Похождения бизнесвумен. Книга 2. Лихие 90-е

Марина Важова

Что помогает выстоять во времена крутых перемен? Опыт и знания? А может быть, наивность и открытость? Почему именно женщины держатся на плаву, как щепки, которых несёт бурлящий поток, прибивая то к одному, то к другому берегу?«Лихие 90-е» – 2-й том романа «Похождения бизнесвумен» о забавных и трагичных событиях из жизни женщины-предпринимателя. Роман наполнен самоиронией, он учит относиться к невзгодам с оптимизмом, находить в проблемах положительные стороны и добиваться результатов.

Часть 2. Малые голландцы. Дежа

1991 год

Письмо Лёли

20 октября 1991 г.

Нью-Йорк

Дорогая Мариночка! Здравствуй! И здравствуйте, дорогие Юра, Лёня и Лика!

Мариночка, твоё письмо месячной давности я получила только сегодня и сразу же отвечаю, хотя просто теряюсь, с чего начать! За это время в России произошла куча событий, о которых мы знаем только из газет и TV, и не знаем, как оценить получаемую скудную информацию. Кроме того, за лето у нас тоже произошли некоторые изменения.

Даньку приняли в хай-скул, предварительно сделав все прививки сразу, потому что мы не привезли с собой справки о прививках. Так что Данька ещё не учился (проходил медобследование и прививки), и мы не знаем, в девятый класс его определили или в десятый.

Со школой была проблема: он хотел в Мэдисон хай-скул, где есть bio-medical программа (вместе с дипломом школы выдают сертификат «медикал-ассистента», и можно, не заканчивать медицинский колледж, а идти сразу в университет). А нас определили в другую школу, где медицинского курса нет, потому что в Мэдисон мы не подходили по адресу — она в другом районе. Валерка сказал, что, если нужно будет переехать, — мы переедем. Но один семестр всё же придётся учиться там, куда направили — бюрократия здесь почище, чем в совке.

Здесь был так называемый асбестовый скандал: обнаружили, что при постройке школ используют асбест, который, представь! — канцерогенен. Родители и учителя устроили забастовки и демонстрации, в результате учебный год начался только 29 сентября.

Всеми делами по устройству в школу занималась, конечно, я с моим хреновым английским, Валерка работает по 12 часов всё там же. Впрочем, английский у меня малость получшал — всё же разговаривать приходится, хоть и редко.

Ну ладно, всё, заканчиваю. Юре — огромный привет и поцелуи. Не заставляй детей насильно нам писать: для писания писем нужна насущная потребность. Если она появится — они сами нам напишут. А из вежливости или чувства долга и писать письма, и читать их скучно.

Целую 1000 раз. Будьте там здоровы, бодры и удачливы. Привет от мужиков.

Лёля

НИЗКИЕ ЗЕМЛИ

Наступил ноябрь, и уже рябенькие дожди покрыли окна тонкой паутиной. Воспоминания о лете, надежды на возвращение тепла и солнечных погожих дней преследуют как наваждение, но рассудочные прогнозы неумолимы в своём вердикте — лето кончилось безвозвратно. Впрочем, и осень, сбросив своё полыхающее убранство и заголившись белыми стволами с тёмными складочками и подпалинами, поспешно ретируется, смущённо пряча свою увядающую красоту под парики вечнозелёных елей. Белые пальцы инея прикасаются к золотистым шеям корабельных сосен, затачивают их зелёные, равнодушные к морозу иглы до стального блеска. Ничего уже не вернуть, ничего…

Зато работы как никогда много. В тесном, но уютном офисе малого государственного предприятия «Март» постоянно толпится народ. Я живу в десяти минутах ходьбы и нередко использую свою квартиру для встреч, переговоров. Это удобно для дела, но неудобно для жизни. Хотя сейчас моё дело и есть моя жизнь. Эх, как бы не заиграться…

С поставкой техники — сплошные обломы: то шведы в позу встанут (мало мы их на Ладоге били!), то химкомбинат отзовёт свои деньги из Внешэкономбанка, то сам банк какие-то контры устраивает. В конце концов, мой партнёр Женька теряет всякое терпение. Он больше не верит в возможность чего-то значительного в жизни, не верит в новое производство, не верит комбинату, не верит мне. Я познакомила его с Тоном и Джосом, но Женька и голландцам не верит, он надеется только на себя и на свои руки.

Как-то раз пришла к нему за готовыми визитками очередного срочного заказа, и он холодно сообщил, что ничего не готово, подкатила более важная работа, и вообще ему это всё надоело. Чуть не отправила всю депутатскую группу в Москву без знаков отличий! Пришлось на Женьку надавить, стоять над душой и отвозить вожделенные, остро пахнущие свежей краской пачечки прямо к поезду. В тот раз поняла: всё идёт не так, как надо. И с комбинатом, и с Женькой, и вообще…

Звонит Тон, напрашивается на встречу. Они приходят вдвоём с Хопперсом, тот расспрашивает о судьбе контракта, интересуется химкомбинатом. «O, Siberia — very far!²» — комментирует Тон, но я-то знаю, что он готов туда летать хоть каждую неделю. Обещаю устроить и Джосу поездку в Тобольск. В ответ он вдруг неожиданно достаёт конверт, в нём приглашение в Голландию и страны Бенилюкс. На целых две недели! Увидев радость на моём лице, Тон уточняет: «It is a business invitation with hope for contract and future cooperation³».

А почему бы и нет? Что мы за этих шведов ухватились, ведь никого из них даже в лицо не знаем, техники живьём ни разу не видели, всё по картинкам. А тут есть возможность самой посмотреть, выбрать. Женьку бы взять, но после подставы с депутатским заказом не хочу иметь с ним никаких дел. Пусть работает, получится что — будет большая радость для нас обоих. Не получится — никто не в обиде.

Две недели — это очень много. Главное — попасть на современное производство, чтобы купить не допотопную технику, которую Европа в третьи страны сбывает, а самую современную. Изучить краски, плёнки, бумагу, ведь мы о них ничего не знаем, Келин работает на всём примитивном, отечественном. Заодно договориться о выставке питерских художников, а ещё лучше — о культурном обмене. На этот случай возьму пачку слайдов: живопись, авторские плакаты, ювелирные украшения.

Фотограф Валерий Лозовский, имеющий всюду доступ номер один, попросил показать голландским газетчикам его фоторепортажи. На снимках — бывшие и действующие политики, заснятые в разные моменты своей деловой жизни и, что интереснее, — в личной тоже. «Я бы мог стать внештатным корреспондентом солидной газеты, я работал в Англии, Японии», — наставлял Лозовский. Да, ещё Филатов просил подыскать поставщика товаров для химкомбинатовского магазина — а то у финнов слишком высокие цены, в Голландии всё дешевле.

Мало-помалу набираются две сумки. Только денег практически нет. Моя поездка — частная. Считается, что принимающая сторона должна всем обеспечить. Поэтому банк деньги не меняет. Каштан часто ездит за рубеж и получает командировочные, он даёт десять немецких марок. У Сашки Петрова иностранцы иногда покупают картины, он выдаёт для Лёньки пятнадцать долларов. Негусто, конечно, но как-нибудь переживу.

Перед самым отъездом Валерка протягивает мне книжицу: «Возьми, может пригодиться, забавно написана». Книжка вовсе не забавно, а сухо и конкретно называется «Как пройти таможенный досмотр». Читать некогда, просто кладу её на дно сумки.

Авось не пригодится.

Меня не провожают. Юра на гастролях, Каштан где-то за границей, Саша Инденок дежурит у Ирки в больнице — у неё воспаление лёгких, а Квашенко детей опекает и квартиру стережёт — видимо, от них же.

Жаль, что никто не даёт советов выезжающим за рубеж. Рассказывают о людях, падающих в обморок при виде магазинных полок. Особенно почему-то напирают на сыр — несметное количество сортов, приводящее советских граждан в форменный ступор. Подчас это заканчивается совершенным равнодушием к изобилию, раздражением и желанием поскорее вернуться домой. Вот тут-то обалдевшие от избытка впечатлений россияне попадают в алчные объятья родной таможни.

Но пока я ещё лечу туда, и таможенники на пару с паспортной службой угрюмо и безучастно фильтруют отъезжающих через своё сито. Флаг им в руки, а я как шла, так и прошла. Как будто никаких препятствий нет, а есть потребность с кем-то поговорить, поделиться планами, показать фотку на паспорте, вытащить на свет божий пятнадцать долларов и десять марок. Конечно, с улыбкой и прямым, честным взглядом. Мне тоже в ответ улыбаются, кивают — полная идиллия.

Пешее шествие к самолётам, инструкции на двух языках, нам показывают, что делать при посадке на воду, как пользоваться запасным выходом, а под конец для успокоения предлагают напитки из бара. Время в пути — три часа, при этом мы вылетаем в девять утра, а прилетаем в десять. Что-то там с часовыми поясами, а может, с зимним и летним временем, о котором у нас пока ничего не известно, а у них оно есть.

На выходе — толпа встречающих. Меня тоже встречают. Не знаю, кто, но обязательно узнаю. Так сказал Тон. Вглядываюсь в лица, читаю таблички. На одной вижу: «Marina Vazhova», её держит высокий парень весь в чёрном, с тёмно-русой шевелюрой. Иду к нему, улыбаясь. Парень в ответ тоже улыбается, не переставая жевать жвачку, и протягивает руку.

И тут я понимаю, что с ним что-то не так. В овале лица, мгновенном приветственном наклоне головы, непринуждённом жесте, с которым он вынул резинку изо рта и щелчком отправил в урну. И ещё одно: он не стремится взять мой багаж, он его просто не замечает. Мы идём вместе к выходу, и уже возле самых дверей парнишка забирает из моих рук самую лёгкую сумку, предоставляя мне возможность тащиться с тяжеленным баулом. Он договаривается с таксистом, а я, пытаясь сохранять улыбку и достоинство, гружу весь багаж, недоумевая, как можно так спокойно и лениво наблюдать за дамой, не предлагая помощь. Садимся на заднее сиденье, он сообщает: «My name is Deja». Дежа, с ударением на второй слог. Понятно. Это девушка.

Пока едем, Дежа не переставая говорит. Информацию воспринимаю урывками. Сейчас едем в гостиницу, там я пробуду неделю… перееду к Хопперсам, неделя у них. Дежа будет со мной всё время… Инна Хопперс попросила, а ей всё равно делать нечего… деньги нужны, почему бы не помочь… Инна — жена Джоса, они совладельцы типографии. Сначала всё принадлежало Инне, потом Джос на ней женился, стал управляющим, а теперь и партнёром… О’кей, всё понятно?

Что будем делать в первую неделю? Посещать музеи, путешествовать по Голландии, в театр сходим. Дежа будет меня развлекать, кормить, поить, покупать сигареты, воду, жвачку, спиртное… только немного. Но никаких подарков и сувениров. Это пока нельзя. И денег мне в руки давать нельзя. Такое распоряжение. Без обид, да?

Забавно. Пригласили для «future cooperation» и участия в полумиллионном контракте, а отношение, как к нищей.

Вскоре подъехали к отелю. Небольшой двухэтажный домик, несмотря на зимнее время увитый зелёным плющом. Есть ещё подвал, там ресторан. Мои пожелания просты: рюмку коньяка и чего-нибудь съесть. Дежа сама выбирает блюда. То ли от усталости, то ли вкус у меня другой, но эти пресные овощи с соусом из кусочков мелко нашинкованной телятины совершенно не лезут мне в глотку. Помогает коньяк.

Утром просыпаюсь от птичьего гомона. На долю секунды воображаю, что я в своём Алтуне, и сойки скандалят, деля жёлуди. Но полосатенькие занавески и особый, чисто европейский запах отеля моментально возвращают меня к действительности. Я — за границей. Через пару часов придёт Дежа, и мы отправимся на экскурсию по Амстердаму. Больше всего меня интересует музей Ван-Гога, который имеет самое полное собрание его картин. Ван-Гог — один из моих любимых художников. Время от времени я перечитываю его письма к брату Тео, находя в них некоторые объяснения противоречивому творчеству художника. И его судьбе.

А пока нужно привести себя в порядок и позавтракать. Кое-как разобравшись с душем, спускаюсь вниз, в уютный светлый холл с круглыми столиками и плетёными стульями. Дежа сказала, что завтрак включён в стоимость проживания. Посматриваю на остальных посетителей, стараясь делать то же, что они. А они берут разное: кто только кофе с круассанами, другие — по несколько подносов набирают и сидят за завтраком больше часа. Неужели всё по одной цене? Позже я узнаю, что это называется «шведский стол», а пока просто беру то, что хочется.

Закончилось это плохо: я не могла всего осилить, а оставлять еду на тарелках у нас не принято, посему к приходу Дежи грустно взирала на оставшуюся нетронутой добрую половину завтрака. Дежа мне быстро помогла, а в дальнейшем я всегда брала побольше, в расчёте на неё. Что-что, а аппетит у моего проводника отменный.

Вообще я поняла, что в её организме больше всего занят делами рот. Она могла есть, пить, одновременно курить, при этом, не умолкая, говорить, что не мешало жевать жвачку, сосать конфеты. Видимо, это объяснялось тем, что за всё было заплачено. Но я не курю, жвачку и конфеты не жую — она это делает за меня. Представляю, как Джос поднимет брови, изучая отчёт. Мы то и дело заходим в кафе и ресторанчики, отказаться нет никаких сил: и запахи, и интерьеры очень привлекательные. Времени это занимало много, так что в музей мы попали только после обеда.

Стоял солнечный день, и здание музея, построенное в стиле «техно», было насквозь пронизано воздухом и светом. Этажи, соединённые открытыми лестничными пролётами и площадками, как бы подвешены в пустоте, образуя замкнутые кольца. Картины Ван Гога размещены в хронологическом порядке, и я впервые смогла охватить всё творчество, всю боль и страсть художника, начиная с ранних мрачных рисунков до ярких, наполненных светом поздних полотен. Мои любимые картины «сине-зелёного периода» висели рядом. Впервые я видела их в таком большом количестве.

Дежа уже давно сидела в нижнем холле, где можно было курить, есть и пить кофе, а я всё ходила из конца в конец этой искусственно закольцованной жизни, попадая то в мрак и сумасшедшую безысходность, то в примитивную непосредственность. Магнетизм коллекции был настолько силён, что мне стоило большого труда вернуться в действительность. Не помню, как нашла Дежу, что ей говорила, и только обнаружив в своей руке зажжённую сигарету, поняла, что сижу в холле, смотрю на малиновые от закатного солнца облака за стеклянной стеной и курю. Но ведь я не курю…

— Ведь ты не куришь? — удивлённо улыбается Дежа.

Я киваю. Вообще-то не курю…

Три дня мы путешествовали. Посетили Роттердам, практически полностью разрушенный бомбёжками и заново отстроенный после войны. Удивительные здания острого арт-конструктивизма с большой натяжкой можно было назвать архитектурой. Одно — в форме гигантского троллейбуса, вертикально врытого в асфальт, другое — в виде нескольких кубиков, стоящих на остриях, хотя внутри помещений всё на удивление прямое. Заглянули в музей мадам Тюссо, где я немного пообщалась с Маргарет Тэтчер.

Хорошо, что я без денег. В магазины, как и на родине, совсем не тянет. Только причины разные: там нечего покупать, здесь — не на что. Канун католического Рождества, всюду наряженные ёлки, блеск и музыка, свет вибрирует за стёклами витрин, изобилие подавляет. Десять марок с пятнадцатью долларами требуют реализации, хотя бы в виде подарков детям.

Старинный маленький городок, куда мы приехали на автобусе посмотреть ветряные мельницы. Заходим в светящееся разноцветное пространство магазина. После интеллектуального шока, вызванного сочетанием старинных ветряков и современных коттеджей, голова отдыхает. Как под наркозом тащусь сквозь торговые залы, рационально выбирая товар по цене. Джинсы для Лёньки, огромный выбор. Всё дороже моих пятнадцати долларов. Наконец вижу подходящую цену. Ну-ка, что за фирма? Да это наш советский, питерский «Маяк». Вот это да! Всё же приятно, что наша лёгкая промышленность прорвалась за рубеж. Но я, похоже, останусь без покупки, всё остальное дороже. Эх, кабы добавить денег от всех не выкуренных мной сигарет, не сжёванных жвачек и не выпитой Колы! Дежа понимает мою проблему, но инструкция работодателя — непреложное правило.

У касс она вдруг замечает какую-то мелкую штуковину, с помощью которой удаляют ворсовые катышки с одежды, и стоит она десять гульденов. Ей явно такую хочется заиметь, купить хотя бы для меня, а там… Но на моей одежде никаких катышков нет. Я тут же предлагаю ей сделку: ей — машинку (якобы для моего изношенного костюма), а мне — столько же на подарки детям.

Выхожу на улицу, разглядывая свои покупки. Помимо тёмно-синих, с тройной строчкой и кучей карманов «ливайсовских» штанов, удалось купить Лёнчику чудную ярко-жёлтую футболку с большим «эппловским» яблоком на груди. Лийке на оставшиеся деньги — клетчатая юбка в складку, тёплая и практичная.

ДЕТСКИЙ ДОМ

Отлично! Денег, как и забот о них, больше нет. Дежа, получив инструкции по телефону, выкладывает дальнейший сценарий. Мы посетим несколько арт-галерей, сходим в издательство одной из крупнейших газет Голландии и ещё зайдём в детский дом. С остальным понятно, но детский дом тут при чём? О, это уникальный детский дом, увидишь! Туда многие хотят попасть, но никого не пускают, а нам, гостям из России, — пожалуйста, к тому же Хопперсы… Хопперсы везде договорились.

На следующее утро стоим у дверей старинного трёхэтажного особняка под красной черепицей. Длинные, узкие окна с бликующими, мелко переплетёнными рамами, вымощенная гравием дорожка, уходящая за дом, где угадываются сад со старыми деревьями, сбросившими свою листву, которую уже убрали, обнажив изумрудный ковёр нечувствительного к лёгким морозам газона.

Я смотрю на свои белые кроссовки, которые купила перед поездкой, — на них ни одного пятнышка, хотя я их не мою и не чищу. А ведь стоит декабрь, идут дожди, вчера даже выпал лёгкий снег, который почти сразу растаял. У нас в такую пору — самая грязища: не то что обувь, одежду приходится чистить после улицы и поездок в транспорте. Тут я с удивлением припоминаю, что мы нигде не вытирали ноги, но даже на светлом ковролине не оставляли никаких следов. И сейчас, когда нам открыли дверь, и Дежа по-голландски заговорила с приятной молодой женщиной, я увидела невысокую беломраморную лестницу, а чуть позже, подымаясь по ней, украдкой оглянулась. Следов не было.

Этот феномен не давал мне покоя до самого прилёта в Россию, когда, пройдя все перипетии контролей, взмыленная и злая, я ступила на родную землю. В самую грязь! Моментально мои белые кроссовки, без ущерба пережившие двухнедельное путешествие по североевропейской стране, исходившие почти сотню километров по разным дорогам: по обычному, но такому ровному асфальту; по плитам песчаника с растущими в щелях ковриками растений; по траве, мокрой после дождя; по булыжной мостовой; по узорам из разноцветных плиток, — мои белые хорошенькие кроссовки теперь решительно и безвозвратно потеряли и белый цвет, и тугую прелесть новизны — всё то, что казалось мне как бы уже свойствами самой обуви.

Впоследствии я нашла ответ. В Голландии, да и во всём цивилизованном мире, нет дорог, за которыми никто не ухаживает, нет ничего общего, но зато много государственного. Там никого не дурили темой, что всё принадлежит народу. Есть государство, а есть народ, просто люди. Каждый чем-то владеет и за это отвечает. В том числе и государство, которое имеет будь здоров какой потенциал и владеть, и управлять владениями. У нас тоже есть государство и «будь здоров» тоже есть, только владеть — одно, а управлять этим — совсем другая тема. Поэтому в моей богатой и могущественной державе нет ни единой возможности сохранить белый цвет кроссовок…

Увлечённая мыслями о своём бесследном пребывании на голландской земле, я не сразу заметила, что попала в обычную квартиру, правда, многодетной семьи. Не было ни групп, разделённых по возрастам, ни воспитательниц, ни спален с рядами кроваток, ни игровых комнат, оборудованных на манер классов. Везде чем-то занимались дети разных возрастов под присмотром то «мамы», то «папы». Вот кого не было видно, так это бабушек с дедушками. Об этом я сразу спросила у заведующей, которая встретила нас на пороге небольшой комнатки с накрытым для чаепития круглым столом с домашней клетчатой скатёркой.

— Да, у нас работает в основном молодёжь, подходящая по возрасту в «родители», но про бабушек и дедушек — это интересно, надо будет подумать, многие пенсионеры не прочь подработать, а некоторые так и не получили внуков, — задумчиво проговорила она. Две дамы, которые составляли нам компанию, согласно закивали, дежурно улыбаясь, — манера общения, к которой я долго не могла привыкнуть за границей и попадала подчас в неловкие ситуации, принимая знак вежливости за подлинное радушие.

Мы побродили по детскому дому, попутно хозяйка нам рассказывала о житье-бытье воспитанников. Оказалось, что только половина детей не имеет родителей, которые либо умерли, либо от них отказались. Остальные живут здесь временно: родители болеют или учатся, у одной девочки мама в тюрьме, у кого-то не хватает средств на воспитание ребёнка, и государство обязало их до лучших времён поместить чадо в детский дом.

— У нас им лучше. Питание, уход, обучение, на лето мы всех вывозим на море. У каждого отдельная спальня.

— И у самых маленьких тоже? Как же они спят одни? — удивилась я, наблюдая, как «папаша» меняет малышу ползунки.

— Есть дежурные нянечки, они живут здесь же, на третьем этаже, как и все одинокие сотрудники, не имеющие семей.

Это не детский дом, а Дом Нашедших Семью. Я сказала это вслух, и лица присутствующих сразу порозовели, неподдельные на сей раз улыбки, смущённые взгляды. Вот оно что… Одинокие люди создали этот приют, чтобы избавиться от одиночества, чтобы жить в семье. Поэтому он такой уникальный, поэтому сюда никого не пускают!

Перед самым отъездом из России, в последний момент, я зачем-то прихватила десяток цветных литографий со сказочными сюжетами. Без всякой цели. Руки просто взяли эти пухлые желтоватые листы с наивными яркими картинками и положили в картонную папку. И вот эти сказки, перелетевшие тысячи километров, прошедшие таможенный контроль, лежали до поры до времени, пока не зашла речь о детском доме. И тут сразу всё встало на свои места — вот оно к чему!

Иногда со мной это бывает. Даже ночью просыпаюсь, хватаюсь за бумагу: записывать, записывать… Или что-то делаю, просто хочу именно это делать, а почему и зачем, не знаю. А потом все становится понятным, все объясняется…

Сказочные сюжеты произвели сказочное впечатление. Дамы с улыбкой восхищения, как драгоценность, приняли из моих рук литографии, не переставая благодарить. Они тут же стали выбирать места для эстампов. Да, и названия, названия нужны! Переводчиков с русского трудно найти, а уж кто сможет разобрать рукописные подписи художников, тех и вовсе нет. Больше часа ушло на перевод названий и имён. Последний, запоминающий взгляд на семейную идиллию по сути чужих друг другу людей — и мы выходим в лёгкую морось амстердамской окраины.

ШПИОНЫ И ЛЕСБИЯНКИ

Издательство газеты «Хет парол» находится в самом центре Амстердама. Не знаю, что наговорили Хопперсы, но встречают нас внушительным составом. В кабинете, за большим круглым столом, кроме нас с Дежой — ещё человек шесть во главе с главным редактором. Я раскладываю фотографии Лозовского, и хотя всё внимательно просмотрено, удивления и восторга не вызывает. Видимо, для европейцев это обычный уровень репортёрской работы. Но ведь сюжеты, к ним надо ещё иметь доступ…

В этом нет проблем, объясняет главный редактор, доступ сейчас получить легко. Их газете нужен постоянный корреспондент… вы из какого города?… в Ленинграде или Киеве, например. В Москве уже есть, но плоховато знает русский, а перевод, вы понимаете, может значительно искажать. Очень важно, что говорят простые люди, как они ко всем переменам относятся.

— Вот вы могли бы стать нашим корреспондентом? — главный вдруг резко придвигается ко мне на вращающемся стуле. — Не нужно никакого особенного качества фотографий. Просто вовремя оказаться там, где что-то происходит, такой информацией мы вас обеспечим. С передачей материалов тоже нет проблем, через консульство. Есть в Ленинграде голландское консульство? Если вы готовы обсуждать наше предложение, мы могли бы вместе пообедать, здесь недалеко отличный ресторан, свежайшие морепродукты, прекрасный вид из окна…

Дежа с каким-то отстранённым выражением лица слушает этот монолог, изредка прерываемый моими робкими возражениями.

Наконец, я собираюсь с духом и, поблагодарив за предложение, от которого вынуждена отказаться, вкратце объясняю истинную цель моей поездки — поиск оборудования, налаживание культурных связей. Похоже, отказ их не смущает, потому что, провожая меня до двери, главный протягивает свою визитку со словами: «На всякий случай, вдруг передумаете».

Минут десять мы с Дежой идём молча, и это сейчас очень кстати, потому что я продолжаю мысленно приводить аргументы, почему я не гожусь в корреспонденты. «Прямо шпионский фильм», — неожиданно произносит Дежа, так что я даже вздрагиваю.

И тут до меня доходит. Какие там корреспонденты, им просто нужны разведданные! Я даже покраснела от негодования. Это ж надо, какая наглость! Посреди дня, в присутствии стольких свидетелей меня пытались завербовать прямо в редакции газеты! От злости я распоясалась и потребовала обедать в том самом «прекрасном ресторане». Дежа заикнулась было о высоких ценах и данных ей инструкциях, но я так выразительно на неё взглянула, что мы уже через несколько минут входили в фойе неброского, явно престижного заведения.

Моя проводница объясняла что-то подошедшему с радушной улыбкой администратору, а я раскованно и чуть вызывающе отдавала свою скромную курточку в недра гардероба. В конце концов, они (то бишь, Хопперсы) меня затащили в этот шпионский рассадник, пусть теперь платят компенсацию за моральный ущерб. Желательно той же монетой, которой меня только что собирались подкупить. Для душевного равновесия. В шпионы мы не пошли, а в ресторан всё равно попали. Так-то!

В этот вечер, то ли под влиянием хорошей кухни и выпитого вина, то ли вдохновлённая шпионскими страстями, Дежа пригласила меня к себе домой. Поболтать, посидеть у камина, послушать музыку. С котами познакомиться. У неё жила кошачья парочка сиамцев. Естественно, стерильных, естественно, воспитанных. Гуляют они на крыше, выходя из окна гостиной через оставленную щель. Иногда их возвращение сопровождается пронзительным щебетом или писком. Это означает, что хищникам попалась добыча, которую они, конечно же, подносят своей хозяйке.

В квартире имелась крохотная спальня без окон, зато с громадной, чуть не во всю комнату, кроватью. Я увидела её на секунду, когда мы зашли в квартиру, но дверь тут же была прикрыта. Пока Дежа кормила своих любимцев, воркуя с ними на чуть гортанном и кхекающем языке, я с интересом рассматривала картины на стенах, вернее, огромные монохромные фотографии в рамах. Поначалу не могла догадаться, что на них изображено, потом, поняв одну, тут же расшифровала и остальные. Это были фрагменты слившихся в объятиях тел. Чем больше я присматривалась, тем яснее понимала, что все тела женские. Сделано мастерски и смотрится неплохо на фоне грубо оштукатуренных стен. Когда газовый огонь в камине загудел, а бокалы наполнились белым вином, я спросила, с чем связан такой выбор.

Дежа достала альбом и стала показывать фотографии. Это её подруга, они расстались совсем недавно, та вышла замуж и живёт в другом городе. Фотография запечатлела уже немолодую, полноватую, заурядной внешности женщину с немного анемичным лицом и светлыми, чуть навыкате, глазами. Это на море прошлым летом. Они были так счастливы, так бесконечно счастливы… Этим летом Дежа поняла, что у подруги кто-то появился. И всё разом рухнуло. Подруга готовилась к свадьбе…

Дежа отвернулась, но я заметила слезинку, стремительно скатившуюся со щеки. Ещё мгновение — и всё как прежде. В руке сигарета, у рта — бокал с вином, музыка — чуть громче, кошачья парочка — по сторонам, на отведённых им высоких стульях. Привычная жизнь, привычное одиночество потерянной любви.

Когда уже совсем затемно я собралась уходить, разыгралась настоящая метель. Дежа посмотрела на мою голую шею и достала с полки над вешалкой несколько шарфов. Я сразу выбрала в красную и чёрную клетку — лёгкий и тёплый.

— Это шарф Риты, её звали Рита, — Дежа жалко улыбнулась.

Я предложила поменять шарф, но потом решили — поношу до отъезда, ей приятно будет его видеть хотя бы на мне.

Уже в гостинице, лёжа на квадратной кровати и перебирая в уме события прошедшего дня, я с грустью думала об этих не принятых у нас отношениях. О Рите, немолодой, банальной и некрасивой, но любимой так страстно… О Деже, в которой меня больше не раздражали ни привычка всё время чем-то занимать рот, ни снисходительная манера общения… О собственной печальной истории, давно отболевшей и оттого как бы отодвинутой временем…

Примечания

2

О, Сибирь! Очень далеко! (англ.)

3

Это бизнес-приглашение с надеждой на контракт и будущее сотрудничество (англ.)