И о чем-то плакала Японка

Людмила Смоленская

Условно жанр романа можно отнести к фэнтези. Героиня переживает кризис среднего возраста. Едет в республику Колгория, где ее ждут увлекательные приключения. В конце книги героиня обретает себя и сожалеет только об одном…

27

— Вот значит как, — задумчиво произнесла она, когда я закончила. — Значит, вот как. Теперь понятно, почему бабка Зарефа так резко рванула в город к дочери, и почему после неё в вашей избушке никто не мог жить больше двух-трёх суток.

— С этого места, пожалуйста, поподробнее, — попросила я, считая, что имею полное право на такую информацию.

— В другой раз. Сегодня у меня проблемы, я и так засиделась тут с вами, да и темно на дворе.

— Нет, позвольте! — возмутилась я. — Так нечестно! Вы, значит, знали, что моя изба для проживания непригодна, и молчали! Уж будьте так любезны объясниться!

Наталья Модестовна явно не собиралась объясняться, да и не успела бы, потому что за окном раздались звуки подъехавших автомобилей. Эти звуки подозрительно напомнили мне, когда на нескольких автомобилях к месту происшествия подъезжают три-четыре экипажа ОМОНа.

Скорость, резкое торможение и хлопание дверок.

Быстрые четкие шаги, вот распахивается дверь кабинета, и врываются два кренделя в строгих черных костюмах и темных очках. Что за дела?

Я в недоумении оглянулась на Наталью Модестовну. Она побледнела и пыталась резко выдернуть из-за стола своё полное болезненное тело, но застряла. Губы её дрожали, со лба катились мелкие бисеринки пота. Мне стало её жаль.

Я уже понимала, что бойцы приехали не по мою душу, и не боялась.

Вслед за парнями вошел невысокий худой человек лет сорока пяти, которого я сразу же узнала в силу медийности его личности.

Это был президент республики Колгория Сабир Имранович Жанзаков.

Наталье Модестовне удалось наконец выбраться из-за стола и поспешить навстречу высокопоставленному гостю.

— О, Великий Колгор…, — начала она, но Сабир Имранович оборвал её резкой репликой на колгорском языке, и она рухнула перед ним на колени.

Жанзаков не посмотрел на меня, не произнес ни звука, но один из его телохранителей двинулся в мою сторону явно не с добрыми намерениями.

— Я ухожу. Я ничего не видела и не слышала, — спокойно сказала я и направилась к выходу.

Я ошиблась. Сабиру Имрановичу явно нравились женские истерики, спокойствие не устраивало его ни в коей мере. Как в сельской частушке:

Меня милый разлюбил,

Я пошла, запела,

Он догнал и напинал,

Чтобы заревела.

Телохранитель вышвырнул меня за дверь, как ведро с мусором. Я упала с невысокого крыльца на небольшую кучку щебня, больно ударила коленку. От злости и унижения хотелось реветь. Одно утешало: фонарь у администрации по каким-то причинам не работал, сумерки уже сгустились, значит, моего унижения никто не видел.

Кое-как поднявшись, я заковыляла к своей избушке. Потихоньку боль проходила, и моя походка выравнивалась. На следующей улице фонари были в полной исправности. Я шла прогуливающимся шагом, зная, что меня может наблюдать любой народный целитель с помощью своей «приставки». Скользила взглядом по обочине в поисках листка подорожника, чтоб приложить к кровоточащей коленке. Найдя, остановилась, нагнулась, сорвала. Дома приложу.

Выпрямилась. И вдруг, впервые за всё время пребывания в Болдырево, ощутила на своем затылке то, что рецидивист Витя Бураков обозначил фразой «как на прицеле у снайпера». И этот снайпер был именно по МОЮ душу, потому что меня пронзило леденящим холодом Смерти.