Скандальные признания

Маргерит Кэй, 2012

Вдовствующая графиня Кинсейл, леди Дебора Нэпьер, чтобы отвлечься от прошлого и преодолеть природную застенчивость, стала писать скандальные, бесстыдно сладострастные романы о Белле Донне, ставшей ее литературным альтер эго. Чтобы поддерживать интерес читателей к своей героине, Деборе становятся необходимы волнующие эскапады, которые ей может дать Эллиот Марчмонт, бывший офицер, а ныне лондонский взломщик, известный под псевдонимом Павлин. Но это тоже маска, способ графа отомстить за смерть своего лучшего друга. Скрываясь за обликами своих персонажей, Дебора и Эллиот в итоге должны спросить себя: «Кто же мы на самом деле?»

Глава 2

Лондон, три недели спустя

Эллиот подавил зевок и вытащил из жилетного кармана часы. Пять минут третьего ночи, а его приятель Каннингем и не думает уходить. В игорном салоне Брукса царила напряженная тишина, которую изредка нарушали лишь звон монет, шумные глотки спиртного, щелканье карт да негромкий гул, когда кто-то поднимал ставки. Игроки затаив дыхание следили, как стопки векселей и гиней меняют своих владельцев, и старались не выдать своих эмоций.

Одни не снимали шляп, чтобы скрыть лица, другие закатывали кружевные манжеты поверх кожаных нарукавников. Эллиота, привыкшего играть своей жизнью на куда более высокие ставки, это немало забавляло. Он уже сделал несколько ставок в «фараон», больше для вида, чем ради выигрыша, но последние полтора часа провел в качестве зрителя.

Беспокойно вышагивая по длинной комнате с витиевато выгнутым потолком, с которого свисала тяжелая многоярусная люстра, он вспоминал множество похожих залов, виденных им в Европе. Его привлекала не сама карточная игра, военные коротали за картами долгие часы между битвами. Гражданские не понимали этой скуки, как не понимали присущей войне остроты ощущений. Эллиот же недоумевал, почему Каннингем решил, что его может развлечь подобное занятие. Он совершенно равнодушен к азартным играм и пирушкам. Поднявшись из-за стола, Каннингем, без сомнения, устремится к третьему виду джентльменского развлечения — к шлюхам. И это тоже нисколько не интересовало Эллиота. В данный момент, по необходимости, он был джентльменом, но всегда в первую очередь жил своим умом, даже когда носил военную форму. Сегодня с него достаточно.

— Думаю, я немного перебрал с развлечениями, мой дорогой Каннингем, — произнес он, слегка похлопав того по плечу. — Удачи тебе в игре. И с леди.

— Удача тут не поможет. Тебе-то лучше всех это известно. Я еще не встречал более удачливого человека, когда дело касалось отличного секса.

— Не путай успех с удачей, мой друг, — тонко улыбнулся Эллиот. — И спокойной ночи.

Он забрал шляпу и перчатки и направился к выходу. Вряд ли он будет часто сюда захаживать.

Ночь выдалась сырой и холодной, стоял туман, и в небе виднелся лишь тонкий месяц. Подходит взломщику, хотя думать об этом еще рано.

Бриллиант Кинсейла оказалось довольно трудно продать. Скупщик отказался брать такой приметный камень, и Эллиоту пришлось совершить незапланированную поездку в Нижние земли. Там он с неохотой отдал камень на раскол и огранку, после чего наконец продал. За три бриллианта получил значительно меньше, чем лорд Кинсейл, по слухам, заплатил за исходный камень. И как ему сообщил нанятый сыщик, Кинсейл сильно переплатил за контрабандный товар. Но, что важнее, это цена, которую Кинсейл платил за свое халатное отношение к британской армии.

Не то чтобы он знал или вообще понимал, какую цену заплатила армия за его небрежность. Люди, подобные ему, видели только списки требующихся лошадей, мулов, хирургов. Но были и другие списки, с требованиями полевого оружия, орудий, винтовок, которые соперничали за его внимание и куда чаще побеждали. Правда, какой толк от новых гаубиц, если нет лошадей, чтобы тянуть их к полю битвы? Что толку от мушкетов, штуцеров и штыков, когда воины умирают на поле брани, потому что их не на чем доставить в полевой госпиталь? И нет хирурга, чтобы обработать раны. Что Кинсейл и ему подобные знают о боли и страданиях, которые приносят их сэкономленные пенни? Какое невежество заставляло их выбирать сначала оружие и только потом сапоги, бинты и воду?

Эллиот выругался, с силой разжимая кулаки. Прошло шесть лет, а у него перед глазами стояло застывшее от боли лицо Генри. Даже если бы каким-то чудом ему удалось показать эту картину Кинсейлу, тот увидел бы лишь мгновение боли. Нет, намного лучше бить этих людей по больному, забирая у них то, что они хранят и ценят, то, что для них действительно важно. Эти бриллианты, пусть и распиленные, смогут оказать заметную помощь. Скупой ублюдок Кинсейл так и не узнает, что его камень — своего рода компенсация за его военные преступления.

Как всегда после успешной миссии, как он называл обычно свои вылазки в чужие дома, он просматривал все газеты в поисках сообщений о краже, но лорд Кинсейл, что неудивительно, не стал обнародовать свою потерю. И уже в сотый раз с той ночи Эллиот подумал, что леди Кинсейл могла рассказать об их столкновении. И в тысячный раз приходило воспоминание, как он лежит на ней сверху. Ощущает прикосновение ее губ. Слышит нежные, хрипловатые нотки в ее голосе. Видит ее лицо, удивленный, высокомерный взгляд, округлившиеся глаза, взирающие на него без малейшего страха.

Он не должен был ее целовать. Вспоминая свое преступление, он сначала думал, что она поцеловала его в ответ, но в итоге пришел к выводу, что выдает желаемое за действительное. Просто она была слишком поражена, чтобы сопротивляться. В конце концов, она ведь считала его вором. Интересно, почему же тогда не оскорбилась?

Яркое газовое освещение аллеи Пэлл-Мэлл сменилось тусклыми фонарями Ковент-Гарден. Как всегда в Лондоне в начале года, здесь было совсем безлюдно, но уличным мошенникам хватало клиентов, чтобы заработать себе на жизнь. Послышался шум потасовки, громкий крик и затем хриплый хохот, какого-то мужчину бесцеремонно вытолкнули прямо на ступени борделя. Качая головой, Эллиот сунул шиллинг рябой проститутке, что вопросительно на него смотрела, и, не обращая внимания на ее удивленное «спасибо», заторопился через рыночную площадь.

Его приводил в бешенство яркий контраст между домами джентльменов, частенько захаживавших в привилегированные клубы Сент-Джеймса, и лачугами, где ютились лондонские шлюхи, к которым после игры устремлялись те же самые джентльмены. За пределами Англии он видел и более бедных и больных людей, но здесь его дом, его страна, которой он служил почти шестнадцать лет. Так быть не должно. Неужели именно они победили в более чем двадцатилетней войне?

В дальнем углу площади он наблюдал одну из сцен, которые до сих пор вызывали у него душевную боль.

На пороге дома, завернувшись в солдатское одеяло, спал мужчина. Пустые штанины его брюк красноречиво хлопали на ветру, свисая с низенькой деревянной тележки, на которой тот расположился. К шрамам на загрубелых руках — наследию пороха и оружия — наверняка уже добавились кровавые мозоли из-за необходимости передвигаться на своей инвалидной тачке. От него несло мерзким духом улицы вперемешку с джином, но для Эллиота эта вонь была вонью предательства.

— Если Господь существует, он приглядывает за тобой, мой друг, — прошептал он.

Осторожно, чтобы не нарушать алкогольное забытье инвалида, он сунул в карман ветерана золотую монету и карточку с адресом и сообщением. Многие воспринимали благотворительность как страшное оскорбление, но с некоторыми… в общем, стоило попытаться. Эллиот никогда не оставлял таких попыток.

Чувствуя усталость, он направил свои стопы в Блумсбери, где снимал дом. «Задворки общества, полные городских белоручек» — так назвал это место Каннингем. Он не понимал, почему Эллиот не желает поселиться в Мэйфере или хотя бы арендовать комнаты на Абемарль-стрит. А ему просто претило общаться со светским обществом, так же как заводить семью, хотя о последнем ему не раз напоминала его сестра Элизабет. «Напоминала настойчиво и регулярно», — с улыбкой подумал Эллиот, проходя по Друри-Лейн.

Они с Элизабет удивительно похожи, несмотря на разницу почти в двенадцать лет. Когда он ушел в армию, она была еще совсем ребенком. Пока она росла, он знал ее в основном по письмам. Когда начал сдавать отец, а война удерживала его за границей, Лиззи взяла на себя львиную долю обязанностей по управлению поместьем и ухаживала за быстро угасающим родителем. Хорошо зная, как много значит для него карьера, она умалчивала об истинном состоянии дел, пока отец не оказался при смерти. Эллиота тронула ее преданность, хотя он и чувствовал себя виноватым, вернувшись домой, несмотря на то что Лиззи никогда его не винила.

— Я просто исполняла свои обязанности, как и ты свои. Теперь ты дома и поместье принадлежит тебе. Папа предусмотрительно оставил мне неплохое содержание, и я намерена наслаждаться жизнью, — сказала она ему тогда.

И именно так и поступила. Неприлично быстро, всего через три месяца, вышла замуж за угрюмого шотландца Александра Мюррея. Как она сообщила изумленному брату, они давно питали друг к другу нежные чувства, но Алекс соглашался подождать со свадьбой из-за болезни отца, а теперь она не видит причин ждать, поскольку папе ее помощь уже не понадобится. Лиззи выбралась из траурных платьев, как бабочка из куколки, и превратилась в элегантную даму с острым умом и отточенным язычком. Ее званые ужины быстро завоевали огромную популярность, а муж в ней просто души не чаял. Супружество, как регулярно она сообщала своему брату, это наисчастливейшее время жизни. Он тоже должен его испробовать.

На площади Рассел-сквер было тихо и пустынно. Эллиот запер входную дверь и устало поднялся к себе в спальню. Стянул шейный платок, разделся и по установившейся военной привычке аккуратно сложил одежду. Потом зевнул и блаженно растянулся на прохладных простынях. Еще одна привычка военных дней — всегда оставлять в комнате горячую грелку или зажженный камин.

Он не имел ни малейшего желания связывать себя узами брака. Не то чтобы сторонился женщин. Напротив, они ему очень нравились, а он очень нравился им. Но не слишком много и не слишком долго. В придворной Европе верность стране ставилась на первое место. Оправданный военной неопределенностью дух интриг и приключений отодвигал супружескую верность на второе место, отдавая предпочтение разнообразию.

«Живи моментом», — говаривала одна из его любовниц, итальянская графиня. Чувственная Елена вела в постели назидательные разговоры и обожала заниматься любовью в публичных местах, таким образом привнося соблазнительную нотку опасности в их отношения. В тот раз это случилось в карете, когда они возвращались со званого вечера у посла. Эллиот в темноте тихо засмеялся. Много позже, уже в другой стране, в другой карете и с другой женщиной, куда менее склонной к представлениям при дворе, он осознал, насколько искусны были маневры Елены. К примеру, гениальная мысль воспользоваться ремнями в салоне кареты. Он явно был у нее не первым и, без сомнения, не последним.

Интересно, что она сейчас поделывает? И Сесиль. И Кармела. И Гризела. И Джулианна. И — как же ее звали? — ах да, Николетта. Он никогда не забудет Николетту.

Не считая того, что он едва мог вспомнить, как она выглядела. И она, и все другие словно слились в одну неясную женскую фигуру. Он скучал по всем одновременно, но никогда по отдельности. Вот по чему он действительно соскучился, так это по войне, по духу товарищества. Не по сражениям, где за острые ощущения платишь кровью. И не по безжалостной реальности — долгим походам, бесконечному ожиданию провианта, который все не приходит, и его солдатам, стоически переносящим голод, в заношенной форме и обуви, где заплат больше, чем самой обуви. Не по убийствам и бесконечным страданиям.

Эллиот невольно стиснул кулаки, вспоминая старого солдата на Ковент-Гарден. Один из тысяч. Нет, с него более чем достаточно.

В действительности он скучал по другой, тайной стороне своей военной карьеры, по своей роли шпиона в тылу врага. Волнительное предвкушение неизвестности, борьба умов с врагом, который даже не знает о его существовании, и понимание того, что если его раскроют, сразу убьют. В этой круговерти жить одним днем — единственный способ выживания. Яркое пульсирующее напряжение, когда используешь шанс за шансом, и головокружительный восторг при осуществлении своей миссии любой ценой. А плотские удовольствия преходящи. По ним он тоже скучал. У него не было любовниц с тех пор, как он вернулся домой. Брать шлюху не хотелось, а брать чужую жену в Англии как-то неправильно.

Тем не менее воздержание не особенно его обеспокоило. Он еще не сталкивался с женщиной, которая пробудила бы в нем хоть какой-нибудь интерес. До столкновения с леди Кинсейл.

Эллиот вздохнул. Перед глазами снова возникло ее лицо. Ее помнил не только разум, но и тело. Мужественность между ног шевельнулась. Черт возьми, теперь он вообще не уснет! Какая у нее улыбка! А губы! Его член отвердел. Интересно, каково было бы почувствовать на себе ее губы? Посасывающий язык, пробующий его на вкус? Он закрыл глаза, обхватил пальцами пульсирующий ствол и отдался своему воображению.

* * *

Дебора стояла на ступеньках неприметного бюро «Фрейворт и сыновья» на Пэлл-Мэлл и колебалась. Было раннее — немногим более десяти — мартовское пригожее утро, ей не терпелось дать отдых ногам и обдумать тревожные новости мистера Фрейворта. Да, сочинительство в последнее время становилось для нее больше рутиной, чем удовольствием, но она этого не сознавала, пока он не указал, что апатия влияет на ее творчество. «Избито и скучно» — так охарактеризовал издатель ее последнюю книгу. Дебора нахмурилась, не в силах отрицать очевидное. Возможно, ее воображение просто достигло своих пределов?

Обычно ее путь лежал через Сент-Джеймс-парк, но можно было пойти и короткой дорогой, налево через Грин-парк, а там полюбоваться нарциссами. Не совсем та свежесть, которую требовал мистер Фрейворт, но вдруг они подстегнут вдохновение. Или прогуляться по Холму Конституции, затем заглянуть в Гайд-парк и посмотреть на конных гвардейцев.

Даже в конце жизни, когда денег было раз-два и обчелся, Джереми изыскивал средства, чтобы сохранить конюшню. Верховые прогулки всегда были для нее отдушиной, хотя, как и многое другое, оставались лишь эрзацем.

Дебора гуляла одна, без горничной, что во времена замужества расценили бы чудовищным преступлением, теперь же она считала, что вдовство, стесненное финансовое положение и отсутствие личной горничной позволяют ей определенную свободу. И она ее очень лелеяла. Скорее это дух независимости, невидимая, но остро необходимая стена, которую она выстроила вокруг себя, когда отказывала мужчинам, пытавшимся с ней сблизиться. На самом деле она не настолько лишена шарма и близка к старости, как ей представлялось, тем не менее на этот счет пребывала в блаженном неведении.

При виде раскинувшихся лугов Грин-парка она почти забыла, что находится в мегаполисе. От сегодняшней встречи с издателем ее мысли, в который раз, плавно перетекли к той ночи. Основательно прошерстив «Таймс» и «Морнинг пост» в библиотеке Хукема на Бонд-стрит, она не нашла ни одной статьи о краже в Кинсейл-Мэнор. Джейкоб сдержал слово.

Ее жилище в Ханс-Тауне уже навестил немногословный сыщик с бегающими глазками. Она совершенно не представляла, что именно украдено. Явно что-то очень маленькое, определенно не бумаги, но, очевидно, очень ценное. Что? И почему Джейкоб так упорно хранит молчание? Почему в таком случае взломщику удалось обнаружить этот предмет в сейфе, если даже жена Джейкоба понятия не имела о его существовании?

Взломщик, который поцеловал ее.

Дебора остановилась, чтобы полюбоваться кустом первоцветов, но вместо ярких желтых цветов перед глазами возникло его лицо с неистовым взглядом. Сколько бы она ни пыталась, не смогла его забыть. Да и не желала, честно говоря. Он появился в таинственной ночной тьме, а у нее едва хватило духа ему отказать. Еще никогда в жизни, даже в самом начале брака с Джереми, будучи наивной влюбленной девочкой, она не испытывала такого болезненно-сильного притяжения. К кому и по какой причине? Где он теперь? Ответа не было, хотя она постоянно вопрошала себя. Та встреча распалила воображение.

Покинув Грин-парк, она стала пробираться сквозь толпу Пикадилли к Гайд-парку, намереваясь пройти по Роттер-Роу к Королевским воротам. Кареты, лошади, бродячие собаки, уличные мальчишки, дворники и торговцы — все они даже в лучшие времена делали переход площади потенциально опасным, но Дебора лавировала между ними, полностью поглощенная совсем иными мыслями.

Кучеру телеги с пивной бочкой пришлось вильнуть в сторону, чтобы ее не задавить. Она едва услышала его ругань.

На другой стороне дороги из Эпсли-Хаус появился Эллиот, он заходил с ходатайством к Велсли (Эллиот никогда не думал о нем как о Веллингтоне). И замер на месте. Это она! Он не сомневался, хотя и не понимал почему, ведь никогда не видел ее при дневном свете.

Но это определенно леди Кинсейл шла прямо навстречу, во всяком случае, к парковым воротам. Одетая просто, даже слишком просто. Его наметанному глазу она показалась чересчур старомодной для графини. Серо-коричневое уличное платье, поверх длинная коричневая накидка без модной сейчас отделки в виде рюшечек, кисточек и кружев. Насколько он мог заметить, убранные под шляпку волосы были светлыми. Высокая, стройная, изящная женщина, такая, как ему запомнилась. При ярком свете она выглядела еще прелестнее, хотя выражение лица оставалось по-прежнему напряженным, ироничным и немного задумчивым. Не красавица — слишком необычна — но что-то в ней определенно было, некая вызывающая независимость, которая его явно притягивала.

Ему надо бы развернуться и пойти в другую сторону. Это безумие — рисковать быть узнанным. Но поздно: она заметила его, узнала и вздрогнула.

Эллиот, всегда предпочитавший обходить неприятности, не бегая от них, в несколько шагов покрыл разделявшее их расстояние.

— Леди Кинсейл. — Он отвесил поклон.

— Это вы! — воскликнула Дебора. Она чувствовала, что краснеет, и жалела, что поля старомодной шляпки слишком короткие и не скрывают ее лица. — Вы тот взломщик. Хотя, замечу, при свете дня вы еще меньше похожи на злодея, в сравнении с тем, когда вы… когда я…

— Когда вы были так любезны прервать мое падение, — закончил за нее Эллиот. — И поверьте, я вам за это очень благодарен.

Дебора вспыхнула:

— Насколько я помню, вы и тогда меня поблагодарили.

— Не так полно, как мне бы хотелось.

— Я не сказала, — вырвалось у нее от растерянности.

— Что я вас поцеловал?

— Нет. В смысле я не сообщила о том, что вас видела. Хотя должна была. Я знаю, что должна была. Но я этого не сделала.

— Да будь я проклят! — Эллиот изумленно уставился на нее.

У нее были очень темные глаза, темно-карие, почти черные, с зеленовато-золотым ободком. Странная комбинация, учитывая светлые волосы. Она облизнула нижнюю губку розовым язычком.

Эллиот отвел взгляд. Они стояли прямо на пути у людского потока и рисковали привлечь к себе внимание. Он взял ее за руку и повел через ворота в парк.

— Давайте где-нибудь уединимся, подальше от толпы.

Дебора чувствовала покалывание в том месте, где его пальцы сжимали ей руку. Очень странное чувство. Но приятное. Настолько приятное, что она без протестов позволила увести себя к отдаленным аллеям.

Он оказался выше, чем ей помнилось. И в дневном свете казался смуглым, как человек, который много времени проводит на солнце. Морщинки вокруг глаз, придававшие ему свирепость, казалось, тоже появились из-за необходимости щуриться на ярком солнце. Подняв глаза, она заметила пересекающий левую бровь шрам. И тонкий рубец на лбу, чуть ниже линии волос. Солдат? Конечно. Это объясняет и его выправку, и осанку, и быстрый широкий шаг, за ним ей не угнаться, несмотря на свои длинные ноги.

Он был отлично одет: синий дорогой двубортный сюртук с медными пуговицами и тщательно повязанный белоснежный шейный платок, подчеркивающий решительный подбородок. Коричневые брюки, черные ботинки, брелок на цепочке, бобровая шляпа, правда, с недостаточно высокой тульей, не слишком модная. Словом, туалет прост, но элегантен. Подобно ей, он сторонился показной роскоши, хотя, в отличие от нее, причиной тому явно не нехватка денег. Кража со взломом наверняка прибыльное занятие.

Нет, она не могла поверить, что он крадет, чтобы хорошо одеваться. По какой бы причине он ни совершал кражи, это точно не жадность. Она с юмором подумала, что, оказывается, знаменитый Павлин вовсе не павлин в одежде. Видимо, он выбрал павлинье перо своим отличительным знаком просто из самоиронии.

— Чему вы так улыбаетесь? — Эллиот подвел ее к скамье, стоящей на солнце.

— Так, одна мысль пришла в голову.

— Мы можем побыть здесь какое-то время, — сказал он, вытирая платком деревянное сиденье. — Пока солнце светит, мы не замерзнем.

Дебора покорно села. Ей слишком многое хотелось у него спросить, но ее переполняли эмоции. Она видела его во плоти, его настоящего, куда подробнее, чем сохранила ее память, и не могла связно мыслить.

— Вы действительно тот самый Павлин?

Одно ее слово соответствующему человеку — и болтаться ему на веревке в Тайнберне. Хотя, по ее собственному признанию, она никому ничего не говорила.

— Да, — ответил Эллиот. — Я действительно тот самый Павлин.

— Я не поверила своим глазам, когда Джейкоб показал перо.

Скамья была очень небольшой. Эллиот повернулся к ней, и его колени коснулись ее ноги. Его тело словно пронзила молния. Он вспомнил, как почувствовал ее под собой, и понадеялся, что на его лице ничего не отразилось. Пришлось напомнить себе, что она замужем. За-му-жем! В Англии это имело большое значение.

— Почему? — резко спросил он. — Почему вы ничего не сказали своему мужу?

— Вы уже упоминали о нем во время нашего разговора — если это можно назвать разговором. — Дебора нахмурилась. — Вы сказали, что я должна винить его. В чем? Какое отношение имеет Джереми к вашему проникновению в Кинсейл-Мэнор?

Джереми! В прошлый раз у него вылетело из головы, но сейчас он вспомнил, что она и тогда так называла Кинсейла.

— Вы, конечно, хотели сказать Джейкоб? — Элли от тоже нахмурился. — Джейкоб, граф Кинсейл. Ваш муж.

Она удивленно распахнула глаза и звонко захохотала, излучая веселье, как искрящийся пузырьками бокал шампанского. Потом резко замолчала, словно ей стало неудобно.

— Я не последняя леди Кинсейл. Джейкоб — кузен моего мужа, пятый граф Кинсейл. Мой муж Джереми был четвертым.

— Был? Значит, вы вдова?

Она вдова!

— Уже около двух лет, — ответила она.

— Не могу выразить, как я рад это слышать. — Эти слова вырвались у него прежде, чем он успел подумать.

— Очень сомневаюсь, что ваша радость может сравниться с моей по этому поводу.

— Надеюсь, вы не обидитесь, если я скажу, что ваши слова говорят куда больше моих.

Дебора покраснела:

— Да, я знаю.

— Как я понимаю, ваш брак был не по любви?

— Нет. Да. Я думала, что по любви. Мне было всего восемнадцать, когда мы познакомились, и мою голову наполняла романтическая чепуха, невообразимо глупая и наивная. А Джереми был… вернее, казался… просто сногсшибательным, выражаясь моим языком того времени, — криво улыбнулась Дебора. — Когда он сделал мне предложение, я думала, что сбылись все мои мечты. Дядя — мой опекун, поскольку мои родители умерли, когда я была совсем маленькой, — был только рад умыть руки, и мы поженились спустя три месяца после знакомства. Мне казалось, я безумно в него влюблена, но все оказалось сплошным обманом. Джереми интересовали только мои деньги. Глупая история, правда? Не знаю, зачем я вам все это рассказываю, но вы сами спросили.

— Мне кажется, не глупая, а печальная. Вы были очень несчастливы в браке?

Дебора пожала плечами:

— Я была очень наивной и целеустремленно хотела найти мужа. В результате пострадала не только я. Мне не стоило выходить за него. Знаете, это все довольно скучно. Не возражаете, если мы сменим тему?

Судя по всему, ее муж был редкостным ублюдком. Эллиот не понимал, почему она так упорно возлагает вину на себя, но чем больше спрашивал, тем сильнее она закрывалась от него. Он видел это по ее взгляду и сомневался, стоит ли продолжать эту тему.

— Прошу прощения, — сказал он. — Я не хотел вас расстроить.

— Вы и не расстроили. — Дебора вскинула голову и шмыгнула носом.

Ему захотелось поцеловать ее за этот непокорный взгляд.

— Вы совсем не похожи на вдову, — легкомысленно заговорил Эллиот. — У вас нет седины, вы не прикладываете к глазам черный кружевной платочек, не пользуетесь нюхательной солью, и я не вижу никаких следов маленькой ручной собачки, если, конечно, вы не считаете, что ей вредны прогулки по холодной погоде, и не оставили ее дома. Вдовствующая графиня Кинсейл. — Он покачал головой. — Нет, только не вы.

В награду за эти слова его одарили слабой улыбкой.

— Я не люблю пользоваться титулом. Меня зовут Дебора Нэпьер. И если я не похожа на вдову, то вы еще меньше похожи на взломщика.

— Дебора. Вот это мне подходит. Я Эллиот Марчмонт, известный под прозвищем Павлин, но только немногим избранным.

— Могу я спросить, что именно вы украли? Джейкоб по какой-то причине не захотел об этом рассказывать.

— По очень серьезной причине, — сухо сказал Эллиот. — Полагаю, вреда не будет, если я вам скажу, моя судьба и так в ваших руках. Это бриллиант. Большой голубой бриллиант, предположительно из драгоценных камней французской короны. Кинсейл добыл его окольными и нетрадиционными путями.

— Вы имеете в виду, что он приобрел его незаконно? Джейкоб? — пискнула Дебора.

— Почему вы так удивлены?

— Потому что он скаредный, лицемерный ханжа, которому доставляет несравнимое удовольствие осуждать за попрание нравов и устоев других, во всяком случае… — Она осеклась, осознав, что забыла свое золотое правило «никогда не выдавать своих чувств». Этот мужчина выбил ее из колеи. — Как вы узнали о камне?

— У меня свои источники.

— Бог мой. Вы имеете в виду тех, кого называют скупщиками? Которые живут в трущобах? — спросила Дебора, с удовольствием воспользовавшись жаргоном, которым раньше только писала.

— Должен сказать, для столь высокопоставленной аристократки вы проявляете прямо-таки нездоровый интерес к неприглядным сторонам жизни низших слоев общества.

— Я предпочитаю приписывать этот интерес своему живому воображению. Так о вас говорят правду? В Англии действительно нет сейфа, который вы не смогли бы взломать?

— Я еще с таким не сталкивался, — ответил Эллиот, озадаченный ее реакцией. Казалось, она скорее очарована, чем недовольна, сидя средь бела дня в Гайд-парке на одной скамейке со знаменитым Павлином. Она просто обязана была позвать полицию. Но, вместо этого, не выглядела смертельно напуганной, напротив, казалась заинтригованной и даже восхищенной. Где-то в глубине души он чувствовал, что в лице Деборы Нэпьер, вдовствующей графини Кинсейл, он встретил бунтарскую личность, подобную себе.

— Мне хочется услышать об этом все, — сказала она, словно вторя его мыслям. — Почему вы этим занимаетесь? И каково это — противостоять своим блестящим умом всему остальному миру? Вы не боитесь, что вас поймают?

Она не спросила, что он сделал с бриллиантом. Любая женщина на ее месте в первую очередь спросила бы об этом. Но Дебору явно интересовал не исход, а процесс. Как и его самого, во всяком случае частично.

— Такой шанс есть всегда, — ответил Эллиот, завороженный ее вспыхнувшим взором. — Но без риска это того не стоило бы. Для меня привычно, когда от волнения замирает сердце, и ты понимаешь, что любой неосторожный шаг может стать последним. Ни на что не похожее чувство. Во всяком случае, после…

— Армии?

— Как вы узнали?

— По вашей походке. И по шрамам на лице. — Дебора коснулась его лба и словно испытала какой-то разряд. Быстро отдернула руку. — Еще в первую нашу встречу я подумала, что вы человек, привыкший отдавать приказы. Вы долго служили?

— Шестнадцать лет. Мы сбежали, когда нам было пятнадцать, мне и моему школьному другу Генри. Он, как и вы, остался без родителей, только его отец не позаботился о его судьбе. В одну неделю он потерял и семью, и место в школе. А должен был выучиться на адвоката. — Эллиот засмеялся. — Генри — и адвокат. Совершенно невозможное сочетание. Он решил завербоваться в армию, и я сбежал вместе с ним, школа мне уже осточертела, а возвращаться в родовое имение и забирать у отца бразды правления мне казалось настоящим адом. Мы сбежали и завербовались, прибавив себе возраста.

— А ваши родители?

— Моей матери уже не было в живых. Отцу мой поступок не понравился, но мы не рассорились. Я убедил его, что немного дисциплины и независимости мне не повредит. Он купил мне первый офицерский чин. А когда вскоре началась война с Наполеоном, я уже знал, что имею большие способности к военной службе. Армия стала моей семьей. Да, с моей стороны эгоистично, но к тому времени я настолько прикипел к своим солдатам, что, откровенно говоря, не мог их оставить, пока война не будет выиграна. К чести моего отца, он меня очень в этом поддерживал. Я ушел со службы в чине майора после Ватерлоо и жалею только о том, что отец умер всего через полгода после моего возвращения.

— После стольких лет службы вам, наверное, очень трудно приспособиться к гражданской жизни.

— Верно. Очень трудно. — Эллиота удивило ее понимание. — Люди обычно этого не замечают.

— Они никогда ничего не замечают. Когда я вышла замуж, мне было девятнадцать. И после смерти Джереми я осознала, что не представляю, кто я такая.

С тех пор прошло два года, и я до сих пор не уверена.

— Я вернулся домой, чтобы расчехлить мои родовые имения и жить тихой деревенской жизнью, от которой когда-то сбежал. С тех пор прошло немногим больше двух лет, а я до сих пор толком не понимаю, кто я такой. Уже не военный, но чертовски уверен, что умер бы со скуки, если б стал простым деревенским сквайром.

— И чтобы этого не случилось, вы занялись кражами? Так? — изумленно спросила Дебора.

— Частично да.

— Хотела бы и я придумать что-то столь же волнительное, но мне недостает умений. Как вы научились? Открывать замки учат в армии?

Эллиот засмеялся.

— Нет, но британская армия почти целиком состоит из добровольцев. Вы бы очень удивились, если бы узнали, скольким вещам можно научиться у солдат.

— И завести хорошие связи? — хихикнула Дебора. — Не припомню, чтобы газеты писали, что войну с Наполеоном выиграли скупщики, карманники и им подобные.

— Войну выиграли бедолаги из разных слоев общества, которые завербовались в армию, ошибочно считая, что смогут улучшить жизнь себе и своей семье, — мрачно ответил Эллиот. — И теперь они просят милостыню на улицах. Ибо для них улица стала родным домом.

— Прошу прощения. — Дебору озадачила такая перемена в его настроении. — Я не хотела принижать их судьбы. Наверное, вы потеряли на войне хороших друзей.

— Да. — Эллиот глубоко вздохнул, удивляясь своему желанию ей довериться. — Извините.

— Вам не за что извиняться. Я должна была догадаться. Такие шрамы время не залечивает, не так ли? Проходит год, два, и люди считают, что вы должны обо всем забыть.

— Я никогда не забуду.

— И я тоже, — тихо сказала Дебора.

Она узнавала этот тон. И его мрачный взгляд, в котором читала страдание и вину. «Что же стало тому причиной?» — подумала она. Для одних ужасов войны его раны слишком глубоки. Хотелось его расспросить, но она не стала. Что-то в нем — сдержанность и закрытый отстраненный взгляд — предупреждало не заходить слишком далеко. Кроме того, вопросы по рождали новые вопросы. Она не хотела рассказывать, отчего так хорошо его понимает.

— А чем вы занимаете свое время? — спросил Эллиот. — Не похоже, чтобы вы наслаждались вдовством.

— Я до сих пор не привыкла. — Дебора пожала плечами. — Не думала, что будет так… хотя, конечно, ничего не планировала, ведь Джереми было всего тридцать шесть. Я имею в виду, я не убивала его или что-то в этом роде.

— Но думали об этом?

— Ну, разве что очень опосредованно, когда я… — Она чуть не сказала «когда я писала свою первую книгу».

Дебора ошеломленно уставилась на Эллиота. Он с трудом сдерживался, чтобы не засмеяться. Уголки рта подрагивали от рвущегося наружу хохота.

— Это не смешно. Вы заставили меня сказать отвратительную вещь. — Она постаралась скрыть дрожь в голосе.

— Я не заставлял вас ничего говорить.

— Я хочу, чтобы вы взяли меня с собой, — вдруг сказала Дебора.

— Простите?

— Всего только раз. Мне очень хочется сопровождать вас — Павлина. Это было бы так… о, я не знаю… так изумительно.

А про себя добавила: «И очень вдохновляюще». Эллиот рассмеялся:

— Изумительно! Мои вылазки называли по-раз ному, но я еще не слышал, чтобы кто-то называл их изумительными. Вы самая необычная женщина, какую я когда-либо встречал.

— Правда? Для меня это огромный комплимент. Вы встречались со многими женщинами?

— Со многими. И они тоже задавали мне много вопросов, — лукаво сообщил Эллиот. — Но ни одна не проявляла интереса к кражам со взломом.

— Ну а я очень ими интересуюсь. — Деборе не хотелось думать о том, со сколькими опытными и чувственными женщинами он встречался. — Так вы подумаете над моей просьбой?

— Подумаю над… Господи боже, но вы ведь не серьезно?

Она сама не могла в это поверить, но, похоже, была серьезна. На одну ночь она бы вышла из своего темного уголка и распугала собственных призраков. Повела бы себя столь же дерзко, как и ее литературное альтер эго. Она могла бы действительно стать Беллой. Как раз то, что нужно, чтобы вывести из застоя ее литературное творчество.

Глаза Деборы радостно вспыхнули.

— Вы даже не представляете, насколько серьезно, — сказала она.

Похоже, ее энтузиазм показался Эллиоту забавным. Он засмеялся хрипловатым глубоким смехом. Дебора осознала, что зачарованно смотрит ему в рот. Ощутила, как его колено прижимается к ее бедру. От этого прикосновения по ее телу побежали горячие токи.

— Так вы возьмете меня с собой? — снова спросила она, наполовину в шутку, наполовину надеясь на невероятное.

Эллиот не мог отвести взгляда от ее губ. От нее пахло весной, цветами и еще чем-то неуловимым. Он наклонился ближе и увидел вокруг глаз тоненькие лучики морщинок. Он думал, ей двадцать три—двадцать четыре, но она, должно быть, старше. И тени, что прячутся в глубине взгляда, — это печальный опыт. Она вдова. Он не может целовать ее здесь, в парке. Но она не замужем. Больше нет. Он хотел поцеловать ее. И не только. Он желал много большего.

— Эллиот, так вы возьмете меня?

Господи, она же серьезна! Он откинулся на спинку скамейки, поморгал, стянул с головы шляпу, посмотрел на нее, снова надел и, наконец, произнес:

— Не будьте смешны.

— Это не смешно.

Целиком захваченная этой возмутительной идеей, она не замечала, как дики и безрассудны ее слова. Это как раз то, что нужно. Встряска, которая выдернула бы ее из меланхолии. И личный опыт. Подлинные переживания помогут ей вывести Беллу Донну на новый виток жизни.

— Эллиот, пожалуйста.

Она взяла его за рукав. Ее перчатки были сильно поношены. А его собственные новыми. Он терпеть не мог перчатки. Ему хотелось ощутить ее кожу.

— Нет, — сказал он и стряхнул ее руку. — Я не могу. Это невозможно.

— Но почему? Вы боитесь, что я все испорчу? Обещаю, буду в точности исполнять ваши указания.

Он представил это на несколько безумных секунд, они вдвоем в одной упряжке. Ее присутствие придало бы авантюре особую пикантность. Да о чем он, черт побери, думает?

— Это безумие! — воскликнул Эллиот, вскакивая на ноги. — Вы не понимаете, о чем просите. Рисковать виселицей.

— До этого пока не дошло. И не дойдет, вы слишком умны. — Она сама не понимала, почему так упорствует. — Прошу вас. Моя жизнь так… вы даже не представляете. Мне трудно это объяснить… но я хочу почувствовать себя живой!

Эллиот хорошо понимал, о чем она говорит. И все равно безумие! Он не собирался соглашаться, но не мог не выразить своего понимания и сочувствия.

— Дебора, это невозможно, — мягко повторил он.

— Возможно. — Отчаяние придало ей безжалостности. — В следующий раз я хочу пойти с вами. И непременно пойду. А если вы не согласитесь, я сообщу о вас полиции.

Такого он не ожидал. И, бог мой, не мог не восхититься ее дерзостью. Не иначе, она безумно этого хотела. Интересно почему? Любопытство сгубило кошку. Эллиот отважно попытался задавить свое собственное в зародыше.

— Это было бы очень неумно с вашей стороны. Вы ведь уже промолчали и сами окажетесь под ударом. Иначе говоря, стали моей соучастницей.

— О! — Уязвленный взгляд Деборы выглядел довольно комично. В отличие от того, что последовало дальше. Она решительно сжала губы и выпрямила спину. — Я готова рискнуть.

— Вы слишком много на себя берете.

— Думаете? Вы меня просто мало знаете.

Ее внутренний свет внезапно погас, и она словно превратилась в другого человека. Только что лучилась яркими искрами, а в следующую минуту полностью потускнела. Эллиот почувствовал, что за ее безжалостностью кроется отчаяние. Очаровательно противоречивая женщина.

Согласиться было бы чистым безумием. И он думал об этом только потому, что хотел ее. Очень хотел. А она его, хотя и не показывала, так же как не открывала истинных причин своего желания пойти с ним на кражу. А если он ее не возьмет, что тогда? Он не может рассматривать этот вопрос.

Эллиот медленно покачал головой.

— Нет! Пожалуйста, не говорите «нет». Я серьезно, Эллиот. Если вы откажетесь, я на вас донесу.

Он не мог себе представить более оригинальной женщины. В каком-то смысле она так же безжалостна, как и он. Эллиот улыбнулся одной стороной рта и провел пальцем по решительно сжатым губкам. На шее заметно пульсировала жилка. Она не вздрогнула, хотя он почувствовал ее участившееся дыхание. Глупо, но он начинал видеть в ней родственную душу. Человека, стоящего на краю общества. Но даже думать над ее просьбой абсолютное сумасбродство.

— Ваши угрозы меня не убедят, — мягко ответил он. — Если я и возьму вас с собой, то только потому, что я хочу.

По телу Деборы прошла дрожь. Он хотел ее? Хотел ее? Никто никогда не хотел ее в таком смысле.

— И вы хотите… меня взять с собой?

Именно так спросила бы Белла Донна. Кроме того, позволь она себе думать как Дебора, тут же бросилась бы наутек и сожалела об этом до конца своих дней. Ее тошнит, тошнит, тошнит от сожалений.

Быстро оглянувшись, чтобы проверить, нет ли кого поблизости, Эллиот притянул ее к себе, и его глаза вспыхнули темным огнем.

— Вы играете в очень опасную игру, Дебора Нэпьер. Я бы на вашем месте был осторожнее. Ибо если вы танцуете с дьяволом, можете опалить крылышки. Я позволю вам пойти со мной, но только если вы пообещаете, что будете точно следовать моим указаниям.

— Значит, вы согласны!

О боже, он действительно согласился! Она — взломщица. Воровка!

Раньше она не думала об этом в таком ракурсе. Дебора дрогнула. Но если не пойдет, это не предотвратит преступление. А если их жертва похожа на Джейкоба, то наверняка она того заслуживает или легко переживет свою потерю. Это необходимо Белле, а Белла нужна Деборе, и Эллиот ждет ответа. Ей больше не представится такого шанса. Никогда!

— Я обещаю, — ответила она. — Я сделаю все в точности, как вы скажете.

— Тогда докажите это. Поцелуйте меня, — нахально сказал Эллиот, совершенно не думая что она может это сделать.

Но она сделала. Не думая, и чувствуя, как колотится сердце, Дебора поднялась на цыпочки, наклонила к себе его голову и… поцеловала его в Гайд-парке, средь бела дня.