Политическая полиция и либеральное движение в Российской империи: власть игры, игра властью. 1880-1905

Л. В. Ульянова, 2020

Политическая полиция Российской империи приобрела в обществе и у большинства историков репутацию «реакционно-охранительного» карательного ведомства. В предлагаемой книге это представление подвергается пересмотру. Опираясь на делопроизводственную переписку органов политического сыска за период с 1880 по 1905 гг., автор анализирует трактовки его чинами понятия «либерализм», выявляет три социально-профессиональных типа служащих, отличавшихся идейным обликом, особенностями восприятия либерализма и исходящих от него угроз: сотрудники губернских жандармских управлений, охранных отделений и Департамента полиции.

Глава I

Политическая полиция: структура, полномочия, люди

Реконструкцию образов «либерального» в делопроизводственной переписке политического сыска стоит предварить институциональным и нормативно-правовым обзором, а также небольшим экскурсом о самих деятелях политической полиции — их образовании, карьерных путях, межличностных отношениях, которые напрямую (через дружеские или, наоборот, неприятельские отношения) или опосредованно (через разные взгляды и, соответственно, восприятие окружающего) влияли на общность (или, напротив, разногласия) при описании общественно-политических процессов. Структурно-организационный контекст также необходим для более корректного понимания языка и специфики письменного общения, свойственных разным учреждениям политического сыска Российской империи. Показателен в этом смысле пример с П.И. Рачковским. Будучи заведующим Заграничной агентуры Департамента полиции на протяжении почти двадцати лет (1884–1902), он писал о «либералах», «конституционалистах», «эмигрантах-народовольцах», «плехановцах», «террористах», «революционерах», «анархистах», не исключая и просторечивых выражений («предатели», «гниды»). Документы за подписью того же Рачковского, но уже на посту вице-директора Департамента полиции в 1905 г., содержали одно-единственное определение — «противоправительственный»¹⁴⁸.

1.1. Структурно-нормативные контексты: функции и компетенция

Политическую полицию Российской империи сложно назвать государственной инстанцией, в которой центральные и местные учреждения были унифицированы, а система в целом являлась единой и централизованной. В данном исследовании речь идет о таких структурах, как Департамент полиции, губернские жандармские управления и охранные отделения, именно они занимались политическим сыском¹⁴⁹.

Департамент полиции — центральный орган политической полиции — входил в состав Министерства внутренних дел Российской империи. В 1881 г. в Департаменте работали 125 человек (включая внештатных), к концу XIX в. — 174¹⁵⁰. Его возглавлял директор, у которого было от 2 до 5 заместителей (вице-директоров). Департамент полиции делился на делопроизводства, количество которых в разное время варьировалось от 3 до 9. У каждого из делопроизводителей имелось по 3 старших и 3 младших помощника¹⁵¹.

Департамент полиции отвечал за «предупреждение и пресечение государственных преступлений и охрану общественной безопасности и порядка»¹⁵², именно эту сферу деятельности в литературе принято называть «политической полицией». Ведущее место в Департаменте занимало 3-е делопроизводство (а с 1898 г. — Особый отдел)¹⁵³. В 3-е делопроизводство поступали запросы о «политической и нравственной благонадежности» лиц, желавших поступить на государственную службу, издавать газеты, журналы, читать публичные лекции и пр.; здесь же велась переписка по политическим обзорам, поступавшим из ГЖУ; осуществлялся сбор негласных сведений о корреспонденциях в газетах и журналах, «останавливающих на себе внимание правительства» и др.¹⁵⁴ С выделением из 3-го делопроизводства в 1898 г. Особого отдела в самостоятельное подразделение эти функции перешли к нему, также Особый отдел заведовал внутренней и заграничной агентурой, вел «негласное наблюдение» за политическими настроениями учащейся молодежи и перепиской частных лиц (т.е. отвечал за перлюстрацию) и т.д.¹⁵⁵

Кроме 3-го делопроизводства и Особого отдела, непосредственно к деятельности по «охране государственного порядка и общественного спокойствия» имели отношение 4-е (с 1902 г. — 7-е) и 5-е делопроизводства¹⁵⁶: 4-е наблюдало за производством дознаний по государственным преступлениям (в литературе опять же это называется «политическими дознаниями»), 5-е отвечало за административную высылку и гласный надзор.

В течение длительного времени единственными местными отделениями политической полиции являлись ГЖУ. Их создание началось в 1867 г. после реформы Отдельного корпуса жандармов¹⁵⁷. В строевом отношении чины ГЖУ подчинялись штабу Корпуса. Это означало, что присвоение жандармам офицерских званий, их продвижение по службе, перемещение по губерниям, размер жалованья, увольнения зависели от штаба Корпуса, а не от Департамента полиции¹⁵⁸. Последний же определял круг деятельности офицеров ГЖУ. Двойная подчиненность ГЖУ провоцировала постоянные конфликты между Департаментом и Корпусом жандармов¹⁵⁹. Последний начальник Московского охранного отделения полковник А.П. Мартынов в своих воспоминаниях писал о том, что руководители Корпуса не просто проводили независимую от Департамента кадровую политику, но часто действовали в пику его предложениям и просьбам¹⁶⁰. Не спасало от раздоров подчинение Департамента и Корпуса одному лицу — товарищу министра, заведующему полицией¹⁶¹. Тем более что эта должность нередко оставалась вакантной¹⁶².

Коллизии, однако, не исчерпывались на уровне Департамента полиции и Корпуса жандармов. Правовое положение ГЖУ вносило ряд сложностей в их отношения с местной администрацией: губернатору, ответственному за безопасность и спокойствие в губернии, подчинялась вся местная полиция, за исключением ГЖУ¹⁶³.

В 1880 г. общая численность ГЖУ составляла 328 офицеров и 2290 унтер-офицеров, незначительно увеличившись в последующие десятилетия¹⁶⁴. Служащие ГЖУ в донесениях Департаменту полиции постоянно жаловались на нехватку личного состава. Так, начальник Нижегородского управления писал в 1902 г.: «На всю губернию штатом определен всего лишь 31 жандарм… из 11 уездов только в двух имеются жандармские пункты, остальные же 9 состоят в ведении управления и наблюдение в них ведется только путем временных командировок жандармских чинов… частое командирование в уезды невозможно при той массе серьезного наблюдательного материала, который дает Нижний Новгород с заводами, находящимися в нем»¹⁶⁵. В самом крупном ГЖУ Поволжья — Саратовском — в 1907 г. состояло 8 офицеров, 7 вахмистров и 46 унтер-офицеров при численности населения Саратовской губернии в 2,6 млн человек¹⁶⁶.

В анализируемый период ГЖУ занимались дознаниями по делам о государственных преступлениях и политическим розыском¹⁶⁷. Дознание — «осмотр, обыск, освидетельствование, задержание, допрос подозреваемых, пострадавших и свидетелей» — имело «целью зафиксировать следы преступления»¹⁶⁸. Дознания жандармы проводили под наблюдением прокуратуры¹⁶⁹, а по «Положению о мерах к охранению государственного порядка и спокойствия» 14 августа 1881 г.¹⁷⁰ — и без ее участия в тех губерниях, которые были объявлены на положении охраны. После завершения дознаний дела передавались в суд, тем же порядком, что и уголовные дела после окончания предварительного следствия.

Политический розыск подразумевал ведение наружного наблюдения (слежка) и наблюдения внутреннего (секретная агентура). Однако работа с секретными сотрудниками осуществлялась в ГЖУ произвольно, и хотя в 1902 г. при ГЖУ появились агентурно-наблюдательные пункты¹⁷¹, их деятельность была малозаметной.

Регламентация внутреннего и наружного наблюдений произошла только в начале ХХ в. и не в связи с ГЖУ, а в связи с формированием сети охранных отделений, к которым и перешли функции политического розыска. В то же время в тех губерниях, где охранные отделения не были созданы, эти функции по-прежнему выполняли ГЖУ.

Первое охранное отделение появилось практически одновременно с ГЖУ — в 1866 г. в Санкт-Петербурге (Отделение по охранению порядка и спокойствия в столице). Но это не привело к формированию сети охранных отделений наподобие ГЖУ¹⁷². В течение последующих 45 лет охранные отделения возникли только в Москве (в 1880 г., Секретно-розыскное отделение при канцелярии московского обер-полицмейстера) и в Варшаве (в 1900 г., Отделение по охранению порядка и общественной безопасности). Эти отделения были включены в структуру градоначальств (в Москве до 1905 г. — в состав обер-полицмейстерства). Штаты отделений изначально не были утверждены. «Лица, занимавшиеся в оных, не пользовались правами государственной службы» до 23 ноября 1887 г. в Санкт-Петербургском градоначальстве и до 4 апреля 1889 г. в московском обер-полицмейстерстве¹⁷³.

В начале ХХ в. Департамент полиции инициировал создание охранных отделений в наиболее крупных центрах развития противоправительственного движения (Вильно, Екатеринославль, Казань, Киев, Нижний Новгород, Одесса, Пермь, Саратов, Симферополь, Тифлис, Харьков)¹⁷⁴. Кроме усовершенствования политического сыска, одной из причин создания охранных отделений стало стремление Департамента подчинить себе розыск. В 1902 г. уже существовавшие и вновь созданные отделения были напрямую подчинены Департаменту полиции, хотя возглавившие их жандармы по-прежнему числились по Отдельному корпусу жандармов. Руководитель Таврического, а потом Киевского охранных отделений, известный деятель политической полиции А.И. Спиридович писал в воспоминаниях, что начальники охранных отделений «зависели только от директора… впервые Департамент полиции взял в свои руки все нити политического розыска в стране и стал фактически и деловито руководить им»¹⁷⁵.

Самыми крупными отделениями были Санкт-Петербургское (изначально — 12 человек, 15 служащих в 1903 г.) и Московское (при формировании в него входило 6 человек)¹⁷⁶.

Компетенция охранных отделений была определена Положением о начальниках розыскных отделений (12 августа 1902 г.), Сводом правил для начальников охранных отделений (1902), инструкцией филерам розыскных и охранных отделений (1902), Временным положением об охранных отделениях (1904)¹⁷⁷.

На охранные отделения возлагались наружное наблюдение, вербовка и руководство секретными сотрудниками¹⁷⁸. При этом вплоть до 1906–1907 гг. инструкции по организации секретной агентуры и ведению наружного наблюдения существовали только в столичных охранных отделениях¹⁷⁹, и лишь в ходе Первой русской революции были разработаны для всех охранных отделений. Информация охранных отделений могла служить материалом для дознаний, проводившихся ГЖУ¹⁸⁰.

Соответственно основным направлениям деятельности, охранные отделения состояли из отделов наружного (филёрского) и внутреннего (агентурного) наблюдения. Агентурный отдел комплектовался в губернских городах из 2–3 человек¹⁸¹. В отделе наружного наблюдения работали заведующий, участковые квартальные надзиратели, вокзальные надзиратели и филёры¹⁸². С 1894 г. в Московском охранном отделении существовал так называемый «Летучий отряд» филёров под руководством Е.П. Медникова, в разное время включавший от 30 до 70 человек¹⁸³ и выполнявший филёрские функции по всей России. З.И. Перегудова приводит такую численность филёров в охранных отделениях: в Вильнюсовском охранном отделении — 15, Иркутском — 30, Нижегородском — 12, Одесском — 15, Пермском — 12, Саратовском — 15, Тифлисском — 30, Томском — 20, Финляндском — 20¹⁸⁴. Наличие, например, 20 филеров в отделении позволяло вести одновременное наблюдение за 8–9 лицами¹⁸⁵.

Во многом схожий с охранными отделениями функционал был у Заграничной агентуры Департамента полиции, базировавшейся во Франции и наблюдавшей за революционной эмиграцией.

Дознания из ГЖУ могли быть переданы в суд, значительная же часть сведений, собранных охранными отделениями, Заграничной агентурой и самим Департаментом полиции, становилась основой для рассмотрения дел о государственных преступлениях в административном порядке. Этот порядок регламентировался «Положением о мерах к охранению государственного порядка и спокойствия» 14 августа 1881 г., «Положением о полицейском надзоре» 12 марта 1882 г. и секретным «Положением о негласном полицейском надзоре» 1 марта 1882 г.

Согласно 34-й статье «Положения о мерах к охранению государственного порядка и спокойствия», при министре внутренних дел учреждалось Особое совещание¹⁸⁶. В него входили два представителя от Министерства внутренних дел (председатель совещания — товарищ министра, а также директор Департамента полиции) и два представителя от Министерства юстиции. Решения совещания утверждались министром внутренних дел. Таким способом власть стремилась придать законность рассмотрению дел в административном порядке, то есть тех дел, в которых обвинение основывалось на уликах, не являвшихся доказательствами для суда (сведения секретных агентов, данные перлюстрации и т.п.). В литературе внесудебные способы борьбы с государственными преступлениями, закрепленные Положением 14 августа 1881 г., давно стали символом административного произвола и бесконтрольности репрессивных прав власти в отношении политически активной части общества в Российской империи¹⁸⁷. Однако в литературе есть и другая точка зрения. Так, американский исследователь Дж. Дейли, сопоставив Положение с рядом законов конца 1870-х гг., пришел к обратному выводу: «Положение об охране 14 августа 1881 г. в отличие от предыдущих исключительных положений строго ограничивало сроки заключения и ссылки, введенная в десяти губерниях усиленная охрана разрешала губернаторам только издавать обязательные постановления для охранения государственного порядка и общественного спокойствия и воспрещать пребывание в их губерниях отдельных лиц, а чрезвычайная охрана впервые вступила в действие только в конце 1905 г.»¹⁸⁸ Сами чины политической полиции, в частности директор Департамента полиции П.Н. Дурново, отмечали, что «суды… расправлялись бы строже», система же административных наказаний позволила сохранить множество «талантливых людей»¹⁸⁹.

Кроме того, количество лиц, привлеченных к ответственности через Особое совещание, не позволяет говорить о массовости применения административных наказаний. За 23 года (1881–1904) Особое совещание рассмотрело 2971 дело по обвинению в политической неблагонадежности 4077 человек¹⁹⁰. Это составляло около 40 % общего объема дел, рассмотренных Особым совещанием за эти же годы, при этом самой массовой категорией были дела о «порочном поведении» (всего 3279 с количеством привлеченных 4424 человек)¹⁹¹.

Административный порядок рассмотрения дел предполагал и соответствующий характер наказания: административная высылка (сроком от 1 года до 6 лет), запрет на жительство в определенных районах, подчинение гласному надзору.

Гласный надзор, согласно «Положению о полицейском надзоре», создавал ряд ограничений для поднадзорного: он должен был получать у губернатора разрешение на избранный им вид деятельности, не имел права находиться на государственной службе, заниматься педагогической и публичной деятельностью и пр.¹⁹²

Наряду с гласным надзором, который выступал как мера наказания, существовал и негласный надзор. Последний, согласно Положению от 1 марта 1882 г., рассматривался как «одна из мер предупреждения государственных преступлений посредством наблюдений за лицами сомнительной политической благонадежности». В отличие от гласноподнадзорного человек, состоящий под негласным надзором, не мог быть стеснен «в свободе передвижения, образе жизни, выборе занятий и т.п.»¹⁹³ В 1889 г. срок негласного надзора был ограничен двумя годами¹⁹⁴, по истечении которых принималось решение либо о его продлении, либо о его снятии. В 1904 г. Положение о негласном надзоре было отменено министром внутренних дел В.К. Плеве. В качестве причины циркуляр об отмене Положения указывал на учреждение в основных революционных центрах охранных и розыскных отделений, которые должны были добывать информацию о противоправительственном движении посредством внутреннего агентурного и наружного наблюдений. Также одним из мотивов отмены Положения стало некачественное осуществление негласного надзора чинами общей полиции¹⁹⁵, которые критиковались в политическом сыске и за низкое качество гласного надзора¹⁹⁶.

Нормативно-правовая база деятельности политического сыска в целом сложилась в 1870–1880-е гг., давая ей в первую очередь серьезные полномочия в борьбе с террором — именно такие дела рассматривались порядком, во многом аналогичным уголовным делам: через дознание, предварительное следствие и суд. Второй же способ — административный — состоял в привлечении к ответственности через Особое совещание Министерства внутренних дел и был направлен прежде всего на ограничение доступа в публичное пространство политически неблагонадежных или лиц, «сомнительной политической благонадежности». Именно второй способ будет подробно описан ниже, так как он касался либеральных деятелей несравненно больше, чем судебный.

Продолжая одну из гипотез, озвученных во введении, стоит отметить, что только «административные наказания» вводили в публичное поле термин «политика» — ведь именно они накладывались в основном на политически неблагонадежных, в то время как судебные наказания касались, исходя из официального правового дискурса той эпохи, государственных преступлений. Из этой перспективы регламентация административных наказаний в начале 1880-х гг., описанная в этом параграфе, и введение их в регулярное нормативно-правовое поле парадоксальным образом могло быть шагом в сторону не «полицейского произвола», а в сторону появления «политики» во властном дискурсе.

1.2. Социально-профессиональные контексты: групповые «портреты» служащих

Как общепризнано в социологии, мировоззрение людей во многом определяется особенностями их социализации в обществе, спецификой воспитания, образования, жизненным опытом и пр.¹⁹⁷ В данном исследовании показалось оправданным говорить не об индивидуальных особенностях в мировоззрении чинов политического сыска — по причине неподъемности такой темы, а о доминирующих социально-профессиональных типажах, совпадающих с институциональным разделением. Ведь каждая из трех структур — Департамент полиции, ГЖУ и охранные отделения — отличались друг от друга не только компетенцией и правовым положением в государственной системе, но и принципами комплектования. Основные критерии, по которым ниже рассматриваются чины трех названных институций, — это образование и карьерная социализация, без внимания к социальной стратификации, которая, как представляется, в конце XIX — начале ХХ вв. уже не оказывала существенного влияния на формирование взглядов бюрократии¹⁹⁸.

Этот сюжет выходит за пределы традиционного для историографии анализа отношений субординации между сотрудниками политической полиции. Стоит отметить, что постановка «этических» проблем в исследованиях о данном государственном институте обычно ограничивается анализом «участия» политического сыска в терактах¹⁹⁹. Не покрывают этот сюжет и биографии ряда наиболее крупных чинов политического сыска, таких как В.К. Плеве²⁰⁰, П.Н. Дурново²⁰¹, С.В. Зубатов²⁰², а в тех работах, в которых, по идее, можно было бы рассказать и о людях-полицейских, господствует формально-юридический подход²⁰³. В итоге подробное исследование социально-профессиональных типажей деятелей политической полиции отсутствует, и ниже приведены лишь самые общие наблюдения по данному вопросу.

Кадровый состав Департамента полиции, несмотря на очевидность сюжета, по-разному оценивается в историографии. Ф.М. Лурье почему-то утверждает, что в Департаменте и в первую очередь в «3-ем делопроизводстве служили жандармские офицеры и редко штатские чиновники»²⁰⁴. В действительности, как пишет З.И. Перегудова, «при комплектовании руководящего состава Департамента Министерство внутренних дел вплоть до 1902 г. стремилось брать в штат преимущественно лиц с юридической подготовкой. Директора Департамента полиции, вице-директора, чиновники особых поручений, прикомандированные к Департаменту, руководители структур (делопроизводств), как правило, имели высшее юридическое образование»²⁰⁵. Итак, те чиновники Департамента, которые задавали основные трактовки общественно-политических процессов, были юристами. Идея наполнить центральную структуру политического сыска юристами была сформулирована еще в 1880 г. руководителем Верховной распорядительной комиссии М.Т. Лорис-Меликовым, который стоял у истоков создания Департамента полиции в составе Министерства внутренних дел взамен упраздненного III Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии²⁰⁶.

За период с 1881 по 1905 г. Департамент полиции возглавляли 10 человек: В.К. Плеве (1881–1884), П.Н. Дурново (1884 — 1893), Н.И. Петров (1893–1895), Н.Н. Сабуров (1895 — 1896), С.Э. Зволянский (1896, 1897–1902), А.Ф. Добржинский (1896), А.А. Лопухин (1902–1905), С.Г. Коваленский (1905), Н.П. Гарин (1905), Э.И. Вуич (1905–1906). Из них имел не юридическое, а военное образование только Петров, окончивший Николаевскую академию Генерального штаба²⁰⁷. Зволянский, Коваленский и Гарин получили образование в Императорском училище правоведения. Юридические факультеты Московского или Санкт-Петербургского университетов «со степенью кандидата» окончили Плеве, Сабуров, Лопухин, Вуич. Добржинский отучился на юридическом факультете Киевского университета, а Дурново — в Военно-юридической академии²⁰⁸.

Юридическое образование, как правило, дополнялось солидным юридическим стажем. Большинство директоров Департамента к моменту назначения на эту должность имели длительный опыт работы в судебном ведомстве, достигавший 25–30 лет. Их карьеры были довольно однотипными: будущие руководители политической полиции прошли все карьерные ступени — от секретаря суда или помощника следователя до прокурора окружного суда или судебной палаты. Этот факт отмечал в 1917 г. на допросе в Чрезвычайной следственной комиссии руководитель Департамента в 1912–1914 гг. С.П. Белецкий: «Я был единственным директором Департамента из административных, а ведь до меня были все директора — прокуроры судебных палат»²⁰⁹.

При этом сотрудники Департамента полиции (не только его руководители) по своей предшествующей службе в прокуратуре часто специализировались на дознаниях по государственным преступлениям, сотрудничая рука об руку с ГЖУ. Иначе говоря, это были люди, знакомые с системой политического сыска еще до попадания в ее «святая святых»²¹⁰. Сравнительно недолго в судебном ведомстве прослужил только С.Э. Зволянский (с 1877 по 1881 г.). Но он большую часть своей карьеры состоял в самом Департаменте (1881–1902), начав с должности младшего помощника делопроизводителя²¹¹. Кроме Зволянского, карьерную лестницу внутри Департамента полиции прошли директора П.Н. Дурново и Н.Н. Сабуров.

Заведующие отделениями Департамента также имели юридическое образование и определенный юридический стаж²¹². Так, Н.П. Зуев окончил Императорское училище правоведения, работал в Московской судебной палате, Рязанском окружном суде и 1-м уголовном отделении 2-го департамента Министерства юстиции (1878–1894). Попав в 1894 г. в Департамент полиции, он прослужил еще 9 лет (1894–1903) до назначения вице-директором²¹³. Правоведами были вице-директор Департамента Г.К. Семякин, руководитель 3-го делопроизводства П.Н. Лемтюжников, начальник 5-го делопроизводства П.К. Лерхе, помощники делопроизводителей Н.А. Пешков, Н.Д. Зайцев и др.²¹⁴

Значительная часть чинов Департамента полиции (в частности, В.К. Плеве, Н.Н. Сабуров, П.Н. Дурново, С.Э. Зволянский, Э.И. Вуич, Г.К. Семякин, П.Н. Лемтюжников и др.) получила высшее образование (или начала учиться) в «либеральные» годы: вторую половину 1850-х — начало 1870-х гг.²¹⁵ Среди их преподавателей были такие столпы российского либерализма как К.Д. Кавелин, Б.Н. Чичерин, А.Д. Градовский, воздействие которых на мировоззрение студентов не стоит недооценивать²¹⁶.

Так, один из сокурсников В.К. Плеве И.И. Янжул вспоминал: «Б.Н. Чичерин читал, начиная со 2-го курса, государственное право и политические учения… В то либеральное время мы, юноши, были настроены на самый либеральный камертон… Так как Чичерин начинал читать со 2-го курса, а конституционное право Дмитриев лишь на 4-м, то, собственно, мы довольно рано в университете знакомились тогда от Чичерина со всеми выгодными сторонами и важностью для государства представительных учреждений»²¹⁷. При этом речь идет о так называемом «умеренном либерализме», если пользоваться определением В.А. Китаева, популяризация которого пришлась как раз на 1860–1870-е гг.²¹⁸

Влияние теоретиков-родоначальников российского либерализма на будущих государственных служащих не ограничивалось студенческими годами. Как показывает в своем исследовании С.В. Куликов, «работы апостола “старого либерализма” Б.Н. Чичерина пользовались огромной популярностью у бюрократических деятелей»²¹⁹.

Служба в судебной системе также должна была способствовать формированию так называемого «либерального» настроя: по общему признанию современников и историков, пореформенная судебная система была воплощением либеральной бюрократической практики, которая понималась в первую очередь как законничество и приоритет права. Здесь уместно определение «либерализма», данное В.В. Ведерниковым, В.А. Китаевым, А.В. Луночкиным: «Либерализм видит гарантию хорошо устроенного общества… в институтах, действующих на основе закона»²²⁰.

«Общелиберальный» настрой руководящего состава Департамента полиции был замечен и рядом современников, причем применительно к фигуре не только А.А. Лопухина²²¹, но и В.К. Плеве²²² и П.Н. Дурново²²³, и в целом подтверждается материалами данного исследования.

Выделялись на «юридическом» фоне Департамента руководители Особого отдела. Первый его заведующий Л.А. Ратаев (1894–1902) окончил Николаевское кавалерийское училище. После этого он практически сразу же попал в Департамент полиции, где работал с 1882 г. чиновником особых поручений, младшим, а затем старшим помощником делопроизводителя. С.В. Зубатов, заведующий Особым отделом в 1902–1903 гг., не только сам не был юристом, но и привел с собой в отдел жандармов, занимавшихся политическим розыском (Терещенков, М.С. Комиссаров, Мец), и бывших секретных агентов (М.И. Гурович и Панкратьев)²²⁴.

Стоит отметить, что в литературе о политической полиции из одной работы в другую кочует неправильно понятое утверждение о кадровом составе Особого отдела, сделанное на допросе Чрезвычайной следственной комиссии в 1917 г. М.С. Комиссаровым, в 1900-е гг. — руководителя нескольких ГЖУ, а в 1915 — 1916 гг. — помощника начальника Петербургского охранного отделения. Например, исследователь Е.Е. Гладышева пишет: «Культурный, профессиональный и образовательный уровень работников Особого отдела представлял предмет гордости не только руководства, но и других подразделений Департамента полиции. Вместо традиционной предвзятости сослуживцы отмечали, что собранные там “интеллигентные люди, все с университетским образованием, придавали необычный своеобразный характер деятельности учреждения”»²²⁵. Ссылка при этом дается на протокол допроса Комиссарова («Падение царского режима. Стенографические отчеты». М., 1927. Т. З. С. 145). В действительности, на этой странице Комиссаров говорит об Особом отделе прямо противоположное: «Насколько в Департаменте полиции делопроизводители, помощники и младшие были народ интеллигентный, все с высшим образованием, универсанты и правоведы, настолько Особый отдел имел странный, специфический вид… Там был совершенно иной подбор лиц. Туда попадала публика из бывших охранников или из новых сотрудников. Там был при мне Меньщиков, человек полуинтеллигентный, Трутков — человек совершенно неинтеллигентный, Квицинский — это уж бог знает что»²²⁶.

При этом бывшие судьи и прокуроры служили не только в Департаменте полиции, но и в других подразделениях Министерства внутренних дел. По подсчетам Д.И. Раскина, в Министерстве внутренних дел в конце XIX — начале ХХ вв. «80 % высших чинов имели опыт работы на судебных (прокурорских) должностях»²²⁷. Иначе говоря, чины Департамента полиции по своему образованию и карьерному пути вполне вписывались в ряды министерства, являясь органичной частью центрального бюрократического аппарата того времени.

Совершенно иным выглядит облик второй группы служащих политической полиции, составлявших основной контингент местных отделений — жандармов. Это были люди с военным образованием, прослужившие в войсках до перевода в Отдельный корпус жандармов не менее 5 лет²²⁸.

Правда, по данным исследователей, не все чины Отдельного корпуса жандармов имели среднее образование. Так, П.А. Зайончковский пишет: «По образовательному цензу состав офицеров ГЖУ… был не очень высок», высшее образование имели 4,56 %, при этом 35,35 % офицеров ГЖУ не получили даже среднего образования²²⁹. Схожие данные приводит Ф.М. Лурье: на 1873 г. из 486 генералов и офицеров Корпуса среднее образование было у 277 человек, 17 человек имели высшее образование, а оставшиеся 192 — неполное среднее, начальное или домашнее²³⁰.

Военное образование в большинстве случаев состояло из двух последовательных стадий: 1. кадетский корпус (до 1882 г. — военная гимназия) или военная прогимназия; 2. военное училище или юнкерское училище соответственно. В юнкерских училищах могли обучаться также выпускники некоторых гражданских учебных заведений. Чаще всего обучение занимало 9 лет: 7 лет в кадетском корпусе, 2 года в военном училище. О роли военного образования в формировании мировоззрения вспоминал выпускник Пажеского корпуса В. Градский: «Войдя в корпус мальчиком 10 лет, после 9-летнего пребывания мы выходили в жизнь с офицерскими погонами на плечах. Ведь это те 9 лет жизни, когда создается молодая душа, когда закладывается фундамент того человека, который будет строить и свою, и общественную жизнь»²³¹. Важно, что первым критерием успешной учебы считалось поведение и знание строевой службы, затем знание военных предметов, и только на третьем месте стояли все остальные дисциплины, которые принято называть «общеобразовательными»²³².

Довершала становление личности служба в войсках. Типичной представляется карьера генерала В.Д. Новицкого, окончившего Константинопольский кадетский корпус и Елисаветградское кавалерийское училище²³³, 15 лет прослужившего в штабе Харьковского военного округа, затем принятого в Отдельный корпус жандармов и вскоре назначенного начальником Тамбовского ГЖУ.

Социализация будущих жандармов в рамках сугубо военной культуры²³⁴ естественным образом накладывала заметный отпечаток на их мировоззрение и психологию. Как отмечает исследователь российской дореволюционной армии С.В. Волков, догмой офицерского мировоззрения был патриотизм, основанный на триединой формуле «за Веру, Царя и Отечество». Кроме того, «в офицерской среде пользовалось величайшим презрением… доносительство… Начиная с кадетского корпуса, правило “не фискаль” считалось краеугольным камнем поведения будущего офицера»²³⁵. В довершение офицерская культура отличалась абсолютной аполитичностью²³⁶. Характерно признание того же генерала В.Д. Новицкого о своем переводе из армии в Отдельный корпус жандармов: «В то время я решительно не имел никакого представления о политике»²³⁷.

Для поступления в Корпус жандармов нужно было пройти предварительные испытания. В случае успеха кандидатов ждал 3–6-месячный курс обучения²³⁸. Ставшие впоследствии видными деятелями политического сыска жандармы А.И. Спиридович и А.П. Мартынов критически оценивали подготовку, даваемую на курсах, так как в программе отсутствовало изучение общественно-политической ситуации в Российской империи. В результате узкий политический кругозор будущих жандармов оставался таким же²³⁹. Характерно и признание одного из жандармов, А. Полякова, посредственно учившегося на курсах. В своих воспоминаниях он отмечал: «Те знания, которые я получил на курсах, оказались такими же, по крайней мере, у меня, как и знания, полученные в кадетском корпусе, т.е. такими, которые улетучились навсегда сейчас же по сдаче выпускных экзаменов»²⁴⁰.

В целом и образование, и карьерная социализация определяли верноподданническое мировоззрение жандармов в широком смысле слова, без выраженных идейно-идеологических пристрастий, а слабая эрудиция в политических вопросах дополнялась отрицательным отношением к сути политического розыска — то есть вербовке и «ведению» секретной агентуры.

Особенно негативное отношение к политическому розыску отличало «пожилых» начальников ГЖУ²⁴¹. Стоит согласиться с выводом историка А.М. Буякова применительно к периоду начала ХХ в.: «Старослужащие были более консервативно настроены, не желали иметь дело с агентурой из разных слоев общества, скептически относились к новым методам ведения оперативно-розыскной работы и т.п.»²⁴²

Этот фактор сыграл свою роль в начале ХХ в.: при создании охранных отделений в ряде крупных российских городов Департамент полиции стал определять в эти новые структуры молодых жандармских офицеров. Так, по подсчетам А.М. Буякова, на должности начальников Владивостокского охранного и розыскного отделений назначались «офицеры-ротмистры Отдельного корпуса жандармов… в пределах 38–43 лет… почти все… до назначения успели прослужить в органах политического сыска России в среднем 5–6 лет»²⁴³.

Помимо возраста, одним из критериев отбора жандармов в охранные отделения, которые создавались для планомерной работы с секретной агентурой и организации наружного наблюдения, были способности к политическому розыску. Наделенные таковыми способностями жандармы считались «лучшими»²⁴⁴.

Однако в охранных отделениях служили не только жандармы. К созданию самой системы российского политического розыска, выработке его основных принципов непосредственное отношение имели бывшие секретные агенты, ставшие чинами политической полиции, преимущественно охранных отделений или различных подразделений Заграничной агентуры Департамента полиции, функционал которой, как было отмечено выше, во многом совпадал с компетенцией охранных отделений.

В исторической литературе распространена точка зрения, что лидирующие позиции в политическом сыске занимали жандармы — именно офицерами Отдельного корпуса жандармов были укомплектованы ГЖУ (полностью), охранные отделения (полностью) и Департамент полиции (частично)²⁴⁵.

Между тем заметную группу чинов политической полиции составляли бывшие секретные сотрудники. Случаи перехода из секретных агентов на штатные должности «охранников» имели характер системности, поэтому представляется оправданным выделить таких людей в третий социально-профессиональный типаж в рамках политического сыска. О популярности самой практики перехода говорит специальный пункт в «Положении об охранных отделениях» 1907 г., разработанном и принятом при директоре Департамента полиции М.И. Трусевиче, согласно которому допуск секретных сотрудников «к занятию должностей в охранных отделениях» был запрещен²⁴⁶.

Среди бывших секретных агентов, ставших «охранниками», стоит назвать в первую очередь таких звезд политического сыска, как начальник Московского охранного отделения (1896–1902), а затем Особого отдела Департамента полиции С.В. Зубатов (1902–1903), заведующий Заграничной агентурой П.И. Рачковский (1884 — июнь 1902) и его ученик А.М. Гартинг (1905–1909), чиновник Департамента полиции Л.П. Меньщиков (1903–1907), заведующий Галицийской и Румынской агентурой, сотрудник Департамента полиции М.И. Гурович (1903 — 1904) и ряд других лиц²⁴⁷.

Чаще всего уровень образования у таких людей был невысоким. С.В. Зубатов, например, не закончил гимназии²⁴⁸. П.И. Рачковский получил домашнее образование²⁴⁹. Но отсутствие среднего и высшего образования с лихвой компенсировалось личным опытом знакомства с революционным движением изнутри и начитанностью. Так, А.И. Спиридович отмечал, что по инициативе Зубатова в Московском охранном отделении «была заведена библиотека с соответствующим подбором книг: Вэбб, Геркнер, Прокопович, Зомбарт», был и «новый труд Бердяева²⁵⁰ “Поворот к идеализму”»²⁵¹. Сам Зубатов позднее вспоминал, что он привлек на свою сторону в рабочем вопросе известного монархиста, консервативного публициста, бывшего народовольца Л.А. Тихомирова, назвав ему «Бернштейна и только что тогда вышедших авторов по профессиональному рабочему движению (Рузье, Вигур, Геркнер, Метен, Зомбарт²⁵² и др.)»²⁵³.

П.И. Рачковский — секретный агент Департамента полиции на рубеже 1870–1880-х гг., назначенный заведующим Заграничной агентурой вскоре после успешного раскрытия в ходе заграничной поездки в 1883 г. народовольческой группы С.П. Дегаева²⁵⁴ — также был эрудитом в своей сфере деятельности. Он не только разбирался в хитросплетениях европейской политики, организуя во французской прессе публикации в защиту России²⁵⁵, но и успешно ссорил между собой представителей русской революционной эмиграции, основываясь на хорошем знании разнообразных течений внутри нее, в том числе путем издания пасквильных брошюр, как анонимных, так и за «подписью» известных революционеров (скажем, Г.В. Плеханова), в действительности написанных самим заведующим Заграничной агентурой²⁵⁶.

Аналитические записки по заданию Департамента полиции писал М.И. Гурович, причем еще будучи секретным сотрудником, до поступления в штатные чины подразделений политической полиции²⁵⁷.

Биографии других секретных сотрудников, ставших служащими политического сыска, практически не исследованы²⁵⁸. Однако можно утверждать, что выделенный мной третий социально-профессиональный типаж в целом отличался политическим кругозором, гибкостью, необходимой для успешного ведения политического розыска, хорошим знанием противоправительственного движения, а также психологическим подходом к объектам полицейского внимания. Не случайно в Департаменте полиции к бывшим секретным агентам относились с уважением, а служащие ГЖУ нередко завидовали их успеху.

Помимо названных отличий в образовании и карьерах чинов политической полиции, которые во многом определяли их видение общественно-политических процессов того времени, представляется возможным говорить и об общих чертах в их мировоззрении. Изначальная социализация будущих работников политической полиции (воспитание, круг общения, получение азов образования) проходила в рамках единой общественно-культурной среды, которую лучше всего определить термином «образованное общество».

Это понятие здесь используется в трактовке, данной Я. Коцонисом в его книге «Как крестьян делали отсталыми» (М., 2006). Приведу полное определение «общества» из работы Коцониса. «Термин"общество"в значении, распространенном к 1914 г., редко обозначал население России в целом (как позже), но предполагал принадлежность к образованной и состоятельной элите, являвшейся"культурной"и"цивилизованной". Данный термин противопоставлялся"народу"или лишенным индивидуальности"массам". По крайней мере, в знак отличия от масс"общество"было сопоставимо с интеллигенцией, которая — в минималистской версии термина — подразумевала формальную образованность, умение обобщать и абстрагировать и обладание критическими способностями, которыми обделены другие. Ссылки на"сознательного"фабричного рабочего или, гораздо реже, на"сознательного"крестьянина недвусмысленно намекали на многих других, которые были"несознательными"или"стихийными".…Относящиеся к образованным группам термины — такие как"интеллигент","общество","дворянство","чиновник","партийность" — должны фигурировать в любом нарративе о той эпохе (включая настоящий), ибо они помогают объяснить очевидную фрагментацию политического влияния в Российской империи. В то же время эти признаки различия перекрывались общими для всего русского образованного общества исходными посылками: различные группы связывал уже тот факт, что они могли обсуждать одни и те же вопросы внутри общей для них структуры воззрений, несмотря на разницу в выводах, к которым они могли прийти»²⁵⁹.

Деятели политической полиции через родственников и личные связи были с детства включены в пространство образованного общества Российской империи второй половины XIX в. Так, последний начальник Московского охранного отделения А.П. Мартынов писал в воспоминаниях, что в гости к его родителям часто приходили люди, которых было принято называть «прогрессивными»: «Это Иван Ильич Барышев, он же известный Мясницкий, популярный поставщик бойких водевилей, идущих “у Корша”, он же неутомимый фельетонист местной “желтой” прессы… Другой посетитель — Михаил Александрович Саблин из “Русских ведомостей”, старый русский либерал; его внук докатился ко времени революции до анархизма… Помню и известного издателя календаря Гатцука, типографа Родзевича, присяжного поверенного Павла Михайловича Бельского, постоянно баловавшего нас, детей, подарками. В разговоре упоминаются имена других знакомых отца: Козьмы Терентьевича Солдатенкова… Плевако²⁶⁰»²⁶¹. Родственник директора Департамента полиции А.А. Лопухина С.Д. Урусов был женат на родственнице идеолога народничества П.Н. Лаврова, две его сестры были участницами революционного движения²⁶², а родственные связи с общественными деятелями самого Лопухина были настолько обширными, что с трудом поместились в одну статью историка А.В. Островского²⁶³.

Примеры можно множить. Министр внутренних дел Н.П. Игнатьев был однокашником П.А. Кропоткина по Пажескому корпусу и лично был знаком с М.А. Бакуниным. Следующий за ним министр — Д.А. Толстой — учился в лицее вместе с М.Е. Салтыковым-Щедриным и был дальним родственником Л.Н. Толстого²⁶⁴. Управляющий канцелярией Министерства внутренних дел Д.Н. Любимов отмечал в воспоминаниях о деятелях «общественного движения», которые считались людьми «неправительственного образа мыслей»: «Со многими… я лично был знаком и близко их знал, а с некоторыми связан родством (Дорре был мужем моей сестры, Туган-Барановский — брат моей жены…). Других знал с детства по Москве (Головин, Перелешин, Долгоруковы) или по прежней службе (Набоков)»²⁶⁵.

Чины политического сыска читали ту же литературу и те же периодические издания, посещали те же театры, что и провинциальная и столичная городская интеллигенция²⁶⁶. Поэтому работники политической полиции не могли избежать общих для образованного общества второй половины XIX в. идейных веяний, имевших корни в европейском Просвещении. В данном случае речь идет не о либеральной политической доктрине и связанных с ней концепциях парламентаризма, конституционного строя, разделения властей и т.д., а об общих мировоззренческих установках, повлиявших на становление модерного общества, таких как рациональность, позитивизм, утилитаризм, ценности прогресса и эволюции и т.п.

Отражение принятых в обществе идей и представлений в делопроизводственной переписке служащих политического сыска не стоит считать уникальным российским явлением. Так, французский историк Р. Дарнтон, проанализировав отчеты инспектора французской полиции о литераторах и общественном мнении середины XVIII в., писал: «Полицейский инспектор… разделял предрассудки тогдашнего общества» — часто он оперировал теми же терминами с той же смысловой нагрузкой, что были в ходу у столичной образованной публики²⁶⁷.

Приведу некоторое количество примеров общего плана, дающих необходимый контекст для изучения восприятия «либерализма» чинами политического сыска. Так, начальник Воронежского ГЖУ Н.В. Васильев не сомневался в том, что идейная эволюция является нормальным состоянием общества: «Убить идею нельзя. Эволюция человеческой мысли совершается безостановочно, неудержимо трансформируя взгляды, убеждения, а затем и социальный строй жизни народов»²⁶⁸. Ограничение срока негласного надзора двумя годами предполагало признание того факта, что политическая неблагонадежность может носить временный характер, а убеждения людей со временем меняются, в том числе и в сторону большей лояльности власти. Эволюционный принцип лежал в основе и такого определения, как «преждевременность» разрешения бывшим гласноподнадзорным поступления на государственную службу: сама формулировка предполагала возможным развитие ситуации до такого момента, когда это разрешение в том или ином конкретном случае станет оправданным²⁶⁹.

Представление об эволюции сочеталось и с определенным «прогрессизмом» чинов политической полиции. Категория «прогресса» периодически встречается в их делопроизводственной переписке как критерий для оценки эффективности деятельности как власти, так и представителей общественного движения (насколько те или иные действия являлись «прогрессивными»). Иначе говоря, служащие политического сыска совпадали с объектами собственного наблюдения в признании неизбежности прогресса, различаясь лишь в представлении о том, кто является его «двигателем». Если «общественность» приписывала эту функцию себе, то деятели политической полиции носителем прогресса считали государство. Так, С.В. Зубатов полагал, что самодержавная царская власть дала «России величие, прогресс и цивилизацию»²⁷⁰.

Дихотомия вредно-полезно (принцип утилитаризма) также использовалась чинами политического сыска для оценки эффективности деятельности, причем как общественных деятелей, так и бюрократов²⁷¹.

Служащим политической полиции оказались близки некоторые основополагающие принципы марксизма. Представляется, что дело было не только в том, что распространение марксизма в России снижало популярность народовольчества²⁷², в связи с чем первоначально даже была оказана определенная поддержка, в том числе финансовая, изданию марксистского журнала «Начало»²⁷³. Но дело также было и в совпадении идей. Так, чины политического сыска критиковали либералов за личный «эгоизм», полагая более важными нужды населения, «общественную пользу» в целом²⁷⁴. Они также полагали, что политическая позиция зависит от социального и экономического статуса определенной группылюдей, периодически называя эти группы «классами»²⁷⁵. «Убежденным материалистом» был директор Департамента полиции П.Н. Дурново, считавший, «что бессмысленно создавать институты до того, как социально-экономические условия созреют для них»²⁷⁶.

Идейная компонента в мировоззрении деятелей политического сыска, которую в общем и целом можно назвать «просветительской», дополнялась морально-этической составляющей. Различные общественно-политические явления нередко оценивались категориями, имевшими отношение не к политике, а, скорее, к сфере нравственности — «добро», «благо» или, напротив, «зло». Самое общее понятие, зафиксированное в циркулярах еще со времен III отделения, — «неблагонадежный», имело корнем слово «благо». Однако этим термином дело не ограничивалось. Делопроизводственная переписка работников политической полиции наполнена такими определениями, как «благомыслящий», «благовидный», «благонамеренный», «благодушный», «благоразумный», «благосклонный», «благотворный», «благие цели», «добросовестный», «доброжелательный», а также их антонимами (посредством добавления приставки «не-» — «неблагонамеренный» и т.п.). Популярными были и слова с корнем «зло»: «зловредный», «злонамеренный», «злоупотребления» и др. Особенно часто использовали такие морально-этические определения чины ГЖУ, что отражает специфику их восприятия общественно-политического пространства, описанную выше, и стало для автора этих строк одним из важных критериев для выделения жандармов в отдельную социально-профессиональную группу, не только не совпадающую в своих мировоззренческих ориентирах со служащими Департамента полиции, но и нередко им (ориентирам) противоречившую.

Итак, в среде чинов политической полиции корректным представляется выделить три социально-профессиональных типажа. 1. Департамент полиции наполняли законники-юристы, основы мировоззрения которых определялись юридическим образованием вкупе с большим опытом службы в рамках судебной системы, бывшей в России, по мнению их современников, наиболее последовательным воплощением «законничества» как бюрократической практики. В такой кадровой политике, вполне возможно, отразилось представление, что политическая полиция хотя бы в руководящем звене должна уметь отстаивать государственные интересы в борьбе с противоправительственным движением в правовом поле²⁷⁷. Этот тезис подтверждается проведенным исследованием²⁷⁸ и в заметной степени противоречит популярному в литературе утверждению²⁷⁹, что российская власть в целом боролась с оппозицией внеправовыми способами, а ее представители нередко обходили закон в своих партикулярных интересах. 2. Служащие ГЖУ в силу специфики своего образования и жизненного опыта были плохо приспособлены к осуществлению политического розыска, в том числе к вербовке секретной агентуры. Постановка политического розыска в ГЖУ, в том числе в тех губерниях, где эта функция осталась за жандармами и после создания сети охранных отделений, вызывала постоянные нарекания Департамента полиции. Представления жандармов об общественно-политическом пространстве, революционных течениях были, скорее, обывательскими и морально-нравственными, чем профессионально-политическими. В то же время именно из донесений чинов ГЖУ Департамент полиции черпал основную информацию о настроениях в губерниях; и если слабость ГЖУ в борьбе с откровенно революционным противоправительственным движением была очевидна для руководящей инстанции политического сыска, то, как представляется, включенность жандармов в губернскую жизнь могла быть их преимуществом в глазах Департамента, позволяя оценивать состояние публичного пространства на территории всей Российской империи. Так как в этом пространстве действовали преимущественно местные либеральные деятели, то это позволяло Департаменту полиции быть в курсе провинциальных и центральных общественных настроений. Делопроизводственная переписка политической полиции — это в высшей степени интересный и множественный «диалог» между представителями двух столь разных социально-профессиональных типажей по поводу того, что такое «либерализм» и насколько он является «угрозой» для «существующего порядка» в губернском и общероссийском масштабах. 3. В отличие и от служащих Департамента полиции, и от чинов ГЖУ третья выделенная здесь группа — бывшие секретные агенты, перешедшие на службу в политический сыск, — смотрели на все спектры противоправительственного движения, как откровенно революционного, так и более умеренного, «изнутри». Это задавало не только высокий фактографический уровень в их служебной деятельности, за что таких людей высоко ценили в Департаменте полиции, но и сугубо политические, модерные, трактовки общественных процессов, что отличало бывших секретных агентов и от аналитически-юридического подхода Департамента, и от традиционалистского, моралистского и обывательского видения жандармов.

Обозначенное здесь социально-профессиональное разделение нужно иметь в виду в дальнейшем, оно пригодится при погружении в образы «либерального», которые удалось реконструировать по делопроизводственной переписке политической полиции.

1.3. Индивидуальные контексты: межличностные отношения

Важные для эффективной работы всего государственного аппарата Российской империи личные взаимоотношения²⁸⁰ приобретали особое значение внутри системы политического сыска — в силу специфики деятельности доверие людей к получаемой друг от друга информации часто оказывалось ключевым фактором коммуникации, в процессе которой вырабатывалось и единое восприятие, и общий язык для описания объектов наблюдения. В то же время это не означает какого-либо единства в этом языке — коммуникативная сеть (точнее — сети) была достаточно множественной, при этом многие знали друг друга лично по совместной учебе, работе, через родственные связи либо по рассказам сослуживцев²⁸¹.

В немалой степени формированию и функционированию разветвленной и в то же время ограниченной коммуникативной сети способствовала кадровая политика применительно к ГЖУ и охранным отделениям, с характерной для нее постоянной географической ротацией кадров. Стандартную карьеру жандармского офицера можно представить на примере служебной биографии И.Д. Волкова: адъютанта Виленского управления (1882–1888), помощника начальников Витебского и Санкт-Петербургского ГЖУ (1888–1898), начальника Тверского (1899), Витебского (1900–1901), Екатеринославского (1902), Лифляндского (1903 — 1914) и Петроградского (1915–1917) ГЖУ. Типично в этом плане Томское ГЖУ: за 36 лет его возглавляло 13 человек, из них только один (С.А. Романов, 1903–1908) руководил им в течение 5 лет²⁸². В целом жандарм, опекаемый Отдельным корпусом жандармов, уходил со службы преимущественно в пожилом возрасте, на пенсию (увольнения были редкостью, обычно неспособных жандармов «ссылали» в более далекие от центра губернии²⁸³), прослужив во многих губерниях и проработав с различными людьми.

Схожие вертикально-горизонтальные связи пронизывали и уровень Департамента полиции. Нередко его чины были знакомы друг с другом еще по службе в прокуратуре. Будущие директор Департамента В.К. Плеве, делопроизводитель Г.К. Семякин, секретарь одного из делопроизводств С.Э. Зволянский познакомились в ходе анализа судебными инстанциями дела 1 марта 1881 г. (убийство Александра II)²⁸⁴. Вице-директор Департамента полиции в 1912 г. В.Д. Кафафов был знаком с заведующим Особым отделом С.Е. Виссарионовым и товарищем министра внутренних дел П.Г. Курловым с рубежа веков. А.П. Мартынов писал о вице-директоре Департамента полиции Н.П. Зуеве: «Зуев был типичным петербургским чиновником-бюрократом, искушенным во всяких сплетнях, интригах и пересудах. Его знали все, и он знал всех»²⁸⁵. С чиновниками Департамента полиции по их предыдущей службе в прокуратуре были знакомы и жандармы, которые занимались дознаниями²⁸⁶.

Кадровая политика в отношении Департамента полиции, прежде всего в отношении его директора, зависела от кадровой политики применительно к Министерству внутренних дел в целом — нередко смена министра вела к назначению и нового руководителя Департамента. В.Д. Кафафов так писал об этом в своих воспоминаниях: «Почти всегда со сменою министра сменялся и директор Департамента полиции, ибо каждый министр, естественно, хотел иметь на таком серьезном и ответственном посту лично ему известного и преданного человека»²⁸⁷.

В действительности, так случалось далеко не всегда. П.Н. Дурново был директором Департамента полиции при двух министрах — Д.А. Толстом (1882–1889) и И.Н. Дурново (1889 — 1895). Причем увольнение П.Н. Дурново в 1893 г. было связано не со сменой руководителя министерства, а с решением Александра III, т.к. до императора дошла информация об использовании директором Департамента полиции служебного положения для перлюстрации писем любовницы²⁸⁸. Назначенный после этого директором бывший военный Н.И. Петров проработал на этой должности два года, до назначения министром И.Л. Горемыкина (1895–1899)²⁸⁹. Юрист-Горемыкин поставил руководить Департаментом юриста Н.Н. Сабурова, после его смерти — юриста А.Ф. Добржинского, сменив его по причине болезни также юристом С.Э. Зволянским. Замена Горемыкина на Д.С. Сипягина (1899–1902)²⁹⁰ на посту министра внутренних дел не привела к отставке Зволянского. Последний был заменен только следующим министром В.К. Плеве (1902–1904)²⁹¹ — на А.А. Лопухина. Лопухин также возглавлял политическую полицию при двух министрах: Плеве и П.Д. Святополк-Мирском (1904–1905). Увольнение Лопухина было связано не с отставкой Святополк-Мирского, а с убийством в феврале 1905 г. московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича — буквально накануне этого Лопухин отказался увеличить финансирование охраны князя. Затем в течение революционного 1905 г. сменилось 5 директоров Департамента полиции²⁹².

Бывшие секретные агенты, перешедшие на штатные должности «охранников», контактировали в основном с Департаментом полиции напрямую. Горизонтальные связи, явно заметные в случаях с жандармами, здесь отсутствовали.

В итоге у каждого более-менее видного деятеля политической полиции была своя репутация в этой среде и круг знакомств, который влиял на формирование представлений этих деятелей об общественно-политических процессах и на язык описания этих процессов.

Комплексного исследования взаимоотношений деятелей политической полиции не существует, однако есть наиболее известные и «больные» по разным причинам сюжеты, в рамках которых затрагивался данный вопрос. Этот вопрос приобретает особую важность при исследовании языка, а точнее — языков, которыми описывались «либералы» и «либерализм», т.к. в делопроизводственной переписке отражались не только личные и коллективные образы, но и межличностные отношения и представления того или иного автора текста о позиции адресата, т.е. другой стороны заочного «диалога».

В первую очередь тематика личных отношений рассматривалась в литературе в связи с историей так называемой «зубатовщины», а также с историей политической полиции накануне Первой русской революции. Это в чем-то пересекающиеся сюжеты, и персонально, и хронологически, речь идет прежде всего о фигурах С.В. Зубатова и А.А. Лопухина. В отношении остальных деятелей политической полиции сложно говорить о сложившейся историографической репутации, однако в назывном порядке можно отметить некоторые узкие места историографического восприятия отдельных видных чинов сыска.

А.А. Лопухин чаще всего описывается в литературе как выраженный «либерал-законник», связанный обширными родственными и дружескими связями с известными деятелями либерального движения (В.А. Бобринский, П.А. Гейден, Н.Н. Львов, Ю.А. Новосильцев, Д.А. Олсуфьев, В.М. Петрово-Соловово, П.Б. Струве; братья С.Н. и Е.Н. Трубецкие — кузены Лопухина и его друзья)²⁹³. При этом исследователи сильно разнятся в оценках деятельности Лопухина. Так, А.В. Островский, вопреки распространенному в литературе восторженному мнению, по сути, возложил персонально на этого директора Департамента полиции ответственность за Первую русскую революцию: «Еще предстоит выяснить, было ли это простым совпадением, но пребывание А.А. Лопухина на этом посту ознаменовалось быстрым складыванием политического кризиса в стране»²⁹⁴.

Запутана в литературе история отношений «либерала» А.А. Лопухина с «реакционером» В.К. Плеве. Ряд современников исходил из предположения, что, выбрав на «директорство» «либерала», Плеве пытался «примирить себя с либеральными кругами»²⁹⁵. В свою очередь, принимая предложение Плеве, Лопухин поставил ему ряд условий: ввести деятельность политической полиции в «строгие рамки законности» и бороться с провокацией²⁹⁶.

В воспоминаниях либеральных деятелей и в литературе бытует мнение, что А.А. Лопухин не смог реализовать свою программу, так как В.К. Плеве «предал» его буквально через несколько месяцев после назначения, то есть еще в течение 1902 г.²⁹⁷ Однако два документа, очевидно, близких к позиции Лопухина, были подписаны Плеве в 1904 г.: в январе — Положение об отмене негласного надзора, а в июне — «Закон о порядке производства по делам о преступных деяниях государственных», передававший все такие дела из ведения Особого совещания в судебные инстанции²⁹⁸ (в литературе этот закон известен как «закон о постановке всех политических дел на суд» — и здесь опять же стоит отметить некорректное смешение терминов «государственные преступления» и «политические преступления»). Иначе говоря, «реакционер» Плеве был в согласии с «либералом» Лопухиным практически вплоть до собственной гибели в результате теракта в июле 1904 г.

Попутно замечу, что в политической полиции закон от 7 июня 1904 г. вызвал нарекания. Не прошло и двух лет, как директор Департамента полиции Э.И. Вуич жаловался министру внутренних дел П.А. Столыпину на атмосферу разнузданности и безнаказанности, которую этот закон спровоцировал в революционной среде: «До издания помянутого закона политические дознания²⁹⁹, производимые хотя и при участии прокурорского надзора, разрешались в порядке административном и постановка таковых на суд была явлением исключительным, и имела место большею частью в тех случаях, когда при дознаниях имелись солидные вещественные доказательства и другие формальные улики для суда или когда виновность была настолько очевидна (каковы террористические покушения), что доказывать ее и не приходилось. В настоящее время члены революционных организаций, в особенности наиболее видные из них, ведут себя настолько конспиративно, что результаты обысков обыкновенно бывают незначительны. В революционных сферах имеются в обращении даже отдельные руководства о том, как вести себя с точки зрения конспирации, а равно и при допросах. Наконец, к услугам революционеров всегда лучшие силы либеральной адвокатуры. При таких условиях единственным почти (кроме поличного) средством доказательств виновности являются свидетельские показания, и в этом-то отношении в настоящее время замечается печальное явление: насколько охотно и подробно давались свидетельские показания при старом порядке административного решения дознаний, настолько трудно получить таковые теперь. Причиною этого служит оглашение свидетельских показаний на суде и боязнь свидетелей пострадать от революционеров за свои откровенные уличающие показания. И если прежнее дознание, вчиняемое при наличности одного лишь обвиняемого, развивалось и приводило к привлечению иногда целого ряда других обвиняемых, то ныне нередки случаи, когда дело, возбужденное о нескольких лицах, сводится к преданию суду одного лица, а часто и вовсе прекращается. Наличность терроризации свидетелей не подлежит сомнению; известны случаи жестокой мести им за данные показания. Несколько донесений о таких случаях при сем представляются»³⁰⁰.

Вызывает удивление утверждение ряда историков, что в программу «борьбы» А.А. Лопухина с «провокацией» входило упразднение охранных отделений³⁰¹. Напротив, именно при Лопухине и под его руководством создается целая сеть охранных отделений — Лопухин был назначен директором Департамента полиции в мае 1902 г., а охранные отделения появились в крупнейших городах России в августе–октябре 1902 г. Кроме того, именно при Лопухине во главе ключевой аналитической структуры Департамента — его Особого отдела — стал видный «охранник» С.В. Зубатов, признанный в литературе лучшим деятелем политического сыска, во многом определявшим его развитие с конца 1880-х до осени 1903 г.³⁰²

Стоит внести некоторые коррективы и в историографические трактовки отношений С.В. Зубатова и А.А. Лопухина. По распространенному в литературе мнению, они тесно сотрудничали на рубеже веков, когда Зубатов был начальником Московского охранного отделения, а Лопухин — прокурором Московского окружного суда (июнь 1899 — апрель 1900 гг.), отвечавшим за проведение дознаний по делам о государственных преступлениях³⁰³. Однако в 1899 г. Зубатов весьма критически отзывался о деятельности московской прокуратуры: «Прокуроры без всякого стеснения заявляют, что с моей стороны является совершенно непростительным, раз я их не осведомляю накануне арестов об означенных следственных действиях, так как им необходимо немедленно давать (по телеграфу) об этом знать министру юстиции… я, конечно, отругнулся и впредь этого делать не намерен»³⁰⁴.

Так или иначе, став директором Департамента полиции, А.А. Лопухин пригласил заведовать Особым отделом именно С.В. Зубатова, «рабочий эксперимент» которого находился в самом разгаре³⁰⁵. Ближайший помощник Зубатова, «главный филёр страны» Е.П. Медников³⁰⁶ надеялся именно на Лопухина, когда Зубатов был неожиданно уволен Плеве в августе 1903 г.³⁰⁷

Несколькими годами ранее С.В. Зубатов инициировал обучение политическому розыску наиболее талантливых молодых жандармов при Московском охранном отделении и позднее писал об этом: «Прикомандировав лучших из вновь поступивших в Корпус жандармов офицеров к названным охранным отделениям для практического изучения приемов розыска, в виду предположенного затем назначения их на самостоятельные и ответственные должности, Департамент полиции тем самым официально признал… преимущества службы этих отделений по сравнению их с общежандармской… Среди довольно многочисленного состава офицеров Корпуса жандармов, офицеры-охранники, систематически прошедшие школу охранной службы в течении нескольких лет, подобно тому, как это можно сказать относительно ротмистра Сазонова, резко выделяются, как в этом убеждает меня служебная практика, над общим уровнем своей среды: и богатством служебного опыта, и широким знанием дела, и наконец благодаря непосредственному участию в самых разнообразных случаях деятельности охранных отделений и беспрестанному сношению с живой личностью самого различного типа, характера, положения»³⁰⁸.

Жандармы-ученики С.В. Зубатова при А.А. Лопухине стали руководителями вновь созданных и уже существовавших охранных отделений. Так, Я.Г. Сазонов стал начальником Санкт-Петербургского охранного отделения (1903–1905), В.В. Ратко — Московского (1902–1905), А.И. Спиридович — Таврического, а впоследствии Киевского (1903–1906). Б.А. Герарди был назначен помощником начальника Сибирского охранного отделения (1903–1905)³⁰⁹. Когда у начальника Киевского охранного отделения Спиридовича возник конфликт с руководителем местного ГЖУ В.Д. Новицким, Лопухин встал на сторону воспитанника Зубатова (при этом Новицкий подал в отставку)³¹⁰.

Все это дает основание для внесения определенных корректив в историографический образ А.А. Лопухина, а возможно, и для пересмотра некоторых устоявшихся историографических оценок, исходящих из разделения высшего чиновничества на «реакционеров» и «либералов»³¹¹.

В необходимости такого пересмотра убеждает и история взаимоотношений С.В. Зубатова с московским обер-полицмейстером Д.Ф. Треповым. В 1906 г. Зубатов так вспоминал о Трепове: «Для меня он очень дорог. Он — мой политический ученик, мой алтер эго, мой стойкий и верный друг… мы вместе всячески старались сочетать свободу и порядок»³¹². Слова «свобода и порядок», которыми Зубатов охарактеризовал деятельность Трепова, слабо сочетаются с историографической репутацией последнего как «махрового» реакционера³¹³. Изначально их отношения не были столь идиллическими, как это представлялось Зубатову позже, в 1899 г. в письмах в Департамент полиции Зубатов отзывался о московском обер-полицмейстере как «любителе лизнуть у набольших» и критиковал за финансовую политику в части распределения наградных денег³¹⁴. Однако в дальнейшем Трепов в целом поддержал гибкую и умелую политику Зубатова в рабочем и в студенческом вопросах. Хорошие отношения начальника Московского охранного отделения и московского обер-полицмейстера отмечал А.И. Спиридович. Как и Зубатов, Спиридович защищал политику Трепова 1905 г. в своих воспоминаниях: «То, что не пришло своевременно в голову общепризнанному за гуманного и либерального князю Святополк-Мирскому, ясно предстало новому генерал-губернатору, которого политические враги называли всякими нелестными эпитетами. Именно ему, генералу Трепову, принадлежала инициатива представить его величеству депутацию от петербургских рабочих разных фабрик и заводов»³¹⁵.

Несколько слов стоит сказать и о других деятелях политического сыска, которым в исследованиях «охранных структур» Российской империи уделено меньше внимания. В частности, далее часто будут цитироваться документы, автором которых был заведующий Заграничной агентурой П.И. Рачковский. Существует большой корпус литературы, посвященный его участию в фабрикации «Протоколов сионских мудрецов»³¹⁶. Однако мой анализ этого сюжета показал, что причастность Рачковского к написанию данной исторической фальшивки — историографический миф³¹⁷. В контексте данного исследования это означает, что всё, написанное о Рачковском в связи с фабрикацией «Протоколов», не имеет значения для исследования деятельности этого служащего политической полиции. Большее значение имеет репутация Рачковского в историографии политического сыска, а в ней он характеризуется как «человек хитрый, умный, беспардонный», насаждавший «свои методы сыска, не гнушаясь и провокацией»³¹⁸. Вместе с тем стоит отметить, что еще в 1886 г. ревизия Департаментом полиции Заграничной агентуры показала, что «это лучшая из русских политических агентур», а в дальнейшем, несмотря на физическую удаленность Рачковского от России, Департамент нередко обращался именно к нему с заданием проанализировать общественно-политическую обстановку в стране³¹⁹. Следовательно, и трактовки Рачковским «либерализма» и «либералов» были востребованы в центральном органе политического сыска.

Не менее часто в следующих главах будут упоминаться директор Департамента полиции в 1896–1902 гг. С.Э. Зволянский и заведующий Особым отделом в 1898–1902 гг. Л.А. Ратаев — ведь именно на рубеж XIX–ХХ вв. приходится активизация общественного движения в Российской империи. Несмотря на принципиальную важность этих двух фигур с точки зрения понимания того, как реагировал Департамент на начавшийся бурный рост всего «противоправительственного» в последние годы XIX в., и о Зволянском, и о Ратаеве известно крайне мало. Они оба служили в Департаменте полиции с 1882 г., вместе прошли по карьерной лестнице с низших должностей до руководящих. С приходом в 1902 г. в Министерство внутренних дел В.К. Плеве Зволянский был отправлен в отставку, а Ратаев — в Париж, заведовать Заграничной агентурой вместо П.И. Рачковского. Сложно сказать, насколько удачным было такое решение, — одни из лучших жандармов-«охранников» начала ХХ в. А.И. Спиридович и А.П. Мартынов отзывались о Ратаеве как о человеке, не подходящем для руководства политическим сыском³²⁰; встречается такое мнение и в литературе, в которой Ратаев характеризуется как светский человек, франт, театрал, легкомысленный и необязательный донжуан³²¹. Правда, как замечает В.С. Брачев, «относиться к такого рода заключениям следует осторожно: едва ли человек такого склада смог бы продержаться в Департаменте полиции на протяжении более чем двух десятилетий»³²². Вероятно, истина где-то посередине — как возможно предположить, Ратаев был хорошим аналитиком и в кресле руководителя Особого отдела был вполне на своем месте, однако работать в самой гуще революционной жизни за границей, в том числе с секретной агентурой, он не умел³²³.

Нет ясности и в отношениях Л.А. Ратаева к новому директору Департамента полиции А.А. Лопухину. В октябре 1902 г. Ратаев писал С.В. Зубатову из Парижа: «Здесь кем-то распускаются слухи, будто бы Алексей Александрович (Лопухин. — Л.У.) начинает не ладить с министром… без А.А. я здесь ни минуты не останусь и немедленно возбужу вопрос об отставке и о пенсии, отклонив, безусловно, всякое другое назначение»³²⁴. Но, скажем, А.П. Мартынов считал, что Ратаев воспринял назначение на должность заведующего Заграничной агентурой как ссылку «и затаил обиду против Лопухина и Зубатова»³²⁵. Так или иначе это не имеет принципиального значения для данного исследования, т.к. Ратаев на посту заведующего Заграничной агентурой о «либералах» не писал (в отличие от его предшественника П.И. Рачковского).

Совсем не введены в научный оборот сведения о руководителях Санкт-Петербургского охранного отделения — П.В. Секеринском (1885–1897), В.М. Пирамидове (1897–1901), Л.Н. Кременецком (1903–1905). Некоторую информацию о них можно почерпнуть из воспоминаний последующих начальников этой структуры политической полиции А.В. Герасимова (1905 — 1909)³²⁶ и К.И. Глобачева (1915–1917)³²⁷. Другие руководители этого отделения менялись чуть ли не каждый год и не успели оставить заметного следа в деятельности столичного охранного отделения³²⁸. «Белым пятном» остается и биография начальника Московского охранного отделения ротмистра Н.С. Бердяева, а ведь именно благодаря ему С.В. Зубатов после «провала» в качестве секретного агента стал штатным сотрудником политической полиции.

Из деятелей губернских жандармских управлений в литературе наиболее известен начальник Киевского ГЖУ В.Д. Новицкий³²⁹, однако для данного исследования недостаток информации о жандармах личного плана не столь существенен — как будет показано ниже, жандармы со всех концов Российской империи описывали «либералов» и «либерализм» очень схожим языком и характеристиками. И этот язык часто не находил отклика ни у чинов охранных отделений, ни у служащих Департамента полиции³³⁰.

Таким образом, анализ взаимоотношений внутри политического сыска позволяет несколько скорректировать историографические представления о ряде ее видных деятелей. Помимо социально-профессиональных критериев, коммуникации в этой системе зависели от личных отношений руководителей в первую очередь Департамента полиции и охранных отделений. Во многом именно они определяли развитие политического сыска: кадровые перемещения, выработку методик наблюдения и других стратегий поведения по отношению к объектам наблюдения, в том числе по отношению к «либералам».

Примечания

148

См.: ГА РФ. 3 делопроизводство. 1886. Д. 93. Л. 280–281; 1894. Д. 1. Л. 268 — 273; Особый отдел. 1905. 2 отделение. Д. 13. Ч. 3. Л. 3; и др.

149

Как уже отмечалось во введении, за пределами анализа остались жандармско-полицейские управления железных дорог и другие жандармские структуры, не связанные с задачами политического сыска.

150

Зайончковский П.А. Российское самодержавие в конце XIX столетия. М., 1970. С. 163; Рууд Ч.А., Степанов С.А. Фонтанка, 16. Политический сыск при царях. М., 1993. С. 90; Лурье Ф.М., Перегудова З.И. Царская охранка и провокация // Из глубины времен. Вып. 1. СПб., 1992. С. 53; Реент Ю.А. Полицейская система Российской империи начала ХХ в. (1900–1917). М., 2002. С. 79.

151

Во главе Департамента полиции: формулярные списки барона И.О. Велио, В.К. фон Плеве, П.Н. Дурново и Н.И. Петрова // Из глубины времен. Вып. 4. СПб., 1995. С. 130; Кафафов В.Д. Воспоминания о внутренних делах Российской империи // Вопросы истории. 2005. № 3. С. 103.

152

Свод законов Российской империи. Т. 1. Ч. 2. Изд. 1906. С. 362.

153

Перегудова З.И. Политический сыск России. 1880–1917. М., 2000. С. 63.

154

ГАРФ. Ф. 102. Оп. 302. Д. 707. Л. 14–14 об. Цит. по: Иванов А.В. Департамент полиции Министерства внутренних дел Российской империи, 1880–1917 гг. Дисс. на соискание уч. степ. канд. юрид. наук. М., 2001. С. 29.

155

Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 60; Иванов А.В. Департамент полиции Министерства внутренних дел. С. 36–38.

156

Иванов А.В. Департамент полиции Министерства внутренних дел. С. 33.

157

Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 110.

158

Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 91.

159

Там же. Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. (1902 — февраль 1917 г.) на примере Саратовской губернии. Дисс. на соискание уч. степ. канд. ист. наук. Саратов, 2006.

160

Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов // Охранка. Воспоминания руководителей политического сыска. М., 2004. Т. 1. С. 174–176, 206–207, 340, 343. Также см.: Лопухин А.А. Настоящее и будущее российской полиции. М., 1907. С. 17–19; Спиридович А. Записки жандарма. М., 1991. С. 37; Полиция и милиция России: страницы истории. М., 1995. С. 47; Заварзин П.П. Жандармы и революционеры // Охранка. Воспоминания руководителей политического сыска. М., 2004. Т. 2. С. 31.

161

Инструкция товарищу министра внутренних дел, заведующему полицией. 16 июля 1882 г. // Полное собрание законов Российской империи. Собр. 3. T. 2. № 1022. О должности товарища министра, заведующего полицией, подробно см.: Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного правительства. М.–Л., 1926. Т. 5. Допрос И.М. Золотарева; Иванов А.В. Департамент полиции Министерства внутренних дел. С. 65–67, 83–84, 111.

162

Сизиков М.И., Борисов А.В., Скрипилев А.Е. История полиции России (1718–1917 гг.). Вып. 2. Полиция Российской империи XIX — нач. ХХ вв. М., 1992. С. 38; Реент Ю.А. Полицейская система Российской империи начала ХХ в. (1900–1917). М., 2002. С. 72.

163

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1902. Д. 1791. Л. 15; Шинджикашвили Д.И. Сыскная полиция царской России в период империализма. Омск, 1973. С. 28; Ефремов В.А. Сыск в политической полиции самодержавной России: историко-правовой аспект. Дисс. на соискание уч. степ. канд. ист. наук. СПб., 1996. С. 69; Сизиков М.И., Борисов А.В., Скрипилев А.Е. История полиции России (1718 — 1917 гг.). Вып. 2. С. 39; Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 110; Министерство внутренних дел. Исторический очерк. 1902–2002. М., 2004. С. 48; Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. С. 30.

164

Зайончковский П.А. Российское самодержавие в конце XIX в. М., 1970. C. 163. Другие цифры приводит М.С. Чудакова: 200 офицеров и 1200 вахмистров и унтер-офицеров (Чудакова М.С. Противостояние. Политический сыск дореволюционной России. 1880–1917. Ярославль, 2003. С. 37).

165

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1902. Д. 1. Ч. 58. Лит. А. Л. 16–18; Иванов А.В. Департамент полиции Министерства внутренних дел. С. 85; Дорохов В.Г. Политический сыск в Томской губернии. С. 41–44.

166

Романов В.В. На страже российской монархии: политическая полиция Поволжья в 1905–1907 гг. Ульяновск, 1999. С. 21; Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. С. 80–82.

167

Инструкция 1904 г. об обязанностях губернских жандармских управлений // ПСЗ. Собр. 2. Т. 41. Отд. 2. СПб., 1868. № 44071.

168

Брокгауз Ф.А., Ефрон И.А. Энциклопедический словарь. Т. 27. СПб., 1898. С. 23.

169

Положение «О порядке действий чинов Корпуса жандармов по исследованию преступлений» 19 мая 1871 г. // ПСЗ. Собр. 2. Т. 42. № 44956.

170

Положение о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия. 14 августа 1881 г.// ПСЗ. Собр. 3. Т. 1. 1881. СПб., 1885. С. 261 — 265.

171

Циркуляр об организации при жандармских управлениях агентурно-наблюдательных пунктов. 1902 г.// ПСЗ. Собр. 2. 1863. Отд. 2. № 37289.

172

Одна из причин — убийство в 1883 г. успешного борца с народовольцами Г.П. Судейкина, который рассматривался как претендент на должность руководителя этой системы (Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 116–118).

173

ГА РФ. Ф. 102. Оп. 253. Д. 112.

174

Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 118.

175

Спиридович А. Записки жандарма. М., 1991. С. 119, 120. См. также: ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1905. 1 отделение. Д. 106. Ч. 20. Л. 2; Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 145; Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. С. 52.

176

Зайончковский П.А. Российское самодержавие в конце XIX столетия. М., 1970. С. 163; Федоров К.Г., Ярмыш А.Н. История полиции дореволюционной России. Ростов-на-Дону, 1976. С. 69; Министерство внутренних дел. Исторический очерк. 1902–2002. М., 2004. С. 52.

177

ГА РФ. Ф. 102. Оп. 260. Д. 259. Л. 2–5.

178

ГА РФ. Ф. 102. Оп. 259. Д. 2. Л. 5. Положение о начальниках розыскных отделений. 12 августа 1902 г.

179

ГА РФ. Ф. 63. 1882. Д. 602. Л. 11–12; Ефремов В.А. Сыск в политической полиции самодержавной России. С. 62.

180

Сизиков М.И., Борисов А.В., Скрипилев А.Е. История полиции России (1718–1917 гг.). С. 42. О взаимоотношениях ГЖУ и охранных отделений и их конфликтах см.: Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 119–120.

181

Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. С. 98.

182

О способах формирования штата филеров см.: Галвазин С.Н. Охранные структуры Российской империи: формирование аппарата, анализ оперативной практики. М., 2001. С. 116-117; Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. С. 85–88.

183

Реент Ю.А. Общая и политическая полиция России. Рязань, 2001. С. 207.

184

Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 168, 171–172, 177.

185

Заварзин П.П. Работа тайной полиции // Охранка. Воспоминания руководителей политического сыска. М., 2004. Т. 1. С. 431; Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. С. 88.

186

Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 77, 85–86; Иванов А.В. Департамент полиции Министерства внутренних дел. С. 30; Жандармы России. М., 2004. С. 274.

187

Гессен В.М. Исключительное положение. СПб., 1908. С. 165–166; Лопухин А.А. Отрывки из воспоминаний. М., 1923. С. 118; Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы. С. 97; Макаричев М.В. Политический и уголовный сыск России. С. 78; Дорохов В.Г. Политический сыск в Томской губернии. С. 31–32, 54–56.

188

Дейли Дж. Положение об охране 14 августа 1881 г. и репрессивная политика императорской России // Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997. С. 71.

189

Иванчин-Писарев А.И. Воспоминания о П.Н. Дурново // Каторга и ссылка. 1930. № 7 (68). С. 57.

190

ГА РФ. Ф. 102. Оп. 302. Д. 702. Л. 153, 158–159.

191

Исторический очерк организации и деятельности Департамента полиции: материалы к обзору деятельности Министерства внутренних дел с 1802 по 1902 гг. // ГА РФ. Ф. 102. Оп. 302. Д. 707. Л. 153; Зайончковский П.А. Кризис самодержавия на рубеже 1870–1880-х гг. М., 1964. С. 184; Он же. Российское самодержавие в конце XIX столетия. М., 1970. С. 161.

192

Мулукаев Р.С. Полиция в России. С. 37; Ефремов В.А. Сыск в политической полиции самодержавной России. С. 59; Макаричев М.В. Политический и уголовный сыск России. С. 75.

193

Ефремов В.А. Сыск в политической полиции самодержавной России. С. 60; Дорохов В.Г. Политический сыск в Томской губернии. С. 123; Карнишина Н.Г. Полиция и местная администрация: структура взаимодействия в пореформенный период // Государство и общество. Проблемы социально-политической и экономической истории России. Сб. науч. ст. Вып. 2. Пенза, 2004. С. 10–11.

194

Добряков. Краткий систематический свод действующих законоположений и циркулярных распоряжений, относящихся до обязанностей чинов ГЖУ по наблюдению за местным населением и производством дознаний. СПб., 1903. С. 92. Цит. по: Полиция и милиция России: страницы истории. М., 1995. С. 63.

195

Циркуляр министра внутренних дел В.К. Плеве губернаторам, градоначальникам и обер-полицмейстерам об отмене Положения о негласном надзоре. 10 января 1904 г. // Политическая полиция и политический терроризм. Сб. док. М., 2000. С. 193. Сопроводительные циркуляры, последовавшие в разъяснение циркуляра 10 января 1904 г.: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1904. Д. 6. Л. 2–19; Особый отдел. 1904. Д. 125. Л. 31.

196

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1887. Д. 9. Ч. 41. Л. 1, 3, 4; Особый Отдел. 1905. 1 отделение. Д. 106. Ч. 20. Л. 2; Докладная записка директора Департамента полиции А.А. Лопухина, рассмотренная в комитете министров… января 1905 г. Женева, 1905. Л. 6; Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 66.

197

См., например: Бурдье П. Структура, габитус, практика // Журнал социологии и социальной антропологии. 1998. Т. 1. Вып. 2. С. 3.

198

Н.Б. Лебина отмечает, что «ментальные установки личности, ее поведенческие стереотипы в значительной мере формируются под влиянием повседневности» (Лебина Н.Б. Политический сыск и российская повседневность / Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997. С. 27).

199

См., например: Реент Ю.А. Общая и политическая полиция России. С. 53 — 68.

200

Judge E.H. V.K. Plehve: Repression and Reform in Imperial Russia. 1902–1904. Syracuse — N.Y., 1983; Симонова М.С. Плеве В.К. // Российские консерваторы. М., 1997.

201

Бородин А.П. Петр Николаевич Дурново. Русский Нострадамус. М., 2013.

202

Овченко Ю.Ф. С.В. Зубатов // Вопросы истории. 2005. № 8; Медведев С.В. Эксперимент Зубатова. Легализация рабочего движения в первые годы ХХ в. М., 2018.

203

См., например, из недавних работ: Сучков Е.Н. Система управления политическим сыском Российской империи в период 1898–1905 гг. // Государственное управление. Электронный вестник. Сентябрь 2008. Вып. № 16. С. 1–7; Плужников С.Ю. Система местных органов политического сыска Российской империи в начале ХХ в. // Вестник Тамбовского государственного университета. 2009. № 5 (73). С. 340–347; Опилкин А.С. Основные проблемы политической полиции Российской империи в начале ХХ в. глазами служащих Департамента полиции и Отдельного корпуса жандармов // Государственное управление. Электронный вестник. Апрель 2012. Вып. № 31. С. 1–16; Свечников Н.И., Кадомцева А.С. Некоторые особенности деятельности охранных отделений Российской империи // Вестник Пензенского государственного университета. 2015. № 2 (10). С. 64–69; Бродникова М.Н. К вопросу о методах работы политической полиции Российской империи с секретной агентурой в начале ХХ века // Гуманитарные и юридические исследования. 2016. №. 2. С. 37–42; и др.

204

Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы. С. 85.

205

Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 337. Об этом же см.: ГА РФ. Ф. 102. Оп. 295. Д. 7; Ерошкин Н.П. История государственных учреждений дореволюционной России. С. 197; Иванов А.В. Департамент полиции Министерства внутренних дел. С. 56.

206

Зайончковский П.А. Кризис самодержавия. С. 245; Перегудова З.И. «Охранка» глазами охранников // Охранка. Воспоминания руководителей политического сыска. М., 2004. Т. 1. С. 5; Жандармы России. М., 2004. С. 280.

207

Во главе Департамента полиции: формулярные списки барона И.О. Велио, В.К. фон Плеве, П.Н. Дурново и Н.И. Петрова // Из глубины времен. Вып. 4. СПб., 1995. С. 167.

208

См.: Во главе Департамента полиции: формулярные списки барона И.О. Велио, В.К. фон Плеве, П.Н. Дурново, Н.И. Петрова, Н.Н. Сабурова, А.Ф. Добржинского, С.Э. Зволянского, А.А. Лопухина, С.Г. Коваленского, П.И. Рачковского, Н.П. Гарина, Э.И. Вуича, М.И. Трусевича, Н.П. Зуева // Из глубины времен. Вып. 4–8. СПб., 1995–1997.

209

Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного правительства. М.–Л., 1926. Т. 3. Допрос С.П. Белецкого. С. 273.

210

Заварзин П.П. Работа тайной полиции // Охранка. Воспоминания руководителей политического сыска. М., 2004. Т. 1. С. 413; Кафафов В.Д. Воспоминания о внутренних делах Российской империи // Вопросы истории. 2005. № 3. С. 103.

211

Во главе Департамента полиции (формулярные списки Н.Н. Сабурова, А.Ф. Добржинского и С.Э. Зволянского) // Из глубины времен. Вып. 5. СПб., 1995. С. 182–195.

212

Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 75.

213

Во главе Департамента полиции (формулярные списки М.И. Трусевича и Н.П. Зуева) // Из глубины времен. Вып. 8. СПб., 1997. С. 167–179; Падение царского режима. Т. 3. Допрос С.П. Белецкого. С. 258.

214

ГА РФ. Ф. 102. Оп. 295. Д. 7. Л. 11, 29; Д. 111. Л. 1; Кафафов В.Д. Воспоминания о внутренних делах Российской империи. С. 103.

215

Во главе Департамента полиции: формулярные списки барона И.О. Велио, В.К. фон Плеве, П.Н. Дурново, Н.И. Петрова, Н.Н. Сабурова, А.Ф. Добржинского, С.Э. Зволянского, А.А. Лопухина, С.Г. Коваленского, П.И. Рачковского, Н.П. Гарина, Э.И. Вуича, М.И. Трусевича, Н.П. Зуева // Из глубины времен. Вып. 4–8. СПб., 1995–1997.

216

Об этом см.: Янжул И.И. Воспоминания о пережитом и виденном в 1864 — 1909 гг. М., 2006. С. 52; Щетинина Г.И. Идейная жизнь русской интеллигенции, конец XIX — начало ХХ вв. М., 1995. С. 59.

217

Янжул И.И. Воспоминания о пережитом и виденном. С. 52.

218

Ведерников В.В., Китаев В.А., Луночкин А.В. Конституционный вопрос в русской либеральной публицистике 60–80-х гг. XIX в. М., 1997. С. 12–25.

219

Куликов С.В. Государственно-правовой дискурс, императорское правительство и думская оппозиция в начале ХХ в. // Власть, общество и реформы в России (XVI — начало ХХ в.). Мат. научно-теор. конференции 8–10 декабря 2003 г. СПб., 2004. С. 284.

220

Ведерников В.В., Китаев В.А., Луночкин А.В. Конституционный вопрос в русской либеральной публицистике. C. 3.

221

О «либерализме» А.А. Лопухина см. 3-й параграф.

222

О пользе либеральных реформ в представлениях В.К. Плеве см.: Любимов Д.Н. Отрывки из воспоминаний (1902–1904 гг.) // Исторический архив. 1962. № 6. С. 82.

223

См. об этом: Бородин А.П. Дурново П.Н.: Портрет царского сановника // Отечественная история. 2000. № 3. С. 58, 61.

224

Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 75; Жандармы России. М., 2004. С. 286. Инициалы Терещенкова, Меца и Панкратьева неизвестны.

225

Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. С. 71. Также см.: Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 269; Реент Ю.А. Общая и политическая полиция России. С. 52.

226

Падение царского режима. Стенографические отчеты. М., 1927. Т. З. С. 145.

227

Лейкина-Свирская В.Р. Интеллигенция в России во второй половине XIX в. М., 1971. С. 57, 77, 85; Иванов А.Е. Высшая школа России в конце XIX — начале ХХ в. М., 1991. С. 26–28, 323; Он же. Студенчество России конца XIX — начала ХХ в. Социально-историческая судьба. М., 1999. С. 32–33; Раскин Д.И. Специализация высшей российской бюрократии XIX — нач. ХХ в.: образование, профессиональный опыт, продвижение по службе // Из глубины времен. Вып. 3. СПб., 1994. С. 35; Он же. Империя столоначальников // Родина. 2003. № 1. С. 63–64.

228

ГА РФ. Ф. 110. Оп. 2. Д. 8331. Л. 5; Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 338; Дорохов В.Г. Политический сыск в Томской губернии. С. 50; Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. С. 70, 72.

229

Зайончковский П.А. Кризис самодержавия. С. 174.

230

Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы. С. 78.

231

Градский В. На переломе жизни. Воспоминания 1905 г. // Былое. 1924. № 27–28. С. 145.

232

Волков С.В. Русский офицерский корпуc. М., 1993. С. 117, 118.

233

Новицкий В.Д. Воспоминания тяжелых дней моей службы в Корпусе жандармов // Былое. 1917. № 5–6. С. 95.

234

Об этом см.: Зайончковский П.А. Самодержавие и русская армия на рубеже XIX–ХХ столетий. 1881–1903. М., 1973. С. 168–169; Заварзин П.П. Жандармы и революционеры // Охранка. Воспоминания руководителей политического сыска. М., 2004. Т. 2. С. 22–23.

235

Волков С.В. Русский офицерский корпус. С. 286, 291.

236

Новицкий В.Д. Из воспоминаний жандарма. М., 1991. С. 18; Заварзин П.П. Жандармы и революционеры. С. 21; Зайончковский П.А. Самодержавие и русская армия. С. 238; Волков С.В. Русский офицерский корпус. С. 286, 291. Правда, В.Р. Лейкина-Свирская утверждает, что именно офицерство создавало революционные кружки 1860–1870-х гг. (Лейкина-Свирская В.Р. Интеллигенция в России во второй половине XIX в.. М., 1971. С. 97).

237

Новицкий В.Д. Воспоминания тяжелых дней моей службы. С. 107. Об этом же см.: Лопухин А.А. Из итогов служебного опыта. М., 1907. С. 32; Падение царского режима. М.–Л., 1924. Т. 3. Допрос А.И. Спиридовича. С. 29; Поляков А. Записки жандармского офицера // Жандармы России. М., 2004. С. 483; Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 31, 35, 38–43, 49.

238

Подробнее о правилах приема в Отдельный корпус жандармов, ограничениях на прием, программе курсов см.: Оржеховский И.В. Самодержавие против революционной России. (1826–1880). М., 1982. С. 155; Спиридович А.И. Записки жандарма. С. 31–37; Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 44–48; Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 339–340; Хутарев-Гарнишевский В.В. Отдельный корпус жандармов и Департамент полиции МВД: органы политического сыска накануне и в годы Первой мировой войны, 1913–1917 гг. Дисс. на соискание уч. степ. канд. ист. наук. М., 2012.

239

Спиридович А.И. Записки жандарма. С. 31–37; Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 57.

240

Поляков А. Записки жандармского офицера. С. 491.

241

Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 91; Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 136, 268–270.

242

Буяков А.М. Владивостокское охранное отделение: структура и кадровый состав // Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997. С. 57.

243

Там же.

244

Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 92; Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 126.

245

Иванов А.В. Департамент полиции Министерства внутренних дел. С. 84; Дорохов В.Г. Политический сыск в Томской губернии. С. 93; Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. С. 74; Лавренова А.М. Отдельный корпус жандармов и российское общество в 1880–1917. С. 56–63; и др.

246

Цит. по: Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 120.

247

Бывшими секретными сотрудниками были: заведующий Балканской агентурой А.М. Вейсман, сотрудники Санкт-Петербургского охранного отделения П. Статковский и И.В. Доброскок, чиновник Варшавского охранного отделения М.Е. Бакай (Санкт-Петербургское охранное отделение в 1895–1901 гг. Труд чиновника отделения П. Статковского // Былое. 1921. № 16. С. 108; Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 144).

248

Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 73.

249

Галвазин С.Н. Охранные структуры Российской империи. С. 104.

250

Н.А. Бердяев — известный российский философ, в 1890-е гг. сторонник «легального марксизма», в 1901 г. написал работу «Борьба за идеализм», заложившую основы идеализма как интеллектуального течения, выступавшего с критикой мировоззрения революционной интеллигенции.

251

Спиридович А.И. Записки жандарма. С. 106.

252

С. Вебб и Б. Вебб, В. Зомбарт, Г. Геркнер, П. Рузье, Л. Вигур — европейские теоретики тред-юнионизма, писавшие о важности постепенного роста кооперативной и муниципальной собственности, активизации профсоюзного движения и развитии местного самоуправления. А. Метен — участник движения «христианского социализма» в Англии в конце XIX в. С.Н. Прокопович — российский общественный деятель, экономист, сторонник Э. Бернштейна и разработанной им концепции «экономизма», согласно которой социал-демократия должна ориентироваться на борьбу за экономические и социальные интересы рабочего класса.

253

Письмо С.В. Зубатова В.Л. Бурцеву. 8 декабря 1906 г. // Козьмин Б.П. С.В. Зубатов и его корреспонденты. М., 1928. С. 85. Б.П. Козьмин писал про Зубатова, что «его начитанность и наличность у него интереса к книге… стоят вне всякого сомнения. Несмотря на перегруженность розыскной работой, Зубатов находил время для того, чтобы знакомиться с русской и иностранной литературой по интересовавшим его вопросам» (Козьмин Б.П. С.В. Зубатов и его корреспонденты. С. 3). Также см.: Овченко Ю.Ф. С.В. Зубатов // Вопросы истории. 2005. № 8. С. 47.

254

Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 144.

255

Подробнее об этой стороне деятельности П.И. Рачковского, а также его роли в сближении России и Франции, закончившемся заключением русско-французского союза в 1890 г. см.: Манфред А.З. Образование русско-французского союза. М., 1975. С. 300–303; Брачев В.С. Мастера политического сыска дореволюционной России. СПб., 1998.

256

Эти брошюры П.И. Рачковского были частично проанализированы эмигрантским историком С.Г. Сватиковым в 1921 г.: Сватиков С. Рачковский и его подлоги // Общее дело. 1921. № 393. С. 2. Сватиков пытался так доказать причастность заведующего Заграничной агентурой к фабрикации «Протоколов сионских мудрецов», однако концепция Сватикова была сконструирована им произвольно. См.: Бибикова (Ульянова) Л.В. С.Г. Сватиков и происхождение «Протоколов сионских мудрецов» // Российская история. 2018. № 5. С. 141–157.

257

Подробнее о деятельности М.И. Гуровича см. 2-й параграф 4-й главы.

258

Некоторое исключение представляет фигура заведующего Заграничной агентурой А.М. Гартинга, которому В.С. Брачев посвятил одну из глав своей книги: Брачев В.С. Мастера политического сыска дореволюционной России. СПб., 1998.

259

Коцонис Я. Как крестьян делали отсталыми. М., 2006. С. 18.

260

Ф.Н. Плевако — один из известнейших адвокатов 1870–1900-х гг., умеренный либерал по политическим взглядам, после Первой русской революции был членом партии «Союз 17 октября».

261

Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 298.

262

Жандармы России. Политический розыск XV–ХХ в. М., 2002. С. 256.

263

Островский А.В. Родственные связи А.А. Лопухина (1864–1928) // Из глубины времен. Вып. 6. СПб., 1996.

264

Борисов А.В. Министры внутренних дел России. 1802 — октябрь 1917. СПб., 2001. С. 136, 150.

265

Любимов Д.Н. Отрывки из воспоминаний. С. 74, 76.

266

Театральный досуг вообще нередко фигурирует в воспоминаниях жандармов (отчасти, впрочем, это было связано с их служебными обязанностями). См. об этом: Мартынов А.М. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 41 — 42. О включенности деятелей политического сыска в общую городскую культурную среду пишет А.М. Лавренова: Лавренова А.М. Служба А.П. Мартынова в Саратовском охранном отделении (о кризисе идентичности в жандармской среде) // Новый исторический вестник. 2015. № 1 (43). С. 101–116.

267

Дарнтон Р. Великое кошачье побоище и другие эпизоды из истории французской культуры. М., 2002. С. 204.

268

ГА РФ. Ф. 110. Оп. 3. Д. 2580. Л. 232. Цит. по: Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 111.

269

См., например: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1883. Д. 1563. Л. 2; Заварзин П.П. Жандармы и революционеры. С. 97.

270

Спиридович А.И. Записки жандарма. С. 48. Также см.: Айнзафт С. Зубатов и студенчество // Каторга и ссылка. М., 1927. № 5 (34). С. 67; Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 34; Заварзин П.П. Жандармы и революционеры. С. 34.

271

См., например: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1885. Д. 59. Ч. 27. Л. 3–4; 1887. Д. 9. Ч. 40. Л. 2 об., 6; 1888. Оп. 84. Д. 89. Ч. 12. Л. 1–2; 1900. Д. 1886. Л. 54–55; 1901. Д. 1. Ч. 27. Лит. А. Л. 13–13 об.; Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 1. Лит. В. Л. 192–193; Д. 9. Ч. 2. Л. 15–18; 1905. 2 отделение. Д. 13. Ч. 3. Л. 3; Д. 1000. Ч. 1. Л. 32; и др.

272

Спиридович А.И. Записки жандарма. М., 1930. С. 67–68.

273

Подробнее об этом см. 4-ю главу.

274

См., например: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1887. Д. 9. Ч. 29. Л. 3; 1891. Д. 44. Ч. 27. Л. 4; Министерство внутренних дел. Исторический очерк. 1902–2002. М., 2004. С. 48.

275

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1884. Д. 88. Ч. 6. Л. 3, 5; 1887. Д. 9. Ч. 5. Л. 10; 1903. Д. 1. Ч. 48. Лит. А. Л. 2; и др.

276

Lieven D. Russia`s Rulers Under The Old Regime. New Haven and London. P. 222–223. Цит. по: Бородин А.П. Дурново П.Н.: Портрет царского сановника. С. 62.

277

Подробнее об этом см. 4-ю главу.

278

Подробнее об этом см. 3-ю и 4-ю главы.

279

См., например: Пантин И.К., Плимак Е.Г., Хорос В.Г. Революционная традиция в России. М., 1986; Правовой механизм преодоления бюрократизма. М., 1991; Шпакова Р.П. Макс Вебер о демократических реформах в России начала XX в. // Макс Вебер, прочитанный сегодня. СПб., 1997; Красильников С.А. Конформизм российской интеллигенции как социальная ценность в XX в. // Интеллигенция России в конце XX в. Екатеринбург, 1998; Макарин А.В. Бюрократия в системе политической власти. СПб., 2000; Афанасьев Ю.Н. Опасная Россия. Традиции самовластья сегодня. М., 2001; и др.

280

Типичная цитата — бессарабский губернатор С.Д. Урусов писал о своих отношениях с прокурором местного суда В.Н. Горемыкиным: «Мы действовали с ним всегда дружно, часто сходясь для переговоров по тем вопросам, в которых губернатор и прокурор имеют какое-либо соприкосновение. Не знаю, обменялись ли мы с ним за время совместной службы тремя бумагами, но зато редко проходило три дня без того, чтобы мы не обсуждали вдвоем какого-нибудь служебного вопроса». Урусов С.Д. Записки губернатора. Кишинев, 1903–1904 гг. С. 171. О роли каналов коммуникаций в формальной организации, каковой была политическая полиция, см.: Пригожин А.И. Организация формальная // Социология. Словарь-справочник. Т. 1. М., 1990. С. 78; Реент Ю.А. Общая и политическая полиция России. С. 26.

281

См., например: Урусов С.Д. Записки губернатора. С. 372; Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 62, 72, 116, 120, 134, 186, 194, 205, 221, 276–277, 281, 284, 289–292, 295, 303–305, 363 и др.; Герасимов А.В. На лезвии с террористами // Охранка. Воспоминания руководителей политического сыска. М., 2004. Т. 2. С. 141; Из истории либерализма на Ярославской земле. М.–Ярославль, 2007. С. 43.

282

Дорохов В.Г. Политический сыск в Томской губернии. С. 51.

283

Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 174–176, 213, 233.

284

ГА РФ. Ф. 102. Оп. 295. Д. 111. Л. 1–2, 22–23, 121 и др.

285

Падение царского режима. Т. 4. Показания С.П. Белецкого; Иванов А.Е. В.К. Плеве — министр внутренних дел (1902–1904 гг.). Дисс. на соискание уч. степ. канд. ист. наук. М., 2000. С. 122; Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 242; Кафафов В.Д. Воспоминания о внутренних делах Российской империи. С. 103, 107.

286

См., например: Падение царского режима. Т. 3. Допрос А.И. Спиридовича. С. 45; Островский А.В. Родственные связи А.А. Лопухина (1864–1928) / Из глубины времен. Вып. 6. СПб., 1996. С. 205; Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 52, 90–101, 292.

287

Кафафов В.Д. Воспоминания о внутренних делах Российской империи. С. 82.

288

Об этой истории и о личности П.Н. Дурново см.: Обнинский В.П. 90 дней в тюремном заключении. М., 1917. С. 67; Иванчин-Писарев А.И. Воспоминания о П.Н. Дурново // Каторга и ссылка. 1930. № 7 (68); Фигнер В. Запечатленный труд. М., 1964. Т. 2. С. 158–159; Урусов С.Д. Не переоцените моих сил и способностей. Из воспоминаний князя С.Д. Урусова о 1905 г. // Исторический архив. 2004. № 1. С. 126. Например, А.И. Иванчин-Писарев характеризовал П.Н. Дурново как «прямого, резкого и упорного человека… врага всяких обнадеживаний, обещаний и либеральных заигрываний, чем любят щеголять иные администраторы» (Иванчин-Писарев А.И. Воспоминания о П.Н. Дурново. С. 55).

289

О И.Л. Горемыкине см.: Краснопевцев Е.М. Иван Логгинович Горемыкин // Новгородский архивный вестник. 1999, Великий Новгород. № 1; Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. М., 2000. С. 75–84.

290

О Д.С. Сипягине см.: Головков Г., Бурин С. Канцелярия непроницаемой тьмы. С. 305–306; Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. М., 2000. С. 84–91; Борисов А.В. Министры внутренних дел России. 1802 — октябрь 1917. СПб., 2001.

291

О В.К. Плеве см.: Памяти В.К. Плеве. СПб. 1904; Куропаткин А.Н. Дневник // Красный архив. 1922. № 2. С. 82; Спиридович А.И. Записки жандарма. С. 110, 118–119; Богданович А.В. Три последних самодержца. М., 1990. С. 164; Овченко Ю.Ф. Полицейская реформа В.К. Плеве // Вопросы истории. 1993. № 8; Чукарев А.Г. Тонкий и беспринципный деятель (Подробности из личной и политической жизни В.К. Плеве) // Российский исторический журнал. 2003. № 1, 2; Симонова М.С. В.К. Плеве // Российские консерваторы. М., 1997. С. 323–387; Иванов А.Е. В.К.Плеве — министр внутренних дел; Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. С. 129–303; Янжул И.И. Воспоминания о пережитом и виденном; Galai Sh. The liberation movement in Russia. Cambradge, 1973. Р. 184; Judge E.H. Pleve: repression and reform in imperial Russia.

292

О параличе власти в 1905 г. см: Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 85, 105–106, 162–163; Герасимов А.В. На лезвии с террористами. С. 154–155; Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 78; Жандармы России. С. 288.

293

Небезынтересна дальнейшая биография Лопухина. После увольнения из Департамента Лопухин пытался вступить в Конституционно-демократическую партию, его позиция 1907 г. выглядит типично кадетской. Так, он писал: «Господство демократического принципа может быть обеспечено только взаимодействием участия всего населения, а не одного “мыслящего” общества в законодательстве, распоряжении народными деньгами и контролю над исполнительной властью… Теперь, когда гипноз, в котором мы жили, рассеивается, необходимо признать негодность довода об отсутствии у общественных деятелей административного опыта, и все дела местного управления передать в их руки» (Лопухин А.А. Из итогов служебного опыта. М., 1907. С. 52, 57). В 1908 г. Лопухин выдал В.Л. Бурцеву как секретного сотрудника политического сыска Е. Азефа. Подробнее см.: Островский А.В. Родственные связи А.А. Лопухина; Миндлин А. «Чужие среди своих»: А.А. Лопухин и С.Д. Урусов против государственного антисемитизма. М., 1997. С. 4.

294

Островский А.В. Родственные связи А.А. Лопухина (1864–1928) // Из глубины времен. Вып. 6. СПб., 1996. С. 206.

295

Куропаткин А.Н. Дневник // Красный архив. 1922. № 2. С. 82; Спиридович А.И. Записки жандарма. С. 110, 118–119; Богданович А.В. Три последних самодержца. С. 164.

296

Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 201, 203; Головков Г., Бурин С. Канцелярия непроницаемой тьмы. С. 312; Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы. С. 205; Перегудова З.И. Политический сыск России. 1880–1917. М., 2000. С. 72.

297

Урусов С.Д. Записки губернатора. С. 156; Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 202–203; Куканов А. А.А. Лопухин — жертва обстоятельств или сознательный диссидент? // Жандармы России. М., 2002. С. 439.

298

Закон 7 июня 1904 г. и 16 июня 1905 г. о порядке производства по делам о преступных деяниях государственных и о применении к оным постановлений нового уголовного уложения. Неофиц. изд. М., 1905.

299

Интересно, что Э.И. Вуич использует термин «политические дознания», а не «дознания по делам о государственных преступлениях», как сформулировано в самом законе 1904 г., о котором Вуич пишет, что опять же говорит о вторжении «политики» в делопроизводственный язык после 17 октября 1905 г.

300

Записка директора Департамента полиции Э.И. Вуича (министру внутренних дел П.А.Столыпину) о проблемах привлечения к ответственности лиц, обвиняемых в государственных преступлениях // Политическая полиция и политический терроризм. Сб. док. М., 2000. С. 231–232.

301

Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 200–209; Миндлин А. «Чужие среди своих». С. 2; А.А. Лопухин — жертва обстоятельств или сознательный диссидент? // С. 439–440.

302

Заварзин П.П. Работа тайной полиции. Париж. 1927. С. 69; Козьмин Б.П. С.В. Зубатов и его корреспонденты. С. 3; Спиридович А.И. Записки жандарма. М., 1991. С. 44; Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 64, 75; Галвазин С.Н. Охранные структуры Российской империи. С. 109.

303

Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 201, 203; Головков Г., Бурин С. Канцелярия непроницаемой тьмы. С. 312; Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы. С. 205; Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 72.

304

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 1. Лит. Б. Л. 6.

305

Первоначально поддержку С.В. Зубатову в «рабочем вопросе» оказывал и министр внутренних дел В.К. Плеве: с его санкции политика «полицейского социализма», опробованная в Москве, была распространена на другие заводские районы России. Куропаткин А.Н. Дневник // Красный архив. 1922. № 2. С. 81; Головков Г., Бурин С. Канцелярия непроницаемой тьмы. С. 310–313.

306

Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 117–118, 278; Заварзин П.П. Жандармы и революционеры. С. 33.

307

Письма Е.П. Медникова А.И. Спиридовичу // Красный архив. 1926. № 4 (17). С. 200; Козьмин Б.П. С.В. Зубатов и его корреспонденты. С. 112.

308

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 1. Лит. Б. Л. 37. Также см.: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1898. Д. 245. Ч. 1. Л. 7, 16; Оп. 295. Д. 111. Л. 33–34.

309

Головков Г., Бурин С. Канцелярия непроницаемой тьмы. С. 270; Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 73.

310

Письма Е.П. Медникова А.И. Спиридовичу. С. 200; Головков Г., Бурин С. Канцелярия непроницаемой тьмы. С. 268.

311

Об условности такого разделения см., например: Иванов А.Е. В.К. Плеве — министр внутренних дел. С. 30–34, 118 и др.

312

Козьмин Б.П. С.В. Зубатов и его корреспонденты. С. 69–71.

313

В литературе Д.Ф. Трепову, назначенному в январе 1905 г. петербургским генерал-губернатором, чаще всего «припоминают» фразу из обращения властей к населению 14 октября 1905 г., в котором утверждалось, что полиции дан приказ: «Патронов не жалеть и холостых залпов не давать».

314

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 1. Лит. В. Л. 34. С.В. Медведев в монографии, посвященной Зубатову и «рабочему вопросу», полагает, что отношения Зубатова и Трепова были напряженными и недоброжелательными в целом: Медведев С.В. Эксперимент Зубатова. С. 96–97.

315

Спиридович А.И. Записки жандарма. М., 1991. С. 176.

316

Милюков П.Н. Правда о сионских протоколах. Литературный подлог. Париж, 1922; Делевский Ю. Протоколы сионских мудрецов (История одного подлога). Берлин, 1923; Бурцев В.Л. Протоколы сионских мудрецов: доказанный подлог. Париж, 1938; Cohn N. Warrant for Genocide. The Myth of the Jewish world-Conspirace and the Protocols of the Elders of Zion. L., 1967; Rollin H. L’Apocalypse de notre temps. P., 1991; Дудаков С. История одного мифа. Очерки русской литературы XIX–ХХ вв. М., 1993; Будницкий О.В. С.Г. Сватиков и его борьба на «еврейском фронте» / Евреи и русская революция. М., 1999. С. 24–26.

317

Бибикова (Ульянова) Л.В. С.Г. Сватиков и происхождение «Протоколов сионских мудрецов». С. 141–157.

318

Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 117.

319

Агафонов В.К. Заграничная охранка (составлено по секретным документам Заграничной агентуры и Департамента полиции). Пг., 1918. С. 18, 27–28, 30, 32 и др.

320

Спиридович А.И. Записки жандарма. С. 81; Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 78.

321

Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы. С. 260, 306; Галвазин С.Н. Охранные структуры Российской империи. С. 107.

322

Брачев В.С. Мастера политического сыска. С. 47.

323

См., например, о деятельности ближайшего помощника Л.А. Ратаева в Заграничной агентуре А. Бинта: Бибикова (Ульянова) Л.В. С.Г. Сватиков и происхождение «Протоколов сионских мудрецов». С. 148–149.

324

Козьмин Б.П. С.В. Зубатов и его корреспонденты. С. 33.

325

Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 78.

326

Герасимов А.В. На лезвии с террористами. М., 1991.

327

Глобачев К.И. Правда о русской революции: воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения. М., 2009.

328

Исключение — уже названный выше «ученик» С.В. Зубатова Я.Г. Сазонов.

329

Новицкий В.Д. Из воспоминаний жандарма. Л., 1929.

330

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 1. Лит. Г. Л. 12; Д. 2. Ч. 1. Лит. В. Л. 6; Д. 9. Ч. 1; Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 54, 60, 65–67, 123, 211, 233, 261 и др.; Поляков А. Записки жандармского офицера. С. 490.