В объятиях глициний

Мариа Армлин (2024)

После трагичной смерти мужа Элла решает сбежать от мира в старый заброшенный дом своей прабабушки Изабеллы. Уединение кажется ей единственным способом справиться с болью и глубоким чувством опустошения. Погружённая в депрессию, она находит старинный дневник, исписанный изящным почерком. На страницах дневника раскрывается история Изабеллы, которая столетие назад переживала такую же утрату. Погружаясь в жизнь прабабушки, Элла открывает для себя силу любви, способную выдержать даже самые жестокие испытания. Но дневник таит не только мудрость, но и тайны жильцов. Дом начинает раскрывать свои секреты, пробуждая тени прошлого. Это история о двух женщинах, разделённых временем, но связанных одной болью, и о том, как следы прошлого могут указать путь к свету.

Глава 3. Сплетение судеб

Элла

Утро началось с неожиданного звонка от крупного американского издательства Wellwriter, возглавляемого Джаредом Джонсоном, человеком, который по «счастливой» случайности — или же по тайному содействию моей мамы — сумел раздобыть мой секретный номер телефона. По крайней мере, источника своего он не выдал. Джаред оказался весьма тактичным руководителем, одним из тех, кто искренне верил, что искусство не должно подчиняться законам времени. Однако даже у самых понимающих и терпеливых людей есть свои пределы.

Ровно четыре года назад я связала свою судьбу с этим издательством благодаря безграничной вере Адама в мое предназначение. Он был уверен, что мои слова способны затронуть самые потаенные струны человеческой души: исцелить боль, пробудить радость, вернуть веру или заставить полюбить жизнь еще больше. С тех пор, как я решилась превратить писательство в главное дело своей жизни, изменилось многое.

Однако моя дорога к самопознанию и встрече с любовью всей жизни началась с трагичной истории, которая навсегда осталась незаживающей раной в моем сердце. Кто бы мог подумать, что жгучая боль способна породить светлые, почти непостижимые чувства, столь далекие от нее самой…

После долгого разговора с Джаредом, в котором пообещала «возродиться из пепла» и создать новый бестселлер, я заварила себе чашку ароматного кофе. Закутавшись в теплый джемпер моего прадеда Георгия, устроилась на балконе, ожидая восхода солнца. И мысли без разрешения перенесли меня в далекое прошлое…

Моя первая книга, «Сила веры», стала отправной точкой на пути к признанию в мире литературы. Этот сборник историй, написанный в тот период, когда я работала медсестрой в детской онкологической клинике, оказался для меня и моих читателей своего рода катарсисом.

«Сила веры» была посвящена чудесным исцелениям, в которые сложно было поверить, но еще сложнее — забыть. Я была свидетелем множества драматичных, трогательных и поразительных моментов. Слушала тихие, полные сочувствия речи врачей, изнеможенных после сложнейших операций, которые сообщали родителям, что делают все возможное, но шансы малы. Видела отчаявшихся матерей и отцов, обессиленных горем, которые падали на колени перед Богом, молясь денно и нощно. И радовалась вместе с ними, когда чудеса все же происходили: дети, чья судьба, казалось, была предрешена, словно по воле незримой силы возвращались к жизни.

Однако я терпеть не могла свою работу, ведь были и те, чьи молитвы оставались неуслышанными, чьи надежды гасли с каждым днем. Это заполняло мое сердце бесконечной тоской. Маленькие ослабленные тела, разрушаемые беспощадной болезнью, смиренно принимали свою участь, словно осознавая нечто, что нам, взрослым, недоступно. Их крошечные, безмятежные глазки, в которых порой светилась невыразимая мудрость, понимали и ценили жизнь куда больше, чем многие из тех, кто дожил до глубокой старости.

Я всегда осознавала, что моя миссия — помогать людям проходить самые тяжелые этапы их жизни. Именно поэтому медицина казалась мне единственным разумным и достойным способом применить свой талант. Однако уверенность в правильности выбора профессии пошатнулась, когда в кабинет мистера Колина вошла сиротка по имени Кейт.

Наша клиника часто участвовала в благотворительных программах, и в тот раз выбор пал на один из местных детских домов, остро нуждающихся в помощи. Хорошие лекарства и качественное медицинское обслуживание были роскошью для таких учреждений, финансируемых государственным бюджетом. Благодаря бескорыстным мотивам благородного доктора Колина, который уже в свои тридцать лет стал одним из самых успешных онкологов штата, к нам в клинику попали четверо детей в возрасте от трех до пяти лет.

Среди них была Кейт — самая младшая, златовласая девочка с огромными зелеными глазами, чье мужество и внутренняя сила покорили всех, кто ее встречал. Эта крошечная, но отважная малышка словно взяла на себя роль предводителя, ведя за собой испуганных мальчишек. Она первой проходила все обследования и процедуры, сжимая кулачки и удерживая слезы, чтобы не выдать боль от неприятных манипуляций. Каждый шаг она делала с гордостью и достоинством, вдохновляя своих товарищей на борьбу.

С разрешения мистера Колина Кейт сопровождала каждого из детей на осмотры, становясь для них настоящим талисманом удачи, придавая порцию храбрости. Каждый день она храбро боролась за жизнь, постепенно теряя свои золотистые волосы, но сохраняя в глазах тот самый блеск и уверенность, которые поддерживали остальных.

Вскоре трое из ребят смогли вернуться к беззаботному детству: рак отступил, позволив им вновь почувствовать радость жизни. Но Кейт осталась. Ее состояние становилось все хуже, и прощаясь с ней, товарищи плакали, не желая оставлять ее одну. Она же, улыбаясь, дала им клятву, что обязательно к ним вернется.

Четыре месяца химиотерапии показали: болезнь не только не отступала, но и беспощадно прогрессировала, распространяясь на другие органы. За это время я успела привязаться к этой удивительной девочке. У нее не было никого, кроме меня и доктора Колина, и этот факт заставлял меня еще усерднее заботиться о ней, проводить с ней как можно больше времени.

Воспоминания о Кейт, словно яркие кадры из старого фильма, навсегда остались в моей памяти. Вот мы едим горячую пиццу в уютной палате. Вот смотрим мультфильмы, закутавшись в теплый плед, вот шепчемся о медицинском персонале. Тут — гуляем в парке, наслаждаясь шоколадным мороженым, а здесь — придумываем сказочные истории, наряжаясь в героев любимых книг.

Но затем кадры резко тускнели, словно их затягивал серый туман. Память пыталась стереть их, дабы избавить меня от боли. Но как и все бессердечные палачи, безжалостное воспоминание наносит свой роковой удар, предварительно, дав вздохнуть счастье и свободу, уверенно и не торопясь проходящие мимо твоего носа…

Вот Кейт полностью теряет свои золотистые волосы, стараясь привыкнуть к новому отражению в зеркале. Вот я стою на коленях у края ее кровати, вглядываясь в ее светящиеся надеждой глаза. А здесь — я держу ее крохотную, обессиленную руку, которая до последнего борется за жизнь.

Связь, которая образовалась между нами, заставила меня задуматься об удочерении этой невероятной девочки, несмотря на протесты моей семьи. Признаться честно, я не была готова стать для кого-то родителем. Но будучи единственным ребенком в семье, с самого детства мечтала о брате или сестре. И теперь судьба, казалось, предоставляла мне шанс стать кем-то близким для того, кто в этом так остро нуждался.

Эта смелая, почти необдуманная идея привела меня на порог одного из лучших адвокатов города — мистера Адама Карапетяна. Первая встреча с ним до сих пор вспоминалась мне как один из самых судьбоносных и счастливых дней в моей жизни.

В этот день я отпросилась у мистера Колина, чтобы собрать все необходимые документы, подтверждающие серьезность моих намерений. Я так сильно волновалась и неоднократно повторяла в голове свою речь, что потеряла счет времени и, конечно же, опоздала на намеченную встречу. Мой потрепанный вид выдавал всю поспешность и суету: волосы, вечно непослушно торчащие во все стороны, олицетворяя мою растерянность, словно спешили больше меня.

Встреча была назначена в адвокатской конторе RA Agency, которой управляли братья Адам и Роберт Карапетяны. Здание, в котором находилась их контора, выглядело строго и лаконично: низкое бежевое строение с серебряной непримечательной вывеской. Архитектура словно говорила, что здесь все серьезно, сдержанно и по делу — типичный деловой стиль Нью-Йорка.

На входе в здание меня встретили две величественные греческие статуи. Слева — богиня Дике, олицетворяющая справедливость, а справа — Фемида, держащая весы порядка. Их задумчивые лица и строгие линии придавали атмосфере торжественности и даже немного пугали меня своей грандиозностью.

Вместе со мной вошел в здание молодой мужчина лет двадцати пяти, одетый в безупречно сидящий темно-синий костюм. Высокий, голубоглазый брюнет с атлетическим телосложением и обезоруживающе красивой улыбкой. Он не был классическим эталоном мужской красоты, но галантность и харизма делали его поразительно привлекательным. Придержав для меня дверь, он с легким кивком прошел внутрь, совершенно не обратив внимания на мое присутствие. Его сосредоточенное лицо выдавало задумчивость, и он уверенно направился в кабинет, расположенный по правую руку.

Я же, отдышавшись после пробежки и утихомирив свое бешено колотящееся сердце, подошла к миловидной секретарше за ресепшеном. Однако ее взгляд, изучающий меня с ног до головы, тут же сменился холодным презрением. Она, не стесняясь, выразила свое недовольство моим неряшливым видом и опозданием. После этого словесного унижения меня, все же, проводили до кабинета, попросив или точнее приказав подождать.

На двери кабинета висела вывеска, на которой крупными буквами было написано: Адвокат — Адам Карапетян. Ожидая своей очереди, я искоса поглядывала на ту самую дверь и вдруг ощутила легкий шок. Что если тот молодой мужчина в синем костюме и есть мой адвокат? Для меня казалось невероятным добиться успеха в столь юном возрасте, особенно в такой сложной и конкурентной области, как юриспруденция.

— Мисс Геворкян, прошу, заходите, — вдруг раздался приятный, глубокий голос, вырывая меня из мыслей. Это был тот самый галантный джентльмен. Он стоял у двери, придерживая ее для меня с той же непринужденной улыбкой. Я быстро собрала документы, которые сложила на соседнем столике, и торопливо прошмыгнула в кабинет.

— Мистер Карапетян, мне… — начала я свою заранее подготовленную речь, но он мягко перебил меня:

— Мы с вами не в суде, можно просто Адам, — сказал он, улыбаясь и жестом приглашая меня сесть за стол переговоров.

— Хорошо, — пробормотала я немного неуверенно. — Тогда, думаю, будет справедливо, если и вы будете обращаться ко мне по имени. Я Изабелла, можно просто Элла, — добавила я, пытаясь собрать рассыпавшиеся мысли, аккуратно разложив документы перед собой.

— Прекрасно, Элла. Так что же привело вас ко мне? — произнес он уже более серьезным тоном, заметив мою растерянность и пытаясь вернуть меня к сути разговора.

— Я… я хочу удочерить сиротку, проходящую лечение в клинике мистера Колина. Думаю, вы о нем наслышаны. Но для этого мне нужна ваша помощь, — начала я, чувствуя, как внутри все горело от волнения. — Я не замужем, собственного жилья у меня нет, я арендую небольшую студию. Но это престижный район, и там есть все удобства. Зарплата у меня, конечно, небольшая, но ее хватит на нас двоих. Я уверена, что могу позаботиться о ней, мистер Карап… То есть Адам… Она в тяжелом состоянии. Рак уничтожает ее организм, словно ненасытный монстр, черт бы его побрал! А я… Я не могу ничего сделать, кроме как подарить ей семью.

Слова словно вырывались из меня единым потоком, обгоняя мысли. Я говорила так быстро, чтобы он не успел остановить меня своим жалостливым взглядом. Я не выносила жалости. Лучше уж ударьте, поругайте, дав волю эмоциям, но не смейте жалеть.

— Элла, — начал Адам после паузы, собравшей всю тишину комнаты, — из предоставленных вами данных я могу сделать следующее заключение: вам недавно исполнилось двадцать лет. Вы все еще учитесь в университете, параллельно работаете и не располагаете значительным доходом. К сожалению, ваше желание удочерить сиротку может быть воспринято как эмоциональный всплеск, связанный с привязанностью к тяжело больному ребенку. — Он посмотрел на меня так, словно просил прощения за эти слова. — Я понимаю вас. Ваши мотивы благородны, это не вызывает сомнений. Но они ничтожны перед законом.

Моя грудь сжалась, но он продолжал, стараясь говорить спокойно:

— Мы можем попробовать. Но это будет непросто и потребует немалых финансовых вложений. У вас есть два пути. Первый: бороться за дело, которое, откровенно говоря, выглядит безнадежным. Второй: быть рядом, поддерживать девочку, а когда она поправится, мы вместе найдем другой выход. Поверьте, на моей практике было множество сложных ситуаций. Для ребенка не так важно, кто его родитель по закону. Ему важно знать, что рядом есть тот, кто заботится и любит его.

Я слушала его, стараясь переварить услышанное.

— Возможно, ей осталось недолго, — тихо произнесла я, чувствуя, как огромный ком в горле не давал дышать. Глаза Адама оставались на мне, он терпеливо ждал. — Я хочу, чтобы она знала, что у нее есть семья, что она не одна…

Эти слова будто впервые прозвучали для меня самой. Я поняла, что мне стыдно признаться даже себе: я делаю это не из желания стать опекуном, а ради Кейт. Ради того, чтобы она ушла с чувством, что была любима. Я ведь не готова к роли опекуна. Какой из меня опекун, если я до сих пор звоню маме с глупыми вопросами: как правильно стирать вещи или сколько соли нужно положить в суп? И если у меня всегда красный носок стремится оказаться в белой стирке, а куриный суп превращается в кашу, то как мне стать достойным опекуном?

Адам, будто почувствовав мою неуверенность, произнес:

— Элла, позвольте мне быть откровенным. Жизнь крайне несправедлива. Я говорю это не только как адвокат, но и как человек. Вы не в силах осчастливить всех. Ваш юношеский максимализм требует от вас невозможного. Поверьте, порой достаточно просто не оставаться равнодушной. Это и есть высшая забота. Но если вы будете пытаться спасать всех и вся, то обретете лишь новое бремя. Это благородно, но сделает ли это их счастливыми? С вами или без вас каждый человек несет свой крест, как и вы свой.

Он закончил свою речь, аккуратно собрав документы и протянув их мне без рассмотрения.

— А мне говорили, что вы лучший в своем деле. Видимо, ошиблись, — выпалила я, чувствуя, как злость накрывала меня с головой. В глубине души я понимала, что доля правды была в его словах. Но от осознания этого становилось еще больнее. Я всегда была такой — не умеющей скрывать свои чувства. На тот момент мне казалось, что я ненавижу этого самоуверенного адвоката.

Я молча собрала свои документы и, не попрощавшись, громко захлопнула за ним дверь.

«Какой же противный тип!» — подумала я тогда, с трудом сдерживая слезы.

Вспоминая этот момент, я невольно улыбнулась. Откуда тогда во мне было столько упрямства? Глупая девчонка…

Адам всегда умел мыслить холодно и рационально, когда я бросалась вперед, руководствуясь только эмоциями.

Остывший кофе вернул меня в реальность, оставив позади прошедшие горестно-радостные кадры моей забытой жизни… Прошлое, словно кадры из старого кино, вспыхнуло и угасло, оставив меня здесь, в настоящем. Интересно, если бы о моей жизни сняли фильм, то какой это был бы жанр? Пока все напоминало мелодраму с элементами психологического триллера. Но кто знает, какой сюжет задумал тот невидимый сценарист моей жизни?

Изабелла

Случившееся никак не укладывалось у меня в голове: всегда излучающая уверенность Раиса Армановна вдруг превратилась в растерянную, неуверенную и, более того, почти незнакомую женщину. А уравновешенный и обходительный Генрих Владикович будто бы превратился в разъяренного, раненного зверя, готового броситься на любую преграду. Я даже не могла представить, что существует нечто, способное так сильно исказить и преобразить человеческую сущность. Но одно было совершенно ясно: случившееся было чем-то крайне серьезным.

Мой временный дом находился в двадцати минутах ходьбы от дома Раисы Армановны, и затянувшееся молчание Георгия делало эту прогулку более длительной и неловкой. Удивительно, но меня совершенно не смущало, что незнакомый мужчина шел рядом и провожал меня. С первой же минуты нашего знакомства я ощутила в нем редкую добропорядочность и благородство, словно он излучал внутренний свет, согревающий даже на расстоянии. Рядом с ним я неожиданно чувствовала себя в полной безопасности, хотя, как правило, всегда относилась к мужчинам с настороженностью, за исключением только отца.

Однако его потерянный, задумчивый вид и тяжелый взгляд, в котором смешались боль и отчаяние, отзывались глухой тоской в моем сердце. Не сказать, что я была равнодушна к чужой беде, но способность к глубокому сопереживанию всегда казалась мне излишеством. Я свято верила и ни раз убеждалась, что только мы являемся строителями своей жизни и только от наших решений зависит будет дом судьбы крепкий или хлипкий, а от такого бесполезного материала, как жалость, фундамент крепче не станет. Тем не менее, при виде его грустных серо-голубых глаз, которые то устремлялись вдаль, то опускались вниз, к земле, во мне что-то необъяснимо трепетало. Словно душа кричала: помоги, поддержи, вытащи его из плена горечи.

Я не хотела нарушать это звенящее молчание, которое, казалось, поглощало нас обоих, но странное, почти дерзкое желание вытащить его из ехидных лап тоски постепенно брало надо мной верх.

— Георгий, нам с вами идти не меньше пятнадцати минут. Не хочу быть назойливой или мешать вашим размышлениям, но, учитывая, что я выросла в окружении множества женщин, могу с уверенностью сказать, что научилась слушать безупречно. Это я так… может, вам просто сейчас нужна пара беспристрастных ушей, — попыталась я начать разговор с легкой улыбкой.

Он, не ожидая такого поворота событий, посмотрел мне прямо в глаза, и на его лице расплылась очаровательная белоснежная улыбка, словно это было именно то, что он так отчаянно ждал.

— Беспристрастных говорите? И сколько честных приговоров они вынесли, Изабелла? Боюсь, меня раскритикуют в пух и прах и дадут как минимум пожизненное, — расхохотался он, забыв про свои печали.

— Я рада, что смогла вас развеселить, но мое предложение вполне серьезно. Если хотите с кем-то поделиться, я буду рада стать этим кем-то, — ответила я, протягивая ему сорванное с ветки яблоко как жест поддержки.

Георгий немного помедлил, явно взвешивая все за и против, но в конце концов принял мой дар. По выражению его лица, мгновенно преобразившегося, я поняла, что он пытался подобрать слова, дабы раскрыть передо мной свою израненную душу.

— У меня… у меня… у-у…мм… есть… есть… д-дочь, — крайне неуверенно, виновато и растерянно произнес он. Не добавив ни слова, он вновь погрузился в себя, словно в нем жил пожиратель жизни, плетущий огромное жилище из его мыслей.

— С ней что-то случилось? — не удержавшись, спросила я, пытаясь выдернуть его из лап этой искусной швеи, что скручивала его душу.

— Все не так просто, Изабелла. Это очень долгий рассказ. Хотя сам рассказ может и не быть долгим, но эмоций столько, что в несколько предложений не уместишь. Да и не хочу вас нагружать своими проблемами, это будет крайне утомительно для вас, — ответил он, кратко и сдержанно, словно пытаясь избежать продолжения разговора на эту тему.

— Вы меня ничуть не нагружаете, но если вам тяжело говорить на эту тему, то мы не будем ее обсуждать до самого дома, — удивляясь своей настырности, произнесла я.

Немного помолчав, он неожиданно схватил меня за плечо, словно желая замедлить мой стремительный шаг, и одним только взглядом попросил присесть на ближайшую скамейку. Я могла бы воспринять этот жест как недопустимый со стороны джентльмена по отношению ко мне, но в этот момент прекрасно осознавала, что его одолевали бурные и пугающие мысли, и моя энергичность лишь затягивала его в эту пучину. Присев на скамейку, я внимательно следила за его напряженным лицом, которое излучало одновременно ярость, испуг, ненависть и сожаление. Быстрая походка взад-вперед подчеркивала несвязность и запутанность его мыслей, а густые брови, то угрюмо нахмуренные, словно протестовали против злого рока, то обессиленно выражали звонкий крик души. Я старалась не мешать внутреннему противостоянию, ощущая, что ему жизненно необходимо выговориться, иначе эти мысли просто свели бы его с ума.

— Четыре года назад я встретил женщину, — начал он свой рассказ, нервно покусывая губы. — Мне казалось, она сможет стать хорошей спутницей жизни. Буду честен, я был наивен, молод и чувствителен, а она… расчетлива, хитра и безжалостна, — горько вздохнув, он мельком взглянул мне в глаза, проверяя мою заинтересованность. Я кивнула, давая понять, что готова выслушать его дальше.

— Так вот… Глядя на моих родителей, которые с самого детства были для меня примером идеальной пары, я тайно лелеял мысль, что когда-нибудь создам что-то похожее. Идея крепкого и счастливого брака преследовала меня до такой степени, что я не мог дождаться, когда смогу ее воплотить. Как только я начал добиваться успеха на работе и стал независим от родителей, эта женщина как бы случайно вторглась в мою жизнь, потрясающе сыграв роль идеальной спутницы. А я дурак, поверил… Одержимый мечтой, я решил не откладывать, тем более что она сама начала намекать на готовность к браку и детям… Но что-то внутри меня останавливало. Я все откладывал этот серьезный шаг на потом. Через год после знакомства я все же сделал ей предложение, и мы сыграли пышную свадьбу, хотя теперь понимаю, что любви и настоящего понимания между нами никогда и не было. Ей хотелось просто удачно выйти замуж, а мне — создать семью. Но разве этого достаточно? Сейчас понимаю, что нет… Но уже поздно, — не выдержав напряжения, он достал сигарету, спросил разрешения и, затянувшись, начал медленно выпускать дым, словно вместе с ним способен был выдохнуть ту невидимую и тяжелую боль, которая сжала его сердце и легкие. Докурив сигарету, он продолжил:

— Первое время все было хорошо в отношениях, насколько это возможно для двух совершенно разных людей. Через месяц мы узнали о ее беременности, и счастью моему не было предела. Несмотря на частые ссоры, я думал, что рождение ребенка укрепит наш брак и заставит забыть о недопониманиях. Но, как оказалось, дело было не в ссорах, а в наших разных взглядах, если это вообще можно так назвать… Вскоре мои друзья начали намекать на недостойное поведение моей супруги, и я отдалился ото всех. Она убедила меня в своей верности и порядочности, но разговоры за спиной не стихали, а только приобретали новые формы… Я не могу точно сказать, что мною двигало: нежелание открыть глаза на болезненную правду или слепая вера в человека. Я всегда думал, что меня воспитали честолюбивым человеком, но она играла мною, затрагивая те струны моей души, которые я сам даже не знал… Мы родили дочь, прекрасную девочку, и она открыла мне глаза на все происходящее… — воздух вокруг нас накалился до предела. Георгий вновь достал пачку сигарет и, нервно выкуривая одну за другой, казалось, пытался выдохнуть все то, что уже невозможно было держать в себе.

Мне было тяжело наблюдать за мучениями этого человека, ведь никогда в жизни не приходилось выслушивать такой поток чистого раскаяния за собственные идеалы. Закрыв глаза, он словно погрузился в себя, и мне показалось, что еще чуть-чуть, и скупая мужская слеза непременно выплеснулась бы наружу. Не дождавшись этого момента, я подошла к нему и, глядя прямо в глаза, с его разрешения отобрала пачку сигарет, которые мешали ему сосредоточиться. Села снова на свое место, стараясь дать ему пространство для мыслей.

— По работе мне часто приходилось уезжать дня на два-три. Прекрасно понимая это, она без зазрения совести использовала возможность наслаждаться обществом других мужчин. Как я об этом узнал? От дочери… Уже в два года ребенок рассказывал, как «дядьки» приходят к маме и покупают ей конфеты. Она же умудрялась выкручиваться: то знакомый, то брат, то зять, а мне приходилось верить, ведь я не хотел разрушать свою семью. Все-таки у меня есть дочь… Дочь, — сказал он, усмехнувшись так, будто кто-то беспощадно вырезал ему сердце.

Он сделал короткую паузу, словно пытаясь переварить свои слова, и продолжил:

— Однажды я вернулся чуть раньше и увидел, как моя девочка ломится в дверь, а ее игнорируют. Без всяких мыслей подбежал к ней, попросил не кричать, отодвинул от дверей… и услышал громкие споры моей жены с каким-то мужчиной.

Он вновь притих и, как будто переживая тот момент заново, продолжил:

–"Я так это не оставлю, Тамара. Твой муженек верит каждому твоему слову, позволяя тебе жить на широкую ногу, а ты ему в подарок — рога. Скольких мужчин ты осчастливила, сотни или тысячи, пока твой мужчина, преданный тебе, внимает каждому твоему слову?" — процитировал он, передавая интонацию того, кто говорил эти слова.

Мне стало невыносимо больно, и я, не отрывая взгляда, ждала, что он скажет дальше.

— Но знаешь, Изабелла, это было не самое страшное, хотя в глубине души я уже подозревал, но не хотел верить в её порочность. Страшное было сказано позже, и это прозвучало так: — он вновь сделал долгую паузу, прежде чем произнести:

–"Ты думаешь, можешь крутить мной как хочешь, деточка. Но я не он, ты для меня пустое место! Я прекрасно помню, как через два дня после вашей свадьбы ты вдруг обеспокоилась за брата-алкаша и отпросилась к нему в село. Муж, конечно же, по доброте душевной отпустил тебя, а ты преследовала другие цели. Приехала, чтобы хомутать мужиков, показать, как легко ты их можешь зацепить, ненасытная ты дрянь. Только ты не учла одно: пользовались все тобой, а не ты ими. Ты, конечно, не помнишь меня. Но я тебе напомню. Приехав в гости к своему другу на свадьбу, я встретил женщину, которая покорила меня своей красотой. Убедившись во взаимности, я позвал ее на сенокос просто поболтать и узнать друг друга ближе, но она просто накинулась на меня. Эта была для нее просто быстро меркнущая симпатия. Я не знал, что ты замужем, и не хотел, чтобы так все получилось. Но запомни, использовали тебя и забыли, пока мой друг Лева, в одной из командировок, не познакомился с твоим мужем, с радостью приютившим его на несколько дней. И угадай, что он заметил?"

На этих словах его речь прервалась, и, обессиленный от невыносимой злости за происходящее, он наконец-то сел рядом, закрыв лицо руками, не желая видеть моего сочувствия.

— Он сказал, что это его дочь, Изабелла, — голос его перешел на более высокие тона, от напряжения, — я просто окоченел от неожиданности и смотрел на свою, как я думал, дочь. А ведь и правда, ничего общего ни со мной, ни с моим родом. Она всегда говорила, что девочка — вылитая ее покойная мать, которую я никогда не видел, но это была очередная ложь. Я стоял, смотрел на испуганного ребенка, который, наверное, надеялся найти во мне защиту, а я не мог пошевелиться, испытывая дикую ненависть ко всему, что меня связывало с этой женщиной. Успокоив малышку и попросив ее не идти за мной, я зашел в логово дьявола и встретился лицом к лицу с разрушителем своей идеологии. Не посмотрев на нее, я спокойно поговорил с мужчиной, который оказался адекватным человеком, желавшим забрать свою дочь от этой грязной женщины. Я сказал, что этот вопрос теперь решать им, и молча собрал вещи, поджигая за собой все мосты. Она рвала и метала, умоляла остаться, вешала мне на уши очередную ложь, но меня больше ничего с ней не связывало. Поэтому я молча вышел и уехал.

Он замолчал на мгновение, пытаясь успокоиться, но я чувствовала, как внутри него бушевало буря.

— Но это не единственная моя проблема, — продолжил он, глаза его померкли от тяжести воспоминаний. — Хоть мои родители и не любили эту женщину, но внучку свою обожали. Я рассказал им только часть правды, потому что не хотел разбивать их сердца. Они думали, что сегодня я привезу им их внучку, отняв ее у порочной матери, но правда в том, что я туда даже не поехал. Я не имею права на этого ребенка. Моя дочь больше не моя дочь… Она теперь живет с тем, кто действительно ее отец, который будет носить ее на руках, как положено. Я не могу сказать им правду. Понимаешь? — его голос дрогнул, и он беспомощно посмотрел на меня.

Я молчала, ощущая его боль, но в голове все крутились слова, которые он сам не мог произнести.

— Понимаю, Георгий. Но если вы спросите меня, то я считаю, что истина хоть и нанесет мгновенный удар, но со временем обрастет чем-то хорошим, а вот ложь в данной ситуации будет лишь ковырять рану в их сердцах. Мне кажется, рано или поздно им удастся отыскать правду самостоятельно, и тогда будет вдвойне сложнее простить вас за иллюзию, которой вы решили их огородить, — сказала я, не скрывая решимости в своем голосе.

Георгий тяжело вздохнул и, не отрывая взгляда, протянул мне руку.

— Вы правы, Изабелла. Я должен на это решиться. Они заслуживают знать правду, — сказал он, и с этим последним признанием в его голосе была не только боль, но и отголоски освобождения.

Мы продолжили наш путь молча, а через какое-то время его голос вновь прорезал тишину:

— Так какой вердикт вы мне вынесете?

Я не раздумывая ответила, уверенно:

— Вердикт таков: вы хороший человек, Георгий. Вина не на том, кто самозабвенно пытается поверить в лучшее, а на том, кто отчаянно пытается обмануть. И у вас непременно получится создать ту идеальную семью, о которой вы мечтаете, — произнесла я с уверенностью, даже не подозревая, что именно я стану той, кто не только воплотит его мечты о крепкой и любящей семье в реальность, но и подарит двух прекрасных дочерей: Нелли и Лилию.

Кто бы знал, что печальный конец в одном месте станет счастливым началом в другом…