В объятиях глициний

Мариа Армлин (2024)

После трагичной смерти мужа Элла решает сбежать от мира в старый заброшенный дом своей прабабушки Изабеллы. Уединение кажется ей единственным способом справиться с болью и глубоким чувством опустошения. Погружённая в депрессию, она находит старинный дневник, исписанный изящным почерком. На страницах дневника раскрывается история Изабеллы, которая столетие назад переживала такую же утрату. Погружаясь в жизнь прабабушки, Элла открывает для себя силу любви, способную выдержать даже самые жестокие испытания. Но дневник таит не только мудрость, но и тайны жильцов. Дом начинает раскрывать свои секреты, пробуждая тени прошлого. Это история о двух женщинах, разделённых временем, но связанных одной болью, и о том, как следы прошлого могут указать путь к свету.

Глава 6. Счастье, оставшееся на пленках

Элла

Неподдельный интерес к жизни прабабушки Изабеллы заставил меня впервые покинуть свою уютную берлогу. А ледяной холод подъезда вынудил натянуть на себя шерстяной свитер, свисавший с моих плеч, словно с бесформенного манекена, которого безжалостно морили голодом. Я дополнила образ огромными флисовыми штанами, которые держались на моей узкой талии лишь по какому-то чуду, истерзанной временем шапкой и, как финальный штрих, гигантскими перчатками, в которые легко могли бы поместиться три руки.

Посмотрев на свое отражение в зеркале, я невольно усмехнулась. Казалось, я постепенно превращаюсь в бездомного странника, равнодушно плывущего по течению жизни. Осталось только перестать мыться, и образ был бы завершен. Но внешний вид меня совершенно не волновал. Единственное, чего мне хотелось, — избежать встречи с соседями. Эти доброжелательные люди непременно попытались бы затащить меня к себе в гости, чтобы окружить жалостью и нелепыми утешениями. А я была уверена, что ничего хуже этого испытывать при общении с другими людьми просто невозможно.

В руках я сжимала массивный ключ, холодный и тяжелый, словно груз моего прошлого. Он был для меня путеводной звездой, ведущей к таинственным хранилищам души прабабушки Изабеллы. И где-то в душе давно забытый детский азарт, притягивающий меня в сети жизни, как неопытную рыбку на приманку.

Казалось, все шло идеально. Соседи, занятые своими предновогодними хлопотами, заперлись в своих квартирах, позволив мне незаметно пробраться к цели. Но на первом этаже мою иллюзию покоя разрушил высокий силуэт мужчины, который неожиданно возник в конце коридора.

При виде меня он заулыбался — медленно, с каким-то странным удовольствием, будто заранее знал, что я не смогу пройти мимо. Его черные, угольные глаза пристально изучали меня с ног до головы, вызывая неприятный холодок в теле. Прямой нос гордо тянулся вверх, словно подчеркивая его высокомерие. Тонкие красные губы растянулись в немой кривой улыбке, обнажив ровные белоснежные зубы. Темная кожа и уложенные волосы, сияющие, словно смазанные маслом, отдавали загадочным, почти зловещим блеском.

Красавцем он явно не был, но назвать его непривлекательным тоже не поворачивался язык. Его внешний вид был пугающе совершенным, будто выточенным из контрастов — светлого и темного, холодного и горячего, ослепительного и невзрачного. И этот человек явно ждал чего-то от меня.

— Изабелла, это ты? — произнес он хрипловатым, низким голосом, который с первых же слов завораживал и настораживал одновременно. Я замерла, не понимая, откуда он знает мое полное имя. В этом доме только один человек предпочитал так ко мне обращаться, и он был куда неприятнее этого незнакомца.

— Да, я, — отозвалась я, стараясь придать голосу уверенности, хотя пальцы предательски запутались в огромных перчатках, которые я пыталась стянуть. — Но кто вы?

— Ну конечно, легко забывать старых друзей, — с улыбкой ответил он, театрально покачав головой. — Вот она, ваша американская дружба.

— Прости, но я правда не помню тебя, — начала я, чувствуя нарастающую неловкость. — Столько всего произошло в жизни…

— Да уж, не оправдывайся, — перебил он с насмешкой. — Все равно знаю, что вы с братом — те еще неблагодарные гаденыши. Сколько раз я вытаскивал вас из передряг, а в итоге и знать не знаете.

— Рафаэль? — удивленно спросила я, пытаясь разглядеть в нем знакомые с детства черты моего «друга».

— Один брат вечно впутывал тебя в проблемы, а другой вытаскивал, — продолжил он, делая шаг ко мне, словно специально проверяя мою реакцию. — Думал, такое ты не забудешь.

— Ты так изменился… Да и твоя мама говорила, что ты работаешь в Ереване, поэтому я даже не подумала, что могу встретить тебя тут, — попыталась вновь оправдаться я, надеясь как можно быстрее свернуть этот разговор.

— И что? Это мешает мне приехать и навестить любимую мать? — спросил он, улыбаясь с легкой иронией. Все тот же нахальный Рафаэль, который умел говорить так, будто он пуп земли, а всем остальным досталась лишь крошка его мудрости.

— Я не это имела в виду, — сухо ответила я, чувствуя, как раздражение медленно брало верх.

— Ладно, — он махнул рукой, но в глазах продолжали плясать искорки насмешки. — Лучше скажи, куда ты в таком виде собралась? Решила посоревноваться с местными сумасшедшими или теперь так модно одеваться в Америке?

— Да, Рафаэль, встреча с тобой, как всегда, приносит море положительных эмоций, — не выдержав, язвительно бросила я.

Но, конечно, намек он понял по-своему. Вместо ответа Рафаэль расхохотался — громко, от души, заполнив своим смехом весь подъезд.

— Ты неисправим, — пробормотала я себе под нос, все еще борясь с желанием одновременно избавиться от него и ударить по самовлюбленной физиономии.

— Ладно, не буду тебя мучить, давай лучше помогу, — сказал он, внезапно выхватив из моих рук ключ и включив фонарик на телефоне. — Сразу видно, городская. Даже фонарик не взяла. Там же темно, как в душе у дьявола. Давай руку, а то еще что-нибудь себе сломаешь.

Он протянул мне свою крупную ладонь. Я колебалась. Честно говоря, отправляться на такую важную и почти священную миссию с этим нахальным типом совсем не входило в мои планы. Но Рафаэль был таким человеком, который появлялся рядом в нужный момент, как ни крути. И пусть его манеры порой оставляли желать лучшего, я все же решила, что с ним будет проще. Стиснув зубы, я закрыла глаза на его грубоватый тон, взялась за его руку и пошла рядом.

— Мама говорит, ты практически не выходишь из своей квартиры, — произнес он, нарушая молчание. — Она волнуется. Да и соседи, по ее словам, тоже переживают. Не очень-то вежливо, между прочим, так явно игнорировать таких прекрасных людей.

Он замолчал на секунду, а затем добавил с легкой улыбкой:

— Последнее предложение — мои слова, не мамины.

— Да, я это уже поняла, — коротко отрезала я, не скрывая раздражения.

Мы шли дальше, и какое-то время я надеялась, что он не заговорит больше. Но вдруг его тон изменился, став неожиданно мягким и серьезным.

— Если серьезно, то… я всегда готов тебя выслушать. Мало ли тебе захочется поговорить. Поделиться тем, что у тебя на душе, — сказал он, останавливаясь и смотря на меня с неожиданной теплотой. Его темные глаза словно прожигали меня насквозь, будто он пытался заглянуть в самую глубину моей души.

— Спасибо за такие слова. Я это учту, — ответила я с вежливой натянутостью, которую натренировала годами. Но внутри мои настоящие чувства кричали совсем иное: "Ты последний человек на свете, с кем я захочу чем-либо поделиться."

Дойдя до массивной деревянной двери, Рафаэль принялся проворачивать огромный ключ. Ужасный скрежет давно несмазанного замка эхом отозвался в моих ушах, проникая прямо в голову. Этот звук будто вырывался из какого-то старого фильма ужасов, и только теперь я осознала, как мне повезло встретить хоть кого-то в этой кромешной тьме — даже если этим кем-то был бесчувственный тип вроде Рафаэля.

Когда замок наконец поддался, дверь с хриплым скрипом распахнулась. Рафаэль, без малейшего замешательства, начал шарить в темноте с фонариком в руках, хаотично натягивая провода и нащупывая выключатель, словно знал это место наизусть. Через мгновение слабый, но теплый свет зажегся, окутывая подвал своими приглушенными лучами.

Я замерла. Подвал оказался огромным, куда больше, чем я могла себе представить. Его размеры сначала повергли меня в легкий шок, а затем, когда я начала различать детали, сердце затрепетало от внезапного восторга. Здесь было что-то особенное, будто я нашла сокровищницу, способную подарить мне уединение и покой от реальности.

Запах сырости, тяжелый и густой, перемешивался с ароматом старой бумаги и пыли, подчеркивая безмолвность, царившую здесь долгие годы. С правой стороны подвала громоздились огромные шкафы, тянувшиеся к самому потолку и доверху забитые книгами. Их потрепанные корешки, покрытые пылью, казались хранителями мудрости и секретов. Слева, как на страже, стояли гигантские деревянные сундуки, с виду старинные, из тех, что скрывают величайшие сокровища.

Но больше всего меня привлекло то, что находилось в центре комнаты. Огромный предмет, скрытый под узорчатой тканью, словно занимал почетное место в этом царстве забвения.

— Что это? — вырвалось у меня шепотом. Я сделала шаг вперед, не спеша дотронулась до покрывала, будто боясь разрушить магию момента. Тайна звала меня, манила своей неразгаданностью, но я хотела наслаждаться каждой секундой этого предвкушения.

Рафаэль, как всегда, не был настроен на церемонию.

— Сейчас узнаем, — с серьезным выражением лица ответил он, и прежде чем я успела остановить его, резким движением сдернул ткань.

То, что открылось передо мной, заставило мир вокруг исчезнуть. Я застыла, погруженная в смешанное чувство восторга и благоговения. На глазах разворачивалось истинное наслаждение — как будто кто-то вложил в этот предмет самую суть моей мечты и дал ей ожить.

— Это же фотоаппарат «Зоркий-4», представляешь! — Завопила я от радости, не в силах сдержать эмоции. Волнение и восторг захлестнули меня волной. Я взяла его в руки, будто держала бесценный артефакт, и только тогда заметила множество маленьких черных цилиндров, аккуратно сложенных рядом.

— Это пленки… — продолжала ликовать я, забыв про присутствие Рафаэля. — Сколько же мгновений счастья прабабушки Изабеллы могли остаться на них…

В голове уже мелькали картины прошлого: прабабушка в цветущем саду, прадед в окружении своего «цветника», бабушка Лилия и Нелли в школьных формах, в свадебных платьях — все важные события в их жизни, давно прошедшие, но сохранившиеся на кусочках пленки.

— Бабушка рассказывала мне об этом фотоаппарате, — продолжала я, перебирая активно цилиндры один за другим. — Но так и не смогла найти его, чтобы показать пленки. Интересно… он еще работает?

Я осмотрела «Зоркий-4» более внимательно. Его металлический корпус был слегка потерт, а кнопки покрылись налетом времени, но, несмотря на это, он выглядел надежным и основательным, как будто все еще хранил в себе энергию прошлых лет.

— Может, получится что-то проявить? — выдохнула я, не отрывая взгляда от черных цилиндров, которые казались настоящими капсулами времени.

— Надо поднять его наверх и проверить, цел ли механизм, — задумчиво произнес Рафаэль, подцепляя угол фотоаппарата и осматривая его с видимым уважением. — Я знаю одного толкового парнишку, он мигом приведет ее в рабочее состояние, если что-то не так, но сперва попробую сам что-нибудь сделать.

— Это было бы превосходно! Ты сможешь мне помочь поднять его? — обратилась я к нему.

— Конечно. Но ты оглянись вокруг, — Рафаэль окинул комнату насмешливым взглядом. — Может, тебе еще что-то приглянется? Судя по всему, копаться в чужих вещах доставляет тебе неподдельное удовольствие. Но я не против быть твоим соучастником, — он усмехнулся, но я уже потерялась в мире своих открытий и едва заметила его колкость.

Книжные полки, хоть и манили своим величием, в тот момент отошли на второй план. Мое внимание привлекли сундуки, выстроившиеся вдоль стены, словно приглашающие открыть их.

— Помоги мне их открыть? — попросила я, оценивая размеры сундука и понимая, что справиться одной было бы сложно.

— С удовольствием, — с энтузиазмом отозвался Рафаэль и тут же принялся за работу, аккуратно откидывая крышки одну за другой.

В первом сундуке оказались платья. Аккуратно сложенные, легкие, изящные, они выглядели так, будто ждали своего часа. Я с любопытством вытащила одно из них и, оказавшись перед огромным пыльным зеркалом, приставила ткань к своему телу.

— Как тебе? — пошутила я, не дожидаясь ответа, и начала устраивать импровизированный показ мод.

Рафаэль не удержался и громко расхохотался.

— Ты точно родилась не в ту эпоху! Прямо вижу, как ты проходишься по площади в этих нарядах, садишься в карету, отправляясь на бал, — дразнил он, наблюдая за моей вспышкой детской любознательности.

В какой-то момент его смех оказался заразительным, и я сама, смеясь, вернула платье на место.

— Ладно, давай посмотрим, что в других сундуках, — с энтузиазмом сказала я и начала копаться во втором.

На этот раз я обнаружила море шарфов и шапок. Ручная вязка, тонкая ткань, богатая палитра цветов — все это было невероятно красивым, но мне явно не подходило. Я отложила несколько вещей в сторону и направилась к следующему сундуку.

Третий сундук оказался настоящим сокровищем для любителей обуви. Лодочки, туфли с изящными каблуками, ботинки — от винтажных до почти современных моделей. Некоторые пары выглядели совершенно новыми, как будто их ни разу не обували.

— Ну вот, я чувствую, ты останешься здесь на весь вечер, — подметил Рафаэль, скрестив руки на груди и театрально хмурясь.

— Почему бы и нет? Тут столько всего, что можно изучать днями напролет, — ответила я, продолжая копаться в сундуке, радуясь каждой новой находке, как ребенок в предвкушении праздника.

— Твоя прабабушка однозначно была модницей, — подметил Рафаэль, оглядывая сундуки и их содержимое. На этот раз с ним было трудно не согласиться.

Я подошла к двум маленьким коробкам, стоявшим в самом углу, и аккуратно открыла первую. Она оказалась настоящей сокровищницей: от сверкающих драгоценных камней до простой, но изящной бижутерии. Каждое украшение словно рассказывало свою историю, и мне хотелось рассмотреть каждое из них детально. Я не понимала, как такое богатство оказалось в подвале, а не у нас.

Во второй коробке я обнаружила что-то совершенно неожиданное: небольшой деревянный брусок, разрисованный под клавиши пианино, аккуратно сложенный шарф и нежно-фиолетовый блокнот. Его пожелтевшие страницы, покрытые легким налетом времени, сразу привлекли мое внимание. Я взяла его в руки, ощущая странную теплоту. Не раздумывая долго, я спрятала его под свитер, не желая открывать находку в присутствии Рафаэля. Этот кусочек прошлого казался слишком личным, чтобы делиться им с кем-то еще.

Но тут он нашел нечто, что заставило меня задержать дыхание.

— Смотри, Изабелла! — выкрикнул он, с усилием вытаскивая из дальнего угла подвала большую картину. — Как красиво… Почему она оставила это здесь? И, посмотри, как ты на нее похожа!

Я медленно подошла ближе, и мое дыхание перехватило. На холсте была изображена молодая прабабушка Изабелла. Она сидела на скамейке в парке, словно живая, и ее взгляд карих глаз был направлен прямо на меня. Пронзительный и глубокий, он пробирал до самых костей, заставляя мурашки пробегать по коже. Кучерявые волосы красиво развивались на ветру, прямой нос с легким изгибом придавал ее лицу благородство, а тонкие губы были сложены в мягкой, понимающей улыбке, излучающей тепло. Ее фигура была обрамлена легким белым платьем, подчеркивающим изящество ее тонкого стана. Она выглядела почти нереальной в своей красоте, словно принцесса из любимых сказок детства.

На заднем плане художник изобразил зеленые деревья, окруженные яркими алыми тюльпанами, а чуть дальше на горизонте играл красками оранжево-розовый закат. Однако фон был смыт, словно специально, чтобы все внимание сосредоточилось на девушке — нежной, утонченной, излучающей свет.

— Это просто невероятно… Какая она красивая! — Прошептала я, не в силах отвести глаз от картины.

Она будто оживала передо мной, и я чувствовала, что прабабушка, оставившая столько загадок и тайн, смотрела на меня с легкой улыбкой, словно одобряла мои поиски.

— Тут что-то написано, — нарушил молчание Рафаэль, внимательно вглядываясь в нижний край картины. — Подержи фонарик.

Я включила свет на его телефоне, направив свет на текст. Рафаэль наклонился ближе и прочитал вслух:

— "Это именно тот день, когда я понял, что навеки буду твоим. Для меня ты всегда будешь той милой девчушкой, которая с таким трепетом слушала меня, сидя на скамейке. С любовью, твой Георгий."Подожди, на рамке внизу прикреплен ключ, похожий на тот, которым мы открывали дверь от подвала, но он явно не от этой двери, — закончил он, протягивая мне огромный ключ, который открывал дверь еще одного секрета, время которого еще не пришло.

Мы на мгновение замерли, как будто эти слова оживили картину и пространство вокруг нее.

— Мне кажется, она скрывала здесь все, что было дорого ее сердцу, — тихо произнесла я, словно разговаривала не с Рафаэлем, а с самим этим местом. — Пыталась быть сильной для других.

Мое сердце на миг сжалось: я вдруг ощутила, что этот подвал стал своеобразным убежищем, местом, где моя прабабушка прятала свои самые личные и нежные воспоминания. Это было так похоже на то, как я сама старательно прятала все, что напоминало мне об Адаме, пытаясь удержать себя от боли.

Рафаэль, как ни странно, уловил этот невысказанный подтекст.

— Хочешь, мы ее тоже поднимем? — предложил он, но с таким выражением, словно понимал, что для меня это больше, чем просто красивый объект из прошлого.

— Если тебе будет не сложно, — с готовностью ответила я, пряча благодарность за этим простым ответом.

Рафаэль поднял огромную тяжелую картину, обхватив ее обеими руками, и, слегка пошатываясь, направился к выходу. Свет от его фонарика прыгал по стенам, придавая подвалу еще больше загадочности, а я шла за ним, крепко прижимая к себе блокнот.

Мне казалось, что, унося с собой эти находки, я не просто забирала кусочки прошлого, а соединяла их с настоящим, чтобы наконец понять и исцелить ту часть себя, которую слишком долго скрывала даже от самой себя.

**

Пока Рафаэль с неподдельным рвением пытался разобраться с фотоаппаратом и пленками, вооружившись отвертками, проводами и нескончаемым терпением, я металась по кухне, накрывая стол. С тревожным осознанием я поняла, что предложить гостю, кроме чашки кофе и единственного кусочка пастилы, мне совершенно нечего. Я не могла назвать себя образцовой хозяйкой, но всегда стремилась сделать пребывание гостей в моем доме теплым и уютным. Обычно это выражалось в щедро накрытом столе, наполненном ароматами и вкусами, которые неизменно вызывали улыбки и восхищение. Мне доставляло неописуемое удовольствие наблюдать за тем, как гости с наслаждением уплетали мои угощения, осыпая меня комплиментами.

Но в последнее время единственным постоянным посетителем была моя Амелия, которая к тому же брала на себя заботы о готовке. Этот мой некогда отточенный до совершенства навык явно заржавел.

— Прости, но кроме кофе и пастилы у меня сейчас ничего нет, — призналась я, чувствуя, как волна смущения поднималась к щекам. Причиной стыда был не только этот скромный ассортимент, но и бардак, что царил вокруг,"бережно созданный"мною за последние месяцы.

Я бросила взгляд на Рафаэля, ожидая едкого комментария, но он, на удивление, никак не отреагировал на хаос. Казалось, он намеренно игнорировал разбросанные книги, грязные чашки и горы бумаг, что покрывали все поверхности в комнате.

— Мне большего и не надо, не переживай, — отозвался он с улыбкой, разломив единственную пастилу пополам и протянув мне вторую половинку.

Он пил кофе, попутно увлеченно настраивая фотоаппарат, который почти ожил в его умелых руках. Я же решила воспользоваться моментом, чтобы узнать, как идут его дела, и немного оживить наш разговор.

— Ты надолго здесь или просто приехал встретить Новый год с семьей? Хотя, подожди, до праздников же еще целый месяц, — осторожно начала я, стараясь звучать как можно непринужденнее.

— Как тебе сказать… Ты ведь тоже не знаешь, надолго ли задержишься здесь. Вот и я не знаю, — ответил он, сделавшись на миг серьезным. В его взгляде промелькнуло что-то тревожное, почти надломленное, и мне вдруг показалось, что он так же был утомлен жизнью, как и я.

Как бы мне ни было любопытно узнать, что его тяготило, я не осмелилась бы лезть в чужую душу. Вместо этого я решила плавно сменить тему, заметив, что разговор о будущем явно не доставлял ему удовольствия, как, впрочем, и мне.

— Как поживает Микаэль? Я так понимаю, он остался жить в Дилижане? — поинтересовалась я, надеясь отвлечь его.

Рафаэль едва заметно улыбнулся, но, прежде чем заговорить, задумчиво помешал горячий кофе.

— Да, за неделю до твоего приезда он женился на дочке дяди Гриши. Помнишь ту тихую, спокойную девочку из нашего двора, над которой вы с моим братцем постоянно подшучивали? — начал он, все еще неохотно, но с теплой ноткой в голосе.

— Ты про плаксу Сюзи? — не удержалась я, вспоминая ту кучерявую девчонку, чьи глаза вечно блестели от слез.

— Именно про нее, — Рафаэль расплылся в широкой улыбке. — Представь себе, все это время он был в нее влюблен. Но, конечно, как это часто бывает у юнцов, пытался привлечь ее внимание своими вечными подколками. Только ближе к двадцати годам он понял, что таким образом ее сердца не добиться. Тогда-то он начал ухаживать за ней всерьез.

Я слушала, с трудом веря в этот неожиданный поворот событий, а Рафаэль продолжал:

— Оказалось, к счастью для моего брата, ваша «плакса» не держала на него зла за все те детские обиды. Время смягчило все, и она, как видишь, ответила ему взаимностью. Теперь они живут на другом конце города, в доме, который Сюзи достался по наследству от ее деда.

— Вот тебе и поворот! — выдохнула я, искренне пораженная услышанным.

На мгновение между нами повисла теплая тишина, пока я переваривала эту историю. Затем, собравшись с мыслями, я посмотрела на Рафаэля и осторожно спросила:

— А у тебя что?

— А у тебя? — повторил Рафаэль, не сводя с меня внимательного взгляда. В его глазах отражалось что-то, что резонировало с моим собственным состоянием. Казалось, мы без слов ощущали друг друга — наши скрытые раны, о причинах которых не нужно было говорить вслух.

Пораженная своей нетактичностью, я уже готова была извиниться за свой допрос, но он мягко перебил меня, будто не желая слушать никаких оправданий:

— Кстати, про Новый год! Наши собираются отмечать его вместе. Будут Анжела, мама, Микаэль с Сюзи, дядя Артур, тетя Сильвия и дядя Феликс. Они уже который год собираются вместе, чтобы не встречать праздник в одиночестве. Знаешь, одиночество, которое можно разделить с другими, принимает довольно приемлемую форму. Ты не хочешь присоединиться?

Его предложение застало меня врасплох..

— Я обещала Амелии, что встречу Новый год с ее семьей, — начала оправдываться я, искренне не желая встречаться с соседями, да и про обещание не соврала.

Рафаэль слегка приподнял бровь, словно разгадывая мою неуверенность, и тут же нашел, чем меня убедить:

— Амелия празднует в Ереване. Ты действительно собираешься ехать туда? В эту бесконечную суету? Я предлагаю тебе другой вариант. Отметь этот Новый год с нами. Я обещаю, что никто не станет докучать расспросами. Даже Анжела. Это я беру на себя. А когда тебе захочется уйти, я сам найду способ, чтобы ты могла попрощаться, никого не обидев. Что скажешь?

Я задумалась. Его доводы были весьма убедительны. Амелия, зная мое состояние, точно не оставила бы меня одну, и мне пришлось бы тащиться в Ереван в самый неподходящий момент. А тут, в своем ритме, без лишних обязательств… предложение Рафаэля выглядело почти идеальным.

— Раз ты так просишь, то так тому и быть, — сказала я, искренне улыбнувшись ему в ответ.

Изабелла

Если бы меня спросили, в какой момент жизни нужно начать тревожиться о будущем, я бы без раздумий ответила: именно тогда, когда все кажется идет подозрительно хорошо. Счастье — удивительно коварная штука. Оно словно обволакивает тебя своими мягкими, радушными крыльями, наполняет энтузиазмом, дарит иллюзию, что мечты вот-вот станут реальностью. Ты расслабляешься, впускаешь его в сердце, позволяешь ему проникнуть в самые потаенные уголки души. Но именно в этот момент счастье решает уйти, уступая место боли. Боль терпеливо ждет своего часа, затаившись в его тени. И когда ты меньше всего этого ожидаешь, она набрасывается с жадностью, разбивая то, что казалось таким незыблемым.

Я не была исключением из этого правила. Счастье обмануло меня, как и многих других. Но, может быть, в этом и заключается его урок — учиться не бояться утрат и ценить каждую искру света, пока она еще горит.

**

Жизнь шла своим чередом, ничего плохого не предвещая. Наши девочки словно в одно мгновение превратились из озорных детей в прекрасных юных женщин. Нелли, предпочитающая точные науки, училась на третьем курсе «Армянского государственного педагогического университета имени Хачатура Абовяна», решив стать преподавателем математики в школе. Эта профессия очень подходила ее темпераменту, учитывая способность легко находить общий язык с детьми и особую любовь к цифрам, задачам, аксиомам, теоремам.

Она всегда была в центре внимания, окруженная ухажерами, которые неотступно следовали за ней. Однако свой выбор она сделала в пользу перспективного врача из Дилижана, который был старше ее на десять лет. Георгий благословил их брак, уверенный, что Нелли выбрала верного человека. Он всегда относился к ней с глубоким уважением, даже с почтением, воспринимая ее как зрелую, взрослую женщину, способную самостоятельно принять решение, с кем строить свою жизнь.

Лилия же только что поступила в «Ереванский государственный университет языков и социальных наук имени В. Я. Брюсова». Ее страсть к языкам, без сомнения, передалась от меня. Только если моей первой любовью был русский язык, то ее сердце покорил французский. Она изучала его с таким увлечением и трепетом, словно в прошлой жизни была француженкой.

Ее природная женственность и утонченность делали это увлечение особенно органичным. В ней была некая аристократическая изящность, которую обычно приписывают француженкам. Каждый раз, когда я слышала, как она читает на французском или напевает какую-то мелодию на этом языке, мне казалось, что она родилась не в нашей семье, а где-то в самом сердце Парижа, под тенистыми каштанами на набережной Сены.

Так и случилось, как это часто бывает с родителями упорхнувших из гнезда детей, мы с Георгием остались вдвоем. Лилия была настоящим лучиком тепла в нашем доме, и Георгий, крайне привязанный к ней, тяжело переживал ее отъезд. Чтобы хоть как-то облегчить его грусть, она звонила почти каждую неделю. Мы же с Нелли были более сдержанны в проявлении своих чувств, в отличии от этих двоих, которые буквально искрились всеми цветами радуги, когда были вместе.

Лилии всегда было важно получать одобрение от отца в любых своих начинаниях. Он же, польщенный ее безграничной любовью, с готовностью делал все, чтобы осчастливить свою дочь. Меня всегда восхищал их тандем, наполненный трепетом, нежностью и искренней любовью. Несмотря на свою привлекательную внешность и многочисленных поклонников, она не спешила сближаться с мужчинами. Видя пример идеального отца с детства, ей было трудно представить кого-то достойного рядом с собой. А после трагедии и вовсе замкнулась, закрывшись ото всех…

***

Ремонт подходил к завершению, подготовка к свадьбе шла полным ходом, Лилия уже обустроилась на новом месте и вскоре обещала нас навестить. Мы с Георгием наслаждались обществом друг друга, строя грандиозные планы на будущее. Зная, что Нелли не переедет с нами в новую квартиру, Георгий решил устроить мне сюрприз: одну из комнат он выделил под мой личный кабинет и библиотеку. Он прекрасно помнил, как давно я мечтала о собственной библиотеке, и взял все в свои руки. Георгий с энтузиазмом обустраивал это пространство, подбирая коллекционные книги и выбирая для них изысканные шкафы.

Остальные комнаты мы распределили так: одну оставили для себя, а другую — для Лилии, которая должна была присоединиться к нашей жизни через четыре года, как он мечтал. Казалось, будь его воля, Георгий никому бы ее не отдал.

Кухня и гостиная уже были готовы, оставалось лишь дождаться дубовых дверей, заказанных у известного мастера резьбы из Иджевана, и завершить несколько мелких дел. Каждый вечер мы выходили на прогулку после утомительных дней, доходили до нашей квартиры и мечтали о том, как будут проходить наши дни здесь.

«Этот дом мы наполним самыми незабываемыми воспоминаниями», — говорил Георгий, обнимая меня так крепко, как только мог. Он был прав. Мы наполнили этот дом воспоминаниями… только теперь я бы отдала все, чтобы их забыть.

Кажется, что смерть всегда стучится в дверь, прежде чем войти. Не то чтобы ее можно было остановить, но у тебя хотя бы есть время приготовиться, ожидая ее прихода. Однако иногда она предпочитает появляться внезапно — неряшливая, бесцеремонная кокетка, с легкостью затягивающая тебя в свои кровавые сети…

В жизни встреча со смертью неизбежна, и я знала это, потеряв родителей. Но, во-первых, они прожили долгую и, без сомнения, счастливую жизнь. Они успели увидеть все самое важное: рождение своих детей, первые шаги, первые слова, первый класс, последний курс вуза, свадьба, появление внуков. Конечно, нам всегда кажется, что прожито недостаточно, особенно когда речь идет о тех, кого мы любим. Но такую смерть, как бы не было тяжело, принять можно — как естественный финал, как часть жизни.

Во-вторых, с возрастом тело сдает. Болезни, годами копившиеся, постепенно берут свое, отдавая человека в руки смерти медленно и неизбежно. Но даже в этом есть какое-то искаженное понятие милосердия: болезнь позволяет умирающему попрощаться, услышать последние слова, провести последние дни в кругу семьи.

Но что делать, когда известие о смерти обрушивается на тебя, словно снег посреди жаркого лета? Когда ты не ждешь, не готов, и весь твой мир за секунду рушится? Ты цепляешься за мысль, что это ошибка, что это какой-то кошмарный сон, из которого можно вырваться, просто открыв глаза. Щипаешь себя до синяков, надеясь проснуться. Но реальность неумолима. И как бы ты ни кричал, ни молил, остаешься один на один с ее ледяным дыханием.

****

Георгий никогда не был спортсменом, предпочитая спокойный отдых в кругу семьи. Его единственной вредной привычкой было курение, но я знала немало людей, которые выкуривали по несколько пачек в день и все равно доживали до глубокой старости. Тем более, с его энергичностью, оптимизмом и крепким здоровьем, казалось, Георгий проживет как минимум сто лет. Он не просто никогда не жаловался на самочувствие — он буквально излучал жизнь. Но никто не застрахован от несчастья.

Я хорошо помнила тот день, как бы ни старалась стереть его из памяти. Это было осеннее утро, полное тихой красоты. Солнце взошло на небосвод, словно пытаясь ослепить своей яркостью в последний раз, ожидая прихода белоснежной зимы. Птицы напевали свои прощальные мелодии, а деревья щеголяли в красно-желтых уборах, готовясь к скорым холодам.

Мы с Георгием наслаждались завтраком и обсуждали планы на день. Впереди было столько радостных событий: свадьба Нелли, наш переезд, новая жизнь, о которой мы так долго мечтали. Георгий сидел напротив меня, и солнечные лучи ласково играли на его лице, обнимая его силуэт, словно он был создан из света.

"Ты и есть настоящее солнце в моей жизни", — подумала я тогда, с улыбкой глядя на него. Солнце, которое однажды уйдет за горизонт… Если бы я знала, что этот день станет его последним, я бы ни на секунду не отпустила его. Я бы каждую минуту провела рядом, слушая его голос, запоминая его смех. Но я не знала…

Со спокойной душой я отправилась в школу на занятия. День шел своим чередом, пока дверь в мой кабинет резко не открылась, и взволнованная директриса не сообщила о срочном звонке.

Этот звонок разделил мою жизнь на"до"и"после". Он унес с собой мое сердце, оставив лишь пустоту.

— Изабелла, Изабелла, это Арман, ты меня слышишь? — раздался взволнованный голос друга и коллеги Георгия. Они должны были встретиться сегодня днем, чтобы вместе поехать на важную встречу. Но что-то в его голосе уже с первых секунд заставило меня напрячься. Я опустилась на стул, краем глаза замечая, как директриса смотрела на меня с жалостью. Ее взгляд пронзил меня насквозь, и сердце ушло в пятки.

— Арман, что случилось? — с трудом выдавила я, чувствуя, как пересохло в горле.

— Дорогая моя… — его голос задрожал. — Не знаю, как тебе сказать… Мы сейчас у вас дома. Прошу тебя, возвращайся скорее.

Он едва сдерживал слезы.

Эти слова прозвучали как удар молнии. Не задавая больше вопросов, я выскочила из кабинета, получив лишь молчаливое одобрение от директрисы. Мои ноги несли меня по улицам, а в голове метались мрачные картины, от которых я пыталась отчаянно отмахнуться.

"Лишь бы ничего серьезного. Пожалуйста, Боже, пусть это просто легкая травма", — шептала я мысленно, стараясь не зацикливаться на том, почему Георгий не ответил мне сам. Я убеждала себя, что всему есть логичное объяснение, но слезы уже струились по щекам. Моя сдержанность, которой я всегда гордилась, рассыпалась в прах. Сердце сжималось от боли, словно вот-вот способно было разорваться, а ком в горле душил меня.

Когда я добралась до дома, первое, что заметила, — несколько пар мужской обуви в прихожей. В гостиной, у дверей, стоял Арман, рядом с ним — несколько незнакомых мужчин. Их взгляды, полные жалости, пронзили меня, как ледяные иглы. Все тело отказывалось слушаться. Я стояла, как парализованная, чувствуя, как слабость подкашивала ноги.

Я поняла по их взглядам — Георгий меня больше не встретит.

Арман заметил мое состояние, подбежал ко мне и, схватив за руку, молча повел в гостиную. Его хватка была крепкой, как спасательный канат, но даже она не могла удержать меня от того, чтобы проваливаться все глубже в эту бездну отчаяния.

— Скажи, что он просто спит, Арман, дорогой… скажи, что просто спит? — голос мой дрожал, а в глазах уже стояли слезы, готовые пролиться бурным потоком. Я умоляла, хватаясь за последнюю соломинку, хотя в душе уже знала правду.

Арман опустил голову и отвернулся. Его взгляд не мог встретиться с моим — он просто не выдерживал.

— Изабелла Артуровна… у него был инсульт, что привело к гибели тканей… — начал было говорить мужчина, по всей видимости — врач, но его резко перебили двое других, понимая, что это последнее, что мне хотелось услышать в тот момент. Мне не нужна была причина, я знала факт. А факт был в том, что Георгия ничего не способно было вернуть к жизни.

Я больше и не слушала. Мой взгляд застыл на лице Георгия. Красивом лице, навсегда застывшем в холодной тишине. Лице, которое я знала наизусть, которое каждое утро встречало меня озорным блеском серо-голубых глаз. Теперь оно уносило с собой все — наши мечты, наш общий мир, наше счастливое будущее. В груди образовалась гигантская пустота, яма, которая не помещалась внутри сердца и разливалась по всему телу, как ледяной холод, медленно поглощая все живое.

В это время прибежала Нелли, которая в этот день ездила с возлюбленным покупать свадебные кольца. Узнав все от Армана, она отодвинула свои эмоции куда-то глубоко, будто у нее не было права на слабость. Она взяла на себя всю ответственность, как умела только она, и начала решать с мужчинами, что делать дальше. Меня оставили одну, чтобы я могла попрощаться.

И вот тогда пришла мысль, от которой мое сердце разлетелось на еще более мелкие осколки.

"А что я скажу Лилии?"

Эта мысль была невыносимой. Страшнее, чем все, что я переживала до этого.

"Моя бедная девочка…"

*****

В тот же вечер Нелли взяла на себя смелость сообщить сестре о случившемся. Она всегда была моим храбрым воином, моим щитом. Но за этой броней билось ранимое и чуткое сердце, готовое помочь каждому, кто нуждался. Нелли никогда не была эгоистична в своих чувствах, и меня поражала ее способность так мужественно отодвигать собственную боль, дабы забрать чужую.

Откуда в ней было столько силы, я не могла понять. Но это восхищало. Завораживало. Я знала, что могла бы молча следовать за ней хоть на край света.

После звонка сестре и обсуждения похорон Нелли подошла ко мне. Не сказав ни слова, она крепко обняла меня, словно хотела впитать всю мою боль. Ее голос был тихим, но твердым, как будто эти слова были обещанием, данным всей ее душой:

— Я всегда буду оберегать тебя, мама.

И она сдержала свое слово. До конца моих дней.

У меня никогда не было сына, но у меня была Нелли. И никто на свете не смог бы понять меня лучше, чем она.

— Как там Лилия? — вымолвила я, чуть придя в себя. Если это вообще можно назвать возвращением.

— Она справится. Обязательно справится, — ответила Нелли, не разжимая объятий. Ее голос звучал уверенно, будто она верила в это больше всего на свете. — Думаю, через три часа будет здесь.

— Но уже вечер… маршрутки из Еревана не выезжают ведь в такой час, — сказала я, глядя в пустоту.

Мои слова словно повисли в воздухе, но Нелли продолжала держать меня, не позволяя тьме снова затянуть меня в бездну.

— Да, я попросила жениха поехать за ней, как только узнала о случившемся. Думаю, они уже едут обратно, — ответила Нелли спокойным, почти хладнокровным тоном, который был полон внутренней стойкости. Как же я ею гордилась… это не передать словами.

— Что же нам делать, Нелли? — спросила я, чувствуя себя потерянной, как ребенок, впервые оказавшийся в мире без опоры.

— Во-первых, мы отменяем свадьбу, и я останусь здесь с тобой столько, сколько понадобится, — сказала она твердо, но с острой болью за отца, который так и не увидел ее в свадебном платье. — Во-вторых, мы переедем в новую квартиру, чтобы продать эту, тебе нужны деньги, чтобы расплатиться с мастерами, организовать достойные похороны и прожить, ни в чем не нуждаясь. В-третьих, мы должны сделать все, чтобы поддержать Лилию. Ей сейчас тяжелее всего, ты сама это понимаешь.

Я видела, как она теряется в собственных переживаниях за сестру, и это разрывало мое сердце еще сильнее. Только я знала, какая хрупкая и нежная душа пряталось под маской серьезности и расчетливости.

— Я согласна, но не со всем, — ответила я, найдя в себе силы говорить. — Свадьбы, конечно, не будет, но ты выйдешь замуж на следующей неделе. Все твое приданое уже готово. А насчет квартиры… вы с мужем можете жить здесь, а мы с Лилией переедем в ту, как и хотел ваш отец. Денег накопленных у нас предостаточно, да и я работаю, так что проживем.

Нелли взглянула на меня. Ее взгляд был полон благородной покорности, силы и тихого горя, которое нашло свое выражение в невыплаканных слезах, медленно стекавших по ее лицу.

— Хорошо, мама. Так и сделаем, — сказала она.

В этот момент тишину прорезал взволнованный, полный ужаса крик, который в дальнейшем преследовал меня в кошмарах:

— Папа, папочка!

Мы обернулись. Лилия уже была здесь. Ее лицо, еще детское и нежное, искажалось от боли, которую она не могла осознать до конца. В ее глазах металось отчаяние, словно она искала ответ, который никто не мог ей дать.

Бедное дите, прошло ровно два месяца ее учебы, а ужасная трагедия отняла у нее лучшие студенческие годы. Теперь этот период жизни будет навсегда покрыт для нее мраком.

Мы с Нелли молча подошли к ней. Лилия бросилась к телу отца, словно пытаясь вернуть его к жизни словами любви. Мы обняли ее со спины, окружив кольцом любви, которое было единственным, что мы могли ей дать.

Разве можно как-то помочь в такой ситуации? Мы не знали. Мы просто сидели вместе, вцепившись друг в друга, как утопающие, молча провожая взглядом нашего ушедшего ангела. Каждый из нас, втайне, желая одного: чтобы вместо него забрали нас.