Предел несовершенства

Людмила Феррис, 2017

Жизнь корреспондентки городской газеты Юлии Сорневой бьет ключом: вчера ей сделал предложение блистательный американский инженер Кевин, а сегодня она становится свидетельницей кровавого преступления на городском предприятии, куда Юля пришла взять интервью у молодой сотрудницы. Давняя подозрительная авария, сложные отношения в семье погибшего, испанская красавица Зэрита, загадочные «золотые солдатики», девушка, ушедшая в монастырь, мужчина со страшным шрамом – только составив из этих разрозненных лиц, событий, встреч и фактов цельную картину, можно вычислить неуловимого убийцу…

Глава 5

Комната, где жила технолог Ельчинская, оказалась миленькой, да само общежитие было обычным многосемейным домом и ничем не отличалось от всех других городских строений. Денег, чтобы строить для молодежи жилье и потом с пафосом выдавать ключи, у города не было, а сохранившееся общежитие машиностроительного завода оставалось конкретно заводской заслугой.

— Очень неплохо тут у тебя! — Юля огляделась.

— Мне тоже нравится. — Девушки разговаривали почти как подружки, возраст у них был примерно равный, и вдобавок они обе проходили свидетельницами по делу об убийстве, то есть имели одну тайну на двоих.

— Юлия, если ты за интервью, то я не хочу, извини, не до интервью мне сейчас.

— Расслабься, мне тоже не до интервью о молодом специалисте Ельчинской, когда происходят такие вещи. Мне поручено провести журналистское расследование и написать об убийстве вашего рабочего. Пока надо собрать факты, пусть разрозненные, и выдвинуть версию.

— А так бывает? Ты разве следователь?

— В журналистике бывает все, в смысле, когда речь идет о расследовании. Все вроде просто: собираются факты, анализируются, а потом обязательно выдвигается версия, которую надо либо подтвердить, либо опровергнуть.

— А без версии никак? Ты же ответственность на себя берешь!

— Никак, — упрямо мотнула головой Юля. — Я ведь не учу тебя твоим премудростям, а свои законы жанра я знаю, поверь.

— А от меня-то чего ты хочешь? Я законы драматургии не знаю, иметь отношение к журналистскому расследованию не хочу.

— Ну что ты, Настя! Я пришла просить о помощи. Пожалуйста, расскажи мне о цехе, об участке. Такую общую информацию. Это мне тоже пригодится.

— А ты потом об этом напишешь?

— Да нет же! Послушай, я пришла к тебе не выпытывать что-то, о чем нельзя говорить вслух, а попытаться понять, кому понадобилось убивать твоего гальваника. Ты ведь хочешь, чтобы убийца был найден?

— Конечно, хочу!

— Ну, наконец-то! Тогда расскажи мне для начала про то, что за производство на вашем участке, чем вы занимаетесь. Потом, конечно, о самом гальванике Федоре Павловиче Крупинкине, чтобы понять, кому была выгодна его смерть. Эти факты помогут мне выдвинуть версию.

Настя отвернулась и посмотрела в окно.

— Ну, давай попробуем, вроде как мы теперь связаны убийством. Не знаю, как это у меня получится…

— Давай я буду задавать вопросы. Ты работаешь технологом полгода. Чем ты конкретно занимаешься?

— Ты тогда лучше мою должностную инструкцию почитай, и все вопросы отпадут. Ну, если коротко, всем деталям необходимо улучшить механические и эксплуатационные свойства, а в металлах и сплавах нужно снять внутреннее напряжение. Для этого существует термообработка, там технологий много, но суть одна: на металл воздействуют теплом и меняют его структуру и свойства.

— А зачем на участке ванны с жидкостями?

— Это другие процессы, гальванические, когда на детали наносятся разные металлические и химические покрытия. У нас есть процесс серебрения, палладирования, золочения.

— Золочения? — удивилась Юлька. — Что же ты молчала?!

— Юль, ты думаешь, у нас золотые слитки на участке или серебряные монеты? Это все иллюзии. Так говорят те, кто не представляет, как происходит золочение. У нас обычное гальваническое золочение, при котором выделяются пары очень ядовитой кислоты. А золота-то в покрытии — всего один микрон! Кстати, чистое золото очень некрасивое, грязно-желто-зеленого цвета.

— Да ну?! — удивилась Юля.

— Вот тебе и да ну. Оно красивое, когда в золото добавляют другой металл — кобальт или никель, когда сплав получается. Вот, в общем, весь курс молодого бойца я тебе прочитала.

— А Крупинкин?

— Он работает в цехе очень давно, жена его тоже раньше работала в цехе, пескоструйщицей.

— Кем-кем?

— Пескоструйщицей. На пескоструйном аппарате, это когда детали под давлением обрабатываются, очищаются воздухом, перемешанным с песком. Я ее уже не застала, но о том, что она тут работала, Федор Павлович рассказывал. Знаешь, он хороший гальваник.

— Ну, это я уже слышала. С его женой обязательно поговорить надо. А что еще ты про него можешь сказать?

Настя задумалась.

— Он часто работает в ночную смену, говорит, все равно по ночам плохо сплю. Ты знаешь, мы в прошлом месяце с ним работали во вторую смену, так совпало. Он все время просидел в каптерке, такая маленькая комнатка, где рабочие чай пьют. Работы было немного — две партии деталей покрыть, так он их в ванну опустил и опять в каптерку ушел, а по техпроцессу надо было первые десять минут наблюдать. Но я поняла, что он был не в форме, и сама у ванны постояла.

— Не в форме — это как? После пьянки?

— Вроде нет, хотя с другими рабочими это бывает, особенно после выходных. Федор Павлович словно спрятаться хотел, вот какое-то такое ощущение у меня возникло. Может, мне показалось.

— А в тот день… Давай, вспоминай по минутам.

— Так, по минутам. Утро было самое обычное. Оперативка прошла быстро. Костя Жданов задание рабочим выдал.

— Костя Жданов — это кто?

— Это мастер участка. Он за производственное задание отвечает, а я за технологии.

— Это твой начальник?

— Нет, я технолог в техбюро, у нас у каждого технолога свой участок. Мы с Костей здесь в паре работаем.

— Хорошо, кто в этот день работал на участке? Прямо по фамилиям. Про Жданова я поняла.

— Термисты Сидоров, Солонченко, Дынин и Прокушев, гальваники Крупинкин и Лазарев, пескоструйщица Налько. Наверное, и все. Я сидела за столом и видела, что Сидоров с техпроцессом пошел в архив за чертежом, там требовалось уточнить размеры детали, Солонченко был на пескоструйке, а Дынин пошел в каптерку чай пить.

— А все остальные где были?

— Не знаю, я в техпроцесс изменения вносила, это было минут двадцать, а когда голову от бумаг подняла, на участке никого не было.

— А мастер?

— Он на обед ушел, у нас обед ранний, в полдвенадцатого начинается, он и ушел.

— А остальные почему не пошли?

— Если как раз работа с деталями выпадает на это время, то обед смещается, это разрешено, да и обедают почти все в заводской столовой. Техпроцесс ведь не прервать, вот и смещается обед.

— Ты точно никого не видела?

— Точно никого. Я еще удивилась: тишина такая стоит на участке, что редко бывает.

— А когда тебе Крупинкин сказал, что его жизнь ничего не стоит?

— Ну, это утром, когда волноводы взял в работу, а я снова в техпроцесс погрузилась.

— А что ты там, в техпроцессах, делаешь?

— Да вношу изменения постоянно. Понимаешь, у нас можно взять деталь в работу, только если она в техпроцесс вписана, а то конструктор внесет изменения по покрытию, а детали в техпроцессе нет, и размеры не совпадают. Вот я и мурыжу документ, исправляю, добавляю. У нас ведь потом продукция контролеру сдается.

— И как Крупинкин тебе открылся?

— Да никто не открывался, что ты, честное слово! Он, когда техпроцесс забирал, куда-то мимо меня посмотрел и тихо так сказал: «Жизнь моя ничего не стоит, прибьют меня, наверное».

— Ты же первый раз сказала, что убьют!

— Прибьют-убьют — эти слова похожи по произношению. Если бы я знала, что это действительно произойдет, то обратила бы внимание и на слова, и на произношение. Крупинкин часто брякал что-то невпопад, я уже привыкла. Его не очень на участке любили — жадный он был и мог настроение любому испортить, брякнуть что-то «эдакое».

— Ну, например?

— Ну, например, Лазарева он называл агентом империализма, а Дынина — фруктом. К пескоструйщице Налько он все время приставал с предложением обналичить миллион долларов. Как-то балагурил все время. Поэтому я не удивилась. Мало ли что он мог брякнуть. Все остальное ты знаешь.

— Да уж, брякнул, не в бровь, а в глаз. И после этого упал замертво…

Пока журналисту Сорневой было понятно, что из имеющейся информации картинка складывается блеклая, тусклая и рыхлая. Рельеф образа гальваника размывался — были отдельные поступки, неважные и незначительные черты характера. Информационные ручейки оставались тоненькими и слабенькими, и пока они сольются вместе, образуя полноводную реку, должно пройти время.