Рассказы из провинции

Марина Ковалёва

В уютном южном городе и его окрестностях течёт обычная провинциальная жизнь с её радостями и заботами. Незаметная и неодолимая сила – Время – меняет жизненные ситуации обитателей городка и сам город.

© Марина Ковалёва, 2022

ISBN 978-5-4496-0181-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ДУРНАЯ БАБА

В годы, объявленные новыми политиками как «застойные», а народом осмысленные позже как «достойные», государственные праздники имели всеохватный масштаб. Как саркастически предвидел русский классик Салтыков-Щедрин, их было два — весенний и осенний.

Заводы, комбинаты, научно-исследовательские институты, всевозможные управления и тресты, вузы и школы, в огромных городах и маленьких районных центрах неизменно выходили в праздничный день на массовые демонстрации.

Словно на работу, надо было явиться к восьми часам утра перед проходной. Позже время сдвинулось к либеральным девяти часам утра или даже девяти часам тридцати минутам. В шумном людском море каждый отыскивал своё подразделение, отдел, цех и представал пред очи начальства, дабы не иметь неприятных последствий за прогул. Суетились организаторы со списками, впереди колонны периодически начинал играть оркестр, сотрудники стояли кучками, а между ними происходило броуновское движение самых нетерпеливых. Члены профкомов, парткомов и комитетов комсомола пристраивали в рабочие руки знамёна, транспаранты, портреты Членов Политбюро, Председателей, Секретарей ЦК и отцов-основателей мировой идеологии, а также бумажные красные гвоздики в половину человеческого роста (в ноябре) или более лёгкие ветки яблонь с бумажными же розоватыми цветками (в мае). Детвора с искренней радостью сжимала в кулачках красные флажки и разноцветные шарики на нитках.

Проходило не менее часа, пока многотысячная колонна не приготовлялась, наконец, к шествию. Оркестр в первых рядах демонстрантов начинал играть не переставая, и огромная масса народу трогалась с места. Никого не смущало, что надо было пройти два — три километра пешком (улицы для этого перекрывались милицейскими машинами). Девушки и женщины надевали самую лучшую обувь, иногда приберегая для «выхода» новые лодочки, и натёртые волдыри от новых туфель считались в порядке вещей. Детские костюмчики, женские платья и кофточки, плащи, куртки, мужские костюмы доставались из шкафов самые что ни на есть нарядные. Никогда никакая погода не могла испортить праздничный вид и настроение уличных толп.

Вот такая длинная и шумная колонна принаряженных заводчан двигалась в один солнечный майский денёк, заполнив тротуары и проезжую часть улицы. Где-то в её середине шла большая группа женщин, составлявшая коллектив планово-экономического отдела. Многие из них держали в руках веточку сирени или красный тюльпан. Сей удачный способ избежать тяжелых флагов и транспарантов придумала их начальница, Вера Анатольевна. Собрав деньги с сотрудниц, она заранее поручила своей правой руке Таисии Ивановне закупить два-три букета, что исполнительная Таисия и сделала, снабдив у заводской проходной коллег и начальницу цветами. Музыка, солнце, гул толпы, предвкушение свободного дня радостно действовали на экономистов. Женщины перекидывались шутками, перебегали друг к дружке, чтобы поболтать, собирались кучкой для фотографирования. Веру Анатольевну тоже зазывали, но лишь раз она встала для фото в середину группы, пока колонна задержалась на каком-то перекрестке.

Отношение к начальнице в коллективе было разное. Планово-экономический отдел был не маленький, а сколько людей — столько и мнений. Общее согласие сложилось лишь по двум пунктам: Вера красива и элегантна, Вера имеет влиятельного покровителя. Кто мог им быть — оставалось под завесой тайны, так как общественность знала только Вадима, мужа Веры, простого инженера из конструкторского бюро. Но от Веры исходила такая уверенность, такое силовое поле, что было ясно — она знает, что делает. Кто-то ведёт её. Назначение на пост руководителя отдела именно Веры шокировало многих, ибо и в самом отделе и на стороне были кандидатуры старше и опытнее её. Но Вера Анатольевна хладнокровно и проницательно подавила ростки фронды. Она смогла держать дистанцию, вызвать трепет подчинённых и не тратила слова попусту.

На вид ей можно было дать и двадцать пять, и тридцать лет. Хорошая фигура, всегда свежее, с правильными чертами лицо, блестящие каштановые волосы прихвачены на виске заколкой. Уголки глаз подведены чёрными стрелками, уже не модными, но красиво оттеняющими её тёмные ресницы. Вера не гналась за модой, но и не позволяла себе дешевых вещей. На демонстрацию она пришла в узкой юбке из серой замши и бледно-абрикосовом шелковистом джемпере, молчаливо одобренных женскими взглядами. Также молча было отмечено, что муж Веры Анатольевны Вадим уже несколько раз подбегал к ней и что-то оживленно рассказывал и было заметно, что он до сих пор влюблен в свою жену. Внешность Вадима вполне годилась для киноэкрана: высокий, широкоплечий, крепкий квадратный подбородок, густые брови, светлые глаза. Таким обычно дают роли положительных героев. Иные кумушки утверждали, что встречали Вадима на базаре, где он делал покупки по списку или в химчистке с объёмными сумками. Впрочем, подобные факты лишь добавляли ума Вере Анатольевне в глазах окружающих. Детей у пары не было.

Тем временем многотысячная заводская колонна достигла традиционного перекрестка, где всегда располагалась не менее как на час. Сюда, на крупный многолучевой перекрёсток, стекались колонны других, более мелких предприятий, институтов, школ. То и дело раздавалась бодрая музыка чужих оркестров, студенты, школьники, маленькие коллективы проходили мимо со своими транспарантами, знамёнами и неизменными портретами Секретарей и Членов. Заводчане благодушно разбредались по тротуарам, рассаживались в ближайшем скверике.

Вера Анатольевна тоже направилась сквозь толпу, чтобы поговорить кое с кем из профкома и смежных отделов, заодно и с праздником поздравить. Проходя мимо красавицы Милы из бюро нормирования, вечно окруженную поклонниками, Вера услышала её капризный голосок: «Хочу шоколадку!» и снисходительно проследила за молодым инженером, шустро побежавшим в ближайший магазин. Но едва она обогнула эту компанию, как дорогу ей преградила плотного телосложения женщина.

— Здравствуй, сестра! — сказала она, глядя прямо в лицо Вере Анатольевне. Вера оглянулась — никого за ней не было. Хотела пройти мимо — женщина снова встала перед ней: — На пару слов, сестра!

— Вы обознались, — сказала Вера Анатольевна.

— Нет, не обозналась, — возразила женщина, — хочу тебе важное сказать. Для тебя важное. Пора тебе выпустить свой дар наружу. Нельзя для себя дар держать, милая!

Вера снова сделала нетерпеливую попытку обойти странную женщину. Но та поймала её левую руку, говоря:

— Твой род силу имеет, знак у тебя должен быть на ладони, — Вера с силой вырвала руку.

— Да я и так вижу, ведовство у вас — родовое занятие. И тебе было передано, — не сдавалась странная женщина. — Была же знахарка в роду, так ведь? Вот и у меня бабка шептунья была, травница. И ко мне перешло, дар через кровь идет. А я лечу людей, нельзя дар в себе держать, то есть для себя только. Послушай, я добра тебе желаю. Ты можешь людям помогать. Иди путём, тебе данным, исполняй своё назначение. Я помощь тебе свою предлагаю, подскажу, как начать. Пойми же сестра, нельзя таким даром для себя пользоваться! Так, чего доброго, свой род предашь, да ещё и на себя болезни нашлешь. Не бойся, будешь людям служить — силы твоей не убудет!

Во время этой речи Вера Анатольевна отступала назад, а женщина шла следом, говоря тихо, но так, что каждое слово эхом звучало в ушах Веры. Она старалась поймать взгляд Веры своими голубыми навыкате глазками и снова попыталась взять её за руку. Вера Анатольевна резко развернулась и почти побежала к своему отделу.

Её экономистки почти все разбрелись, но Таисия Ивановна оказалась на месте.

— Тая, подойдите ко мне! — голос Веры Анатольевны прозвучал чересчур раздраженно. Таисия оставила свою дочку, девочку лет десяти, с которой шутливо перекидывалась воздушным шариком, и подошла. Таисия Ивановна была старше своей начальницы, но служила у неё почти что «на побегушках». Безропотно задерживалась после работы «разгребать завалы», хотя дома её ждали двое детей. Выполняла кучу дополнительных поручений, не имея силы воли и смелости отказаться. Направляясь к Вере Анатольевне, она перестала улыбаться и невольно вытянула шею, как старательная ученица. Глаза её тревожно бегали.

— Тая, скажите мне, кто это такая? Где-то я её видела, не могу вспомнить, — торопливо спросила Вера Анатольевна, боясь, что её преследовательница скроется с глаз.

Таисия Ивановна посмотрела в указанную сторону:

— Где? Вон та, в лиловом платье? Она из бюро технической инвентаризации. Фамилия, кажется, Губанова. Имени не знаю. А что?

— Да так. А что про неё известно?

— Нууу… — замялась Таисия, — ничего вроде… Немного чудачка, не хочет на «Электронике» считать. Или хотя бы арифмометр «Феликс» взяла… Она одна, наверное, осталась, кто на счётах считает. Но — быстро! И не ошибается, говорят…

— Что же она — каким-то лечением занимается?

— А-а-а! — воскликнула Таисия Ивановна. Теперь она уловила направление расспросов начальницы, — да, говорят, по-народному лечит.

Таисия Ивановна наморщила лоб и почесала бровь, стараясь припомнить случаи.

— Вот Танечку из их бюро знаете? Сейчас она в декретном отпуске. Говорили, что мастит у неё ужасный был. И вроде Губанова к ней ездила, все шишки разгладила и от операции спасла. Слышала, что и мигрень снимать умеет. Испуг детский выливает… Вы хотите к ней обратиться?

— Боже упаси, — процедила сквозь зубы Вера Анатольевна. Здоровье у неё было отменное, даже в детстве она не болела. Но туманные слова Губановой и пояснения Таисии Ивановны напомнили ей давние события.

В десять или одиннадцать лет она с бабушкой поехала к тёте Гале, двоюродной бабушкиной сестре. Дело было зимой, на новогодних каникулах, и они очень замерзли и устали от долгой поездки в тряском автобусе. Бабушка страдала от какого-то воспаления на пальце руки и иногда тихо охала от боли. Поэтому обе были просто счастливы, добравшись до уютного кирпичного домика в рабочем посёлке. Тётя Галя тут же поставила чайник на плиту, на большой чёрной сковороде зажарила десяток яиц с вкусными сальными шкварками. Когда согрелись и подкрепились, тётя Галя размотала бинты и осмотрела палец сестры, заявив, что приехали вовремя.

Ближе к ночи прямо в натопленной кухоньке приступили к «выливанию волоса». Веру отсадили подальше, приказав молчать. Бабушка опустила свой несчастный, раздутый как сосиска, багровый палец в миску с тёплой водой. Тётя Галя достала откуда-то сухую метёлку от камыша и, макая и вращая её в воде над пальцем бабушки, принялась шептать. Процедура тянулась довольно долго. У Веры слипались глаза. Когда ей, наконец, постелили постель, она моментально провалилась в сон.

А под утро она проснулась от страха. Распахнула глаза и лежала в темноте, привыкая к незнакомой комнате. Постепенно проступали контуры мебели. Бабушка тихо посапывала на соседней кровати. И вдруг Вера увидела женщину. Это была не тётя Галя. Какая — то очень худая фигура в длинной чёрной юбке, с острым углом большой чёрной косынки до половины спины — то наклонялась, то выпрямлялась в углу. То ли собирая, то ли раскладывая что-то, она двигалась вдоль стены, не оборачиваясь в комнату. Вера похолодела от ужаса, но не могла пошевелиться. Больше всего ей не хотелось, чтобы женщина повернулась к ней лицом. Однако та вскоре исчезла. Вера долго лежала с открытыми глазами. Когда же на стены комнаты лёг розовый свет зари, она снова крепко заснула. Днём решила не рассказывать бабушкам о ночном видении. Всё равно скажут, что приснилось. И пока они гостили у тёти Гали, ночной сон её прерывался. Светящиеся точки на будильнике «Севани» каждый раз показывали около четырёх часов. Вера тихо лежала без сна, но страшного видения больше не повторялось. Успокоившись, девочка засыпала до утра.

Через день, снова вечером, тётя Галя продолжила лечение сестры. Палец у бабушки уменьшился в размерах, ноготь, из-под которого и началась болезненная краснота, побледнел. А ещё через день, на третьем сеансе, камышовая метёлка вдруг стала затягиваться грязно-серой паутиной. Тётя Галя вращала её над рукой бабушки, наматывая откуда-то из воды эти тончайшие нити на метёлку, не переставая шептать. Совершенно серую и безобразную опутанную метёлку она швырнула в огонь печки, торопливо взяла тёмную икону и накрыла ею голову бабушки, прося бабушку повторять за собой слова короткой молитвы. Затем поклонилась иконе, вернула её на полочку и устало опустилась на табурет.

— Ну вот, дело сделано, — сказала она тогда, — спасли тебе палец. По-другому эта болячка ещё «костоед» называется. У нас когда-то на поселке учителка жила, тоже с забинтованным пальцем ходила. Добрые люди её ко мне посылали, а она всё в больницу на уколы ездила. Ну и дождалась, что сустав выпал…

Тем же летом бабушка с Верой снова гостили у тёти Гали. Вера всласть гоняла на велосипеде, пока не полетела кубарем с крутой горки. Зашибла ногу велосипедом, щиколотка распухла и покраснела. В медпункте ей сделали укол пенициллином. Шишка перестала болеть, но Вера прихрамывала. А вскоре шишка снова покраснела и разболелась, доводя девочку до слёз. В сарайке у тёти Гали сушились травы и корешки. Тётя принесла оттуда небольшой ячменный снопик и выдернула один колосок. В тазик налила воды, опустила в неё колосок, племяннице велела держать над тазом ногу. Обводя колоском ногу по воде, тётя Галя прочитала вслух «Отче наш», потом другую молитву, потом стала шептать. Боль прекратилась. Через день, после второго сеанса, шишка исчезла и больше не появлялась…

Вера Анатольевна очнулась от звонкого детского голоса:

— Папа, это зоопарк? — с любопытством спрашивал пятилетний мальчишка, сидя на плечах отца и указывая пальчиком на вереницу крупных портретов Членов Политбюро, занявших весь фасад длинного здания. Вера Анатольевна огляделась. Оказывается, их колонна снова двигалась вперёд, но она машинально пристроилась к рабочим сборочного цеха. Вера Анатольевна вышла на тротуар и отыскала свой планово-экономический отдел. Ряды шли теперь плотнее и быстрее. Из громкоговорителей на столбах лилась бодрая песня:

Будет людям счастье

Счастье на века

У советской власти

Сила велика-а-а….

Наконец, показались трибуны с представителями власти. Сквозь праздничные марши усилители разнесли ликующий голос комментатора:

— Мы приветствуем славный многотысячный коллектив радиозавода……… ордена Трудового Красного Знамени…

— Ура-ааа-ааа! — подхватили радостные голоса, и эхо покатилось вдоль квартала. Все искренне улыбаются в наклоненные над головами объективы телекамер, машут флажками и цветами, рассматривают персон на трибунах.

Стоящие над людским потоком стаффажные малоподвижные фигуры в шляпах редко менялись от праздника к празднику и потому не особо привлекали людское внимание. Но почётные гости — молодой симпатичный лётчик в синем кителе, с орденом, в высокой фуражке, смущенно махающий демонстрантам — вызвал радостные ответные приветствия, особенно женские. Трогательная узкоплечая старушка в беретике, с красным бантиком и несколькими медалями на кофточке и крепкий спортивный парень, с шеи которого свисали на цветных лентах чемпионские медали, также получили из идущих толп теплые отклики на свои несмелые помахивания с высокой трибуны.

Через пару кварталов после трибун колонна рассыпалась. Только что плывшие над людскими головами плакаты и портреты сваливаются в кучу на асфальт. Неумолимость этого зрелища подвигла бы историков, философов или социологов на глубокомысленные фразы о непрочности земной власти, изменчивости и непостоянстве толпы и т. п. Однако вместо них дежурные с повязками на рукавах лишь озабочены сбором инвентаря, дабы ничего не утерять, а мужик в спецовке, руками и ногами пихающий праздничную атрибутику в прицепную тележку трактора — тем, чтобы скорее увезти всё на склад и начать праздновать.

Многие демонстранты сворачивают в Городской сад, заполняя аллеи и столики вокруг пивных, сосисочных и чебуречных павильончиков. Сколько поколений традиционно отдыхало тут после официального шествия! Веселые компании с гармонями в эпоху широких брюк и пиджаков с ватными плечами, или с гитарами во времена синих болоньевых плащей, или же с транзисторными радиоприёмниками в руках длинноволосых модников в расклешенных джинсах… Теперь молодежь группировалась вокруг владельцев портативных магнитофонов, собираясь долго гулять в парке, постепенно разбиваясь на всё более мелкие компании, перемещаясь к вечеру во дворы и квартиры.

Вера Анатольевна также подошла к парковой ограде и остановилась, поджидая мужа. Идущий мимо парень небрежно прислонил к дереву портрет Секретаря, не желая тащить его к трактору коммунальщиков. С высоты своей палки портрет грустно и выжидательно развернулся к Вере Анатольевне. Но она не обратила на него внимания, высматривая в двигающейся толпе Вадима.

Эта дурная баба, Губанова, помешала ей навестить во время стоянки на большом перекрестке кое-кого из нужных людей и мужа. То, что Вадим сам не явился к ней, могло означать лишь одно — муж со своим конструкторским бюро отмечал праздник. Но Вера не переживала, что Вадим напьётся допьяна. Он был равнодушен к алкоголю, мог пригубить только ради компании. Да, он был почти идеальный мужчина, один на сто тысяч. Вера заметила его ещё во время учёбы в институте и быстро завоевала его сердце. Она всегда получала то, что хотела. Вскоре после свадьбы младшая сестра Вадима собралась переехать из деревни к ним. Новобрачная вскипела ненавистью к золовке. Вера была категорически против её появления в доме. Напрасно Вадим робко объяснял, что Люда поселится не навсегда, что сестра мечтает поступить в школу поваров и потом на торговый флот. Вера то ласками, то слезами ловко разрушала доводы молодого супруга. Неожиданно Люда подхватила какую-то инфекцию, у неё начался артрит пальцев рук. Мечта стать поваром отпала сама. Вера осталась полновластной хозяйкой в доме, единственной возле Вадима, любимой и лелеянной им. И приятели Вадима со временем отфильтровалась и к ним ходили лишь те, кто нравился Вере. Впрочем, это были все приятные и полезные люди.

Вера Анатольевна имела талант чувствовать и безошибочно использовать окружающих. На сегодня они с мужем имели приглашение на шашлык. На солидную дачу за город. В небольшую солидную компанию. Всё всегда шло так, как она хотела.

Как руководителя крупного отдела, её уже несколько раз вызывали на совещание на третий этаж. Самый тихий этаж, с натертым до блеска паркетом в широком безлюдном коридоре, с пальмами в кадках вдоль окон. На весь этаж — всего несколько дверей с позолоченными табличками Главных и их Замов. Вера ни разу не ударила в грязь лицом, всегда имела под рукой нужные сводки и расчеты, заготовленные трудолюбивой Таисией Ивановной. Ей нельзя было отказать в даре предугадывания того или иного действия. Она понимала, что к ней присматриваются. Она — кандидат в состав Заводоуправления. И разные мелкие детали говорили ей об этом. Взять, например, продуктовый набор, которым завод поздравляет своих работников на праздники.

Обычный включает в себя пачку дефицитной гречки или макарон-соломки, стеклянную баночку майонеза или зеленого горошка, полпалки копченой колбасы. Её плановому отделу и бухгалтерии может посчастливиться дополнительно получить растворимый кофе в широких коричневых банках. Но Веру Анатольевну в этом году поздравили продуктовым набором для третьего этажа. Овальная банка копченых сардин, красивая баночка испанских маслин, ароматный кофе в зернах, нежный розовый балык. Другие подобные обстоятельства указывали ей на скорое восхождение наверх. Вера Анатольевна фыркнула, представив, как она по указке этой полоумной Губановой массирует чьи-нибудь шишки. Нет уж, каждому своё!

Губанова, лёгкая на помине, тут же вынырнула из толпы вместо Вадима. Пока она приближалась к Вере, глаза их встретились. Если бы кто-то наблюдал за ними, то решил, что видит жесткую дуэль взглядов.

— Я вижу, ты сердишься, — сказала Губанова, подойдя к Вере, — а ты поменяй мысли, открой себя людям. Ведь ты можешь помогать. Помогать по-всякому, как сама выберешь. Тебе же род передал силу. Или уж откажись. Уж если не хочешь — верни дар Богу с молитвой, прощенья попроси. Нельзя дар в себе запирать.

— Пошла. Прочь. — раздельно, с тяжелой паузой произнесла Вера Анатольевна. И выпрямившись, не поворачивая головы, прошла мимо Губановой навстречу показавшемуся Вадиму.

Губанова обернулась вслед, смерив взглядом её удаляющуюся фигуру. Тихо, задумчиво проговорила:

— Вот дурная баба. Жизнь свою выпивает, — и вздохнув, направилась к остановке общественного транспорта, где народ штурмовал автобусы и троллейбусы, желая разъехаться в разные концы города.