Похождения бизнесвумен. Книга 2. Лихие 90-е

Марина Важова

Что помогает выстоять во времена крутых перемен? Опыт и знания? А может быть, наивность и открытость? Почему именно женщины держатся на плаву, как щепки, которых несёт бурлящий поток, прибивая то к одному, то к другому берегу?«Лихие 90-е» – 2-й том романа «Похождения бизнесвумен» о забавных и трагичных событиях из жизни женщины-предпринимателя. Роман наполнен самоиронией, он учит относиться к невзгодам с оптимизмом, находить в проблемах положительные стороны и добиваться результатов.

Часть 1. Своё дело

1990—1991 гг.

Письмо Валеры Дашкевича сестре Люсе

14 февраля 1990 г.

Тобольск — Красноярск

Люсьен, привет, сеструха! Извини, что не звоню, с деньгами — полная засада. Просил отца дать взаймы, но у них всё на книжке, а это неприкосновенный запас. Я давно уже говорю родичам, что нельзя деньги в банке держать, вообще копить нельзя, всё может рухнуть в любой момент. Они упёртые, верят в сберкассы, как в бога. По некоторым агентурным данным, у них на книжке денег ровно на Жигули. А сами машину стиральную купить не могут, мама мучается, руками в ванной стирает. Ты же знаешь батю, его ни в чём не переубедить. Тем не менее, самый стабильный доход — пенсия стариков. На неё и живём. По талонам мало что можно купить, а с пенсии мама идёт в коммерческий магазин и покупает цыплят, сыра, даже ветчина иногда бывает. Так что мы с Лёлей к ним каждое воскресенье ездим в гости. В основном — поесть.

Я перешёл на новую работу, в редакцию газеты «Тобольский курьер», тут зарплата вполовину больше. Но цены ползут, так что я всё на том же уровне. Ваучеры что ли продать? Ты сама что думаешь делать с ваучером? Что-то я не верю, что на них можно получить какую-то долю госсобственности. Там уже без нас всё поделено. С другой стороны, если набрать довольно много по друзьям и родне и купить акции нашего нефтяного комбината… Шучу, конечно…

Лёля предлагает воспользоваться её родословной и укатить в Израиль. Но это не по мне. Ты же знаешь, для меня главное в жизни — русский язык, и хотя в стране обетованной наших уже довольно, но их русский в основном с жмеринским акцентом. Так что буду пробиваться — или перебиваться? — здесь, в Тобольске. Есть ещё одна интересная возможность, связанная с Питером. Но пока об этом не буду, боюсь сглазить.

Посылаю фото, на нём мы с Лёлей и одним голландским деятелем. Тоже, кстати, тема.

Твой Вал.

НА ТОНКИХ НОЖКАХ

Часто вижу один и тот же сон: лечу низко-низко, с трудом и очень медленно. Хочу бежать, но даже земли не могу коснуться. Этот сон имеет вариации: то я лечу одна, то с кем-то, то за кем-то. Одно всегда общее: я тороплюсь и не успеваю. Подозреваю, что это обратная сторона моей реальной жизни. Я действительно ничего не успеваю. Ещё не проснувшись, включаюсь в гонку по кругу, перебираю в уме дела, веду мысленные переговоры, сознание наполняется привычным беспокойством.

Ты же этого хотела, так нечего ныть и впадать в панику. Хотела быть независимой? Сама всё решать? Бежать по короткой дороге? ТАК ЭТО ОНО И ЕСТЬ…

Да не этого я хотела, совсем не этого! Просто по-другому вообще бы ничего не получилось. Ничего и ни у кого! Монотонность и скука — не по мне такая жизнь.

А эта по тебе? Ты стала парией, между тобой и всеми «рекордовцами» выросли частоколы, потекли глубокие реки. Они там, за невидимыми стенами, строят планы, чему-то смеются, готовятся к вечернему представлению «полунинцев», зарплату, в конце концов, получают. А ты передаёшь дела Мише, своему заму, и это занимает ровно десять минут — ведь никаких твоих дел в «Рекорде» давно уже нет. Миша набычился и в глаза не глядит. Обиделся, что не взяла его в свою новую жизнь. А куда брать-то? Ведь, кроме бумаг, нет ничего. Ни денег, ни места, ни людей, ни заказов. Тобольский «Рекорд» больше не твой, он крепко повязан обязательствами с питерским тёзкой. Нет даже банковского счёта, и это проблема — его открыть.

Я совсем одна. Юрка дома практически не бывает. Группа «Марафон», в которой он был звукорежиссёром, в полном составе ушла от Резникова к Володе Киселёву (он же Кисель) и стала группой «Русские». Теперь покоряет города и веси гастрольным чёсом.

Молодец Кисель! За считанные месяцы раскрутил никому не известный, почти распавшийся коллектив. Ход простой и гениальный. Его популярный и всеми любимый «Санкт-Петербург» спел: «Русские, русские, неспокойная судьба…». Песня стала хитом и, когда на сцену вышли «Русские», они в полной мере пожали лавры этого успеха, а заодно паровозом прицепились к матёрому «Санкт-Петербургу».

Юрка мотается по гастролям, приезжая на два-три дня, да и то пропадает вечерами на репетициях, приходит только поспать. Иногда с ним Генка Богданов заваливается и всю ночь сидит у компьютера, играя в свой любимый «Сим-Сити». Заодно покуривает травку, пьёт виски и общается по телефону со старыми подружками. Теперь он живёт в Москве с женой, а в Питер приезжает на гастроли да оторваться.

Контракт на поставку печатной техники так и не подписан, шведы резину тянут — им эти инвалютные рубли сомнительными кажутся. Я их понимаю, такая чехарда кругом, так трудно во что-то поверить.

Для будущего производства ищу какое-нибудь помещение через знакомых и друзей. Смотрела площадку бывшего секретного объекта «Новая Голландия». Остров треугольной формы, каналы рукотворные, красный кирпич зданий периметра навевают мысли об оборонительных сооружениях. Там действительно при Петре был военный порт России, потом его вытеснили судостроительная верфь и морская тюрьма, двор которой имел форму бутылки. Отсюда якобы и выражение «лезть в бутылку».

Иду на переговоры с заранее выписанным пропуском, меня встречают, передают с рук на руки раза три. Иду и думаю: как же заказчики будут к нам ходить при такой строгой пропускной системе? Секретность — это не для нас…

— Ничего, привыкнете, мы здесь работаем, вы тоже сможете, — говорит бодрый дядечка пенсионного возраста. — Зато места много и спокойно. Сюда проникнуть невозможно. Если у вас ценная техника, никакой сигнализации не надо.

Техники пока никакой особо нет. И я слабо представляю, как наши приученные к комфортным отношениям клиенты вдруг начнут заполнять анкеты и дожидаться пропусков, вдохновляясь видом оборонительных сооружений. Да и запущено всё изрядно, сараи сараями. Нет, к сожалению, — типичное не то. Попрощавшись и отметив свой пропуск, иду обратным путём, и шальная мысль — отыскать брешь в этих укреплениях — преследует меня до самого моста.

Гранитный остров, город в городе,

глубокий ров, подъёмный мост.

Туда никто не входит вроде бы,

и не выходит. Будто врос

он в обрамление асфальтное,

окаменел, почти уснул.

И не проснётся, не мечтайте.

Всему конец, лишь пепел сдул

с висков гранитных ветер походя

и, развернувшись, полетел

туда, где в непрерывном грохоте

у всех так много, много дел¹…

Через друзей-фотографов знакомлюсь с Захаром Коловским, который возглавляет почти некоммерческую организацию «Общество А—Я». Под её широкими крыльями приютились разные конторы. Одним давалась возможность пользоваться банковским счётом, другим — юридический адрес, третьи что-то конкретное сбывали и небольшой процент отстёгивали. Название «А—Я» оттого и пошло, что там можно было найти чёрта в ступе. А заработанные деньги Захар тратил на культуру: художественные выставки, издание каталогов, печать фотографий. Последние были его личной страстью.

Голос у Захара спокойный, взгляд улыбчивый, движения неторопливые. Придя к нему, гости располагались в разномастных креслах, потом начинали путешествовать из комнаты в комнату. Захар вечно что-то особенное показывал, везде понемногу пили чай, беседовали о тонких материях. Хорошо, если посетитель вспоминал, зачем пришёл, но уходил в любом случае довольный, душевно обласканный.

Мне самой лишь под конец беседы удалось подступиться к цели визита: нет ли в «А—Я» помещения для нашего издательства. Захар тут же позвал свою верную сподвижницу Татьяну, деловую, с прокуренным, хрипловатым голосом. Та принялась вспоминать, где у них есть помещения, притащила какие-то папки, звонила в разные места, потом хлопнула себя по лбу и воскликнула:

— А на Съездовской, 27 у нас что?

Вот это да! Рядом с моим домом. Ну-ка, ну-ка, что там у вас на Съездовской, 27?!

— Можно посмотреть, я так не помню, — улыбнулся Захар.

Тут же решили ехать. Таня долго искала ключи, наконец, нашла штук десять и со словами «подберём на месте» положила их в карман. По указанному адресу на первом этаже, в крутом завитке внутреннего двора находилась малепусенькая квартирка, явно бывшая дворницкая. Полы кое-где провалились, двери местами отсутствовали, батарея текла, а вода из крана — нет.

— Ну, тут небольшой ремонтик нужен, а так — помещение отличное, пожалуйста, владейте, — в перерывах между затяжками проговорила Таня и положила на мою ладонь старенький кривобокий ключик на верёвочном кольце.

— У нас и разрешение на подключение телефона есть, — вспомнил Захар, — только надо оплатить установку.

Вот здорово! Прямо под боком офис, да ещё с телефоном, — об этом можно только мечтать!

— А на каких условиях, — спустилась я с небес на землю, — что мы будем вам должны?

— Договоримся, — лениво и благодушно улыбаясь, пообещал Захар.

Так я стала почти владелицей почти квартиры. Правда, все ремонтники, которых я приводила оценить объём работ, сначала свистели, а потом называли разные суммы, но для меня — непомерные. За установку телефона тоже неслабо запросили, но эти деньги я нашла. Сняла с книжки всё, что заработала в Графическом комбинате. Вот где литографии с пионерами пригодились!

В «Рекорд» ездила редко, только по просьбе моего преемника. Тот никак не мог сработаться с художниками, просил посодействовать, а за это позволял распечатывать на принтере и сканировать. Да, сколько я тебя ждала, моя издательская линейка, а теперь опять мы в разлуке…

В одно из посещений подошёл ко мне Саша Инденок, Витин родственник, и, улыбаясь через усы пухлыми губами, предложил встретиться, поговорить. Он с женой Ирой и двумя сыновьями жил на Голодае, в небольшой трёшечке над Центром Фирменной Торговли. Инденок мне всегда нравился и, если бы не подозрительная история с передачей видеостудии Рогову, внушал бы максимальное доверие. Мы часто вместе ездили в Тобольск, где однажды зимой он едва не отморозил себе щёки, в Чебоксары — открывать выставку «Волга — боль России».

Саша всегда пребывал в хорошем расположении духа, выглядел спокойным, говорил мягко, но убедительно. Ирка — его полная противоположность: худенькая говорунья с взрывным неугомонным характером, но такая же добродушная, как её муж. Что касается сыновей, то я не переставала удивляться, как Саша может брать работу на дом и, что более важно, — приносить её обратно. Про вождя краснокожих О. Генри все читали? Так вот, это были два вождя краснокожих, и преимущество дубля состояло лишь в том, что все основные испытания они проводили друг на друге, оставляя взрослых до поры до времени в покое. Крик, грохот, звон, вопли, слёзы, а временами — подозрительная тишина, на которую только и реагировали родители.

Ещё в квартире время от времени жил Валера — молодой простоватый мужик, по виду явный любитель выпить. Я долго не могла понять, кем он Инденкам приходится, потом квалифицировала его как няня. Но порой он бывал домработницей или сантехником, постоянно ремонтировал то одно, то другое, и всегда оказывался на подхвате.

В таком составе они и встретили меня в тот день. Мальчишек под надзором Валеры отправили гулять, раз пять выбегая следом то с рукавицами, то с ключами, то с деньгами на хлеб. Наконец Ирка принялась что-то готовить, а мы с Сашей прошли в его кабинет и, поразгребав кучи хлама со стульев и дивана, уселись друг напротив друга. Осознавая, что в любой момент может начаться привычное стихийное бедствие, Саша сразу приступил к делу.

Положение у него щекотливое: из замов его Витя снял, дела никакого не предложил, с моим уходом прекратились поездки по линии выставок, уже второй раз его лишили премии. Перспектив в «Рекорде» он не видит, его явно держат из милости как родственника, что, во-первых, обидно, во-вторых, ненадёжно. Моё дело ему по душе, он многому научился, пока со мной в паре работал, и может быть полезен. Он экономист и юрист, хороший переговорщик. Короче, предлагает свои услуги.

— Кстати, как у тебя дела с открытием счёта? — Инденок спрашивает не зря, до сих пор этот вопрос не решён: Сбербанк нас не берёт — мы хоть и государственные, но вроде как не местные. В коммерческие банки тоже не сунуться, нужна протекция. Да и опасно с коммерческими связываться, неизвестно, кто за ними стоит — может, мошенники или бандиты.

— Вот что. Я тебе помогу счёт в банке открыть, все формальности решу с налоговой и прочее. Подготовлю формы договоров, обеспечу юридическую защиту. Да и линейка издательская нам ведь пригодится?

— Кто мне её отдаст? Витя велел заму передать, я передала, — нарочито угрюмо отвечаю, пусть видит, что я осознаю несправедливость такого решения.

— Витя тут ни при чём, линейка стоит на балансе комбината, а с ним у тебя, я думаю, проблем не будет? — Полувопрос-полуутверждение.

Ничего себе! Это меняет дело. Через полгодика придёт техника по контракту, а с ней всё то, что комбинат даёт нам в уставной фонд. Даже среди ночи разбуди меня, начну перечислять эти великолепные вещицы: два компьютера офигенной мощности, лазерный (!) принтер, факс, ксерокс, и в придачу — микроавтобус!

А пока у нас нет ничего, мы просто нищие. Вот где линеечка бы пригодилась, чтобы это время пережить, клиентов подсобрать. Жаль, тобольский «Рекорд» не взять, там все заказы! Как бы читая мои мысли, Инденок задумчиво говорит:

— Костылев жаловался Филатову, что без тебя дела идут как-то кисло. Так что всё одно к одному — тебе на этой линейке работать и тобольскому «Рекорду» книжки верстать. Поручишь это дело — возьмусь. Через неделю всё будет наше.

Саша хитро улыбается и совсем тихо добавляет:

— Мне зарплата не нужна, устроят десять процентов от прибыли. Если не против, договор завтра же составлю. Да, я слыхал, ты помещение взяла, ремонт требуется. Валере всё равно нечего делать, он тебе быстро всё в порядок приведёт. Только материалы купи, а работу потом оплатишь, когда деньги будут. И ещё: ко мне Лена, наш бухгалтер, подходила, просится к тебе на работу, ты возьми её, она толковая.

Инденок скороговоркой завершает разговор, на лестнице уже слышна пальба.

— Так она живёт рядом с «Рекордом», на Васильевский ей долго добираться, и не смогу я столько платить.

— Она всё равно оттуда уйдёт, надоело дрожать, а нам полезна будет: много чего знает.

Саша уже в прихожей, перехватывает у младшего «вождя» куски льда, которыми тот швыряет в перепуганного кота.

С Инденком дела пошли в гору. Через неделю был открыт счёт в банке «Рождественский». Учитывая, что случилось это под Рождество, мы восприняли сей факт как знак свыше. Издательскую линейку тоже получили со словами: «Забирайте своё приданое», — из чего я заключила, что Саша всё-таки был ко мне Резниковым пристроен. Валера, у которого была настораживающая фамилия Квашенко, притащил своих друзей, и они очень быстро подлатали дворницкую. На удивление, ни Квашенко, ни его друзья не пили, что шло вразрез со всеми знамениями.

Уже через пару месяцев мы вчетвером: я, Саша, бухгалтер Лена и Квашенко, который после завершения ремонта играл роль курьера, охранника, секретаря и грузчика, — поселились в новом офисе, со дня на день ожидая подключения телефона. А когда он заработал, я принялась звонить бывшим заказчикам, оповещая их о новом адресе. Звонки возымели действие, и к тому времени, когда к нам по инициативе Инденка пошёл поток тобольских заказов, работа вовсю кипела.

По-прежнему шелкография Женьки Келина была основой производства. К нам стали стекаться заказы на визитки для депутатов всех мастей и прочих чиновников, и приходили они, в основном, через Каштана. Что-то у него закрутилось в Ленсовете, он частенько звонил мне чуть не ночью, диктовал текст очередной визитной карточки, про срок исполнения говорил всегда одно и то же: вчера.

Благодаря этим визиткам познакомилась с Алексеем Ковалёвым, депутатом горсовета, организатором борьбы за сохранение исторического центра. Алексей мне запомнился с 87-го года, когда он пытался противостоять разрушению гостиницы «Англетер», собрал целую площадь народа, но это ни к чему не привело, всё порушили, чтобы финским подрядчикам было легче строить на чистом месте.

С тех пор Ковалёв почти не изменился, всё тот же мальчишеский вид, рубашка в клетку, смотрит внимательно, без улыбки. Мы обсуждаем с ним возможное переименование города и возврат герба Петербурга: тогда нужно будет оперативно напечатать большое число визитных карточек и бланков с новой символикой.

— Впрочем, до этого ещё дожить надо, — устало говорит Ковалёв, и я вижу, что он не так молод, как кажется с первого взгляда: сеточка морщин у глаз, желтовато-бледное лицо человека, привыкшего недосыпать. — Хотя подготовиться лучше заранее.

Не теряя времени, принялись за работу. Герб пришлось рисовать заново, нигде не нашли подходящий для печати оригинал. На улицах Ленинграда — красные знамёна, а у нас на планшетах — герб с морскими «кошками», якорями и скипетром с двуглавым орлом — герб Санкт-Петербурга.

ТОБОЛЬСКИЕ ВОЯЖИ

С Тобольском возобновились все старые связи. «Рекорд» Саши Костылева набирал полиграфические заказы по всему Тюменскому региону. Почти каждый месяц, за исключением распутицы межсезонья, либо одна, но чаще с кем-нибудь из именитых гостей я попадала в Сибирь. То по делам, то познакомить, а то просто проветрить хлынувших в Россию и поверивших в «glasnost» немцев и голландцев.

Кто-то из «красных» директоров спонсировал серьёзное издание про тюменских художников, но в тех дремучих краях невозможно было найти цветную фотосъёмку. Я пригласила Володю Теребенина, эрмитажного фотографа, и нас возили по разным городкам, водили по мастерским, где традиционное чаепитие перемежалось иными возлияниями — с пельменями, струганинкой и изумительным розовым салом.

К концу третьего дня Володя совершенно обалдел от постоянных кутежей, недосыпаний и многочасовых съёмок. Он снимал профессиональные слайды «девять на двенадцать», снимал безошибочно, влёт. Это магическое «девять на двенадцать» открывало нам все двери — такой техники в округе не было, и слайды полиграфического качества — а какого же ещё, только полиграфического! — ценились высоко, вызывая благоговейный восторг.

Но наши труды так и остались лежать мёртвым грузом, никакого альбома сделать не удалось: резко и безвозвратно иссякла «красная» денежная река. То ли инвестор уже добился, чего хотел, и не было нужды продолжать игру в покровительство искусствам, то ли разворовали всё — узнать не получилось. Было страшно обидно, что не выйдет в свет обречённый на успех толстый фолиант, с надписью «Сибирью прирастать будет» — начертанною золотыми литерами на лазоревой с чёрным подбоем ленте. Никогда не будет он отпечатан на лощёной бумаге с оттенком слоновой кости, не переплетут его в твёрдые малиновые корочки, украшенные гербом с короной и двумя чёрными соболями, высунувшими от усердия золочёные языки…

Хорошо, хоть Володя в обиде не остался и не раз потом вспоминал эту поездку и сибирских художников, даже имена их запомнил и очень переживал, что не увидят они его работу, не смогут оценить качество репродукций, выполненных со слайдов «девять на двенадцать»… Увы! Увы!

Приезжая в Тобольск, я встречала то на пароме, то в самолёте кого-нибудь из питерского «Рекорда» и либо рассеянно и молча глядела в окно, либо с чуть виноватой улыбкой подходила, расспрашивая о тех, с кем раньше доводилось работать. Участь встречающих была незавидной: они не очень-то разбирались в наших отношениях, но деловые связи ни с той, ни с другой стороной терять не хотели. Поэтому для прибывших гостей на всякий случай посылали две машины и поселяли нас на разных этажах «японской» гостиницы.

Самая трудная работа выпадала на долю Саши Костылева — ведь ему приходилось проводить с нами вечера. Если попадался неконфликтный вариант, то вечерние трапезы объединялись за общим столом, где Саша, облегчённо посмеиваясь, вёл непринуждённую беседу, стараясь по возможности уходить от тем, попадавших, по его разумению, в разряд коммерческой тайны. Но если приезжали конфликтующие команды — ему изрядно доставалось.

Как-то в ресторане он вызвал нешуточную тревогу своими мгновенными исчезновениями и такими же внезапными появлениями с перекошенным лицом и тёмными кругами под глазами. Честно сказать, я тогда решила, что у него прихватило живот, и лишь год спустя узнала, что прибывшая накануне команда Резникова устроила банкет в конференц-зале этажом выше, и Костылеву пришлось «пожить на два дома» и дважды поужинать, дабы никого не обидеть.

Лучше всего было ездить с Инденком, который своим ровным дипломатичным поведением и на правах родства умудрялся всех примирить, расслабить и обязательно при этом что-нибудь полезное выведать.

Костылев, продвигая свои комсомольские связи, познакомил нас с необычайно колоритной и деятельной Леной Братухиной. Я не сразу поняла, что она нашего возраста, а может, и младше, так как из-за монолитной фигуры, выступающей вперёд нижней челюсти и значительного отсутствия зубов Лене можно было дать сороковник. Она была бывшим комсомольским лидером, привыкла отдавать приказы и не терпела возражений. Представление о собственной привлекательности было у неё явно завышенным, Братухина постоянно рассказывала истории про отчаявшихся поклонников и тот фурор, который она производит среди мужского населения Тобольска. Но душа комсомолки жаждала новых вершин, и в этом свете деловые контакты с питерским бизнесом казались ей самым подходящим способом их достичь.

Уже через полчаса разговора с Леной мы поняли, что она сидит на комсомольской, а может, даже и партийной кассе, и готова сбросить изрядный финансовый кусок, лишь бы выбраться за границу. Во время разговора Лена несколько раз упомянула о своих более чем тесных связях с руководством комбината. Пообещала в ближайшее время привезти выгодный заказ и, переваливаясь как утка, выдвинулась во двор, где её ждал зелёный уазик.

В тот же приезд мы возобновили знакомство с Валерой Дашкевичем, который работал журналистом в скромной тобольской газете. Он и его жена Лёля носились с идеей основать новую газету — свободную, без цензуры, с литературным приложением, в котором бы он, как главный редактор, печатал отвергнутых поэтов. Я рассказала Валере о встрече с Братухиной и её шальных деньгах.

— Может, попросить на газету?

— Дохлый номер, — скривился Валерка. — Знаю я эту Лену, для тобольских дел она не даст ни гроша — боится засветиться. Её интересует только заграница, мечтает вырваться на Запад. Хотя есть один проект, которым можно её увлечь. Я как раз думал, где на него денег взять, но мне она не даст, а вам, да ещё если с Гуссенсом познакомите, — даст безусловно.

Проект этот оказался книгой анекдотов, причём без купюр, то есть местами откровенно матерных. И задуман он был не дешёвенькой книжонкой, а подарочным иллюстрированным изданием в переплёте из бумвинила с золотым тиснением. Правда, пока эта книга существовала только в Валеркином воображении. На деле имелся безрукий художник, наплодивший множество карикатур про обывательскую жизнь в глубинке, причём очень талантливых и смешных. Как уж он рисовал без рук, не знаю. Какая-то система резинок, которыми он закреплял карандаши и кисточки на своих культяпках, — и рисовал.

Именно его рисунки натолкнули Дашкевича на мысль собирать анекдоты, а свалившиеся с неба свобода и гласность надоумили издать их, как есть. Валерка был уверен, что такое крутое издание станет настоящим бестселлером и всех нас озолотит. В общем, этот проект мы стали воплощать в жизнь. Решили приехать в Тобольск с Тоном Гуссенсом, познакомить его с руководством комбината, а заодно и с Братухиной. Тем временем Валерка подготовит макет книги, и Лена, как миленькая, согласится её субсидировать.

О приезде Тона стало известно многим Валеркиным друзьям, среди которых была довольно симпатичная Лина, бывшая «Мисс Тобольск-87». Голландского гостя принимали в маленькой квартирке стандартного панельного комбинатовского дома, где Валерка жил с Лёлей и её сыном Данькой. Гуссенс не обратил никакого внимания на убогость жилища и незатейливость угощения. Мне вообще с некоторых пор стало казаться, что у себя в Голландии Тон вёл довольно скромную жизнь. Именно такие иностранцы, которым нечего было терять на родине, в то время приезжали делать совместный с Россией бизнес.

Пользуясь ролью хозяина, Валерка пригласил на встречу и Лину. Это было совсем некстати, ведь Гуссенса готовили к другой встрече, а молодая, титулованная красотка с точно такими же планами, но без копейки денег, могла испортить всю игру. Лина сразу взялась за дело и к концу вечера уже сидела у Тона на коленях и наманикюренными ноготками причёсывала его слегка плешивую шевелюру. Они о чём-то ворковали, каждый на своём языке, явно довольные друг другом.

И тут в самый разгар идиллии, как тайфун, влетела Братухина, выкрикивая якобы английские приветствия. Гуссенс не на шутку струхнул, Лина соскользнула с его колен, что было воспринято Братухиной как сигнал к решительному штурму. До коленей, благо, дело не дошло, она ограничилась передачей голландскому гостю страшненького буклета своего магазинчика «Тобольская звезда» и фотографии, на которой комсомольская дива запечатлелась с закрытыми глазами и открытым ртом. Кое-как удалось её спровадить, и со словами «увидимся позже» Братухина удалилась. Наверное, в её представлении это было сказано почти по-английски.

С тех пор Лена Братухина стала частенько наведываться по делам в Питер. Каждый раз Тон прятался от неё и, судя по всему, не на шутку боялся. Тем не менее, одно упоминание его имени действовало на Лену возбуждающе. Туманные намёки на приглашение в Голландию возымели действие, и она дала денег на издание книги анекдотов.

Работа над книгой шла не так быстро, как хотелось Валерке. Я перебрала с десяток редакторов, но все отказывались, едва ознакомившись с первой страницей рукописи. Ни увеличение гонорара, ни снижение требований на исход не влияли. Оскорблённые голоса в телефоне так надоели, что я взялась за работу сама, уговаривая себя, что на вырученные деньги смогу издать что-нибудь достойное. Но печатать все эти слова было настолько дико, что мне постоянно мерещились ошибки. Пришлось подключить весь коллектив издательства, чтобы общими силами вытащить наконец «бегемота из болота».

Мы сбились с ног в поисках типографии, которая смогла бы напечатать книгу и сделать это хорошо. Ведь по замыслу Валерки она должна быть подарочным изданием высшего класса. В конце концов, удалось пристроить будущий «шедевр» в контору с явно не профильным для такого дела названием — «Детская книга».

Там заказ взяли не глядя и договор подписали, и аванс приняли. Да и что они могли заподозрить, получив в работу дорогую лощёную бумагу, красный бумвинил, золотую фольгу? Но когда началась печать, с корректоршей типографии случилась нервная истерика. Были подняты на ноги главный механик и главный инженер, которые, ознакомившись с первыми оттисками, повалились прямо у печатного станка, но уже от хохота.

Дело дошло до директора типографии. Тот пришёл в ужас, немедленно вернул аванс, умоляя поскорее забрать от него заказ, пока не пронюхало Министерство образования. На сём эпопея с книгой анекдотов закончилась. По стечению обстоятельств Братухина в Питере больше не появлялась, позабыв и про деньги, и про заграничную поездку. Такое случалось с деловыми людьми из глубинки. Они пропадали так же неожиданно, как и появлялись…

Иногда я посещала монастырь Тобольской епархии, встречалась с настоятелем, обсуждая возможности общих дел. Нас познакомил Дашкевич, которого после неудачи с книгой анекдотов резко качнуло в противоположную сторону, и он увлёкся идеей переиздать в оригинале «Слово о полку Игореве». С этими высокими мыслями он и предстал пред очи настоятеля и нашёл в том много сочувствия.

Но выяснилось, что нужды церкви в части печатных дел гораздо более скромны. Надо было книжку про восстановление Тобольского кремля издать, маленькие иконки для округа печатать, чтобы монастырская братия их на деревянную основу клеила и лаком сверху покрывала. Так что затея Дашкевича была отложена до будущих времён, и он с присущим ему азартом окунулся в дела божеские, проявляя и такт, и вкус, и так не свойственное ему послушание.

В тот день, когда мы встретились с отцом-настоятелем, впервые запахло осенью. Ночью прошёл дождь, и мелкий водяной бисер, не просыхая, блестел на тронутой тленом листве, паутинах, облезлых чугунных монастырских оградах. Мы стояли возле кремля на холме, ветер развевал моё платье и одежды батюшки. Уже прощаясь, он протянул мне руку, и я с чувством пожала её, про себя удивляясь вялости и мягкости его слегка вывернутой ладони. Лишь потом я догадалась, что рука была протянута для поцелуя, а я сдуру трясла её что есть силы. Ну да простят меня в моём неведении…

Валера оказался хорошим гидом, сразу было понятно, что историю Тобольска и монастыря он изучил давно. Мы прошли по монастырским дворам и через разлом в стене попали в странное место. Узкая улочка с древними постройками, колючая проволока на крышах. Развалившиеся стены, сбитые ступени, дверные проёмы, зияющие пустотой, окна без стёкол с решётками.

— Здесь много лет была тюрьма, — пояснил Валера. — Видите, у той стены расстреливали — вся изрешечена пулями. А тут, в бывших кельях монахов, находились камеры.

Я зашла в такую келью-камеру и с интересом огляделась. В маленьком, тесном закутке было грязно, повсюду обломки, подушки с торчащей из дыр соломой, бесформенный пыльный тюфяк.

— Тут вроде туберкулезников держали, — припомнил Дашкевич, и мы поспешно выбрались во двор. На обратном пути Валера рассказал, что епархия недавно приняла от государства эту часть своих построек, и теперь решает, как с ними быть, — больно уж на них много всякой скверны.

Дашкевич пригласил к себе и принялся угощать чаем, как водится, на кухне. Попутно он рассказывал множество забавных и нелепых историй, приключившихся с ним за последние несколько лет тобольской жизни. Как и мой знакомец, главный связист химкомбината Коля-Ваня, Валерка с Лёлей тоже мечтали уехать за границу. Но их земля обетованная располагалась на фешенебельных перекрёстках Нью-Йорка, в отличие от сомнительной притягательности находящихся на военном положении югославских городков, о которых мечтала химкомбинатовская пара.

Уехать за кордон без скандала можно было, лишь имея на то вескую причину. У Валерки их было две. Во-первых, Лёля, по её собственным словам, была «полукровка: отец еврей, а мать жидовка», что в то время было огромным преимуществом. Для того чтобы усугубить причину отъезда, Валерка придумал целый сценарий. Он организовал небольшой поток писем в Лёлин адрес с угрозами и оскорблениями, а в довершение поджёг почтовый ящик и для констатации факта вызвал милицию. Таким образом, у него на руках были те самые похабные письма, подкреплённые протоколом о поджоге (практически покушении), и можно было начинать штурм американского консульства с просьбой о политическом убежище.

Сколько мы ни уговаривали Валерку остаться или переселиться в Питер, начать собственное дело или работать со мной, он твёрдо держался своего плана, распаляя себя и Лёлю картинами несправедливости жизни в «совке». Дашкевич намекал на неких покровителей, обещавших заняться его делом, так сказать, в комплексе: и квартиру в Тобольске продать, и визу сделать, и жильём обеспечить, и на работу в Штатах устроить.

Что я могла ему возразить? Что времена меняются, что «совок» вот-вот распадётся, что такие, как он и Лёля, очень нужны будут новой России. Что, в конце концов, мы нашли в них настоящих друзей и не хотели бы потерять. И что невидимая, не диагностируемая болезнь — ностальгия — ломала и убивала даже очень крепких духом…

В дальнейшем подготовка к переезду затянулась надолго, и они с десятилетним Данькой полгода торчали в Питере, столь любимом ими когда-то, но надоевшим до ненависти. Жили то в одной, то в другой дешёвой гостинице, появляясь у нас по выходным, отупевшие от безделья и разговоров «по кругу», уставшие друг от друга, всем и всему чужие. А потом, когда почти все деньги от продажи квартиры были прожиты, их всё же перевезли за океан.

ФОРОС

Звонки, разговоры, встречи, документы. «Большие звонки», разбирательства, обещания. Ночные телефонные переговоры, разъезды и спешка, спешка…

Устали и решили объявить коллективный отпуск. Наконец-то мы с Юркой поедем на море! Сначала летим самолётом до Симферополя, потом час-другой на автобусе — и мы в посёлке, растянувшемся по Черноморскому побережью на несколько километров. Поиск заветного домика с некой тётей Валей занял больше часа. Увы, несмотря на пароль «мы от Стасика», мест не было. Август — самый сезон, чё вы хочете!

Мы стояли под раскидистым южным деревом, и ночь подступала со всех сторон, как чернилами заливая дорогу и многочисленные халупы с путеводными окошками света — желанные койко-места. Хозяйка, увидев, что мы топчемся у забора, зычно крикнула куда-то в стрекочущую цикадами тьму: «Катька!». На крик из-за плетня вынырнула сухопарая гражданочка и, шмыгая носом, повела нас пристраивать.

Нам не везло. В одном месте поджидали кого-то из постоянных жильцов, в другом предлагали в беседке на полу переночевать. Мы устало тащились за нашей провожатой, боясь потерять её в темноте. Наконец всё разрешилось: хозяйка, узнав, что мы из Питера, сразу прониклась и уступила чудную веранду с отдельным входом и широкой кроватью.

Вообще та поездка была для нас в некотором роде свадебным путешествием, слегка запоздалым, зато с незабываемыми впечатлениями. Ведь стоял август девяносто первого года, Чёрное море…

Первую неделю мы просто загорали, плескались, собирали мидий, готовили из них плов, ходили смотреть на водопад. Потом, обгоревшие на солнце, валялись на веранде и ели на удивление дорогие фрукты. А 19 августа Юрка вдруг заявил: «Поехали на Форос, к правительственной даче, мы там раньше часто с палатками стояли». Тут он принялся вспоминать, как он со своей прежней семьёй и приятелями несколько сезонов отдыхал в Форосе, где они нагло располагались на берегу рядом с правительственной дачей и даже брали у охраны питьевую воду. Охотились с подводными ружьями, собирали мидий, обратно возвращались загорелые, как негры.

Юрка заностальгировал, размечтался: вынь и положь ему Форос немедленно. Решили плыть на катере, они ходили по расписанию. По дороге причалили к Никитскому ботаническому саду и провели в нём часа три, читая таблички и фотографируясь под сенью экзотических гигантов. Выйдя из сада, заметили, что поднялся ветер. И тут, всего в миле от берега, мы увидели шеренгу военных кораблей. Они смотрелись очень красиво в мареве солнечной дымки, но вместе с тем как-то тревожно. Если б они плыли или держались стайками, так нет — вытянулись в одну линию носом в хвост и застыли как нарисованные. Юра предположил, что это учения, вот корабли и стоят на рейде. Правда, и ему раньше не приходилось их видеть в таком большом количестве. Может, международные учения, какие-нибудь совместные военные игры?

Не отрывая глаз от эскадры, мы добрались до причала. Ветер становился всё сильнее, подгонял волну, и катера плыли только на Гурзуф. Что ж, в Форос нам, видно, сегодня попасть не судьба, поплывём на Гурзуф, а потом уж в наш посёлок. Но почему-то катера только выгружали пассажиров, а новых не брали. Объясняли штормом, хотя никаких признаков стихии пока не было. Пришлось добираться до дома на троллейбусе.

Забавно — три часа ехать по горам на обычном троллейбусе! Катится он вдоль гор, иногда заползая в тоннель, крепко держится металлическими усиками за провода, как бы натянутые между вершинами. Едем долго, темнеет, горы подступают со всех сторон, а наш троллейбус, освещённый огнями, бесстрашно пробирается к месту назначения. По дороге он собирает таких же, как мы, дикарей, и все обсуждают непонятное поведение катеров.

Только в посёлке, когда из недр прикреплённых к столбам репродукторов раздалось пугающее: ГКЧП, ГКЧП, — мы поняли, что случилось неладное. Отовсюду поступали самые тревожные известия. Аэропорт закрыт, самолёты не летают, эскадра военных кораблей держит в осаде Горбачёва, орудия нацелены на правительственную дачу в Форосе (так вот что это было!). Юрка тут же стал строить предположения: вдруг бы мы вместо ботанического сада поехали сразу в Форос, высадились у дачи и пошли по старой памяти за водичкой… Дальнейшее развитие событий представлять не хотелось…

Целых три дня живём в неизвестности, в посёлке чуть ли не осадное положение. В столовой кормят только до полудня, потом продукты кончаются. Через местных жителей добываем еду, они переживают за нас, за наших родных, которые лишены информации — переговорный пункт закрыт. У хозяйки день и ночь включён телевизор, все постояльцы собираются там, как на сходку, смотрят бесконечные новости и обращения к народу то одних, то других, гадают, что будет дальше. Под конец начинает казаться, что мы здесь уже вечность и никогда больше не вернёмся домой.

Когда всё разом закончилось, нам уже было не до отдыха. Предстояло как-то попасть на самолёт. Обратные билеты были действительны, но самолётов на всех не хватало, и народ метался между кассами и залом отбытия, образуя вихревые потоки. На третий день мы всё же улетели.

У меня остался на память пакет красивой гальки, которую я, чтобы успокоиться, собирала в те дни на пляже. Я называла их «путчевые камни» и всем показывала, когда речь заходила о нашем путешествии. Даже сейчас, когда я пишу эти строки, то вижу их: они лежат на дне большой керамической миски — дымчатые, белые, чёрные с золотыми крапинами, мраморные и зеленоватые в коричневую полоску. Кошка Мотя пьёт исключительно из этой миски.

ПЕТРОСОВЕТ И ЕГО ОБИТАТЕЛИ

Ленинграду вернули его историческое имя, но как-то не приживалось оно, вязло во рту, писалось с ошибками, выговаривалось со смущением. Какой уж тут Санкт-Петербург, когда кругом развал и нищета, из всех щелей лезет криминал и, ещё больше сливаясь с властями и силовиками, всех подминает под себя. Хватает всё, что можно перепродать, а что нельзя — оставляет на произвол судьбы, на разруху и забвение…

Но мы — люди маленькие, работаем, «надеемся на лучшее и готовимся к худшему», как говорила моя бабушка. Я по-прежнему поддерживаю связь с Алексеем Ковалёвым, пригодился и заранее подготовленный герб Санкт-Петербурга. Печатаем визитные карточки для Горсовета. Золото, красное, чёрное — цветовая гамма высшего руководства, для рядовых чиновников золото заменялось серебром, красный цвет — синим.

В один из моих приездов на Исаакиевскую с очередной партией визиток Ковалёв вдруг замешкался, а потом со словами: «Может, вам удастся… подождите меня здесь», — куда-то исчез. Полчаса его не было, и я уже подумывала уйти, зная привычку Алексея одновременно вести несколько дел и назначать несколько встреч, но тут он появился в сопровождении самого мэра. До этого с Анатолием Александровичем Собчаком мне встречаться не приходилось, хотя в Ленсовете я бывала часто.

Мэр шёл за Ковалёвым с хмурым видом, как бы говоря: «Во что ты меня опять хочешь втянуть?». При каких бы обстоятельствах я впоследствии ни встречала Собчака, он неизменно представал в том же образе — человека внешне доброжелательного, но заранее настроенного на подвох. Может, оттого, что мне ни разу не удалось с ним пообщаться спокойно, каждый раз это были напряжённые моменты. Вот и сейчас, после августовского путча, он продолжал, как мельница, махать крыльями, создавать политические движения, постоянно летал за границу и искал помощь для города. Мы жили, как в блокаде, получая по талонам лишь самое необходимое.

Я достала свою визитку, Собчак свою. И тут я поняла, что не просто так Ковалёв нас знакомит. Давно мне не попадались такие нелепые визитные карточки! Чисто совковый вариант — отпечатана в дешёвой ведомственной типографии бледной синей краской, все данные устарели: Ленинград, в углу — кораблик Адмиралтейства. Но самый улёт — размер визитки: она чуть не в два раза превышает принятый стандарт и не поместится ни в какие визитницы.

И это визитная карточка главы европейского города! Видимо, эта мысль отразились на моём лице, потому как Собчак пришёл в замешательство: «Извините за такое представление, всё руки не доходили, но теперь, надеюсь, с вашей помощью у меня появится что-нибудь получше. Ты как думаешь?», — обратился он к Ковалёву. Тот лишь кивнул и слегка мне подмигнул — сработало! Расставаясь, Анатолий Александрович пожал мне руку, и его лицо преобразилось от улыбки.

Алексей позже объяснил, что Собчак до последнего упирался, не желая переименования города, и к смене собственного статуса он отнёсся несерьёзно, считал, что он как был Собчаком, так им и остался, а должности… ну, они временные.

Только внимательно прочитав, что написано на его карточке, я поняла, почему она такая большая:

Собчак Анатолий Александрович, председатель Ленинградского городского совета народных депутатов, член Верховного Совета народных депутатов СССР, член бюро Ленинградского обкома КПСС, доктор юридических наук, профессор юридического факультета ЛГУ, заведующий кафедрой хозяйственного права.

А ведь ещё надо упомянуть главное — что он мэр Санкт-Петербурга.

Звоню Ковалёву, объясняю проблему.

— А нельзя шрифт помельче взять? — спрашивает хмуро.

— Пробовали. Всё, что у него написано, помещается в обычный формат только при наборе пятым кеглем, а это кто ж разглядит? От размера визитки ни в коем случае нельзя уходить — международный стандарт. А у тебя ещё на бумажке написано: сопредседатель Российского движения демократических реформ и почётный доктор права Портлендского университета. Это что, тоже надо? Ну, вааще… Придётся чем-то поступиться. У него пресс-секретарь есть?

— Официального нет, я за него. Но на себя ответственность не возьму. Придётся его пытать. Сколько текста мы можем оставить?

Проходит неделя, другая — никаких перемен. То Собчак в отъезде, то обещал подумать, то Ковалёв пропал, на звонки не отвечает. Будь что будет, придётся самой решать. Чай, не корову, если что, проиграю. Так… что тут можно убрать? Ну, с обкомом партии вроде покончено, уже легче. Что же делать с остальными регалиями?

Представляю, что я — мэр города. Да ничего кроме этого и не надо! Или всё-таки важно, что профессор университета? Про депутатов всё выкинуть к чертям! Как это — выкинуть, когда он их вождь?! Что-нибудь, да оставить надо. Докторская степень тоже на дороге не валяется. Про хозяйственное право забудем на время.

Через два часа вычеркиваний и вписываний, наконец, появился текст, идеально выверенный по объёму:

Собчак Анатолий Александрович

Мэр Санкт-Петербурга,

председатель Петросовета,

профессор юридического факультета ЛГУ

Так, идём дальше. На обороте должен быть английский текст. Как правило, он соответствует русскому. А в данном случае? И почему обязательно на обороте? Это уже прошлый век. Англоязычную надо делать отдельно и писать на ней другое. То, что важно у нас, за кордоном — пустой звук, и наоборот.

Что может привлечь зарубежных инвесторов? То, что он учёный, — пожалуй. И про движение демократических реформ будет кстати. А Верховный Совет у них как называется? Вроде парламент? Это важно. Значит, он не только в своём городе, но и в стране вес имеет. Про Портлендский университет писать не буду. А что это за звание — почётный доктор права? Может, как свадебный генерал? Ладно, если очень захочет, специально для поездок в Штаты напечатаем с почётным доктором. Забавно, но он ещё и почётный доктор Санкт-Петербургского университета, только не нашего, а американского. Ну, этот словесный кульбит упоминать вовсе не стоит.

Когда визитки были готовы, я решила их передать, не дожидаясь Ковалёва, умчавшегося в очередную командировку. Если что не так, пусть он будет ни при чём. К тому же у меня есть причина появиться на Исаакиевской — надо забрать список для визиток очередной партии депутатов. Они там размножаются клонированием.

Немного порыскав в поисках депутатской комнаты, я открыла дверь и увидела, что за большим овальным столом собралось человек десять, совещаются. Все взоры устремились на меня, и я уже собралась, извинившись, ретироваться, как вдруг удивительно знакомый голос воскликнул:

— Важова, а ты чего тут делаешь?

Я повернула голову в сторону говорившего: бородатый, представительный мужчина блеснул на меня очками и, не дождавшись реакции, укоризненно произнёс:

— Нехорошо одноклассников забывать…

— Вовка, это ты, что ли? — поразилась я.

Ни за что бы не узнала Чурова, встретив его на улице. Сколько же мы с ним не виделись? Последний раз он приходил ко мне на Шкиперку, когда родилась Лийка. Значит, уже больше 20 лет прошло…

Пока мы вместе учились, Вовка стремился взять надо мной верх. Классе в шестом устроил целый скандал из-за того, что ему в библиотеке не выдавали те книги, которые давали мне: Шарлотту Бронте, Бальзака, Мопассана. Ему, дескать, не дают по малолетству, а Важовой, которая ничуть его не старше (а на самом деле старше ровно на месяц!), почему-то дают читать взрослые книги. Чурыч уверял, что эти книги мне нужны для того, чтобы повыпендриваться: видите, со мной считаются, а вы — мелюзга.

Существовала ещё одна, тоже литературная тема, в которой он пытался со мной соперничать. То, что русичка Любовь Соломоновна читала мои сочинения последними, передавая содержание богатством интонаций, достало, видимо, Вовку до печёнок. Он тоже решил сочинять. И чтобы заведомо меня переплюнуть, не разменивался на какие-нибудь рассказики или стишки, а накатал объёмную рукопись страниц на сто. Чуров зачитал её самолично, добившись, чтобы наша классная, Нинель Ароновна, задержала всех после уроков. Использовал, как это теперь принято говорить, административный ресурс

Не помню, о чём в его рукописи шла речь, вроде фантастика или сказка. Но до чего всё было скучно, особенно в авторском исполнении! Как будто справочник зачитывал. Волнуясь, он глотал слова, голос у него в то время ломался, и он то и дело пускал «петуха». Короче, через десять минут все в классе галдели, а мальчишки под конец принялись кидаться жёваной бумагой, и никакие попытки классной дамы их утихомирить не действовали. Надо отдать Чурычу должное, он продержался до конца, а потом, весь красный и потный, со словами: «продолжение следует», — уселся за парту, взглянув на меня с видом победителя.

А может, он был в меня влюблён? Кто их, мальчишек, разберёт!

Сейчас из-за стола поднимался отнюдь не мальчишка. Пышная рыжеватая борода, раздавшаяся фигура. Глаза, правда, всё те же — смотрят насмешливо и гордо, чуть с вызовом. На лацкане — депутатский значок. После обмена стандартными вопросами и краткими ответами я вспоминаю, что мне нужно Собчаку визитки отдать, и достаю свежие пачки.

— О, у нас такие же будут? — интересуются депутаты.

— У вас будут лучше, — уверяю я.

— Давай я передам, — предлагает Чуров.

— Нет, мне самой это нужно сделать.

Мы поднимаемся по красной ковровой дорожке, проходим коридоры и попадаем в круглый, с колоннами, зал приёмной. Через некоторое время появляется Анатолий Александрович в сопровождении двух мужчин заграничного вида. Они ещё несколько минут прощаются, говоря то по-английски, то по-итальянски. Наконец Собчак замечает Чурова и приветственно жмёт ему руку. По мне его взгляд скользит безразлично, но в какой-то момент тень узнавания ложится на его лицо, а я помогаю:

— Я ваши визитки привезла.

Мэр достаёт из пачки визитную карточку и обрадованно говорит:

— Ну вот, а Ковалёв меня уверял, что ничего не помещается. Прекрасно всё поместилось.

Читает внимательно. Ну, думаю, сейчас начнётся. И зачем я Чурова сюда притащила! Будет свидетелем моего позора, возьмёт-таки запоздалый реванш!

Не заметил. Нет, ну надо же, ничего не заметил! Дала другую пачку — английских. Удивлённо улыбнулся, пробежал глазами и стал трясти руку, благодарить. Прощаемся и выходим с Вовкой на лестницу. Колонны, лепнина — дворец! Чуров провожает меня до двери, целует руку: «Надеюсь, теперь часто будем видеться?».

Но мы так больше и не встретились. Невидимая пружина пространства-времени с полуобморочным металлическим звоном развернулась в просторах галактики, оставив в прошлом — а может, в настоящем? — заметаемую снежной порошей гостиницу «Англетер», конную статую озябшего царя и Исаакиевскую площадь, которая на самом деле вовсе и не площадь, а мост, самый широкий в мире…

Нет, всё немного не так. Хотя мы с Чуровым с тех пор не виделись, но однажды, много лет спустя, когда я в своём псковском поместье подстригала отцветшие розы, мне позвонили с работы и передали номер Вовкиного мобильника.

— Он очень просил ваш, но мы не решились дать, — секретарша явно обеспокоена, судя по всему, Чурыч был настойчив.

Целый месяц я не звонила. Видимо, всё же выпендривалась. Наконец, набрала его номер. «Кто это?! — в трубке раздавалось тройное эхо, а голос Чурова был одновременно удивлённым и тревожным. — Это ты?! Ну, Важова, как всегда, в своём репертуаре! Ты хоть знаешь, где я нахожусь? Я глубоко под землёй, в таджикских пещерах. Мы тут с группой депутатов…». Связь на миг прервалась, но вскоре я услышала: «Как ты до меня дозвонилась? Здесь же телефон не берёт. Ну, ты даёшь! Слушай, я очень хочу встретиться. Через три дня буду в Питере, набери меня, пожалуйста. Только обязательно набери!».

Пребывая вдали от цивилизации, я как-то упустила из вида тот факт, что Чуров стал председателем Центризбиркома, а когда вернулась в Питер, меня завертела суматоха дел, Володьке я так и не позвонила.

Однажды, совершенно случайно услышав по ящику знакомые интонации, взглянула на экран и увидела Чурова. Он уверенно стоял за трибуной и с серьёзным, даже, пожалуй, торжественным выражением произносил разные цифры. Будто справочник зачитывал. В какой-то момент он взглянул прямо на меня с видом победителя. На сей раз жёваной бумагой никто не кидался.

После выборов я выдержала недельную паузу, а когда позвонила, мне ответили: «Извините, номер не обслуживается». Вежливо так.

ЗАЛОЖНИК

Часу в шестом — телефонный звонок. В трубке неизвестный голос, но что-то знакомое прорезается: «Привет! К тебе можно зайти?». На последнем слове узнаю: это Саша Аристов, мой бывший коллега по «Рекорду». Он — режиссёр концертных программ на телевидении, а по совместительству — главный режиссёр «Рекорда». Обычное дело — на двух стульях сидеть, на одну зарплату не проживёшь. Только некоторым и двух стульев мало, алчут лёгкой и быстрой наживы.

Сто лет бы его не слышала! Если звонит — значит, деньги нужны. Да, в долг, да, с распиской, даже под проценты. Только как-то неуютно и от его просьб, и от им же назначаемых довольно высоких процентов. В последний раз прямо спросила:

— Для чего деньги, Саша?

— У меня водочный бизнес. Покупаю партию по оч-чень привлекательной цене — но деньги вперёд. Продаю с отсрочкой платежа. Нужен, так сказать, начальный капитал. Не буду скрывать, даже с учётом твоих процентов сухой остаток впечатляет.

Вот оно что… Это входит в полное противоречие с моей заповедью: не иметь дело с водочным бизнесом ни в какой форме. Практика показала — эта тема не для нас, всегда проблемы и убытки.

Теперь понятно, почему Аристов за последние годы так изменился. Прежде благодушный, остроумный, внимательный, он всё больше каменел. Отвечал после долгого раздумья, если не сказать ступора, обращался лишь по делу, а дело только одно: дай денег в долг. Некогда голубые и выразительные глаза редко смотрели на собеседника, всё больше куда-то в угол. Что он там видел?!

Как-то сказала ему: «Сань, оставь всё это, пока не поздно. Всех денег не заработаешь, и грязные эти деньги, на слезах и горе добытые. Ты ведь режиссёр, кругом столько возможностей, на клипы большой спрос, а у тебя ведь опыт…». И в долг тогда не дала.

Больше он не обращался. Вот уж полгода ни одного звонка. А тут — зайти хочет. Как бы предупреждая мои вопросы, добавляет: «Дело не в деньгах». Ага, так и поверила! Но зачем-то соглашаюсь на встречу, и через пятнадцать минут звонит в дверь.

Батюшки! Встретила бы на улице — отшатнулась и ускорила шаг. Обросший, на скуле ссадина, вид больной и запущенный. Одежда мятая, башмаки в пыли, запах какой-то бомжовый. И это аккуратный и педантичный Сашка Аристов!

Входит и с порога:

— У тебя поесть что-нибудь найдётся?

— Конечно, еда всегда есть. Мясо под майонезом с рисом устроит?

— Всё устроит. А выпить нету?

— Есть коньяк. Будешь?

Вот ещё невидаль! Никогда не видела пьющего Аристова. Беда с ним случилась, точно. Голоднющий! Только вилка мелькает. Но коньяком не злоупотребляет: рюмку выпил и отставил. Оторвался от тарелки и скороговоркой:

— Меня держали в заложниках. Четыре дня. Не кормили, только вода. Требовали пять тысяч баксов. Откуда я их возьму?!

— А почему тебя? — спрашиваю, а сама знаю почему. Всё это водка проклятая и деньги вперёд. Должно было когда-то именно так закончиться.

— Да вот, проплатил очередную партию, как ты понимаешь, заёмными деньгами. Деньги взяли, а товар — хрен поставили. И скрылись, все телефоны обрубили. Я метался, пытаясь их найти, потом уж только деньги искал, чтоб отдать, — проценты ведь каждый божий день… Заёмщики, видать, поняли, что у меня проблемы, даже в разговоры вступать не стали, наняли каких-то урок. Уроды долбаные!

— А жена с дочкой?

— С ними всё в порядке. В Германию на прошлой неделе уехали. Ты же знаешь, Оля пианистка, на гастролях с театром, дочку по моему настоянию взяла.

— Много был должен? — спрашиваю с подтекстом: ведь на месте заёмщиков могла оказаться я.

— Две с половиной. А эти отморозки вдвойне накрутили. Да у меня и сотни нет, и взять негде.

Аристов подходит к окну и невидящим взглядом изучает машины во дворе, розовеющий прямоугольник неба, снующих по-пластунски котов.

— Как тебе удалось убежать?

— В какой-то момент понял, что они меня грохнут, если ничего не предприму. Всё-таки я режиссёр, придумал историю про лоха из Сибири с чемоданом денег. Удалось обмануть, прикинулся, что мне их принесут. В метро. Там сбежал, пять часов под землёй провёл, вылез здесь, на «Василеостровской». Про тебя вспомнил.

Про лоха из Сибири с чемоданом денег — вполне правдоподобно, даже выдумывать ничего не надо. А вдруг бандиты узнали, что я его раньше выручала, вдруг про лоха — всё туфта, а он взял и раскололся, привёл туда, где можно денег взять? Видимо, я побледнела, раз Сашка руку мне на плечо положил и спокойно так говорит:

— Не бойся, о тебе вообще ни слова. Неужели ты думаешь, что я пришёл бы к тебе, если бы они были в курсе наших дел?

Очень даже думаю. Потому что водка — такая зараза, людей ломает и с дерьмом мешает. Свяжешься с водочным бизнесом — и ничего не стоит друзей предать, а я ведь и не друг вовсе. Так, бывшая коллега…

— От тебя позвонить можно? — спрашивает, а сам уже трубку взял и номер набирает. Назначил кому-то встречу, хорошо хоть не рядом с домом.

— Что делать думаешь? — спрашиваю для проформы, на самом-то деле мне лучше не знать о его планах.

— Сначала высплюсь. Спать гады не давали, по очереди трясли. Потом денег раздобуду и к жене с дочкой подамся. Мы в Германии останемся, если всё сложится, как задумано. Здесь мне всё равно житья не будет, да и что это за жизнь!

Ну, не знаю, по мне так — жизнь, не хуже и не лучше, чем где бы то ни было. По крайней мере, если с людьми честно поступать и жареных тем не касаться.

То-то я и не касаюсь…

Провожаю до двери. Саня смотрит уже более уверенно, на человека стал похож.

— Спасибо тебе. Знал, что выручишь. Прости, если что не так, я позвоню, как устроюсь.

Он так и не позвонил. Из писем Дашкевичей узнала, что был какое-то время в Штатах, но потом навсегда потерялся из виду.

Примечания

1

Стихи автора