Фанера над Парижем

Людмила Милевская, 2002

У Лели – подруги писательницы Сони Мархалевой – похитили мужа банкира и требуют немыслимый выкуп. Соня считает, что только она может его найти. Исследуя сейф банкира, она нашла договор между ним и его замом, где говорилось, что в случае естественной смерти одного другой наследует банк. Похититель Перцев? Однако обнаружилось, что Лелин муж собрал компромат на всех знакомых, даже на нее. Значит, его смерти желают многие. Сонька подозревает, что банкира держат в особняке у известного чародея Коровина. «Не будь я Сонька Мархалева, если не выведу преступника на чистую воду», – решает писательница…

Глава 4

Мне снился сон.

Страшный сон.

Даже ужасный.

Ужасный по нескольким причинам. Во-первых, он был очень длинный — длиной в жизнь. А во-вторых, во сне я была мужчиной, да ладно бы еще красивым, бодрым и молодым, а то совсем наоборот — я была пожилым низкорослым мужчиной и обладала всеми атрибутами старости: лысиной, вставными зубами, подагрой, животом и одышкой. И почему-то всем этим я очень гордилась.

Впрочем, известно почему: у меня были деньги, много денег. Утром после душа я подходила к зеркалу и, с огромной симпатией глядя на свое неприглядное отражение, нежно оглаживала раздутый обжорством живот, щелкала вставными зубами, проводила рукой по плешивому темечку (по привычке приглаживая то, чего давно уже нет) и удовлетворенно себе говорила:

— Хорош, чертяка!

Видимо, я ждала чего-то еще более безобразного и, не найдя, приходила в восторг. После этого я выпячивала впалую грудь и героически пыталась подобрать дряблые мышцы живота; живот от этого в объеме не уменьшался, а лишь покрывался жировой рябью и становился похож на корку гигантского апельсина, но я была очень собой довольна и с улыбкой вещала:

— Рано пока на диету, рано. Еще сойдет.

И не ошибалась, потому что действительно сходило. Все сходило за первый сорт: и впалая грудь, и безобразный живот, и плешь, и вставные зубы. Да еще как сходило! Под дверью ванной с полотенцем в руках меня ожидало существо, которое своими прелестями с лихвой возмещало все мои недостатки.

Существо порхало ко мне на своих длинных стройных ногах, в искреннем порыве нежности своими сочными губками чмокало меня прямо в плешь и с материнской любовью обтирало полотенцем мой отвратительный жирный живот. При этом существо не играло, нет-нет, оно действительно боготворило меня, потому что ждало от меня много, очень много…

Старый, плешивый и пузатый, я был не просто я — старый, пузатый и плешивый. Существо видело во мне уверенного в себе хозяина жизни, всем известного и всем нужного, с которым нет никаких проблем, а есть одни лишь радости. И именно этот источник радостей любило во мне существо, охотно прощая и плешь, и вставные зубы. Прекрасное существо даже не замечало этих мелких недостатков, поскольку было счастливо и понимало: счастье это случайно и рядом с плешью и животом могли оказаться любые другие длинные и стройные ноги. Красивых ног в стране много, а богатых и знаменитых животов мало и на всех не хватает.

Прекрасное существо было неглупо, все понимало и обожало меня и каждодневно радовалось, что я у него имеюсь и в роли мужа ограничиваюсь им одним, этим прекрасным существом, в то время как великое множество красивейших ног, губ и глаз только и думают, как отобрать у него мои живот, плешь и прочее…

В общем, это была любовь, большая, прекрасная любовь, замешанная…

Хотя любая любовь замешана на чем-нибудь прозаическом, так что эта от других не сильно отличалась, но дело не в том. Сон закончился примерно так же, как заканчивается любая жизнь: трагично. В конце концов я, старый дурак, попала в неприятность: неожиданно начала задыхаться прямо посреди счастливейшей жизни. Как и при каких обстоятельствах это случилось со мной — не помню, но ощущения я испытала ужасные. Помню лишь, что была кромешная тьма — то ли подвал, то ли чулан — и это меня почему-то страшно пугало. Глаза лезли на лоб от нехватки воздуха, страшные спазмы сковывали грудь и горло, руки судорожно пытались сорвать с шеи карденовский галстук, мысли путались…

Боялась, не знаю чего, тряслась всем своим жиром… В голове был один страх, жуткий страх, просто животный ужас. Впрочем, были и две-три мысли о прекрасном существе, мол, погибаю, и как-то оно теперь выживет без меня? Без средств, без друзей останется — глупое да наивное, — оберут до нитки и по миру пустят…

На этом жутком месте я и проснулась, разбуженная телефонным звонком Маруси. Как всегда она беспардонно врывалась в мою жизнь, но на этот раз я была ей благодарна, честное слово.

— Старушка! Епэрэсэтэ! — изумилась Маруся. — Ты прямо вся еще спишь? Как не стыдно, старушка, я прямо вся давно уже на ногах!

— Добро бы просто сплю, — пожаловалась я, — а то такую дрянь смотрю. Одни кошмары, жуть!

Хотелось, конечно же, сразу, входя в мельчайшие подробности, рассказать сон, но сильные впечатления вытеснили из памяти весь словарный запас. Пришлось ограничиться лишь этим жалким лепетом. Маруся же и слушать меня не собиралась.

— Еду к тебе, будь готова, — сообщила она и бросила трубку.

«К чему это я должна быть готова?» — подумала я, тупо глядя на себя в висящее напротив кровати зеркало и безмерно радуясь тому, что нет еще у меня плеши и вставной челюсти, а, напротив, есть белые натуральные зубы и роскошные длинные волосы, которые я ни за что не доверю стилисту, как бы моден он ни был.

Должна сказать, что последнее сообщение Маруси меня насторожило, как любое ее сообщение. Жутко хотелось знать, к чему я должна быть готова. После страшного сна я уже не ждала радостей от жизни, поскольку все естественное всегда ценила выше любого богатства и никогда терпеть не могла примеси денег в отношениях, а тут сразу столько неприятных впечатлений…

Но нет худа без добра, в ванной меня ждал сюрприз. Когда после душа я подошла к зеркалу и не обнаружила у себя отвислого живота, то едва на радостях не потеряла сознание. К счастью, явилась Маруся и отвлекла меня, пришлось бежать открывать ей дверь, откладывая обморок.

Дверь я открыла, в умилении приговаривая: «Боже, как я хороша! Как хороша!»

— Ты что, старушка?! — изумилась Маруся. — С чего ты это взяла? Хоть бы в зеркало на себя посмотрела. Прямо вся помятая и опухшая. Тьфу!

— Это ты меня раньше не видела, — торжествуя, сообщила я. — Плешь, жир, подагра…

Я махнула рукой, мол, всего и не перечислишь. Маруся остолбенела. Ей еще с детства сильно хотелось все это у меня увидеть (особенно плешь), но как это сделать, она не знала, а потому спросила:

— Ты о чем, старушка?

Я тут же рассказала свой сон, заключив повествование словами:

— И откуда, спрашивается, появляются в моей светлой голове такие бредовые видения? Хоть бери и к Фрейду обращайся.

— Тут и обращаться не надо, — обрадовалась Маруся. — Прямо вся ты завидуешь нашей Леле.

Леля — дальняя родственница Маруси, с которой я всегда была очень дружна. Несмотря на приличную разницу в возрасте, мы с Лелей, встречаясь, подолгу болтали как нежнейшие подруги, по ходу беседы выбалтывая друг другу все свои сокровенные тайны.

Кстати, в отличие от Маруси, Леля всегда умела держать язык за зубами и ни разу не распространила по свету то, что я доверила только ей. Марусе же с детских лет я сообщаю лишь то, на что не хочу тратить своего драгоценного времени. Как правило, это сообщения о продаже, обмене, о желании что-либо приобрести или сплетни про очень плохих людей, которых я заслуженно невзлюбила.

— Я завидую Леле?! — искренне возмутилась я. — Да я счастлива, что ей, наконец, повезло.

Изрекая это, я кривила душой. Красавица и умница Леля, обладательница не только длинных стройных ног, но и осиной талии и чистых наивных глаз и сексапильных губ — эта нимфа, это божество… помытарствовала в жизни немало, прежде чем вышла замуж так, как мечтала.

Господи, какой злодейкой надо быть, чтобы позавидовать этой несчастной трудолюбивой Леле. Она не стала довольствоваться тем, что ей щедро дала природа, а не зная устали, трудилась над собой и овладела всем, чем только было необходимо.

Леля постигла все, чего настоятельно требовало наше сложное время. Даже не знаю, есть ли на свете такое, чему к двадцати семи годам она не научилась. Она так же прекрасно чувствует себя за рулем автомобиля, как и за штурвалом самолета, она летает на лыжах по склонам гор и по волнам морей, бабочкой порхает на теннисном корте, ишаком ишачит на тренажерах, прыгает с парашютом, строчит статьи в газеты и журналы, а потом, проделав все это, несется на рауты во всевозможные посольства и разговаривает там на всех европейских языках…

Боюсь, не хватит страниц моего романа для того, чтобы перечислить все, что успевает Леля за день. Бедняжка, чтобы чувствовать себя суперженщиной, она с утра до вечера, как раб на плантациях, трудится над собой, хотя я этого чувства никогда не теряла, вовсе не обременяя себя ни лишними знаниями, ни лишним трудом. Вот что значит сильная позиция в жизни — насколько легче быть счастливой, от рождения зная, что другим до тебя далеко. Но не всем так везет.

Однако вернемся к Леле. Таким образом, становится ясно, что своим кропотливым трудом она добилась в жизни практически всего, кроме… больших денег, которые она рассчитывала получить одновременно с прекрасным принцем.

Для будущего принца в общем-то Леля и старалась, но принц все не являлся, зато годы летели. Летели они не бесплодно — Леля росла в цене, набираясь образования, ума и опыта. Она уже научилась петь, сочинять музыку, умудрилась сыграть несколько ролей в спектаклях, и даже пару раз блестяще выступила на радио. Леля без устали бросала новые килограммы на весы своих достоинств и выросла в цене так, что на нее уже не находилось покупателя. Она же не унывала и росла, росла, росла…

Но наступил тот критический момент, когда стрелка весов качнулась и медленно поползла в обратную сторону, а потом и вовсе начала тяготеть к нулю — время перестало работать на Лелю. Никаким красивым пением не заменишь розовой нежности щек и пунцовой свежести губ. Леля поняла, что если в ближайшие годы не найдет себе мужа, то все старания пойдут прахом — жизнь можно считать потерянной. И она заметалась.

Должна сказать, что ни я, ни Роза, ни Маруся, ни другие старшие друзья Лели не стояли в стороне. Все мы мучительно переживали проблемы Лели и из последних сил искали этих чертовых будущих мужей, которых Леля, оскорбляясь, отвергала. Откуда мы их только не извлекали, из каких частей бизнеса и света…

Замечу, если бы Маруся с той же страстью искала мужа себе, то давно бы уже нянчила внуков, а не довольствовалась бы ролью престарелой невесты и «приличными вариантами», как она называет негожих претендентов на свою руку.

В общем, когда все мы, болея душой и скорбя, уже отчаялись выдать замуж нашу несравненную Лелю, она вдруг неожиданно сообщила о помолвке. Естественно, всю ночь я не спала, а наутро зазвала к себе Лелю для срочного обмена тайнами. И она не обманула моих ожиданий: уже с порога начала открывать свою душу и с горящими глазами сообщила, что страстно влюблена.

— Влюблена?! Ах, я слышу это от тебя впервые! — воскликнула я, внутренне трепеща, от чего сама не зная. — Что? Как? Где? Рассказывай!

Конечно же, меня интересовало многое, поскольку достоинства нашей Лели обязывали ее будущего мужа чрезвычайно. Но самое главное, я видела: Леля была счастлива. В ее горящих глазах читалось огромное чувство…

— Да чем же он взял-то тебя? — дрожа и волнуясь, спросила я.

— Ах, не знаю, не знаю! — кружась по комнате от избытка чувств, пропела Леля. — Когда он касается моей руки, кажется, я готова потерять сознание!

Признаться, я испугалась. Когда видишь такую сумасшедшую любовь, сразу приходит в голову мысль: «Есть ли у жениха деньги?» «Не наделала бы она глупостей», — это уже была вторая мысль.

Короче, я заволновалась, а вдруг наша Леля влюбилась в кого-нибудь недостойного, вдруг он нищ и не имеет достаточного веса в обществе? Дрожащим голосом я поспешно спросила:

— Надеюсь, у него найдутся средства, чтобы обеспечить тебе ту жизнь, к которой ты так долго готовилась? Спрашиваю прямо: он купит тебе самолет, яхту и метров двадцать бассейна для ежеутренних заплывов?

— Не знаю! Не знаю! — танцуя, ответила Леля. — Да разве в этом дело? Я и часа прожить без него не могу, а он без меня!

И словно по команде зазвонил ее мобильный.

— Это он! Это он! — возликовала Леля и начала ворковать такие нежности в трубку, что даже мне, видавшей виды, стало неловко.

Я сейчас же пожелала знать, кто он, а еще лучше иметь возможность сделать собственные выводы. Под напором моих дружеских чувств Леля вынуждена была в тот же вечер организовать ужин, куда меня сразу же и пригласила. Событие происходило в ресторане, где я чуть не рухнула на пол, увидев жениха. Достоинство у него было лишь одно — что банкир, в остальном же… маленький, лысенький, брюхатенький…

Нет, он не был точной копией того, кем я была в этом своем страшном сне, с которого, кстати, и начались мои настоящие неприятности. Жених был лучше, гораздо лучше и симпатичней. Пожалуй, я и сама обратила бы на него внимание, будь он немного моложе, но Леля! Наша несравненная Леля! Она так мечтала! Она так готовилась! Так истязала себя!

Нет, теперь она достойна настоящего принца!

Но с другой стороны, где взять принца, когда и наши министры порой перед телекамерой ковыряют в носу, избранник же Лели был достаточно галантен, элегантен, образован, остроумен и невыразимо мил — чего же боле?

Я смирилась. К тому же любовь зла, а то, что Леля счастлива со своим банкиром, не вызывало сомнений. Они так трогательно, так трепетно друг друга любили, что окружающие умилялись и говорили: «О, да, так бывает раз в сто лет».

И теперь Маруся убеждает меня в том, что я завидую Леле?!

Завидую немного, конечно, но совсем не тому, о чем она думает. Я счастлива со своим Евгением, но между нами нет тех тонких чувств, того трепета, которые столь заметны между Лелей и ее банкиром.

Я тут же попыталась все это изложить Марусе, но она возмутилась:

— К черту Лелю с ее любовью! Роза прямо вся нас убьет, если мы опоздаем к Коровину!

— Ах, Коровин! — закричала я, вспомнив, наконец, куда мы собирались.