Среди «призраков»

Маргарет Петерсон Хэддикс, 1998

Люку 12 лет, а он никогда не ходил в школу, не праздновал дни рождения, даже читать почти не умеет. В отличие от двух старших братьев. Он живет на чердаке втайне ото всех, а братья могут играть с друзьями и гулять где вздумается. Он ни разу не рисковал появляться на открытых пространствах, даже если там не было ни души. Что не так? Почему родители отводят взгляды, когда он хочет просто отодвинуть шторы и взглянуть на дорогу?

4

Через несколько дней, спустившись к завтраку, Люк понял, что мать имела в виду. Как обычно, чуть приоткрыл дверь и в щёлочку заглянул на кухню. Утром, перед завтраком, к ним заходили крайне редко, и всякий раз мать посылала Мэтью или Марка наверх, чтобы его предупредить. Но он на всякий случай всё равно всегда проверял. Сегодня отец, Мэтью и Марк сидели за столом, а мать, судя по шкворчанию жарящегося бекона, стояла у плиты.

— Жалюзи закрыли? — тихо спросил он.

Дверь на лестницу распахнулась, и Люк хотел было войти в кухню, но мать его удержала, протянув тарелку с яичницей и беконом.

— Люк, солнышко, сядь на нижнюю ступеньку и поешь здесь, ладно?

— Что? — спросил он.

Мать умоляюще оглянулась.

— Папа считает… тебе небезопасно появляться на кухне. Ты можешь по-прежнему есть с нами, разговаривать и всё такое, но… сиди здесь.

Она махнула на лестницу за его спиной.

— Но ведь жалюзи закрыты… — начал было он.

— Вчера меня подозвал рабочий и спросил: «Слышь, дядя, у тебя в доме кондиционер, что ли?» — не поворачивая головы и не глядя на Люка, сообщил из-за стола отец. — Окна-то у нас закрыты, жалюзи опущены, а на улице жара. Вот им и подозрительно. Так что, прости, на лестнице будет надёжнее.

Тут он повернулся и мельком взглянул на Люка, всего лишь раз. Люк не подал виду, что расстроился.

— А ты что ответил? — спросил Мэтью, словно рабочий спрашивал из чистого любопытства.

— Сказал, конечно, какой, мол, кондиционер. От сельского труда ещё никто миллионов не огребает.

И отхлебнул кофе.

— Люк, понял? — спросила мать.

— Да, — пробормотал он. Взял тарелку с яичницей и беконом, но теперь потерял к еде всякий интерес. Знал, что каждый кусок застрянет в горле. Потом устроился на ступеньке так, чтобы никто не увидел его через кухонные окна.

— Дверь останется открытой, — сообщила мать, наклонившись над ним, словно не хотела возвращаться к плите. — Разница не велика, верно?

— Мать… — предостерегая, перебил отец.

Сквозь открытые окна слышался грохот грузовиков и легковушек. Начинался рабочий день.

Последние несколько дней, наблюдая через вентиляционное окно, по утрам он видел вереницу машин, идущую по дороге, будто на параде.

Автомобили поновее останавливались на обочине и доставляли хорошо одетую публику. Другие, видавшие виды, припарковывались на самых грязных участках, и их владельцы бежали к бульдозерам и экскаваторам, ночевавшим под открытым небом. Машины едва успевали остыть, потому что теперь работа шла с рассвета до заката. Кому-то не терпелось скорее закончить это дело.

— Люк, потерпи, сынок, — обронила мать и поспешила к плите. Она наполнила тарелку для себя и села за стол рядом с его обычным местом. Из кухни унесли даже его стул.

Отец, мать, Мэтью и Марк завтракали молча. Ничего особенного, самый обычный завтрак семьи из четырёх человек. Он было откашлялся, чтобы крикнуть: «Так нельзя! Это несправедливо!» Но подавил протест, ведь они старались как могли его защитить. Что тут поделаешь?

Он решительно подцепил яичницу вилкой и поднёс ко рту. Потом, не ощущая вкуса, съел всё, что лежало на тарелке.