое. Это мог быть очередной камушек или осколок стекла. Но пальцы Борьки выковыряли из земли два выпуклых черепка. Меньший был вложен в больший. Затаив дыхание, Борька разнял их и достал золотой перстень. Тускло блеснули изящные стилизованные волны, направленные встречно. Между центральными, самыми крупными волнами, глубинными золотыми искорками переливался красно-коричневый овальный камень. Радость жарко вспыхнула в груди Борьки, он вскочил. Прижавшись к задней стене парикмахерской, он сжимал и снова раскрывал перед лицом кулак, уверяясь в своей находке.

Наконец он глубоко, облегченно вздохнул, надел перстень на большой палец, а палец загнул внутрь ладони. Поднял с земли лопатку, засунул её снова на спине за пояс и накрыл курткой. Выйдя из-за парикмахерской на улицу, он пошел сначала медленно, а потом всё убыстряя шаги. Наконец побежал трусцой, приняв какое-то решение.

Никому из прохожих не было дела до бегущего мальчишки. Борька трусил, не чувствуя усталости, сворачивая из улицы в улицу и лишь изредка переходя на шаг. Только когда под башмаками неудобно взбугрились булыжники возле бывшей казармы, он перевел дух и остановился в конце улочки, на краю косогора.

Конец ознакомительного фрагмента.