Рассказы из провинции

Марина Ковалёва

В уютном южном городе и его окрестностях течёт обычная провинциальная жизнь с её радостями и заботами. Незаметная и неодолимая сила – Время – меняет жизненные ситуации обитателей городка и сам город.

Ш В Е Й К А.

Вадим Иванович смотрел на себя в зеркало. Сейчас, когда голова совсем поседела, ему почему-то особенно вспоминались не армия, не завод, не покойная жена Веруся и даже не родители, а худенькая старушка восьмидесяти лет, приехавшая к дочери «доживать». Через полвека оказалось, что рассказы бабушки глубоко запали ему в душу и теперь обрели огромную ценность.

Бабушку звали Анной, но сама она звала себя Нюрой. «Теперь и имён таких нет» — думал Вадим Иванович. Анны могут зваться Анечками, а старинные Анюты, Нюты, Нюры позабылись.

Вместе с бабушкой Нюрой тогда въехали: штук десять огромных пуховых подушек в цветочных ситцевых наволочках; столько же маленьких подушечек с вышитыми маками и васильками; внушительный чёрный лаковый сундук, такой тяжёлый, что его еле втащили трое взрослых, и всякие корзинки и плетеные кошелки с запасами снеди. Жбаны с мёдом и топлёным маслом, сушёные яблоки и грибы, копчёные утки, бруски сала с чесноком несколько недель украшали обеды и ужины семьи и превратили переезд бабы Нюры на новое место жительства в долгий праздник.

Собственно, баба Нюра никого особо и не потеснила. Родители и так жили в «зале», потому что маме было жарко в маленькой комнате. Сестра Люда «переехала» в комнатку с окнами на улицу, что ей очень нравилось. Там она стала полновластной хозяйкой стола, за которым она и Вадик делали уроки, а учебники старшего брата вытеснила на подоконник. А он и так день-деньской пропадал на улице, и дальняя маленькая комнатка служила ему только логовом для сна.

Перед сном и происходило волшебство. Само собой получилось, что бабушка ударялась в воспоминания, а Вадик слушал-слушал тихие рассказы — и сладко засыпал. Пожалуй, он один из семьи узнал в подробностях, как молодая Нюра из маленькой деревеньки Ярцево умело и со знанием дела закупала ткани на Покровской ярмарке. Сколько и какого качества нужно было запасти плиса, пёстро-полосатой мерщанской ткани, алого ситца, серпянки на подклад, толстого плюша и какой-то подозрительной «двуличной» шерстяной ткани. Вадик ни разу не догадался расспросить, почему эта ткань была двуличной, зато с удовольствием дослушав похвальбу бабушки, как она всегда «угадывала» удачные закупки, проваливался в сон.

Бабушка рассказывала о старине. Вадику представлялось нечто сказочное, необычное. Детских книжек в доме было мало и одна из них — «Конёк — горбунок». Её первую Вадик сам прочёл по слогам, а потом перечитывал не раз. Он так любил эту затрёпанную книжку, что при строках «Звёзды на небе считает, да краюху уплетает» у него текли слюнки, и он бежал тоже отрезать себе краюху хлеба.

И когда бабушка описывала большое село Виданово, куда отец отвозил её на заработки, перед сонным Вадиком возникал стольный град из «Конька-Горбунка». Да в голосе бабы Нюры и слышалось почтение к такому зажиточному селу, где была своя церковь с голубыми маковками, школа под железной крышей, улицы широкие, а жили одни однодворцы. Вадик не сомневался, что это были рослые гвардейцы, с таким уважением произносила это слово бабушка.

В Виданово Нюру и её мать знали как хороших «обшивалок».

— Бабушка, правильно говорить «портниха», — высовывался из-под одеяла Вадик.

— Нееет… — упрямилась баба Нюра, — портнихи господам шили. А мы — на деревне — обшивалки!

Вадик улыбался, а при слове «плюшка» начинал смеяться.

— Когда спать собираетесь?! — сонным голосом кричала мама из соседней комнаты. Бабушка с внуком затихали, продолжение рассказа переносилось на потом.

«Плюшками» баба Нюра называла тёплые жакеты, шить которые была особенно мастерица. Плюшки были сложные, на талии сзади закладывалось много складок, рукава тоже требовалось присборить. Видановские хозяйки доверяли фасон Нюре.

— Да такие щеголихи, — восхищённо говорила бабушка, — плюшки носили только малиновые, синие да чёрные. Другого цвета плюш и не вези!

Порядок был такой: у кого первого обшивалка останавливалась на постой, тому и шила. Пока обошьёт семью, да переедет в другой дом, да в третий — до Рождества дело доходило. А бывало — и до Масленицы в Виданово доживала, хозяйкам по дому помогала, а те Нюру хорошо одаривали. У себя в Ярцево Нюра была богатой невестой.

Но жениха она присмотрела себе в Виданово, в большой усадьбе однодворца Осипа Григорьевича. К нему первому на постой и ехала, чтобы только скорей увидеть своего Павлушу. Только не признавалась никому в этом.

— Эх! — вздыхал Вадим Иванович, — Кабы я тогда усидчивей был да любознательней! Садился бы и записывал бабушкины рассказы в тетрадку! Сколько интересных подробностей о старой жизни сохранил бы!

Но родители держали огороды, Вадик и Люда помогали с прополкой. А ещё школа, футбол и лапта, рыбалка на речке, в сад за яблоками сгонять на велосипеде, да чтобы с бидаркой объездчика не повстречаться… Вадим Иванович вспоминал своё привольное мальчишеское детство и понимал, что тетрадка тогда никак не могла появиться. Оставалось погружаться в воспоминания.

— Людмилка, иди, покажу как шить! — звала баба Нюра, восседая на сундуке среди подушек. На почётном месте там стоял красивый резной столбик, закрепленный на длинной узкой подставке. Бабушка садилась на неё, а на столбик навязывала мягкий мешочек. К нему булавкой крепила или юбку за подол или подранные штаны внука и, натянув, подшивала. Дети знали, что столбик звался «швейка», но больше интересовались маленьким ящичком в его основании. Там бабушка, вместо булавок, держала для них сизо-голубые карамельки-подушечки.

— Гляди-ка, какие швы знаю: потайной, выворотный, бельевой… Ещё ёлочкой бывает, шнурочком, цепочкой, мережка…

— Не хочу, бабушка, если надо — я на машинке прострочу! — отмахивалась Люда. Вадим Иванович вспоминал морщинистые узловатые пальцы бабушки, уже с трудом держащие иголку, огорчённое лицо в круглых очках. Только раз порадовалась баба Нюра, когда внучка захотела освоить шов «козлик», не могла нахвалиться Людочкой.

Зато Вадик был её утешением, постоянным слушателем, посвященным в молодые, далёкие годы.

Теперь Вадиму Ивановичу тоже хотелось кому-нибудь пересказать бабушкины истории. Хотелось передать дальше крупицы исчезнувшей жизни, обычаев и правил, о которых уже никто не ведал. Но кому? Своих детей у них с женой не было. Из близкой родни оставалась одна Лилечка, дочь Людмилы, да и та жила в другом городе. С сестрой он часто перезванивался, особенно когда она начала тяжело болеть. А в гости к ней ездил редко, Лилю помнил ещё девчонкой.

Перебирая в мыслях разные варианты, Вадим Иванович решил, что летом поедет навестить племянницу. Как раз после операции месяца три пройдет, он окрепнет, а главное — подготовится. Он опишет историю семьи. И начнёт с бабы Нюры. И передаст, как эстафету, швейку. Ведь теперь таких предметов не найти. Давным-давно, продавая родительский дом, он много чего оставил в посёлке, а швейку из чулана забрал.

И ещё одна блестящая мысль посетила Вадима Ивановича. Он решил оформить своё повествование в старом фотоальбоме. Ведь старые фотографии — как картинки из прошлого, хроника семьи! Правда, фотокарточки бабы Нюры не было, редко снимались на селе в середине пятидесятых. Но памятью о ней будет швейка!

Вадим Иванович достал тяжелый бархатный фотоальбом с толстыми картонными листами. Критически перебрал все фото, маловажные вынул, остальные расположил в первой половине. Ножичком подчистил следы клея на восьми освободившихся листах и, вспомнив свой дембельский альбом, лихо вывел буквы с завитушками: «Анна Васильевна Цветкова. 1875 — 1957г.г.».

Как всегда при благих начинаниях, тут же появились трудности. На первый лист ушло больше недели, слова не связывались, стройность мыслей рассыпалась. Вытянуть воспоминания в цепочку оказалось сложно, ведь Вадим Иванович не был писателем. Кроме того, оставалось всего семь листов, а хотелось описать очень много.

Например — красочный деревенский «свадебный поезд», впереди которого до самой видановской церкви ехали «бояре». «Боярами» назывались верховые мужики с полотенцами через плечо, баба Нюра очень гордилась их участием. Или полную накала сцену, когда Павел требовал у прижимистого отца своего коня, закончившуюся большой дракой. Павел Осипович не хотел крестьянствовать, хотя с четырнадцати лет, наравне со взрослыми, пахал землю. Забрав коня и молодую жену, он подался в город и устроился работать водовозом. Поначалу семья ютилась по углам, но трудолюбие Павла и Нюры привело к достатку, обретению своего домика на окраине…

Дожидаясь госпитализации, Вадим Иванович с удовольствием подмечал, как отвлекает его от тревожных мыслей задуманное дело. Чтобы с толком распределить оставшиеся семь листов, он решил писать убористее и сначала в черновик. Блокнот он заберёт с собой в больницу, и как только сможет — продолжит свои записи. Хотелось увековечить рассказы бабушки о мытарствах в Гражданскую и гибели Павла Осиповича в 1919-м. Он, чтобы прокормить жену и троих детишек, отправился менять вещи на продукты в соседнюю хлебную губернию. Составы перевозили только войска, а простому народу оставались места на крышах вагонов. Людей презрительно называли «мешочниками», комиссары гоняли, бандиты грабили, сдергивая в темноте сидящих на крышах специальными крюками. Их жертвой стал и 50-летний Павел Осипович. Хотелось Вадиму Ивановичу подыскать слова, чтобы описать настоящий героизм бабушки, всю жизнь работавшей не покладая рук и воспитавшей двух сыновей и дочь. Такая задача порой ему казалось непосильной, но желание сохранить для племянницы историю семьи побеждало, и Вадим Иванович упорно брался за блокнот.

***

Лиля Андреевна отперла дверь и вошла в квартиру. До автобуса оставалось ещё пять часов. Этот рейсом в последние месяцы она пользовалась не раз. Из своего города она выезжала поздно вечером и сюда прибывала утром, чтобы весь день хлопотать о нужных справках. Отсюда она выезжала в 19.30 и следующим утром успевала на работу. Очень удобный рейс! Но сегодня в нотариальной конторе ей наконец вручили свидетельство на наследство, надобность в челночных поездках отпала. Зимой она возьмёт отпуск и приедет продавать квартиру. Дочь мечтает учиться в Москве, деньги будут как нельзя кстати.

Лиля Андреевна устало опустилась на диван. Мебель и технику можно сдать в комиссионку, а можно и с ними продавать. Но куда деть остальное? Лиля Андреевна вспомнила английскую передачу, виденную по кабельному телевидению. Английские домохозяйки с азартом искали старые ткани, посуду, кухонную утварь в винтажных магазинчиках, куда другие домохозяйки могли такие вещи продавать. — Эх, нам бы такое! — Лиля Андреевна вздохнула и решила обзвонить квартиры соседей, пусть разбирают задешево, что понравится.

Крепкая квадратная женщина забрала стулья и шторы на дачу, придирчиво выбрала в гардеробе пиджак для мужа. В благодарность она предупредила Лилю Андреевну, чтобы не давала ничего в девятую квартиру: всё на барахолку снесут.

Кто-то забрал домашние инструменты: дрель, свёрла, молоток и прочее; кто-то люстру. Седая женщина из девятой квартиры собрала всю посуду, кастрюли-сковородки и вопросительно глянула на хозяйку. Лиля Андреевна кивнула, а обрадованная старушка вдруг поклонилась со словами «Помогай вам Бог!». Лиля Андреевна держала дверь открытой, в ожидании людей занимаясь уборкой и выставляя мелкие вещи в тазах и коробках в прихожую. Самым приятным посетителем оказался лысый толстяк с первого этажа. Он единственный, кто заговорил о Вадиме Ивановиче, вспоминал, как работали вместе на радиозаводе. Лиле Андреевне было приятно услышать добрые слова о дяде. Она присела и с удовольствием рассказала толстяку, что в детстве звала его одним словом «дядявадя», что он привозил ей в подарок нарядные трикотажные платьица, а маме присылал деньги на заграничные лекарства. Что как раз этим летом она ждала его в гости, а дядя намекал на какой-то сюрприз. На память о Вадиме Ивановиче она подарила толстяку дядины шахматы и подшивку журналов о рыбалке.

Оставалось два часа до автобуса. Лиля Андреевна начала выносить коробки на мусорную площадку. Она знала, что люди и оттуда что-нибудь заберут, и старалась ставить их на чистое место. Укладывая потёртый бархатный альбом, она приоткрыла его. На первой странице, на маленькой фотографии её мама, ещё девочка, держала за руку Вадика на фоне скромной новогодней елки. Дома тоже была такая фотокарточка, но Лиля Андреевна забрала и эту. На двух следующих листах были тусклые старые фото незнакомых людей. Потом она узнала молоденького дядю в необмятой солдатской форме и тоже забрала. Затем попалась парадная свадебная фотография. Широкоплечий Вадим Иванович в белой рубашке приобнял за талию невесту в пышной фате. Поколебавшись, Лиля Андреевна вынула и это фото. Дальше на нескольких листах часто мелькала самодовольная женщина с подведенными глазами, в разных нарядах, то с дядей, то без него. Отношения с женой Вадима Ивановича не сложились, мама обижалась, называла её гордячкой и эгоисткой. Быстро став крупной начальницей, она и знать не хотела родню мужа. Лиля Андреевна с раздражением захлопнула альбом. Примостила сверху какой-то столбик со следами малиновых и синих полосок и несоразмерно длинной подставкой. «Наверное, детская поделка дяди» — подумала Лиля Андреевна и понесла короб на мусорку.

Вечером, когда Лилю Андреевну уже увозил междугородный автобус, позади дома прошел бродяга с грязной детской коляской. За ним тащилась верная дворняга. Пока из окон падал свет, бродяга обыскивал содержимое мусорных контейнеров. Что-то он сразу кидал собаке, что-то укладывал в коляску. С земли позади контейнеров он поднял странную деревяху и попытался сломать пополам. Крепкий столбик не поддался и пришлось запихивать его в коляску целиком. Потом он нащупал бархатный альбом. Дерево и бумага всегда нужны на растопку. Сегодня ему будет чем согреть свой ночлег на заброшенной стройке.