За воротами дымил большой завод

Людмила Андреевна Кузьмина, 2023

Автор книги – работник химической отрасли – и в данной книге сви-детельствует о тех событиях, которые происходили в её жизни в шести-десятые годы ХХ века.Начало её истории (годы 1939–1962) было опубликовано в книге«Бежала по полю девчонка» (2020 г. Издательство «Триумф», Москва).Данная книга является продолжением повествования. В первой ча-сти под заглавием «Тагильская песня» автор повествует о своём станов-лении в профессии в уральском городе и о событиях в её личной жизни.Вторая часть с названием «То, что было до меня» посвящена жизни еёродственников и друзей в прошлом веке.Приведены подлинные отрывки из дневников автора, сохранивши-еся в личном архиве письма, и эти вставки также являются свидетель-ствами того времени, которое уже не понятно нынешнему молодомупоколению.

Часть I. ТАГИЛЬСКАЯ ПЕСНЯ

Посвящается Петру Сергеевичу Иванову

Это было в те далёкие года,

Что, казалось, отшумели навсегда.

Это было, когда в жизнь вошёл Тагил

И завод, который нас соединил.

И завод, который нас соединил.

И с тех пор прошло немало лет,

Но по-прежнему глядят нам вслед

Наша юность с молодой своей душой

И уральский город, данный нам судьбой.

И уральский город, данный нам судьбой.

Может быть, и близок наш закат,

Потому который раз подряд

Отмечаем праздник Старый Новый год —

Он забыть нам нашу юность не даёт.

Он забыть нам нашу юность не даёт.

Л. Кузьмина

Пункт следования

Прошли годы и годы. Я давно живу в Москве. У меня любимый муж, которому я посвящаю эту книгу, дети — семья и работа. Обосновались в Москве и некоторые мои друзья из Нижнего Тагила. А память то и дело возвращает нас всех в далёкий уральский город, и у меня возникла идея: «А давайте, друзья, собираться вместе на Старый Новый год 13 января. Будем вспоминать, песни петь». После этих встреч словно молодели душой. И я написала нашу «Тагильскую песню», позаимствовав музыку у очень известного композитора Андрея Петрова.

А теперь вернусь в июль 1962 года.

В советское время существовала система распределения на работу выпускников вузов по заявкам от предприятий, где требовались молодые специалисты по профилю предприятия. Получивший направление на работу выпускник обязан был отработать на предприятии три года, а предприятие гарантировало молодому специалисту проживание по месту работы.

Выпускники химфака, имеющие постоянный адрес и прописку в Свердловске, могли получить работу в городе и распределялись по одному списку, а те, кто учился на химфаке с временной пропиской, остаться в Свердловске не могли и шли по другому списку. Конечно, и тогда существовали разные «левые ходы устройства на работу по договорённости». Или кто-то из выпускников с временной пропиской обзавёлся семьёй в Свердловске и, получив свободный диплом, оставался работать в городе и жить в семье «своей второй половины» — мужа или жены.

Мой научный руководитель дипломной работы намекал мне, что меня, как успешную студентку, могли бы оставить работать на кафедре, если бы я вышла замуж за свердловчанина и получила постоянную прописку в городе. А мои родители писали мне из Миасса, что могли бы прислать мне вызов на работу в школу №17, которую я окончила в 1957 году с золотой медалью, но этот вариант я сразу отвергла. Во-первых, не хотела быть учителем в школе. Во-вторых, была глуховата с детства. Зачем мне, «глухой тетере», терпеть насмешки школяров?

Предварительное распределение пятикурсников УрГУ проходило в деканате химфака в апреле ещё до защиты дипломов.

Многие выпускники с временной пропиской приуныли: уж очень непрестижные места пришли для неоргаников — городишки типа Аша, Усть-Катав, Кувандык. А мы, органики, радовались: пришла заявка на завод пластмасс в Нижний Тагил на десять выпускников. Город — второй по величине в области, недалеко от Свердловска, и завод пластмасс находится на гребне «большой химии». Туда захотели поехать даже выпускники-свердловчане. И я решила: поеду работать в Нижний Тагил!

Наша коммуна из пяти девчонок 29-й комнаты студенческого общежития на улице Чапаева, 16, навсегда оставалась в прошлом. Мы с Алёной Светлолобовой по распределению уезжали в Нижний Тагил, Ия Кузнецова получила направление в Златоуст, Нина Попкова в Магнитку Челябинской области. А вот пятая наша сокурсница Нинель Семерикова после выпускного вечера на химфаке повела себя странно: не сказав ни полслова на прощание, собрала вещички и исчезла. Не захотела даже сфотографироваться впятером на память. Вместо неё с нами пошла в фотографию свердловчанка Люся Тараканова, остающаяся в городе. Теперь эта фотография висит на стене в наших квартирах, а нам уже за восемьдесят лет!

Прощаясь, мы с девчонками условились, что будем писать друг другу на Главпочтамт до востребования, пока не обоснуемся на новом месте и не получим прописку и домашний адрес. А пока, сдав постели коменданту общежития и собрав чемоданы, мы разъезжались по домам — кто куда, отдохнуть от экзаменов и защиты дипломов, повидаться с родными.

Родительский дом в Миассе встретил меня с большой радостью: я — первая в семье получила законченное высшее образование, о чём всю жизнь мечтал мой папка. Сам он, в силу обстоятельств жизни, не смог получить даже среднее образование. И мои миасские друзья школьной поры были тогда ещё студентами. Приехали на каникулы мои подружки-одноклассницы Рэя Рощина и Лида Катаева. Пятого августа отпраздновали день рождения Рэи — ей исполнилось 23 года, а мой день рождения в декабре, и мне ещё 22 года. Я узнала от подружек, что скоро в Миассе появится одноклассница Алла Сущенко, студентка Ростовского мединститута. И приедет она со своим женихом, тоже медиком. Можно одной компанией поехать с ночёвкой на озеро Еланчик, отдохнуть и пообщаться на лоне природы.

И вот мы выбрали погожий денёк и отправились на озеро. К нам присоединились приятель Рэи Стас Антонов и братишка Аллы подросткового школьного возраста Витя.

Настроение у меня было хулиганское, и я, бывшая примерная школьница-отличница Люся Кузьмина, потрясла компанию исполнением песен, распеваемых студентами обычно «на картошке». Витьку-школьника приходилось отгонять подальше или петь, когда он уже спал поодаль, а мы сидели у костра.

И всё же мыслями я была уже далеко от друзей. Мне предстояло шагнуть в самостоятельную жизнь, осваивать профессию химика на Нижнетагильском заводе пластических масс. Студенческая практика летом 1961 года на заводе синтетического каучука в Темиртау убедила меня, что работать смогу, химию-науку знаю, а если чего-то забуду или не знаю, «допру своим умом». Ехала в Нижний Тагил уверенная в том, что все решения буду принимать самостоятельно и только от меня самой зависит, каким специалистом-химиком на заводе я стану. Никакой директор школы, ни папа с мамой не могут уже на меня повлиять, как это было после окончания 10 «Б» класса в Миассе, когда под натиском директора и родителей я вдруг изменила своему гуманитарному складу ума и вместо филфака УрГУ поступила на химфак. Повлияла тогда и общая обстановка народного хозяйства в стране — курс на ускоренное развитие химической промышленности, получивший название «Большая химия». Да и моя школьно-книжная голова держала в памяти слова Базарова из романа Тургенева «Отцы и дети»: «Порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта». А я была, как думала тогда, законопослушной советской гражданкой. И опять же помнила стихотворение Некрасова «Поэт и гражданин», которое мы «проходили» в школе — «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан! А что такое гражданин? Отечества достойный сын». Эти слова стали крылатыми, они решали спор поэта и гражданина в пользу последнего.

Так что будущая моя жизнь меня не пугала, да и город был немного мне знаком. В Нижний Тагил я приезжала год назад вместе со студенческим хором, знала, что в городе есть два дворца культуры, есть драмтеатр, кинотеатры — не пропаду от скуки. Ехала не одна, а вдвоём с Алёной Светлолобовой. Мы с нею договорились встретиться такого-то числа на вокзале Свердловска и в электропоезде отправиться в Тагил. Она должна приехать из Ирбита, я — из Миасса. А Свердловск с нашим химфаком и друзьями-сокурсниками совсем недалеко от Тагила. Расстояние между городами 140 километров, на электричке можно добраться за два часа, и в свободные от работы дни можно навещать друзей-свердловчан, которые остались жить и работать в Свердловске…

В середине августа 1962 года вышли мы с Алёной Светлолобовой из поезда на вокзале Нижнего Тагила, сели с чемоданами и рюкзаками в трамвай и поехали на завод пластмасс трудоустраиваться. Погода хорошая, а дорога жутко унылая: едем мимо пылящего цементного завода, мимо тюремной зоны и ни одного дома — пустыри, пустыри. Но вот пахнуло знакомым химическим запахом — пахло фенолом. Кондуктор объявила: «Завод пластмасс, конечная». Приехали…

Алёна моя загрустила. Она города совсем не видела и впервые в Нижнем Тагиле.

— Люси! Как мы тут будем жить? Дыра какая-то.

Я её успокаивала:

— Ничего не дыра. Нормальный большой город. Кто же будет химический завод строить в городской черте? Чувствуешь, чем пахнет завод?

Помня советы наших свердловских наставников, пошли в отдел кадров. Сидим с вещами в кабинете начальника Котовщикова, неимоверно толстого дяди. В наших путёвках-направлениях было написано, что завод обеспечивает нас жильём, и мы с Алёной вообразили, что нам, молодым специалистам с высшим образованием, сразу же дадут квартиру. Фигушки! Кадровик сказал: «Жильём обеспечим, но не в квартирах. С квартирами у нас напряжёнка. Можем предложить снимать комнату в посёлке ТЭЦ или место в общежитии ИТР при заводе. Как решите?»

Спрашиваем:

— А где общежитие?

— Одно здесь, рядом с заводской проходной, другое — в Сухоложском посёлке.

Посовещавшись, мы с Алёной решили заселяться рядом с проходной. Не надо будет по утрам спешить на трамвайную остановку, трястись, не проспавшись, на трамвае. Ну а в город будем ездить в свободное от работы время.

— Ну вот и хорошо, — сказал Котовщиков. — Общежитие ИТР квартирного типа. Комната с кухней и туалетом. Ванны, душа нет. Можно ездить мыться в баню в посёлок ТЭЦ — три остановки отсюда, или мыться в душе в новых цехах завода. Но пока у вас нет пропуска на завод. Сейчас можете получить ключ от комнаты, 15 рублей «подъёмных» получите позднее в кассе. Покушать можете пойти в заводскую столовую — она напротив. Отдыхайте после дороги. Устраивайтесь. Сейчас пора отпусков, готовьтесь пока к экзамену по технике безопасности. Подъедут остальные молодые специалисты, вас примет главный инженер завода Владимир Петрович Потапов. Сдадите экзамен по технике безопасности, получите места, в каких цехах или лабораториях будете работать. Инструкции по технике безопасности можете получить в технической библиотеке — она тоже напротив.

Я спросила:

— А какой адрес у нас тут будет? Нам надо сообщить родителям, что мы прибыли в Тагил и устраиваемся на работу.

— Главпочтамт у нас в городе. Адрес у вас будет такой: Свердловская область, Нижний Тагил, Промплощадь ИТР, дом 1, комната 6.

Вышли из кабинета. Я спрашиваю у Алёны:

— ИТР — что это означает?

— Инженерно-технические работники. Мы теперь с тобою ИТРы.

Оправились с вещами в общежитие. Второй этаж. Наша комната. Четыре свободные кровати с панцирными сетками, по две вдоль стен. Две занимаем. Шкаф для одежды, небольшой столик и пара стульев. Единственное с металлической решёткой окно «смотрит» на заводскую территорию. Маленькая форточка, но и её лучше не открывать — несёт фенолом и едким формальдегидом. Запахи знакомые, и дышать ими вредно для здоровья.

— Пойдём, Люси, пообедаем в столовой. Я проголодалась ужас как, а магазинов тут нет.

Административное здание. В нём столовая, конференц-зал и техническая библиотека. В столовой вкусно, совсем не по-студенчески и не экономя деньги, поели. Вернулись в комнату, улеглись на кроватях, стали обсуждать ближайшие планы.

А ближайшие планы на сегодняшний день — надо бы съездить в город, дать телеграммы домой с почтамта, прикупить продукты, немного прошвырнуться в центре, а завтра начнём осваиваться в городе. Может, в кино сходим или на экскурсию запишемся. Я знаю, что в городе есть неплохой краеведческий музей.

— Да ну её — экскурсию! — ворчит Алёна. — Просто будем гулять.

— Алён! Надо бы помыться с дороги. В баню на ТЭЦ неохота ехать, а в душ мы без заводского пропуска не попадём.

— А мы холодной водой на кухне оботрёмся. Лето, тепло. Волосы мыть не будем, не грязные они у нас. Из дома вчера только выехали.

Через несколько дней общежитие стало заполняться вновь прибывшими девчатами. К нам в комнату вселились наши однокурсницы Лариса Коростелёва и Нина Траянова. Припозднившимся Люсе Ватутиной и Рите Зайцевой места не досталось. Они уехали устраиваться в общежитие в Сухоложском посёлке.

Ныряю в прошлое

При поступлении на работу в 1962 году прошлое Тагила меня совсем не интересовало, я жила исключительно настоящим и будущим. Это сейчас, на склоне моих лет, я то и дело ныряю в историю, и необязательно даже читать книги, на дворе XXI век — век интернета; всемирная сеть опутала Земной шар, и как уверяет компания, «в Яндексе найдётся всё». Вот и я время от времени ищу в Яндексе, что мне надо. Но и в голове у меня с давних пор много всяких знаний по истории родного мне Урала. Я, например, давно занимаюсь родословием, чтобы знать, откуда и когда мы, Кузьмины, появились на Южном Урале, и я, потомок Кузьминых, вросла корнями в уральскую почву, хотя давно живу в Москве.

Одно из названий Уральских гор, простирающихся с севера на юг, Каменный Пояс. И этот пояс, образно говоря, украшен медью и железом, золотом и платиной, драгоценными и полудрагоценными камнями. Ещё до прихода русских на Урал здесь обнаружены плавильные печи эпохи бронзы и раннего железного века, датируемые археологами серединой II тысячелетия до новой эры. А мы обратимся к Петровскому времени XVII века, когда на Урал устремились русские рудознатцы в поисках залежей медных и железных руд и нашли тут десятки мест, где можно было выплавлять медь и железо. Тульские предприниматели Демидовы по указу Петра Первого получили огромные земли на Среднем Урале и широкие права по освоению недр и строительству заводов.

Родоначальником этой династии был Григорий, сын Антуфьев из села Павшино близ Тулы, родился он в конце ХVI века. Его сын, именуемый по родословной росписи Демид Григорьев, сын Антуфьев, тульский кузнец из того же села, стал хорошим оружейником, привлёк внимание прибывшего в те места государя Петра Первого, а государь и сам был рукастый, учился всему на свете в своей стране и за рубежом, чего-то попробовал выковать в кузнице Демида, но кузнец не постеснялся и напрочь забраковал его работу. Тульские кузнецы издавна славились своим мастерством. Я читала ещё в школе сказ русского писателя Лескова, как тульский кузнец Левша будто бы подковал блоху. Ну и всё, что изготовил кузнец Демид, имело знак высшего качества и по мастерству превосходило умение иностранных мастеров. Пётр Первый повелел Демиду и его сыновьям отправляться на Урал, поближе к рудам и полезным ископаемым и осваивать те места.

Здесь обосновалось уже третье поколение из династии Демидовых. Никита Демидов, сын Антуфьев, стал основателем многих горных заводов на Урале. В 1720 году за заслуги перед государством он получил дворянство с фамилией Демидов, подтверждённое в 1726 году грамотой на потомственное владение титулом. На дворянском гербе Демидовых по латыни было начертано: «ACTA NON VERBA» — «Не словами, а делами». С тех пор Никита и его многочисленные потомки стали носить фамилию Демидовы. Они следовали своему девизу, сколотили богатейшие состояния как в нашей России, так в иноземных странах, славились меценатством и всеми средствами способствовали развитию горнозаводского дела на Урале, помогая тем самым Российскому государству становиться в ряды развитых промышленных держав в мире. Один из потомков Демидовых купил в Италии разорившееся княжество Сан-Донато, а став собственником княжества, получил титул князя Сан-Донато. Вот так Демидовы сумели подняться, как говорится в русской поговорке, «из грязи — в князи».

Попутно отмечу, что и «моя династия» корнями находится в тульских землях. Мой прапрадед Николай Александрович Кузьмин (1779–1854) был кузнецом, родился и умер на Южном Урале, а его родитель, по неподтверждённым данным, был родом из Тульской губернии, относился к разряду государственных крестьян. Его в числе многих тысяч работных людей тульский купец Лугинин выкупил у государства и переселил на Южный Урал. В отличие от Демидовых, из «грязи в князи» Кузьминым пробиться не удалось, так и оставались до отмены крепостного права в 1861 году приписанными к златоустовскому железоделательному заводу. Жили они в селе Вознесенка на востоке современной Башкирии, занимались «вспомогательным ремеслом» — в специальных ямах получали древесный уголь «на пожиге леса» и гнали дёготь из бересты. Был такой промысел на Урале: для выплавки железа и меди требовался древесный уголь, пока его не заменили каменным углем.

С течением времени нашли на Южном Урале золото, и мои предки-мужчины занялись золотодобычей. И тоже не разбогатели и не выбились в высшие слои российского общества. А в советское время в советских шахтах и на советских приисках работал мой отец Кузьмин Андрей Алексеевич. Денег в нашей семье из семи человек никогда не хватало. Поэтому мой папка и надавил на меня при выборе дальнейшей моей профессии после окончания школы: «Какой ещё филфак или иняз, дочка! Языки — это что? Болтология. Становись инженером!»

Ну а мы опять вернёмся в Нижний Тагил в давнее время.

Рудознатцы-промысловики нашли залежи руд в нижнем течении реки Тагил в районе горы Высокой, и Демидовы быстренько прибрали их к своим рукам.

Гора Высокая — не такая уж высокая, всего 380 метров над уровнем моря. Раньше у неё было другое название — гора Магнитная, и была она буквально нашпигована железной рудой с высоким содержанием магнитного железняка. Говорили, что в тех местах лошади быстро расковывались; их железные подковы притягивало к земле.

За три столетия эта гора выдала свыше 200 миллионов тонн железной руды, и на её месте образовался карьер глубиной 275 метров. Высокогорский железный рудник в настоящее время для разработки закрыт и стал объектом туризма, и туда возят на экскурсию туристов полюбоваться на глубокую яму в земле: «Была гора высокая, стала яма глубокая».

История Нижнетагильского поселения начиналась в 1722 году, когда Демидовы на созданном ими медеплавильном заводе в устье речушки Выя, притока реки Тагил, провели первую выплавку меди, но медь получилась невысокого качества из-за того, что руда была с большой примесью железа. Демидовых это не расстроило. Уже в 1725 году они запустили ближе к горе Магнитной первую домну по выплавке железа — самую крупную в Европе. А через 10 лет, в 1735 году, была построена уже четвёртая домна. Никита Демидов не дожил до её пуска, передав почти всё наследство в руки старшего сына Акинфия, и он успешно продолжил выдачу высококлассного чугуна и железа. Тагильское железо с клеймом «Старый соболь» охотно покупали Англия, Франция, другие страны.

Акинфий Демидов унаследовал от отца деловую хватку, хорошо знал горнозаводское дело, строил новые заводы, прокладывал дороги, расчищал речные пути и в три раза увеличил свои владения. С открытием на Алтае полиметаллических руд он получил разрешение на строительство рудников и заводов там, стал основателем Барнаула, построил Барнаульский сереброплавильный завод. При Акинфии Никитиче хозяйство династии достигло зенита. К концу жизни он имел 25 заводов, на которых было занято свыше 20 тысяч душ мужского пола.

Не сразу я узнала, что в окрестностях Тагила в начале XIX века были открыты крупные месторождения малахита. Рудник, на котором добывался малахит, далеко обогнал прославленное в уральских сказах П.П.Бажовым месторождение в Полевском в районе Екатеринбурга. Так, в 1836 году на тагильской шахте «Надёжная» была найдена глыба малахита весом в 380 тонн! Из тагильского малахита сделаны колонны внутри Исаакиевского собора в Санкт-Петербурге, многочисленные вазы, камины, столешницы, разнообразные украшения. В Зимнем Дворце имеется изумительной красоты малахитовый зал, стены которого облицованы тагильским малахитом. Да и «Медной горы хозяйка» в тагильских местах была щедрее, чем в районе Полевского недалеко от Екатеринбурга. В середине XIX века на руднике Меднорудянском добывали больше половины всей меди Российской империи. Знаете ли вы, что статуя Свободы, подаренная в 1889 году Францией Соединённым Штатам Америки к столетию государства, была облицована тагильской листовой медью, приобретённой Францией у России?

Для обеспечения своих заводов рабочей силой Демидовы не гнушались незаконными средствами: переманивали рабочих с казённых заводов, принимали беглых от помещиков Центральной России крестьян, раскольников (кержаков), скрывавшихся от властей, разбойников и каторжников, а также любителей поковыряться «на россыпушках» в долинах рек в надежде найти какой-нибудь драгоценный «камешок». Наряду с жестокой эксплуатацией рабочих Демидовы умели ценить людей с сильным характером и предприимчивых мастеровых и изобретателей. Они открывали горные училища, чтобы на местах иметь грамотные кадры специалистов горнозаводского дела, а не приглашать каких-нибудь немцев издалека. Так, в Нижнем Тагиле было открыто горное училище в 1709 году, на 13 лет раньше основания нижнетагильского поселения. Горнометаллургический техникум в старинном здании существует и сейчас. Не каждое учебное заведение может похвастаться 300-летней историей!

В 1800 году слесарь Ефим Артамонов сделал в Нижнетагильском поселении первый в мире самокат с ручным рулевым управлением и педалями. Ездить на нём по плохим дорогам было тряско, поэтому государь Александр I, проехавшись на подаренном самокате, иронично назвал его «костотрясом». А другой выдающийся тагильский механик Е. Г. Кузнецов, он же с неприличной и очень русской несколько облагороженной фамилией Жепинский, изготовил музыкальные дрожки — их можно увидеть и сейчас в питерском Эрмитаже. В Нижнем Тагиле в 1833 году крепостные отец и сын Черепановы построили первый в России паровоз и железную дорогу длиной 3,5 километра. Памятник им можно увидеть сейчас на Театральной площади Тагила.

Не могу не вспомнить один сказ Павла Бажова «Хрустальный лак». Начинается сказ так: «Наши старики по Тагилу да по Невьянску тайность одну знали. Не то чтоб сильно по важному делу, а так, для домашности да для веселья глазу они рисовку в железо вгоняли».

Мастеровые делали из железа подносы, разрисовывали их, а сверху покрывали лаком, секрет изготовления которого хранили в тайне. Лак был таким стойким, что не боялся ни едких жидкостей, ни жары, ни холода. И больно прибыльное дело это стало — изготовление подносов. Секрет стойкого «хрустального» лака пытались выведать немцы, хлынувшие в Тагил. Не буду дальше пересказывать. Читайте сказы Бажова. В моём детстве я зачитывалась ими.

Не надо говорить, что в уральском суровом климате работа на рудниках была очень тяжёлой и на заводах не легче. При этом даже мальчишки-подростки трудились на «демидовской каторге» наравне со взрослыми. И за самовольные отлучки и побеги рабочих ожидали жестокие наказания.

Заводское население росло как на дрожжах. В 1770 году вместе с Вый-ским посёлком в Тагильском поселении проживало 7 тысяч человек. За тридцать последующих лет количество посёлков вокруг выросло, и население увеличилось вдвое.

В 1837 году Урал навестил наследник престола, будущий император Александр II. Став императором в 1855 году, он провёл несколько реформ, главной из которых была отмена крепостного права в 1861 году. В его честь центральная улица Нижнетагильского поселения получила название Александровская. В те давние времена она не была столь длинной, до переименования называлась Ягодной, Нагорной, ещё как-то, потом её выпрямили и продлили, соединив с Салдинским трактом, и она стала самой престижной частью поселения — здесь располагались особняки и магазины торговцев и промышленников. Доминантой улицы был построенный ранее на Торговой площади Входо-Иерусалимский собор.

После революции при советской власти улица Александровская была переименована в улицу Ленина, хотя, в отличие от императора, Ленин никогда сюда не заглядывал. А в 1930-е годы собор и другие храмы были взорваны или «обезглавлены» и превращены в обычные хозяйственные помещения, чтобы ничто не напоминало о «проклятом» царском времени и не мешало строить новую жизнь в безбожном государстве.

В советское время множество заводских посёлков в округе объединили, и в 1919 году Нижний Тагил получил статус города.

В истории советского государства 30-е годы прошлого столетия обозначены как годы индустриализации промышленности. В качестве основного звена было выбрано производство средств производства: металлургия, машиностроение, производственное строительство.

В январе 1930 года у Федориной горы на берегу речки Вязовки был заложен Новотагильский металлургический завод, на базе которого создан НТМК — Нижнетагильский металлургический комбинат, одно из крупнейших в России предприятий с полным производственным циклом, включающим коксохимическое, доменное и конвертерное производства и ряд сталепрокатных цехов.

В 1931 году рядом со старым Салдинским трактом на площади 450 гектаров развернулась другая крупная стройка по сооружению завода, предназначенного для выпуска грузовых вагонов. Знаменитый Уралвагонзавод и сейчас знаменит, и выпускает он не только вагоны. Его неоднократно посещал нынешний президент В.В. Путин.

Для строительства заводов-гигантов нужна была дешёвая рабочая сила. В советское время об этом не писали, но теперь нам известно, как в тридцатые годы включилась сталинская репрессивная система создания исправительно-трудовых лагерей и спецпоселений. Поставщиками дешёвой рабочей силы явились все, кому по сфабрикованным делам ставилось клеймо «враг народа»: раскулаченные крестьяне, творческая интеллигенция, представители религиозных культов. И для таких в местах поселений начиналась принудительная «советская каторга».

Так, вокруг Нижнего Тагила возникло множество спецпосёлков. Расскажу об одном из них — посёлке Белогорка.

Летом 1930 года в Нижний Тагил стали прибывать многодетные семьи раскулаченных крестьян. В местах, где они прежде жили, у них при раскулачивании было конфисковано всё имущество. Их размещали в ветхих бараках и старательских казармах на болоте у подножия горы Белая. Место безлюдное и малопригодное для проживания из-за известковых осыпей и редкого леса. Голод, грязь, повсюду сновали крысы и хомяки. Надвигались уральские морозы. В семьях спецпоселенцев дети — мал мала меньше — болели и умирали. Все мужчины принялись валить деревья, осушать болота, строить дома. Работали днём и ночью. Дома ставили по единому стандарту, с двумя окнами на улицу. В центре избы русская печь. В новом доме заселяли обычно четыре семьи — в каждом углу семья.

Спецпоселенцы жили на положении заключённых, только без колючей проволоки и сторожевых собак. В холодном климате и по лесному бездорожью далеко не убежишь. Комендант следил за порядком, назначал на работу. Без его разрешения покидать посёлок было нельзя. Паёк хлеба 300 граммов на человека. Иногда выдавали муку. Весной ели молодую траву. Деньги, выделяемые правительством, сюда либо не доходили, либо приходили в урезанном виде. Поселенцы были терпеливыми, постепенно налаживали свой быт. В Белогорке открыли начальную школу и клуб. В 1932 году попытались организовать сельхозартель. Высадили деревья, проложили деревянные мостки. Привезли землю, устроили огороды.

В 1937 году по чьему-то доносу ночью приехал отряд НКВД, у некоторых поселенцев при обыске нашли и отобрали охотничьи ружья, а владельцев ружей объявили террористами и куда-то угнали. Не пришла ни одна весточка. Люди как в воду канули. Вероятно, их расстреляли.

В годы Великой Отечественной войны многих поселенцев уравняли в правах с обычными гражданами. Мужчины уходили на фронт, остальные переселялись в более удобные места. К 1980 году село вымерло. Оставленные дома разрушались.

Однако и в годы войны новые спецпоселенцы продолжали прибывать в ещё больших количествах. Это было обусловлено возросшими потребностями в рабочих кадрах для эвакуированных из центральных областей заводов. Сюда было эвакуировано 11 предприятий из западных областей страны, а местные заводы спешно были перепрофилированы на выпуск продукции военного времени. Например, каждый третий танк Т-34 в армии был изготовлен на Уралвагонзаводе. Тогда же здесь стали создаваться так называемые научные шарашки, в которых трудились инженеры и научные работники, арестованные по сфабрикованным делам.

В ноябре 1941 года для строительства второй «сверхлимитной» очереди Ново-Тагильского металлургического завода и объектов рудничного хозяйства был создан исправительно-трудовой лагерь Главпромстроя НКВД, по иному — Тагиллаг НКВД, одно из крупнейших лагерных образований на территории Урала с центром в городе Нижний Тагил. Только в 1943 году в лагерях Тагиллага от болезней и голода умерли 7090 человек, или 21% от общего числа всех заключённых. Кого сюда только ни ссылали: советских немцев с Поволжья и военнопленных немцев с фронтов, и наших военнослужащих — солдат и командиров, побывавших в плену в немецких концлагерях, да и уголовников разных категорий сюда привозили. Жили они в ужасных бытовых условиях, как правило, в бараках, которые сами и строили. Тагиллаг просуществовал до 1953 года.

Наверное, с тех времён осталась такая вот песня, кто автор песни — я не знаю.

Я помню Казанский вокзал,

И 48-й скорый поезд,

Как шли по перрону в вагон,

Чтоб ехать в невиданный город.

Как шли по перрону в вагон,

Чтоб ехать в невиданный город.

И вот перед нами Урал,

На склонах и сосны, и ели,

Наш поезд в тоннели въезжал,

Мы быстро к Тагилу летели.

Наш поезд в тоннели въезжал,

Мы быстро к Тагилу летели.

Наш поезд пришёл в шесть часов,

В Москве это только четыре,

Здесь солнце стоит высоко,

Но трубы его закоптили.

Здесь солнце стоит высоко,

Но трубы его закоптили.

В Тагиле в воскресный денёк,

Стоит беспробудное пьянство,

В содружестве здорово пьют,

Рабочий, солдат и начальство.

В содружестве здорово пьют,

Рабочий, солдат и начальство.

Будь проклят ты, Нижний Тагил,

Столица забытого края,

Сюда забираться легко,

А как выбираться, не знаю.

Сюда забираться легко,

А как выбираться, не знаю.

В Нижнем Тагиле сохранился дом, в котором жил Булат Окуджава с 1935 по 1937 год. Отец Булата, Шалва Степанович Окуджава в 1932 году был отправлен из солнечной Грузии парторгом ЦК в Нижний Тагил на строящийся Уралвагонзавод. Семья — бабушка, мама, двое детей Булат и младший брат — приехала позже. Булату было 10 лет. Сначала жили на Вагонке, Булат учился в школе № 40, дружил с одноклассниками. В 1935 году отца Булата избрали первым секретарём Тагильского горкома партии и членом Свердловского обкома. Им дали квартиру в центре города. Булат учится вначале в старой школе № 5 при Введенской церкви, потом переходит в построенную новую школу № 32. У него появились новые друзья. Казалось бы, живи и радуйся. Но в 1936 году отец Булата попадает под каток репрессий. Его по доносу арестовали с обвинением в участии в правотроцкистском заговоре. Отца и мать исключили из партии. Позднее семья узнает, что отца расстреляли. Мать Булата вместе с бабушкой и детьми едут в Москву, там их приютили родственники. Но в 1938 году мать тоже арестовали и отправили в Карагандинский спецлагерь для жён «изменников родины», откуда она вернулась домой только 17 лет спустя, в 1955 году. Булата от ссылки в детский дом спасли многочисленные родственники. Дальше из его биографии мы знаем, что он воевал, с фронта вернулся живым, стал всенародным бардом, и мы его песни пели в молодости и сейчас поём.

В атмосфере большой химии

Нам с моей подружкой Алёной повезло. Мы приехали в Нижний Тагил в период хрущёвской «оттепели» и «большой химии». Именно в это время на заводе пластмасс был создан мощный инженерно-научный корпус. Производственные объекты вводились один за другим: цех пластификаторов, инструментальный, первая очередь цеха пентаэритрита, цех себациновой кислоты, цех пульвербакелита и так далее. Директор завода Егор Фёдорович Власкин был назначен сюда 1 января 1960 года, за два года до нашего с Алёной прибытия. «Человек большой воли, организатор от Бога» — такую характеристику ему давали. У него не было химического образования, окончил он Уральский политехнический институт с дипломом инженера-

механика, но, будучи директором, смог собрать хорошо отлаженный коллектив химиков-профессионалов в центральной заводской лаборатории и на производстве. Свой рабочий день он часто начинал с объезда всех цехов и подразделений завода. Ежедневно устраивались радиопланёрки. При нём открыли вечерний факультет технологии пластмасс и синтетических смол в Нижнетагильском филиале Уральского политехнического института, а в средней школе № 2 в Сухоложском посёлке был организован профориентировочный класс, в котором учеников обучали инженеры завода пластмасс.

Ну и нам с Алёной надо было вливаться в заводской коллектив и проявлять себя в своей специальности знающими, хорошо разбирающимися в производстве людьми. Предстояло набираться опыта, опять учиться, но уже на практике.

Перед экзаменом по технике безопасности не особо трусили, но всё же волновались. В университете мы всего один семестр слушали курс «Процессы и аппараты в химической технологии» и в основном работали в лаборатории, а тут экзамен у нас принимал исполняющий обязанности главного инженера завода Владимир Петрович Потапов, в отличие от нас, лабораторных химиков, технарь до мозга костей. Не помню, как сдавала экзамен Алёна, а мне достался билет «Техника безопасности при работе на высоте, устройство подмостей, стремянок, подъёмников, лебёдок», как будто я собиралась работать на верхотуре. Я помнила главное правило сдающего экзамен: никогда не говорить «не знаю», а что-нибудь молоть языком, отвечая на вопрос, ну хотя бы по этому билету сказать про ремни безопасности, нескользящую обувь. Владимир Петрович был настроен благожелательно, много говорить не дал. Алёну и ещё несколько девчонок отправил в таинственную для нас лабораторию непрерывных процессов, где начальником был тоже таинственный, ни разу не встреченный нами Пётр Сергеевич Иванов. Мы видели в конференц-зале большой транспарант, на котором было написано, что инженеры завода Иванов П. С. и Дёмкин В. М. за выдающееся изобретение награждены большой золотой медалью ВДНХ.

Мне бы попросить Потапова не разлучать меня с подружкой: дескать, мы вместе приехали, вместе живём и хотим работать вместе. Но я посчитала такую просьбу детски несерьёзной. «Куда пошлют, туда и пойду» — решила.

— Хотите работать мастером в новом цехе пульвербакелита? — обратился ко мне Потапов.

Я кивнула головой, но Алёна ткнула меня в бок и прошептала:

— Люси! Обалдела? Какой из тебя мастер?

А вслух сказала:

— Владимир Петрович! Ей нельзя работать в шумных цехах по состоянию здоровья. У неё есть соответствующая медицинская справка.

— Это меняет дело, — согласился Потапов. — Тогда идите в центральную заводскую лабораторию к Анатолию Абрамовичу Кругликову. Он просил сотрудника для научной работы. Должность у вас будет инженер-исследователь, и работать вы будете под его непосредственным руководством.

«Во какая у меня будет хорошая должность и как здорово звучит: инженер-исследователь!» — подумала я.

— А мы чем будем заниматься? — спросила Потапова Алёна.

— Пётр Сергеевич сейчас в командировке. Вернётся и расскажет. А пока оформите в бюро пропусков временный пропуск, идите в лаборатории, знакомьтесь с сотрудниками. Ну и зарплата у вас у всех будет 100, плюс 15 рублей — уральская поясная надбавка. Когда в бюро пропусков предъявите фотографии, получите постоянный пропуск на завод и будете работать каждая на своём рабочем месте.

Вот это да! После хилой студенческой стипендии в 27 рублей сто пятнадцать рублей заводской зарплаты казались большой суммой. Заживём!

Я отправилась в ЦЗЛ. Анатолий Абрамович мне понравился: мягкий, внимательный, спросил о теме моей дипломной работы в университете. Я доложила ему, что темой моей работы был синтез эфиров эль-камфарной кислоты и исследование их свойств. Узнав, что одно из возможных применений синтезированных мной камфаратов может быть использование их в качестве пластифицирующих добавок при синтезе полимеров, он сказал:

— Здесь вам будут мешать, это цеховая лаборатория, места мало. В новом цехе пластификаторов работает небольшая группа ЦЗЛ. Руководит ею недавняя выпускница Казанского университета Эмма Сергеевна Мещанинова. Там и будете проводить исследования. Задание от меня получите позднее.

Я узнала также, что Анатолий Абрамович был заместителем начальницы ЦЗЛ Розы Сауловны Лифшиц и работает он над кандидатской диссертацией.

«Вот и хорошо! — подумала я. — Буду заниматься больше наукой в лаборатории, а не производством в цехах».

Вечером того же дня в общежитии мы отметили с девчонками первый день работы — 15 августа 1962 года. Потом я села строчить письма домой в Миасс и до востребования университетским подружкам.

Первой откликнулась из Златоуста Ия Кузнецова.

5 сентября 1962 г.

Н. Тагил. Главпочта до востребования,

Кузьминой Людмиле Андреевне.

Г. Златоуст, 10 отделение связи,

ул. Чернышевского, общежитие № 5,

комната 16.

Кузнецовой Ие Георгиевне.

«Здравствуйте, дорогие тагильчане!

Люси, твоё письмо было столь неожиданным и чудесным, ну прямо я готова была прыгать так, как бывало прыгал Ефим, но… мы с Шуваловой только что обильно покушали, т.к. был перерыв. Люсенька, ты просто чудо! А Алёна могла бы своей лапкой что-либо приписать насчёт своей личной жизни и прочее. Вам хорошо, вы живёте вместе. А вот мы все в одном общежитии, но в разных комнатах. К первому сентябрю приехала Тома Ваганова и будет работать вместе с Алкой Шуваловой. С бытом у нас одна морока. Когда приехала Шувалидзе, то места в 6-м общежитии не было, и настроение было где-то у подножья Златоустовских гор, даже самого Таганая. Мы решили жить вместе, но в более худшем семейном общежитии, и хорошо бы, если жили вдвоём в комнате. А вот потом перебрались в девичье общежитие № 5, которое считается лучшим и только для «специалистов». У меня в комнате хорошая девчонка, простая, но всё-таки… она лишь с 7-классным образованием. В общем, мы всё время толчёмся в этой комнате, она боковая с двумя окнами, рядом кухня и санузел; выгоняет нас оттуда только холод. Тамара живёт в четырёхместной комнате, а Алка… пока плачет, у неё сплошные неудачи с жильём.

Общежитие наше на 2-м этаже, а внизу магазин продовольственный (работает до 12-ти ночи) и промтоварный, но внешний вид у дома ни в жилу. Все остальные общежития на этой же улице.

Люси, я думаю, ты когда-нибудь сумеешь посетить нас: ведь твой Миасс рядом, я его проезжала на электричке; сообрази там отпуск без содержания. Мы, например, думаем на октябрьские праздники нагрянуть в Свердловск, и Нина, наверное, тоже. Приезжайте и вы в Свердловск!

Нина к нам приезжала, и Юрка её заезжал к нам, когда ехал к ней. А мы всё никак не можем съездить к Нинон — в посёлок Титан только один поезд, причём не совсем удобный для нас. Не забудьте, у Нины 19 сентября день рождения.

Её адрес: г. Златоуст, пос. Титан, ул. Спартака, 8, кв. 13.

На работу мы тоже устраивались целую неделю и вот вторую неделю уже трудимся. Пока мы на должности лаборанта первой категории с окладом 90 рублей (это верхний предел, которого добилось для нас начальство ЦЗЛ). ЦЗЛ у нас очень даже приличная, трудится в ней 700 человек, в химлаборатории на четвёртом этаже 253 человек. Алла уже анализирует что-то, она в исследовательском отделе, а я — в технологическом, буду заниматься травлением и коррозией. Я на месте Риты Колташовой, которая уехала первого сентября. Она кончала университет вместе с Гришей Ботвинником. Эта работа не по душе была, ей нравится аналитика. Здесь анализируют почти все элементы, т.к. на заводе выплавляют очень разнообразные марки сталей и аналитик здесь очень многому научится.

Всё время пишу письма да чё да, прикрываясь чтением инструкций. Моя руководительница 54 лет, очень сварливая, она, между прочим, органик, поэтому в нашем отделе анализирует всякую органику. Это делают две лаборантки. Есть ещё очень хорошая женщина Оксана, старший инженер. У Алки в отделе полно всяких людей, в общем, в химлаборатории всё женский пол, кроме начальника Теплоухова В.И. Может, слыхали? У него есть книга «Экспресс-анализ». Есть здесь и университетские выпускники.

Нам будут ещё гнать плюс к окладу 15% поясных, и потом мы с Алкой ещё начали преподавать в вечернем металлургическом техникуме при заводе. Я читаю физхимию 4-му курсу вечерникам-химикам — всё «дэвушки», некоторые мне в мамы годятся, и 4-му курсу заочникам по специальности «Производство стали», сегодня к ним пойду: это группа мужчин. Алла читает аналитику, у неё что-то часов 16 в неделю.

Деньгами мы сейчас не богаты, хотя взяли аванс в 15 рублей.

Алка стоит рядом и просит, чтобы я про горы здешние написала. Мы так с ней ходим по ним (В этом месте письма дан рисунок-шарж). Это хорошо, когда лестница, а если нет, да ещё без асфальта. Вот и позноздись тут в согнутом виде с мужчиной».

(Дальше пишет Алла Шувалова): «И ещё я вам могу сообщить, что Ийка у меня умирает от «жажды» — ей нужен, необходим мужчина. Она хочет упасть чуть ли не на своих учеников. Вот она говорит, «сталевары — денег много, чего особенного».

(Продолжает Ия): «Это писала Алла Шувалова. У меня тут рядом грохочет пневмопочта, прямо ужас! Алка не выдержала и ушла, да работа уже кончается в 3 час. 45 минут. Работать мы всегда будем с 8-ми до 4-х, а перерыв с 12-ти до 1 часу дня.

Я уже получила из дому посылку с вещами и письмо от Кичигиной. Вот и всё!

В Златоусте очень приличное снабжение, жить можно, ещё бы только компанию хорошую. У нас друзья всё молодые специалисты, дэвушки из УПИ, Петрозаводска, да парцы. Ну, всё! До свидания. Пишите, адрес на конверте.

Жду, целую всех, обнимаю. Алла тоже. От Тамары Вагановой привет. Ваша Кузя».

Мы тогда не ленились писать часто и многостранично, так как это был единственный способ связи. Даже воспользоваться междугородним телефоном было сложно. Надо с переговорного пункта отослать телеграмму-вызов, например, маме домой, на определённое число и время, потом снова приехать в переговорный пункт и ждать звонка. Слышимость порой была плохая, разговор начинался обычно так:

— Алё! Это мама? Я тебя плохо слышу! А ты меня слышишь?

Время разговора — три или пять минут было заранее оплачено, деньги экономили, поэтому ничего хорошего из такого разговора не получалось.

Из письма подружки я узнала, что Ия трудится и живёт в Златоусте вместе с нашей университетской сокурсницей Аллой Шуваловой, туда же приехала работать другая наша сокурсница Тамара Ваганова. А вот общежитская наша подружка из 29-й комнаты Ниночка Попкова живёт в посёлке Титан, хотя и недалеко от Златоуста, но туда плохо ходит транспорт и часто видеться с нею подружкам не удаётся. Узнала, что к Ниночке приезжал её университетский «кадр» Юрка. Я помню, как ловко он танцевал чарльстон на наших субботних общежитских танцах.

Ия жалуется на непривычный горный пейзаж Златоуста — совсем недалеко знаменитый хребет Таганай, и им, девчонкам, поначалу трудно было ходить по гористым улицам города.

В нашей переписке мы сохранили свой студенческий жаргон общения, но при этом уже могли преподавать студентам спецкурсы, читать лекции.

Подруга пишет: «Внешний вид у дома ни в жилу», то есть «никуда не годится». Наверное, только на Урале можно высказаться о невзрачном виде дома или человека такой словесной конструкцией. Дело в том, что золото чаще попадается в кварцевых прослойках горных пород, именуемых в золотодобыче «жилами». Найти такую жилу — большая удача. Золотодобытчики называют золото «жильным» в отличие от россыпного, которое находят в долинах рек в золотоносном песке.

И, конечно, нас волновал общий вопрос, кто как устраивал личную жизнь. Моя сокурсница Алёна Светлолобова уехала в Тагил почти невестой, но её студенческий роман с Ефимом Ковалёвым близился к завершению. Предварительно он распределялся на работу тоже в Нижний Тагил, но… решил остаться в Свердловске. Для этого «договорился» с одним сотрудником Свердловского НИИ, тот устроил ему заявку от института, при этом и сам явился на распределение в наш ректорат. Заходили они в ректорат последними, когда мы все получили свои направления на работу.

Как и наша Нинель Семерикова, Ефим словчил и остался работать в Свердловске, не имея постоянной свердловской прописки, но и прописку ему потом обеспечили. Выходит, бросил Алёну Ефим? И мы все переживали за Алёну.

Алёна потом мне рассказала, что против женитьбы категорически были их родители и родственники из Ирбита: у них с Ефимом ни кола, ни двора, ни прописки, ни денег, чтобы начинать семейную совместную жизнь. Разъехались, решили пожить отдельно, а потом и определиться, где им лучше жить и работать…

Довольно быстро получила я письмо от папки. Родители считали, что Промплощадь — это адрес лаборатории, в которой я работаю, и поэтому мне лучше писать до востребования на Главпочтамт. А может, работа у меня на засекреченном предприятии — гадали они. И, конечно, переживали за меня, так как я уехала в самостоятельную жизнь с Южного Урала на Север, где мало фруктов и овощей, у меня слабое здоровье, и я буду на Севере постоянно болеть. А в нашем миасском огороде созрел большой урожай помидоров. Мы, дети, кто где, а есть эти помидоры некому.

От родителей из Миасса:

8 сентября 1962 г.

Промплощадь ИТР,

1, комната 6.

«Здравствуй, Людмилушка!

Посылку помидор наладили, а почта её не приняла, так как до востребования не принимают овощи и фрукты. Сообщай какой-нибудь адрес. Помидор много, поспевают все, не знаем, куда с ними деваться, и есть некому. Хоть на базар иди. Женька всё ещё не приехал. В Магнитогорск к Георгию пути нет. У тебя адреса нет. Почему ты не сообщаешь адрес, где живёшь?

Генка учится в вечерней школе и работает лаборантом. С ним хлопот было порядком. Василий Маркович возражал, но потом согласился.

Теперь у нас всё в порядке. Готовимся копать картошку. Пиши, какие твои впечатления после знакомства с заводом без секретных деталей. Желаем тебе творческих успехов в твоей интересной работе и деловой дружбы в коллективе.

Всё, тороплюсь. До свидания. Папка. Узнай на своём Главпочтамте, возможно ли на твою лабораторию посылать посылки».

В Миассе с родителями жил младший сын Геннадий. Мы, старшие, уже оперились и вылетели из семейного гнезда. В то время для десятиклассников добавили ещё один класс — одиннадцатый, окончив который, Гена мог «загреметь» в армию. А он собирался поступать учиться в Новосибирский университет. Это решение он принял не без моего влияния. Созданный Новосибирский Академгородок был притягательным для многих молодых даже больше, чем Москва и Ленинград. Учился Гена неплохо, был увлечён физикой, побеждая на областных олимпиадах для школьников. Ну он и решил перейти учиться в вечернюю школу рабочей молодёжи (ШРМ), где не было добавленного одиннадцатого класса, и он мог сэкономить год до призыва в армию. Чтобы поступить в ШРМ, надо было устроиться на работу. Он стал работать лаборантом в кабинете физики в школе № 17. Помогал ему в этом мой учитель физики и классный руководитель Ми-хаил Николаевич Хлебников, но резко возражал директор школы Василий Маркович против перехода в школу рабочей молодёжи с ослабленной программой способного ученика…

Переписка с моими подружками наладилась, мы регулярно пишем друг другу, и я снова получила письмо из Златоуста от Ии в ответ на моё.

«25 сентября 1962 г.

Здравствуйте, милые мои тагильчане!

Люси, ты снова своим письмом перенесла меня в нашу 29-ю комнату, о которой никогда нельзя забыть. Ты такая умница, и мы вновь обгрохатывались над твоим письмом, стишками, песней. И, конечно, я рядом с Николаевым неподражаема, чистый оригинал».

Примечание: На конверте был снимок космонавта Николаева, недавно слетавшего в космос. А я сделала «коллаж», приклеив рядом с космонавтом Иину физиономию, вырезанную с её фотокарточки. В общем, как могла, подбадривала девчонок.

«Алёна, а ты что, поправилась или загордилась, что за тобой по пятам ходит 45-й год? Брось ты это дело! Пиши, давай, всё начистоту, кого видела в Свердловске, что там нового? Как Ефим Григорьевич? Я надеюсь, Алёна, на тебя».

Примечание: Ефим Григорьевич — это наш однокурсник Ефим Ковалёв. А в Тагиле за Алёной приударил парень моложе нас. Общество парней нам было настоятельно необходимо, чтобы ходить в кино или на стадион в выходные дни и вообще ездить в город из нашей нежилой заводской окраины.

«Девчонки, органики, что вы знаете относительно Валентины Азаровой? Мне, например, она не прислала ни одного письма. Что с ней? Да и Люся Тараканова тоже не пишет, но я читала её письмо у Нины. У неё всё в норме. Нина получила вашу телеграмму, но она ждёт от вас письма. Я ей дам ваш адрес тоже. Что слышно про жизнь Нинель Викторовны? Вы, наверное, забыли, что 25 сентября у неё день рождения. Я не знаю её адреса. Да и писать не очень склонна, но послала ей открытку с поздравлением на старый домашний адрес в Сысерти.

Аккуратно пишет Кичигина, но скучно».

Примечание: Свердловчанка Валя Азарова, химик-органик, тоже хотела ехать с нами в Нижний Тагил, но на пятом курсе она вышла замуж и ожидала ребёнка. Все университетские годы мы были вместе, а теперь она почему-то перестала общаться с нами.

Люся Тараканова, Нина Попкова, Нинель Семерикова — это всё наши сокурсницы-подруги. Кичигина — родственница Ии из Сысерти.

«Мы сейчас без денег, у нас уже долги, особенно у Алки, у Нины тоже в связи с днём рождения. Она там у себя в общежитии склеила 5 мужчин, самый симпатичный был Петенька с 1944 года рождения. Он упал на меня, что делать? С ним всё было порядочно, хорошо, приятно. Вина было слишком много, так что после попадания всего количества его в наши внутренности, вы можете себе представить дальнейший ход событий. Закусон мы сами готовили. Музыка была приличная. Кажется, нас даже кто-то фотографировал. Вид будет!»

Примечание: Ия несколько преувеличивает все наши похождения и пьянки. Девушки мы были все серьёзные, но подстраивались под обстоятельства нашей жизни в заводских общежитиях.

«Что было ужасным, так это то, что нам нужно было в 4-45 утра явиться на поезд и в 8 часов утра быть в данном виде на работе. Мы в понедельник с Алкой имели очень бледный вид, Алка ещё в техникуме читала как раз лекции студентам, а я в цехе засыпала на ходу.

Люси, ты до сих пор, вернее, снова хочешь встретить Валю?»

Примечание: Моё «кружение сердца» из-за несостоявшегося романа со студентом Свердловской консерватории Валей Анисимовым, начинающим талантливым оперным певцом с замечательным баритоном, завершилось. Я понимала, что мы с ним в разных ипостасях, будущего у нашего романа нет. Уехав в Тагил, я навсегда исключила его из своего сердца.

«У вас хоть там по телевизору свердловские передачи, а у нас в общежитии и телевизора нет, т.к. мы с одной стороны на горе, а с другой под горой. Говорят, что гора мешает, а может, просто не хотят телевизор для общежитских купить.

Сейчас в коридоре галдёж, кто-то потерял платок, так неприятно, т.к. украли его, видимо.

Уже 5-й час, а я сижу, т.к. с 5 часов я читаю химикам здесь рядом в ЛКИ. Это, девчонки, им я читаю и спрашиваю их, ставлю оценки, утром и вечером по 3 часа. С ними легче мне, с мужчинами-заочниками трудней, т.к. одна группа на базе 7-го класса, они хуже понимают, да и дают только 1,5 часа на них (тоже утром и вечером), но отношения у меня с ними хорошие.

К нам первого сентября приехала Тамара Ваганова, она работает вместе с Алкой. Ей пришло письмо из Орска от Люси Ванаевой. Что вы от них имеете, пишут ли они вам?

Я обитаю в холодной комнате, замерзаю прямо, а родители прислали 20 рублей на одеяло, но они ушли на жратву.

Девчонки, я думаю, к 7-му ноября мы будем в Свердловске, и Нина тоже. Встретимся, да? Попьём, попоём, так хочу ещё в театр, вообще всех хочу увидеть, обнять, поцеловать и прочее. Наши рожицы на прощальной студенческой фотке производят на всех впечатление: букет! Как вы сейчас-то выглядите, а? Люси, какое ты шьёшь себе платье?

А мы тоже прошли медосмотр и все годны работать химиками-

лаборантами.

Ну всё! До свидания! Целую вас, привет от Аллы с Тамарой, от Нины.

Пишите, жду. Ваша Ия.

P.S. Алка уже полежала в больнице в дизентерийном отделении, но быстро вылетела оттуда».

Примечание: Мы работали с химическими веществами, бывало, травились, что вызывало кишечные расстройства. Так и Алла Шувалова, видимо, траванулась и попала в больницу.

По распределению уехали работать в Орск несколько наших однокурсниц, и мы через Люсю Ванаеву хотели бы узнать, как они там устроились.

А Ия напоминает нам о близком дне рождения нашей общежитской, почему-то отколовшейся от нас подруги Нинель Семериковой. И хотя она не пишет никому, но мы её не забыли, потому что мы была одна семья в нашем студенчестве и в нашей 29-й комнате.

Письмо от моей подруги зеркально отразилось от моего письма ей. Наше недавнее студенческое прошлое по-прежнему тесно связывало нас, мы были, что называется, «одной крови», нас волновали одни и те же вопросы нашего нового бытия в новых обстоятельствах жизни, и мы были даже более, по-семейному близки, чем с нашими родителями. Мы — уже взрослые, как умеем и можем, решаем свои проблемы.

В сентябре мы с девчонками уже укоренились в нашем общежитии рядом с проходной завода. Надо было купить что-то из хозяйственных мелочей для общего пользования. Более практичная Алёна сказала:

— Зачем нам тратить свои деньги на приобретение электроплитки, утюга и тазиков? Как молодым специалистам, проживающим в общежитии, это нам должен предоставить завод! Пойдём к Котовщикову и потребуем.

Котовщиков — это помощник директора по кадрам, который определил нас жить в общежитии ИТР. Мне как-то стыдно было его просить о чём-то. Деньги у нас есть — сами можем купить какие-то бытовые вещи. Например, я уговорила девчонок купить одинаковой расцветки покрывала на наши кровати, чтобы наша общежитская келья имела приличный вид. По собственной инициативе предложила вскладчину купить проигрыватель и пластинки, чтобы по вечерам слушать музыку и песни. Радиоприёмника, не то что телевизора, у нас не было, а без музыки скучно. Поехала в город и в магазине «Мелодия» приобрела недорогой проигрыватель и несколько пластинок. Выбор пластинок был небольшой. Помню, купила пластинку с записью арий знаменитого в 30-е годы двадцатого века итальянского тенора Тито Скипа и песни Эдит Пиаф. На общем совете решили, что проигрыватель «уйдёт в приданое» последней из нас, четверых, покидающих эту комнату. Договорились также: соль, сахар, спички, крупы, макароны будем покупать тоже вскладчину, как и в студенческие времена, отстёгивая деньги на общее питание. Ну а основное наше питание — в заводской столовой. Кормят, кстати, неплохо. Зачем самим готовить в общаге? К тому же у нас не было холодильника, хранить приготовленную еду от порчи и прокисания негде.

Алёна настояла на своём, в обеденный перерыв пошли в отдел кадров.

Котовщиков выслушал нас и сказал:

— Ну зачем вам это всё? Не пройдёт и полгода, повыскакиваете все замуж и уйдёте из общежития.

Он-то по опыту своему знал, как бывает в жизни. И в песне одной про незамужних ткачих в подмосковном общежитии пелось: «Уносить свои гитары нам придётся всё равно».

— Вот что, девчата, — продолжал Котовщиков. — Я зайду как-нибудь к вам и посмотрю, как вы устроились.

Через несколько дней вечером — стук в дверь. Надо сказать, дверь у нас не открывалась полностью. Комната небольшая, шкаф для одежды у стены перекрывал частично дверь, но мы, с худенькой комплекцией, хоть и боком, протискивались через полуоткрытую дверь в комнату.

Увидев массивного и непомерной толщины Котовщикова, мы дружно закричали:

— Ой, подождите, мы отодвинем шкаф, чтобы вы вошли!

Покряхтели вчетвером, отодвинули от двери шкаф, Котовщиков вошёл, а потом и сказал:

— Не годится так. Вдруг пожар, а у вас дверь не открывается полностью. Этаж второй, окно зарешечено. Сгорите тут или задохнётесь. Переселяю вас на первый этаж в другую комнату, побольше этой. Электроплитку, утюг и тазик выдам, но будьте аккуратнее, не оставляйте плитку и утюг без присмотра.

Хороший дядька! И Алёна молодец. Мне бы в голову не пришло идти к Котовщикову.

Переселились на первый этаж в другую комнату. Однажды ночью проснулись от крика Алёны: по её одеялу бегали крысы! Включили свет, крысы разбежались и скрылись под моей кроватью в углу комнаты. У меня был электрический фонарик. Нагнулись, посмотрели под мою кровать и увидели там крысиную нору. Стали совещаться, как их отвадить от нашей комнаты. Если забить нору деревом, крысы прогрызут ход в другом месте. Решили применить химический способ: зальём в нору жидкий, обжигающий кожу фенол, он там застынет, а потом отправим туда толчёное стекло. А в общей прихожей мы поселили кота. Способ сработал. Крысы в нашей комнате больше не появлялись.

И на заводе мы осваивались вполне успешно, и все были задействованы на общественном поприще и по комсомольской линии. Комсорг завода Олег Бобков вовлёк меня в комсомольское бюро завода, поручил читать лекции рабочим о том, какая программа химизации у нас в стране разворачивается и как рабочие должны участвовать в ней. И в бюро комсомола я числилась как лектор-пропагандист. Во как! Рабочие порой подсмеивались надо мной, потому что я, совсем без опыта работы на заводе, давала им советы, как они должны повышать производительность труда каждый на своём рабочем месте. Словом, на заводе я как-то проявляла себя. Но мне хотелось посещать театры, вращаться в творческой среде, и я собралась записаться во Дворце на Вагонке в университет культуры на отделение классической музыки. Буду ездить в выходные дни туда и музыкально просвещаться. Девчонки дружно отговаривали:

— Куда ты собралась записываться? Будешь мотаться по вечерам на Вагонку, трястись в автобусе, надвигаются зима и холода. Да и с бандитами можешь повстречаться!

При заводе пластмасс была какая-то самодеятельность. Взглянула я как-то раз на собравшихся «артистов» в конференц-зале, может, в хоре буду петь, думала я, но уровень самодеятельности меня не удовлетворил. Всё не моё!

Вечером мы с девчонками обсуждали наши перспективы, с кем-то подружиться из местных. На заводе одни женатики! У Алёны в ЛНП есть хотя бы ребята из числа неженатых слесарей и всяких наладчиков-киповцев из фенольного цеха, а у меня в ЦЗЛ одно бабьё и девьё. Алёна рассказывала, что её начальник Иванов недавно развёлся с женой.

— Ну вот тебе и кадр! — подбадривала я подругу.

— Да ну! Он всё время торчит в Москве. И такой зануда! Представляешь, всех нас молодых спецов загнал в фенольный цех работать аппаратчиками. Дескать, только так надо осваивать производство, начиная с нуля. Тебе вот хорошо: сидишь в чистенькой лаборатории и работаешь в одну дневную смену. Вечер у тебя всегда свободный. А мы с Ватутиной и другими девчонками должны работать посменно, подменять аппаратчиков и крутить вентили у аппаратов во вторую и ночную смену.

По сравнению с Алёной я работала в лучших условиях и занималась больше наукой, а не производством.

Однажды меня вызвал Анатолий Абрамович Кругликов, непосредственный мой начальник:

— Вот что, Людмила Андреевна! Я хочу вас командировать на НТМК (Примечание: Нижнетагильский металлургический комбинат). Там с понедельника будет проходить Всесоюзная научная конференция по теме промышленных выбросов и борьбы с ними. Будете представительствовать от нашего завода, а потом мне расскажете.

Я обрадовалась возможности потусоваться среди учёных и инженеров, приехавших в Тагил из разных мест нашей страны. И возгордилась. Какую честь мне оказывают: представительствовать от нашего завода! Теперь-то я понимаю, что Кругликову не хотелось терять времени на ненужных ему заседаниях.

Кругликов говорил тихо, а я всю жизнь страдала недостатком слуха, но старалась не показывать этого своего недостатка. И я не расслышала, что он отправил меня всего на первый день пленарного заседания. Загуляла на всё время работы конференции в течение недели.

Отправилась в своём сером, мышиного цвета костюме, сшитом моей мамой. На груди прикрепила университетский значок. Явилась в конференц-зал Дворца культуры НТМК. Зарегистрировалась, как положено, в оргкомитете. Села в первом ряду напротив президиума, чтобы лучше слышать докладчиков. Раскрыла блокнот, приготовилась конспектировать выступления.

Вскоре стало безумно скучно. На кой мне все эти промышленные выбросы и борьба с пылью и вредными газами? Вдруг мне передали записку с задних рядов. На листке бумаги написано: «Товарищ Кузьмина! Мне хотелось бы задать вам несколько вопросов. Буду вас ждать в фойе во время перерыва. Судоплатов».

«Надо же! — удивилась я. — Откуда он знает мою фамилию?» Его фамилия меня никак не озадачила. Это спустя долгие годы, живя в Москве, я узнала, что такую фамилию носил наш знаменитый разведчик Павел Судоплатов. Да и хотя бы и знала, сегодняшний этот Судоплатов мог быть просто однофамильцем, а может, просто разыгрывал меня, валял дурака, называясь не своей фамилией.

В перерыве я вышла в фойе. Ко мне двинулся человек плотного сложения, совсем не старый. В чертах лица и выговоре чувствовался южный тип. Помню чубатую голову и хрипловатый голос. Имя его не запомнила.

— Так о чём вы хотели спросить меня? — поинтересовалась.

Вместо вопросов он предложил мне спуститься в буфет на первом этаже и пообедать там. Про себя я обрадовалась такому предложению: есть ужасно хотела; утром, торопясь на эту конференцию — дорога-то от завода неблизкая, — я не успела даже чаю попить.

Когда мы подходили с подносами к кассе, он мягко отвёл мою руку с кошельком, и не успела я сообразить что к чему, заплатил за двоих.

Тут меня осенило: вот оно что! Он меня склеить решил! Видимо, когда я проходила регистрацию в оргкомитете, он стоял за моей спиной, узнал мою фамилию, и я ему понравилась, решила я.

Пообедав, в зал заседаний мы не вернулись. Пошли гулять в районе НТМК по каким-то глухим закоулкам, но погода стояла отличная, и никакими промышленными выбросами в воздухе почти не пахло. Вела я себя сдержанно, ничего такого фривольного по отношению к себе не позволяла.

На другой день я снова явилась на заседание. Села в середине зала, почти в пустых рядах. Это ведь на пленарное заседание все являются, а потом число слушателей докладов резко сокращается, все распределяются по секциям, а то и вообще гуляют на стороне.

Я уже не собиралась ничего записывать, а предусмотрительно обзавелась программой конференции и брошюркой с тезисами докладов. Внимательно изучила состав докладчиков — фамилии моего вчерашнего знакомца среди выступавших не увидела ни в какой день конференции. А ведь он назвался в разговорах со мной кандидатом наук и сотрудником какого-то научного института из Харькова. Не было его и на сегодняшнем заседании. Ну и ладно! Наверное, тоже, как и я «представительствует». Но ведь какую даль ехал! Аж с Украины.

Я раскрыла журнал «Наука и жизнь» и углубилась в чтение. Через какое-то время стала замечать, что пустые места рядом со мной и за моей спиной стали заполняться разным мужским народом. Возникло некое волнение, шушукание и шелестение бумаг вокруг моей персоны. Очень редкие числом среди участников конференции учёные дамы и дамы-производственницы, солидные тётеньки, стали возмущённо оглядываться на нас.

В перерыве, только я вышла из зала, ко мне подошли двое мужчин в возрасте далеко за 50, прямо-таки отцы семейств. Представились мне как сотрудники одного, тоже далёкого союзного предприятия.

Сказали:

— Мы в этом городе впервые. Не согласитесь ли Вы составить нам компанию поужинать вечером в ресторане?

Подумала: «Дядьки старые и солидные, чего мне их бояться?»

За всю мою молодую жизнь я была в ресторане два или три раза в Свердловске, да и то в больших коллективах. Банкеты тогда проходили в ресторане при гостинице «Большой Урал». А здесь меня приглашают в ресторан «Северный Урал». Почему бы не пойти? Поесть за чужой счёт да ещё, как я полагала, красиво поесть — в ресторане! — очень даже хотелось. Я пока ещё не избавилась от вечно голодного моего общежитского существования, когда питаться приходилось на скорую руку в каких-нибудь захудалых столовках, а в общежитии обычно пили с девчонками чаёк с бутербродами, иногда, если было не лень готовить, варили картошку или какую-нибудь кашу. Ведь скоро будет шесть лет, как я жила в общежитиях. Конечно, во время моих наездов домой в каникулы мама старалась подкормить меня, но ведь и домашняя еда была, хоть и вкусной, однако без ресторанных изысков.

В общем, уговорила себя. Дяденьки обходились со мной воспитанно, даже как-то слишком по-отечески. Один сравнивал меня со своей дочкой. Мол, «носик у меня такой же». Какая закуска и еда была, я уж и не помню. Пили дяденьки водку. Выбор спиртного в меню был невелик. Мне предложили ликёр, как сейчас помню, «шартрез» — приторно сладкий и глицериново-тягучий напиток зелёного цвета. Но и этого мне было достаточно, чтобы не столько опьянеть, а отяжелеть. В голове вроде не гудело, а ноги стали ватными.

В какой-то момент я заметила за столиком неподалёку одиноко сидящего моего вчерашнего знакомца с фамилией Судоплатов. Он обедал без выпивки и совершенно не смотрел в мою сторону или делал вид, что меня не знает. Поев, быстро куда-то ушёл.

А мы досидели до музыки. Вышедший на эстраду козлетонистый певец запел модную тогда песню про Несмеяну. Я, «нашартрезившись» и понимая, что меня никто не собирается приглашать танцевать, попросила моих спутников проводить меня до трамвайной остановки. Посетить их номер в гостинице я наотрез отказалась.

В трамвае встала на задней площадке лицом к окну, чтобы моя красная от выпитого ликёра физиономия была не так заметна пассажирам трамвая.

Вдруг почувствовала, кто-то дотронулся до моего плеча. Я втянула голову в плечи. Испугалась. Почему-то подумалось, что это была рука Судоплатова. Но когда оглянулась, увидела, что на меня смотрит мой однокурсник и близкий приятель подруги Алёны Ефим Ковалёв.

— Вот так встреча! Откуда? — воскликнула я.

— Я тут в командировке. Разве Алёна не говорила тебе? Мы с нею виделись вчера.

Потом внимательно пригляделся ко мне, засмеялся:

— А ты-то откуда такая пьяная?

— Да с научной конференции. Представляешь? Первый раз в жизни участвую во Всесоюзной научной конференции!

Мы ещё поговорили и посмеялись. Потом Ефим сошёл у кинотеатра «Родина», а я поехала за город в своё общежитие.

Утром следующего дня у меня болела голова, но я снова отправилась на НТМК на очередное заседание. Провела его скучно. Не было ни Судоплатова, ни вчерашних моих сотрапезников. Были поползновения других мужчин охмурить меня, но я их деликатно отшивала. А сама подумала: «Ничего себе репутация у меня складывается на этом научном сборище!»

В перерыве собралась уже ехать домой, как на самом выходе из конференц-зала нос к носу столкнулась с Судоплатовым.

От неожиданности сказала:

— Что-то вас не видно среди докладчиков.

— Но и вас тоже не видно. По ресторанам гуляете. Видел вас вчера с какими-то хрычами, — парировал он.

Потом мы пошли не на трамвайную остановку, а стали прогуливаться по аллейкам, каким-то невзрачным грязноватым улицам, на которых то и дело попадались какие-то предприятия и заборы. Тагил мне ещё не был хорошо знаком, особенно район НТМК. Хотя и неинтересные были места, шагала я с видимым удовольствием.

Неожиданно мой спутник расцвёл красноречием: стал читать наизусть целые отрывки из Бабеля (которого я не читала), чьи-то стихи и всякую лирику. Время провели культурно. Мне даже захотелось, чтобы он пригласил меня в городской драмтеатр, но вслух об этом сказать постеснялась.

Погуляли. Он подвёл меня к трамвайной остановке. Даже не спросил, куда мне надо ехать, а я скрывала от него, что живу за городом в заводском общежитии.

Сказал только: «До завтра».

А завтра его опять не было на конференции. И это был последний день работы конференции.

— Да ну его! Странный какой-то тип. Вроде ухаживает, но всё время куда-то исчезает, — подумала я.

С досады взяла один билет на спектакль в драмтеатр. Билеты распространялись среди участников конференции прямо в фойе конференц-зала НТМК.

Досидев до обеденного перерыва, отправилась в общежитие. Надоела эта конференция! Надоело каждое утро мотаться так далеко.

Когда приехала в общежитие, Лариска Коростелёва, работавшая, как и я, у Кругликова в ЦЗЛ, сказала:

— Тебя Анатолий Абрамович обыскался. Спрашивает, почему на работу не ходишь?

— Так ведь он сам послал меня на конференцию! — изумилась я.

Прихватив программу и тезисы конференции, я помчалась в ЦЗЛ, благо тут всё было рядом: и общежитие, и проходная на завод. И рабочий день ещё не закончился.

Анатолий Абрамович с ехидной усмешкой спросил меня:

— Ну, как конференция? Интересно было?

Я стала смущённо бормотать, что вообще-то интересно.

Он прервал меня:

— А почему вы отсутствовали на работе? Я же вас командировал только на один день.

Почувствовала, как краска заливает моё лицо. Ой, как стыдно, — смутилась я. Опять я по недослышке вляпалась. Я-то думала, что на всю неделю он меня отпустил. Неужели прогулы мне запишут?

Но Анатолий Абрамович по отношению ко мне не проявлял строгостей. Отпустил и сейчас с миром. Даже вернул мне программу и тезисы докладов, сказав, что у него они есть и ничего мне рассказывать о тематике конференции не надо.

Вечером я отправилась в одиночестве в театр. Девчонки были тяжелы на подъём — ехать, мол, до города далеко, а потом возвращаться в общагу ночью, да у них были и собственные планы на этот вечер.

Посмотрела, не помню какой, скучный спектакль. Домой приехала поздно.

Девчонки в комнате пили чай. Увидев меня, засмеялись.

— К тебе тут приходил какой-то мужчина. Нас никого не было.

— Откуда вы знаете, что приходил? — спросила я.

— А он оставил в двери записку. Она не была подписана, и мы её прочитали.

Из записки я узнала: «Я приехал попрощаться — сегодня уезжаю, но вас не застал».

Дальше был постскриптум: «Под дверью накакал не я». Подписи не было.

У нас в общежитии жил кот, который повадился гадить у нашей двери. Что только мы ни делали. Мыли пол с хлоркой, поливали формалином — гадил, такой-сякой!

И это была вся моя история. Судоплатов навсегда исчез из моей жизни. Я и не жалела об этом. Так, случайное знакомство было. Его громкая фамилия мне тогда ни о чём не говорила.

Тагил был закрытым городом, с большим числом секретных предприятий. Сотрудники спецслужб на всяких конференциях и совещаниях всегда присутствовали. Но чем заинтересовала этого Судоплатова моя скромная персона? На знаменитую разведчицу Мату Хари я вроде бы не была похожа. Да и вряд ли я была нужна этому мнимому Судоплатову, просто сопровождала его для отвода посторонних глаз и прикрытия, пока он ходил со мною в районе НТМК мимо невзрачных зданий, заборов с какой-то непонятной мне целью.

Письмами живу

Родители по-прежнему беспокоятся обо мне, как я устроилась на новом месте, как работаю, сообщают о жизни моих братьев и всех новостях в Миассе.

10.10.1962.

Нижний Тагил,

Промплощадь ИТР,

1, кв. 2.

«Здравствуй, милая дочь!

С ума сходим, не можем дождаться от тебя письма. 19 сентября посылали тебе посылку помидор весом 9,400, в посылку вложили маленькую писульку, получила ли ты всё это? За 30 минут до отправления получил телеграмму от тебя, за которую ещё и ещё раз большое спасибо.

2 октября видел тебя во сне, телом вроде ты поправилась, а когда повернулась ко мне, то я увидел какие-то подплывшие сузившиеся глаза. Мне показался твой нездоровый вид. Ладно ли что с тобой? Если что, пиши, не скрывай, я могу взять отпуск и приеду к тебе.

Особо прошу тебя ежеминутно, ежечасно помнить о технике безопасности. Учи, изучай правила, выполняй сама и требуй выполнения от других. Кроме того, будь бдительна, чтобы кто-нибудь из недоброжелателей не подлил умышленно в твою аппаратуру опасных кислот, масел или реактивов. Такие вещи могут быть.

Одним словом, пиши срочно письмо, иначе я брошу всё и поеду к тебе.

О наших новостях.

Женька уехал учиться 1 октября. Сшили ему два костюма и осеннее пальто в нашем ателье. Сшили очень хорошо. Купили ему ботинки за 29 рублей — чёрные, спортивный костюм, сшили рубашку, купили койку-раскладушку (алюминиевую). Одним словом, собрали полностью. Купили ещё шляпу, и будет выглядеть, очевидно, господином. Из совхоза он привёз 180 рублей да стипендию высылал 55 рублей, да мы добавили.

Генка работает лаборантом с 1 сентября в 17-ой школе и учится в вечерней школе. За три недели догнал по математике, физике и химии до программы за 9-ый класс в 10-тилетке, а сейчас получил справку об освобождении от работы один день в неделю за хорошую успеваемость. Занят он у нас с утра до 11 вечера и вертится, как белка в колесе, но вид очень бодрый и деловитый. Оклад его 45 рублей.

Георгий был в отпуске и жил у нас недели три. Все три сына жили с нами, пили, ели — это очень хорошо. Недоставало только тебя.

Мне можно было бы пойти сейчас в отпуск, но пойду позднее, думаю дождаться мать. Когда ей отпуск будет, тогда и пойду. В отпуск предпримем одно из двух: или же поедем к тебе и Павлу, или же поедем в Кисегач отдыхать.

Вчера дров машину привёз кубометров семь из лесу. Теперь надо бензопилу и испилить их. Привезу ещё машину отходов (сухих), уголь есть. Можно жить будет зиму и не тужить.

Ты пиши, что тебе нужно купить, тут мать может кое-что хорошее приобрести.

Ну вот все наши новости, и все хорошие. Да есть и плохие.

2 октября Семён Матвеевич пришёл с занятий из школы домой, случился с ним сердечный приступ, врачи приехали и сделали укол ему. Стало лучше и даже совсем хорошо. Хозяйка ушла куда-то, а когда вскоре вернулась, то он уже лежал на полу рядом с койкой мёртвый. Упал с койки и лоб разбил. Умер от сердечной болезни, так анатомики заключили. Так вот одного химика не стало. 4 октября лежал в клубе строителей. Народу было много, многие жалели. Я пошёл на работу, заходил — попрощался, в тот же день его схоронили в 6-м часу вечера. Мы все жалеем его.

Вчера сватью положили в больницу, у неё воспаление желчного пузыря, врачи настаивают на операции, а она пока никак не решается. Здесь тоже может случиться неприятность. Сват плачет. Может, обойдётся всё благополучно, тем не менее, заранее робость берёт. Неприятно.

Люсенька, пиши, пиши, пиши, милая! Скучно ведь. Сегодня в 3 часа дня будем провожать Георгия в Магнитогорск, так бы и не отпустил.

Пиши подробнее о себе, о своей работе, пиши больше о настроениях своих.

До свидания. Папка».

К письму был приложен некролог из газеты «Миасский рабочий»:

«6 октября 1962 г. скоропостижно скончался один из старейших педагогов города, учитель средней школы № 17, член КПСС Семён Матвеевич Артемьев. Родился он в 1902 году. 35 лет педагогической деятельности. В его жизни было отдано много лет педагогической деятельности. В коллективе педагогов города всегда знали его как энергичного работника, отзывчивого человека.

Семён Матвеевич был долгие годы бессменным руководителей методического объединения учителей химии, одним из первых директоров школ центральной части города. Он был награждён значком «Отличник народного просвещения РСФСР». Свой богатый опыт С.М. Артемьев охотно передавал молодым учителям. Его неугомонный характер, общественная активность снискали ему большую известность в городе.

Память о С. М. Артемьеве надолго сохранится в наших сердцах.

Группа товарищей».

Меня эта весть расстроила. Учитель химии в моей школе Семён Матвеевич заинтересовал меня химией, что дало мне возможность выбрать направление, где учиться после окончания школы. И своим другим школьным педагогам я благодарна: они научили меня учиться. И я продолжаю учиться уже вне стен университета. А моего отца продолжала волновать моя будущность в отрыве от них.

Пишет мне:

«Людмилушка — милая!

Без комментариев пересылаю тебе Женькино письмо.

Доченька милая, где бы ты ни была, братья будут всегда с тобой, и прошу тебя не пренебрегать их опекой. Ты же у них одна. А у нас? Некоторые чувствуют себя вполне счастливо, что у них нет детей. Правда, иметь детей более 2-3 — это тоже излишне, но бобылей и кукушек мы осуждаем.

Трудно бывает, и задница в заплатах — это не беда, зато посмотришь издали на вас, и дух захватывает. Если бы кто сейчас спросил, кто сейчас счастливее всех на свете. Мы бы с матерью ответили: МЫ!»

Старший мой брат Георгий не любил писать письма, за него писала моим родителям его жена Аня, и эти письма были полны бытовыми подробностями и брюзжанием на тяжкую жизнь. Младший мой братишка Гена был ещё школьником, самоопределялся в своей жизни, но и, повзрослев, писал мало и кратко. А вот Евгений с нашей школьной поры писал мне о самом сокровенном, что его волновало. Отвечала и я ему о моих переживаниях. Эта взаимная поддержка в письмах нам была необходима обоим. Отслужив в армии, он стал студентом Челябинского политехнического института. Были у него свои трудности в учении и в бытовом отношении. И в его жизни появилась девушка Рита, о которой он не смел пока писать родителям, так как женитьба и создание семьи не входили в его планы, поскольку он был ещё студентом второго курса. И теперь он пишет мне, ничего не скрывая, в Нижний Тагил по адресу:

Промплощадь ИТР, дом 1, кв. 2.

из Челябинска.

2 ноября 1962 г.

«Здравствуй, Люсен.

Заранее согласен со всеми эпитетами, которые ты мне пришлёшь. Это, безусловно, свинство, что я в такой период ничего тебе не писал. Знаю, что тебе нелегко пришлось, по себе знаю, ибо мне довольно часто приходится обживать новые места. Вся эта волокита с устройством, равнодушие чужих людей и отсутствие знакомых близких, чьё присутствие хоть немного грело бы душу. Неприятная вещь.

Дело дошло до того, что папка начал осторожно намекать на их отношения с дядей Фёдором — нет ли, мол, чего-либо подобного и у нас. Что за странный холодок между вами? Ну, это просто от того, что они очень, очень беспокоятся за тебя. Я тоже, Люсен, но честно признаюсь — как-то периодами.

В основном же всё это время был в состоянии какого-то странного транса. Но только, пожалуйста, Люсен, это между нами. Не писал не только тебе, всем. Написал единственное письмо из колхоза, очень короткое и то самое неудачное в своей жизни, как говорит моя Рита (это письмо было ей). Я о ней уже писал тебе. Ничего особенного, маленькая, курносая, близорукая, и вот поди ж ты. Видно, кому-то на небе нужно, чтобы мы вот уже больше года были вместе. Дело немедленно окончилось бы свадьбой, если бы искусственно мы не тормозили наши отношения. Некогда сейчас. Между прочим, она проявила большую активность по розыску учебника английского языка, который тебе был нужен, и нашла его (и я нашёл), но всех нас опередил Герка. Он прислал мне письмо, что уже выслал тебе этот учебник. Если хочешь, ещё один пришлю.

Иногда бывает так: устану, измотаюсь, запутаюсь во всех своих мыслях, все понятия как-то перевернутся с ног на голову, дофилософствуюсь до того, что чёртики в глазах, а приеду к Рите — и всё встанет на своё место, все мои высшие материи, как метлой, и к жизни становлюсь как-то ближе, хотя она и не пытается вразумлять меня, считает, видимо, что это будет для неё трудновато.

Сказывается, видимо, то, что у неё более целостная натура, чем у меня, больше душевного здоровья. Ну вот. А так у меня всё нормально. Заработал в колхозе кучу денег, до дома, правда, не все довёз, но всё ж сшили два костюма и пальто.

Сейчас учусь. Как обычно, не успеваю сделать всё, что нужно. Меня даже избрали в факультетский комитет, как видно, считают, что я способен других наставлять на путь истинный. Отсюда я сделал вывод, что я научился маскировать второго Кузьмина. Но сказать о том, что я не совсем удачная кандидатура для этой должности, я не могу, т.к. в этих случаях у нас говорят, что ты отказываешься принимать участие в общественной работе, что ты не сделал соответствующих выводов при изучении истории КПСС и что ты не достоин носить звание советского инженера, а по сему… извольте убираться вон из института. А у меня всю жизнь мечта — быть хорошим инженером. В общем, слово «общественник» я возненавидел, т.к. мне почему-то всё время встречаются носящие это название типусы. Я умею быть объективным и знаю, что есть и по-настоящему замечательные люди, но… у меня уже есть свой характер. Мне мама как-то говорила, что ты склонна отказаться от квартиры и жить в общежитии. Не сердись, Люсен, но это немножко по-детски. Насколько мне известно, все люди, в конце концов, оказываются волею судьбы в своей собственной квартире. Так уж как-то получается. Наверное, это тоже объективный закон природы. Ну ладно, это я уже кокетничать начинаю. В общем-то, я хотел сказать тебе, что я ругаю тебя и что ты должна даже требовать квартиру, т.к., кроме обязанностей, у человека в жизни есть и права. Правда, бывают и особые обстоятельства на месте, тогда жду твои соображения.

Поздравляю с праздником. До свидания.

На праздник домой, наверное, не поеду».

В письме моим родителям брат пишет несколько прикрыто о своей жизни. Вот его письмо из Челябинска, которое переслал мне мой отец. Брат пишет родителям:

«Здравствуйте.

Ну, наконец-то собрался. Всем так всем. Сегодня жертвую весь вечер на письма. А начиная с завтрашнего дня, буду пытаться заработать себе спокойный праздник, чтоб в эти два дня ни за что не браться. Разве только общественность будет меня тревожить. Меня же теперь ещё повысили в комсомольской должности, забот добавили. Ну ладно.

Я так и не ответил на последнее письмо. Папка, твои осторожные намёки на холодность в наших отношениях с Люсен, по-моему, безосновательны и аналогии с вашими отношениями с дядей Фёдором, твоим братом, о которых ты писал, тоже нет, т.к. к этому при всём старании невозможно найти никакой причины. Чаще большие перерывы в переписке между близкими людьми можно объяснить как раз обратным. Хочется сказать человеку что-нибудь необычное, тёплое, сделать ему приятно, а на это нужно время и соответствующее расположение. Нас же будничность и текучка до того заедают, что чувствуешь — душа пуста и самое большее, на что ты способен сейчас, — это какая-нибудь банальная плоскость. Так уж думаешь — лучше я помолчу пока, чем что-то вымучивать из себя (ещё обидишь чем-нибудь, что никак не хочется делать).

Кстати, на счёт учебника английского языка. Сам искал и ещё тут кое-кто по моей просьбе. В результате и сам нашёл, и ещё один принесли, но меня опередил Герка. Он прислал мне письмо и пишет, что уже выслал Люсен эту книгу. Так что я не стал уж посылать. Пришлось искать связи с книжными магазинами. Попутно в одном из магазинов мне и тетрадей раздобыли.

Люсен я писал об этом, вдобавок отругал её за некоторые детские мысли (это на счёт того, что она не всегда понимает, что у человека, кроме обязанностей, в жизни есть ещё и права).

Что ещё? Не знаю, писал или нет. Ходят слухи, что мы будем учиться четыре года и потом сразу дипломная практика и диплом, что никак не должно занять более полугода.

Ещё что-то поговаривают на счёт того, чтобы сделать наш институт специализированным по радио, электронике, кибернетике, ну и по нашей специальности, о которой нам начинают уже более определённо говорить. Правда, если это и будет, то, конечно, не к будущему году, дело сложное. В общем, институт будет расти, и здорово.

На праздник свой приезд домой не гарантирую. Если и приеду, то на один день. Ну, если я начну объяснять это одним «некогда», то всё равно не поверите, я же знаю. Конечно же, есть и другие причины, которые требуют, чтоб я был здесь.

Люсен, видимо, тоже не сможет приехать. Но если она собирается приехать, немедленно дайте мне знать. Я постараюсь отбросить все причины, ибо боюсь, что мне-то она этого или не успеет сообщить, или ещё что-нибудь.

И ещё. Мама, мне бы нужно пары две обычных х\б носков. Мои почти все порвались, а купить нигде не могу.

Поздравляю с праздником. До свидания».

Как хорошо и умно пишет мой 24-летний брат. И как мои братья дружно стали искать по магазинам необходимый мне учебник английского языка. Взаимная семейная поддержка не исчезла, все готовы мне помогать, даже промелькнувшее в письме Евгения «кое-кто» из его окружения.

В жизни брата появилась девушка Рита, с которой он собирался жить вместе, и квартирный вопрос выходил на первое место в его планах. Родителям он пока не пишет о Рите, но именно из-за неё он не хочет поехать на праздники в Миасс. А я была польщена, что, если я приеду в Миасс, то он готов отбросить все причины — даже любимую девушку! — чтобы повидаться со мной.

В те годы постоянным был дефицит товаров — носки Евгению и то не купить. Главной доставальщицей у нас была мама. По инерции мы её теребили разными просьбами бытового плана. Я, конечно, сообразила, как трудно родителям что-то покупать нам, им приходится экономить на путёвках в санаторий, менять свои планы на отдых, и стала высылать маме небольшие деньги.

Мама одобряла и мои покупки одежды уже на собственную мою зарплату, но и предлагала помощь в приобретении каких-то обнов, если это потребуется. Также и папка считал, что мы должны одеваться соответствующим образом, так как я уже инженер, а Евгений учится на инженера. Ему даже шляпу для солидности купили.

Родители и брат неправильно поняли меня, будто бы я отказалась от квартиры, предпочитая жить в общежитии. На самом деле квартиру даже в отдалённом будущем завод не обещал, а предлагал снять комнату в посёлке ТЭЦ. Мы с девчонками предпочли жить вместе и не разбегаться по съёмным комнатам. Жили дружно и весело. Приближались ноябрьские праздники, и мы собирались поехать в Свердловск повидаться со свердловскими сокурсницами. Об этом я написала родителям, но папка был против моих поездок и планов. Пишет мне:

«2 ноября 1962 г.

Людмилушка милая, здравствуй!

С праздником тебя, желаем тебе хорошо отдохнуть, причём прямо в Н. Тагиле без поездок куда-либо. Свердловск уже для тебя теперь почти одно воспоминание. Надо укореняться в Н. Тагиле и быть своим человеком этого города. Мечтать о другом городе всегда можно, но и поступать реалистично в определённых условиях тоже надо. Новосибирск с его академией может быть в сто раз лучше Тагила, но и в Тагиле, если захотеть, можно найти много интересных дел, причём столько, что ни времени, ни самой жизни не хватит. Советую практически пока прочно осваиваться в Тагиле и быть там полезным человеком. Работа не институт и не университет. Теперь же, когда ты оторвалась от школьной парты и пришла на производство, жизнь может показаться в более сером виде и, если не найти практического применения сил на данном этапе и в данных условиях, то можно допустить в себе апатию; взвинчиваются мечты о чём-то другом, более лучшем, а лучшем ли, бог один ведает.

Меня радовали твои прошлые письма, что ты настроена быть более жизненно дееспособной, и я хочу, чтобы это настроение не угасало впредь.

Что надо сделать, чтобы оно сохранялось и развивалось впредь?

Прежде всего трудиться добросовестно, отдыхать разумно и питаться рационально.

Второе. Знать надо, какими думами и чаяниями живут коллективы на заводе и в целом весь завод, найти своё место в одном из коллективов и помогать своими знаниями, своей работой в освоении намеченных целей.

Третье. Учиться надо и учить не всё, что попадает под руки. Кое-что учить и изучать досконально, что необходимо прямо сейчас для себя и коллектива, остальным интересоваться, чтобы поддерживать кругозор.

Заниматься рационализацией, быть постоянным посетителем технической библиотеки, постоянным слушателем докладов и лекций на научные темы, а кое-где и самой сделать доклад или лекцию. Помни, на вас сейчас смотрят многие с некоторым любопытством, что же вы можете дать для завода, некоторые находятся в ожидании от вас как от специалистов, ну а большое число практиков, штампующих одно и то же ежедневно и освоивших в совершенстве узкий круг деятельности, смотрят на вас с пренебрежением. Что, мол, эти с дипломами? И не дай бог, кто-нибудь из вас потеряется в делах, вы окажетесь духовной пищей этих ограниченных людей, окажетесь предметом насмешек и унижений. А если ещё побежать с завода, то вдогонку услышите язвительный смех. Это ужасно.

Очень рад, что Георгий сумел достать нужную тебе книгу. Я ему и Женьке писал.

Получила ли ты посылку? В ней был утюг, платок тёплый, перчатки и безразмерные чулки. Пиши, что тебе ещё нужно. Нужны ли варежки? Наверное, нужны, так как на лыжах будешь кататься. Это тебе полезно.

Генка жмёт, жмёт на все лопатки. Учится, но и работает неплохо. Все им довольны. Впереди институт. Он тебе писал письмо. Получила ли ты его?

Костюм купила — это хорошо. Живи и одевайся, располагай для себя с толком своими всеми средствами. Будет трудно — поможем. Всё. До свидания. Папка».

Тагил начинал мне несколько надоедать: работа, работа, работа, но хотелось подружиться с ребятами, бывать с ними в театрах, кино, на танцах. Задумывалась я и о дальнейшем своём росте в профессии. Отработаю, например, три года на заводе пластмасс, а дальше что? Так и буду жить в общежитии? Можно, конечно, «сбежать» раньше обязательной отработки, поступив учиться в аспирантуру. На заводе пластмасс были организованы разные курсы для подготовки в аспирантуру: курс английского языка, курс философии. Я записалась на курс английского языка, мне понадобился учебник для самостоятельного обучения, и я написала братьям и отцу, чтобы они поискали в магазинах эту книгу. Нашли и купили оба брата и «ещё кое-кто». И аспирантуру я себе наметила в Новосибирске, где в Академгородке, как я узнала, был создан институт белка, как раз по моей специальности химика-органика.

Моего младшего братишку я тоже ориентировала на Новосибирск, после школы поступать туда на физфак. Братишка увлечён был физикой, учился хорошо, побеждал на школьных олимпиадах по математике и физике. Вот и будем в одном городе, и я ему стану помогать.

И папку эта наша увлечённость радовала, но он не понимал, что без компании ребят нам, девчонкам, в загородной общаге было скучно.

Когда я читала лекции студентам техникума на тему прогресса в области науки-химии, я «склеила» там троих парней, чтобы вместе с ними проводить свободное время в городе. Но театры и музеи их не интересовали. Мне хотелось подняться на местную достопримечательность, гору Лисью с богатой легендой. На вершине её видна смотровая башня и с горы открывается прекрасный вид на город и окрестности, но уже были осенние холода, ветер. Как-то ребята пригласили нас на стадион смотреть футбольный матч, хотя меня никогда не привлекали орущие на стадионе болельщики, а по полю гоняли мяч футболисты. В другой раз они вывезли нас с Алёной за город. Причём один из парней приехал на мотоцикле с коляской, стал катать нас. Алёна и сама пробовала рулить с подстраховкой мотоциклом. Мне такие виды отдыха не подходили. Недолго мы так встречались с парнями, а потом и прекратили эти встречи.

В ноябрьские праздники сидеть в общаге скучно. Вот и поехали мы втроём в Свердловск на три праздничных дня. Лариса Коростелёва решила остаться. За ней стал ухаживать заводской баянист из самодеятельности Володя Примак, симпатичный парень, и он, видимо, ей нравился.

В Свердловске мы хорошо гульнули с друзьями-однокурсниками, ночевали у свердловских подружек, но надо было возвращаться в Тагил. Оказалось, что деньги мы все прогуляли, на билеты до Тагила нам не хватало какой-то суммы. Не сообразили занять у кого-то из провожавших нас друзей, да и они были не особо денежные, все только недавно трудоустроились. Мы — Алёна, я, Нина Траянова — взяли билеты на ночную электричку до промежуточной станции Нейвы в надежде, что после Нейвы в ночное время никто контролировать проезжающих не будет и мы доедем от Нейвы до Тагила зайцами.

Нейву проехали. Фу ты, ну ты! Контролёрша — вредная такая и грубая баба — разбудила всех с проверкой билетов.

Нам бы показать наши билеты, сказать, что нечаянно проехали станцию — спали, мол. Ну ссадили бы нас, как безбилетников, с поезда раньше Тагила. А мы испугались преждевременной высадки, сказали, что едем в Тагил. Опять же без денег в ночное время как мы будем добираться потом в Тагил? Тётка-контролёрша орала на весь вагон. И до самого Тагила нас не отпускала от себя! Как же! Зайцев злостных поймала! В Тагиле сдала нас в вокзальную милицию. Главное, и сама осталась. А дежурный милиционер потребовал документы, паспортов у нас не было, и мы — дурочки — отдали ему свои заводские пропуска. Дальше милиционер потребовал заплатить штраф. Но денег у нас не было. А тётка-контролёрша гнёт свою линию: надо, мол, завтра сообщить в дирекцию завода, чтобы нас наказали по общественной и комсомольской линии. Тут нам и вовсе стало тошно. Мы недавно только поступили работать на завод, а нас в милицию загребли. Что о нас будут на заводе думать? Нина Траянова заплакала, и мы с Алёной скисли.

В это время в вокзальную милицию притащили парня. Это был жулик, грязный и вонючий. На него тоже стали составлять протокол. Приказали ему раздеться до трусов для обыска. А нас попросили быть понятыми. Ночь ведь глубокая, кого найдёшь?

Жулик матерится, милиционер тоже. Наслушались мы и нагляделись всего. Поставили свои подписи понятых на протоколе обыска жулика и думали, что хоть нас отпустят после этого. Ничего подобного. Тётка-контролёрша бдит и не спускает с нас глаз. Мы по-прежнему кислые. Алёна не из робких, стала качать права. Дескать, отдайте нам пропуска, штраф мы заплатим завтра, и нечего нас пугать дирекцией — у нас денег на билет не хватило! Вот когда мы начнём получать нормальные зарплаты, тогда и ездить зайцами не будем!

В какой-то момент тётка-контролёрша отвлеклась, и милиционер зашептал: «Девушки! Не ерепеньтесь. Сейчас будет пересменка, тётка уйдёт, и мы вас отпустим». После пересменки нам объявили: «Свободны!»

Свободны-то свободны, но наша принципиальная Алёна возвысила снова свой голос: ночь глубокая, утро нескоро, трамваи не ходят, денег у нас на такси нет — не пешком же нам топать в наше очень далёкое от вокзала загородное общежитие! Путь идёт по пустырям, мимо цементного завода и тюремной зоны, в которой позднее, говорят, мотал срок зять Брежнева Юрий Чурбанов. Может, и не в этой зоне он был, вокруг Тагила таких колоний множество. Но и эта колония пугала нас. В ней происходили страшные события. Однажды «сарафанное радио» на заводе донесло до нас жуткую историю, что из этой колонии вывозили ящики с изготовленной колонистами продукцией, и в одном заколоченном и дурно пахнущем ящике обнаружили расчленённый труп пропавшего солдата-охранника.

Да и наши наставники с химфака, провожая нас в Тагил, предупреждали: «Будьте там осторожны, особенно в транспорте или на рынках, город бандитский и ворья много: на ходу подмётки срежут!»

Ну а наша история закончилась благополучно. Вокзальный милиционер вызвал милицейский «уазик», и нас домчали до родного общежития. Два сопровождающих милиционера галантно с нами распростились.

Начались обычные трудовые будни. Неожиданно получаю письмо из Свердловска от моего научного руководителя дипломной работы, которую он собирался отправить на конкурс студенческих работ.

«10 ноября 1962 г.

Здравствуйте, Люся!

Наконец вы нашлись!

Я вас очень ждал, как вы обещали, в первых числах сентября.

Мы должны были оформить работу на выставку студенческих работ, но вы, «изменщица», не явились. Потом В. Дашко мне сообщил, что был в Тагиле, видел наших и сказал, что вы живёте неплохо и в Свердловск пока не собираетесь.

А работа так и лежит. Завтра с утра собираюсь пойти в Белинку и набросать черновик, потом перепечатать, переплести и сдать в научный отдел.

У нас опять серьёзно заболел Геннадий Дмитриевич Пащевский. Завтра в 4 часа пойду его навестить. На химфаке много нового в смысле улучшения условий работы. Провели ремонт. В вестибюле отгородили аудиторию, сделали новую вентиляцию, стеклодувную мастерскую, настроили наш новый прибор ТУ-600; сегодня я уже провёл первые опыты с ультразвуком.

В этом году сразу у 4-х сотрудников пятидесятилетие со дня рождения

( у Тагер А.А., Новикова Н. И., Губельман С. М. и Черниховской Я. Я.)

Л. Н. Голдырев ушёл на пенсию, и я вместо него работаю с биологами.

У меня два курсовика и два дипломанта — Одинцов и В. Попова. Она будет работать по эфирам, а он по конденсации Дарзана. Мне очень жаль, что вы два раза были в Свердловске и не зашли. Можно было зайти ко мне домой — это рядом с химфаком. Но я понимаю, вам было не до нас. Камфараты ваши ещё не продвинулись, т.к. Суворова весь год проболела. Нам очень приятно узнать, что живёте вы дружно и весело. Работа хорошо известная, интересная и самое главное — нужная. Большое спасибо за поздравление и добрые пожелания. Передал Вячеславу Ионовичу и Марии Андреевне.

Прошу передать наши приветы всем химфаковцам. Пишите, приезжайте, не забывайте.

С уважением Новиков».

Вот и альма-матер не хочет терять связи с нами, выпускниками УрГУ. Мне было лестно получить это письмо, но мои планы были уже далеки от родного химфака, да и конкурс студенческих работ, как я считала, больше был нужен в научной карьере Николаю Ивановичу, чем мне. Через несколько лет я узнала, что моя тема была продолжена в курсовых и дипломных работах других химфаковцев, и они ссылались на мою работу, поскольку я первая исследовала свойства синтезированных мной камфаратов. И я даже не думала и не знала, что могла бы вместе с Николаем Ивановичем написать статью и послать в какой-нибудь научный журнал.

Моя тагильская жизнь шла по-прежнему с не определившейся будущностью. Между тем у моих подружек жизнь менялась. Первой «уходить со своей гитарой», к нашему изумлению, пришлось Ларисе. Пока мы ездили в Свердловск, у неё закрутился скоротечный роман с Володей Примаком, и вот уже мы приглашены на свадьбу, и вскоре Лариса собрала свои вещички и переехала на Вагонку, где жил её Володя с родителями.

Появилось нечто в перспективе и у Алёны. В Тагиле стал часто появляться командированный из Москвы сотрудник НИИВОДГЕО Борис Краснов. Останавливался он жить в городе в заводском доме для приезжих, где комендантшей была «тётя Софа», поэтому и дом этот мы называли «У тёти Софы». Там же, «У тёти Софы», останавливался другой приезжий из Москвы, сотрудник НИИПМ, будущий московский мэр Юрий Лужков. И оба они приезжали в лабораторию непрерывных процессов, где трудилась моя подружка. «Московские гости» решали проблемы в связи с пуском опытно-промышленной установки получения феноло-формальдегидной смолы по новой технологии непрерывным способом — детищем молодых изобретателей завода Иванова и Дёмкина. Дёмкин, не имея квартиры в городе, постоянно проживал «У тёти Софы», а семья его, жена и маленький сын, жили в родном его Ленинграде, не желая переселяться в холодный уральский климат. Но отпуск они проводили обычно вместе. Такая вот странная семья.

Благодаря Алёне я познакомилась с этой командированной из Москвы и Ленинграда троицей — Краснов, Лужков и Дёмкин — раньше, чем с её непосредственным начальником Ивановым. Решая пусковые-наладочные проблемы опытно-промышленной установки «в верхах», Иванов постоянно пребывал в Москве, и я его ещё ни разу не видела.

Ну а Борис Краснов, бывая в лаборатории ЛНП, положил глаз на мою подружку и во время командировок стал часто заглядывать в нашу девичью келью у проходной завода. Юрий Лужков нашего внимания не удостоился. Был он не в нашем вкусе: невысокий, кругленький и лысый, к тому же женатый человек, не увлекающийся женским полом. И познакомились мы с ним своеобразно. Вечер, сидим в своей общаге с девчонками, пьём чай. Стук в дверь. Кричим: «Войдите!» Возникает этот человек и спрашивает: «Кто тут Алла Светлолобова? Ей записка от Бориса Краснова из Москвы». Спустя годы мэр Москвы Юрий Михайлович во время наших нечастых контактов категорически отрицал свою роль почтового голубя в Тагиле, но так вышло у него случайно. Когда мы с подружкой уже жили в Москве в своих семьях, мой муж Пётр Сергеевич Иванов, бывший начальник лаборатории, в которой работала Алёна, и бывший главный инженер завода Владимир Петрович Потапов, тоже начальник, были приняты в мэрии Юрием Михайловичем Лужковым. Они сфотографировались у него в кабинете, и фото попало в мои руки. Я отправила снимок подруге с такой вот подписью:

Вспомни, Алёна, Нижний Тагил,

Нашу общагу и кто к нам ходил.

Вот фотоснимок — знакомые лица?

Впору теперь нам с тобой удивиться,

С краю — начальники, в центре — то кто же?

Он не начальник, а просто прохожий —

Тот, кто от Бори записки носил,

В двери стучал, ну и к нам заходил!

А тогда, в Нижнем Тагиле, мы и предствить не могли, как круто спустя годы изменится у всех нас наша жизнь…

На дворе холодный уральский декабрь, холод загонял нас в помещения. В первых числах декабря в Тагил снова приехал Борис Краснов и пригласил нас с Алёной «К тёте Софе» на празднование его дня рождения, подгадавшего на эти числа. «У тёти Софы» нас встретила весёлая компания командированных, из которой мы знали только Краснова и Дёмкина. Чувствовали себя довольно робко среди незнакомых мужчин.

Дёмкин блистал красноречием, рассказывал анекдоты, потом запел известную в молодёжных пьянках песню с добавлением собственных импровизаций в куплетах:

С деревьев листья опадали, ёксель-моксель.

Пришла осенняя пора — с сентября

Ребят всех в армию забрали — хулиганов–

Настала очередь моя — главаря.

И вот приходит мне повестка — на бумаге —

Явиться в райвоенкомат — завтра рано.

Мамаша в обморок упала — с печки на пол,

Сестра сметану пролила — вот растяпа!

Мамашу с полу поднимите — в зад на печку,

Сестра, сметану подлижи — языком.

А я молоденький парнишка — лет 17,

может, больше или меньше —

На медкомиссию пошёл — нагишом.

А после в поле окопались, носом в землю,

Подходит ротный командир — ать-два!

Здорово, братцы-новобранцы, матерь вашу,

Пришло вам время помирать, вашу мать!

Летят по небу самолёты-бомбовозы —

Хотят с землёю нас сравнять, снова мать!

И я, молоденький парнишка, лет 17, 20, 30,

может, больше или меньше —

На поле раненый лежу — и не дышу.

Ко мне подходит санитарка —

звать Тамарка Иванова —

Давай тебя перевяжу.

двум бинтам и сикось-накось

И в синитарную машину —

студебеккер — опель-дроппель — мерседес —

С собою рядом положу —

но только на бок, между трупов.

С тех пор прошло уж лет немало —

лет 17, 20, 30, может, больше или меньше,

В совхозе сторожем служу и не тужу!

Сажу картошку-скороспелку на продажу,

Жену Тамарку сторожу я от соседа,

чтоб не спортил!

Стало совсем весело от такой песни. Какую Тамарку Иванову вставил в распеваемые куплеты Дёмкин по собственной инициативе, мы с Алёной не догадывались. В какой-то момент хлопнула входная дверь, в тёмной прихожей мелькнула долговязая фигура. Лица я не разглядела. Не раздеваясь, человек вызвал Дёмкина, что-то передал ему и удалился.

— Люси! Видела? Это мой начальник Иванов заходил. Опять в Москву поехал! — толкнула меня в бок Алёна.

Мне было не до начальника, в это время Борис травил разные байки о Тагиле, и я всё своё внимание и уши обратила к Борису. А он говорил примерно следующее:

— Москву как называют? Москва-матушка! А Одессу? Одесса-мама! А Ростов? Ростов-папа! А Тагил? А Тагил — мать твою за ногу!

Время близилось к полуночи, мы с Алёной совсем забыли, что нам надо выбираться отсюда к себе в загородную общагу, а трамваи уже не ходят. Дёмкин сказал:

— Оставайтесь, девчонки, у нас! Мы освободим одну койку.

Пошептавшись, мы с Алёной приняли решение остаться. В самом деле, зачем в такой мороз и каким транспортом ехать к заводу пластмасс? Можно, конечно, у вокзала словить такси, но и до вокзала надо идти пешком. Мужчины основательно поднабрались, пойдут нас провожать, ещё замёрзнут. Мы не особо и боялись, что к нам они будут приставать. На всякий случай легли на койку вдвоём, а дверь закрыли на крючок. Не прошло и получаса — в дверь забарабанила бдительная тётя Софа:

— А ну выметайтесь, девки! Иначе милицию позову!

Мы с Алёной испугались предстоящего разбирательства, быстренько оделись и выбежали на лестницу.

Тётя Софа не унималась и орала нам вслед:

— Проститутки!

Я молчала, но Алёна не могла стерпеть такого оскорбления, обернулась и громко ей крикнула:

— Тётя Софа! А вы — дура!

Борис не мог допустить, чтобы мы с Алёной брели по ночному Тагилу, и вскоре догнал нас.

На вокзале долго искали такси, нашли, наконец, и уехали с Алёной. Борис простился с нами. На следующий день мы узнали, что он потерял шапку и приморозил свои уши. Да уж! Это — Тагил, северный город…

Девчонки-подружки продолжали общаться с нами в письмах. Реже, чем Ия, писала нам Нина Попкова. Она жила в посёлке Титан и тоже в общежитии для молодых специалистов.

«16 ноября 1962 г.

Здравствуйте, Люся, Алла, Лариса!

Как ваше настроение после праздника? От девчонок ничего не получаете? Я даже боюсь, вдруг с ними что-то случилось. Правда, самое вероятное, это то, что они упились вдрызг и не смогли приехать. А вдруг что-нибудь другое. Я никак не могу выбраться сейчас к ним, и они ничего не пишут. Боже, как я добиралась до своей Магнитки! Чуть ноги не обморозила, и в довершение всего одна девчонка сожгла мои туфли. Взяла, видите ли, их посушить, да и заговорилась, а они не будь дураками, и сгори. В чём ехать? Она так переживала, что мне же пришлось её успокаивать. Доехала в каких-то драндулетах, вызывая обильные замечания по дороге к дому.

Сейчас работаю в ночь, а в свободное от сна и еды время учу всех танцевать чарльстон. Я тут всех заразила и каждый вечер у нас в комнате столпотворение, так как никто не имеет понятия об этом танце и я являюсь учителем. Стоит такой топот, гомон, что я ухожу на работу с головной болью. Но и на работе не оставляю своей просветительской деятельности и прыгаю часа по 2 по лаборатории. Лаборанты пристают: «Нина, ну как? Научи!» А я со знающей миной учу их».

Письмо это развеселило меня. Ниночка — любительница классической музыки, вытаскивающая меня во время учения в УрГУ то в оперу, то в филармонию, вдруг стала учителем модных танцев! И прыгать ей в чарльстоне не пристало при её болезни: у неё с детства диагностирован какой-то порок сердца, и она была освобождена от уроков физкультуры. Но молодость толкала нас всех к безрассудному поведению — то к пьянкам и кокетству с ребятами, то к танцам до упаду. Ия такое поведение характеризовала жаргонным словом непонятного сысертского происхождения — «зноздёж». Значения этого слова я не нашла ни в одном диалектном словаре, но сама подобрала синоним — «выпендрёж» — от более понятного и общеупотребительного глагола «выпендриваться».

Ну а мои родители о моих загулах ничего не знали, они беспокоились о моём вхождении в трудовой коллектив на заводе и моими бытовыми условиями и планировали в свой отпуск приехать в Нижний Тагил — посмотреть, как устроилась их дочь в северном холодном городе.

Получаю письмо от папки и узнаю, что планы его неожиданно поменялись — он получил льготную путёвку в санаторий «Сигулда» в Прибалтике. Надо сказать, что родители дальше Урала и Сибири на запад ни разу не выезжали. Нелегко было решиться на такую поездку. Мама, оставаясь дома, расстроилась.

Папка по пути в Прибалтику побывал в Москве. Его неуёмная натура требовала посещения всех достопримечательностей, и он подробно писал, где был и что видел. Читая его письмо в нынешнее время, вспомнила фильм «Печки-лавочки» Василия Шукшина, вышедший на экран в 1972 году. Те же провинциальные настроения в фильме, что и у моего папки.

Подробно, до мелочей, пишет мне о своих впечатлениях:

«13 декабря 1962 г.

Из санатория Сигулда в Латвийской ССР,

корпус 3, комната 4.

Здравствуй, милая дочь!

Из дома выехал 7 декабря в 6-17 вечера местного, в Москву приехал 9 декабря в 6-20 утра по московскому и после просмотра достопримечательностей Кремля, Красной площади, Мавзолея Ленина и Третьяковской галереи, центра города и метрополитена, вечером выехал в Ригу. Прибыл в 10-15. В Риге облазил универмаг и некоторые другие магазины, вечером выехал в «Сигулду» и прибыл через час. Домой писал письма: из Москвы 9 декабря, из Риги 10 декабря и Сигулды 11 декабря. Намучился в дороге и беготне порядком. Хотелось как можно больше успеть посмотреть. Вчера, 11 декабря, долго провёл время на приёме у врача. Сегодня и завтра с этой задачей, надеюсь, справлюсь. Всё некогда было — не успевал писать. А сейчас посвободнее, но вот сглазил — зовут на прогулку перед обедом, придётся идти. Не дают спокойно пожить, а тут ещё рука левая разболелась после укола.

Это всё вводная часть.

В основной части постараюсь быть кратким и не обо всём, иначе я и за неделю с письмами не справлюсь. То, что я увидел за эти немногие дни и чтобы описать, надо было бы бандеролями отправлять, а не письмами.

О Москве скажу одно, что город этот очень шумный и многолюдный. Все достопримечательности Кремля имеют большую историческую ценность и разят своим великолепием. Нас водили экскурсоводы, и без экскурсоводов ходят толпами по всему Кремлю, ходят прямо у самых дверей Большого Кремлёвского дворца, недалеко от которых находятся Хрущёв с Брежневым. В новом Дворце Съездов люди ходят по купленным билетам, катаются на эскалаторах, любуются и восхищаются. Где цари молились, женились, крестились, короновались и где их хоронили — всё стало доступным для простых людей, которые внимательно осматривают, и то и дело им делают замечания, чтобы не прикасались руками ни к чему, ни к каким ценностям.

В Третьяковской галерее 50 залов, столько прекрасных картин, которые не удалось все осмотреть. Для этого бы понадобилось бы два дня.

На обратном пути из Латвии остановлюсь в Москве, посмотрю Оружейную палату и Выставку художеств московских мастеров.

Метро с причудливыми его вокзалами не так меня поразили, как горное искусство проходчиков, из которых, очевидно, не один сложил голову во время проходок, чтоб дать городу столь удобный вид транспорта.

Теперь Рига.

Я увидел большой вокзал в самом центре города. Город мало видел из-за недостатка времени. Могу сказать пока одно. Пошёл обедать. Так и не удалось вчера дописать письмо. После обеда мёртвый час (3 часа у меня получилось), затем речь Хрущёва по телевизору, потом кино и опять сон. Сейчас перерыв между процедур.

Продолжаю. Город не без красоты, дома высокие (4–6-этажные), прочные в большинстве, имеют готическое оформление, чистый, без единой брошенной спички или окурка и плевка, что можно встретить в Москве, но улицы узкие — проходит один троллейбус, второй кое-как. Движение тихое. Люди степенные и, наверное, редкие случаи воровства. Торговля несколько упрощённая с некоторым доверием к покупателям. Понравилось.

Отношение к русским бывает разное. Латыши, проживающие в городах и райцентрах, настроены в большинстве случаев дружелюбно, некоторые несколько натянуто вынужденно относятся и показывают вид дружелюбия. Это же заметно у некоторых русских, которых здесь немало.

Латыши в сельских местностях живут больше хуторами, дома и усадьбы их добротные, дороги хорошие, во многих местах асфальт. Народ, видать, трудолюбивый и привыкли к порядку. По-моему, хороший народ. Относятся к русским несколько сдержанно, некоторые неприязненно.

У нас в санатории главврач — русский. Невропатологи — одна русская, другая узбечка, остальная обслуга на 70% латыши, 30% русские.

В магазинах очень много китайского. Чувствуется, город портовый.

Смотрел кофты тёплые, табачного цвета по 27 рублей 80 копеек и зелёные по 17 рублей, но размеров 48 и 46 нет. Говорят, скоро будут. Чулок дамских безразмерных нет, а вот мужские носки, говорят, есть. Трикотаж разный есть в достатке (фабрика под боком). Тёплых одеял по 44 рубля китайских навалом. И очень много китайского тёплого белья. Много всякого рода комбинаций. Тёплых туфель размером 35 нет. Георгий интересуется коврами. Подыскал ковёр с простым рисунком 78–80 рублей. Обо всём этом я матери писал и жду её совета. Много здесь приезжих спекулянтов. И есть такие же из отдыхающих.

Мы собирались с матерью вместе пойти в отпуск и поехать к Павлу и к тебе перед Новым годом или же хотели вместе поехать в Кисегач.

В Кисегач путёвки только за полную стоимость. Одна путёвка, выделенная трестом, за 30%. В Сигулду я решил поехать один. Мать всплакнула из-за ревности, затем успокоилась — уговорил. Дальше я ей советовал в отпуск пока не ходить, а перед Новым годом отгуляться неделю и поехать к тебе, а где-то ближе к весне возьмёт отпуск, и я её отправлю в Кисегач — в санаторий. Она у нас тоже нервно-больная и подлечить её необходимо, а эту глупую ревность, которая и у меня бывает, ну её к чёрту».

Письмо моего родителя настолько исчерпывающе-объёмное, что можно и не комментировать.

Из второго письма узнаю о его намерении заехать на обратном пути домой в Ярославль и познакомиться «с будущими сватовьями», родителями невесты брата Женьки. Его волновало, что сын и его невеста уже спят вместе, а о свадьбе речи нет, что, с точки зрения папки, недопустимо. Брат — студент жил в съёмной комнате и пока не решался жениться официально; он представлял, что его жизнь кардинально поменяется, могут появиться дети, а он живёт на одну стипендию и должен «сесть на зарплату» работающей молодой жены.

«28 декабря 1962 г.

Здравствуй, Людмилушка!

Письмо твоё от 19 декабря получил 24-го, сегодня 29-е, решил написать ответ с тем, чтобы оно 2 января было у тебя. Я 3 января из Сигулды в 10 часов вечера выезжаю в Ленинград, где намерен посетить 4-го Эрмитаж, Зимний и набережные, и вечером 4-го или 5-го после обеда выехать домой северной дорогой через Ярославль и Свердловск и, наверное, заеду к тебе. В Ярославль я поеду, если мне откроет зелёный семафор Женька, так как Ритины родители живут там, а адрес их остался в записной книжке дома. Кроме того, он просил меня не входить в контакт с возможными будущими сватовьями до тех пор, пока они не объявят о помолвке сами.

8 сентября они приезжали в Миасс, и я ничего не имел против, так как у меня мысли не было мешать вам всем в выборе подруги или друга в жизни.

Женька мне ничего не объяснил, а почивали они вместе.

На второй день я спросил Риту впрямую о их отношениях и спросил, что это у вас всерьёз или так, баловство, она не дала мне определённого ответа. Вот, думаю, здорово, под моей крышей да ещё в присутствии меня будет твориться такое! Я Женьке заявил, что, несмотря на всё уважение к нему, я возненавижу его и девушку обманывать не позволю. Последовал положительный письменный ответ от него уже из Челябинска. После всего этого я поехал в Челябинск и мать с собой прихватил. Встреча состоялась неожиданная для них у Женьки на квартире. Затем Рита пригласила посетить её квартиру, и я сказал, что завтра буду обязательно у неё. На второй день мать, да вроде и Евгений, мысль подали, вроде некогда, да и следует ли ехать такую даль к ней. Я им заявил, что должен быть в обязательном порядке у неё дома. Поездка состоялась, я посмотрел фотоальбом и особо обратил внимание на фото её родителей. Рита альбом убрала, а фотки родителей, где она есть, оставила на столе в надежде, видимо, что я попрошу их взять с собой, но я воздержался, и фотки остались на столе. Затем мы с матерью пригласили её приезжать к нам в Миасс. Я ей сказал при Женьке — он пусть учится, и вы приезжайте. Они не расписались, но Женька уверяет меня, что друг друга любят уже год, а коль так, то я не против брака. Выбирать вам напарников — не моего ума дело, но пресекать безобразия буду и женить или выдавать замуж буду только один раз. Считаю это правильно, хотя и мать меня за такие резкие поступки называет извергом окаянным. Ей заявил, что и слушать не хочу её в этом вопросе, и попросил замолчать. Георгий, как обычно, обошёлся молчанием. Сейчас все вопросы вроде устроены. И Евгений вроде мной доволен и чувствует себя, насколько я его понял, счастливым. Дай Бог. В 1963 году женим его. Раз нашёл по душе подругу, ну и пусть женится, а остальные мелочи жизни уладятся сами. Вилять же не будем ему позволять.

Сегодня 28-го взвешивался, прибавил на 3 кг 300 гр. До 3-го, наверное, будет 4 кг, если не больше. У меня вес по отношению к росту не подходил. Рост 161 см, а вес 57,5 кг, ну а теперь вес 60,800. Врачи ко мне хорошо относятся, лечением и питанием не обижают. (Дальше в письме папка нарисовал схему курорта). До залива 40 км. Леса пихтовые, дубовые и сосновые кругом. Заливов очень много. Санаторий находится в замке Кропоткина. В нём отдыхали когда-то Сталин, Калинин и Маленков. О своеобразии местности расскажу, когда приеду. Две реки Даугава и Рига. Даугава течёт из Сигулды. Рига глубокая, быстроходная и красивая.

Море посмотрю, наверное, в Ленинграде, когда буду в Шлиссельбургской крепости и в музее.

Из дома жду перевода рублей 30–35, так как деньги, которые у меня были, я поторопился истратить на покупки. Я посылал тебе две открытки: одну ко дню рождения, другую к Новому году. Поздравления посылал Алексею, Павлу, Саше, Герке с Аней, Женьке и к 29 декабря ко дню рождения Рите. Домой посылал два письма только из Сигулды и три с дороги, всего пять.

Получишь это письмо, больше мне не пиши.

P.S. Копи денег да летом на курорт лучше на юг поезжай. Не отчаивайся, что одна в комнате остаёшься, с замужеством не торопись».

Вернусь на несколько дней назад. Приближался мой день рождения — 22 декабря, и мне стукнет 23 года. Я по-прежнему была одинока. Перспектива невесёлая — отмечать день рождения с девчонками в общаге. Только письма от подружек и от родных поддерживали меня в это время.

Получила письмо от брата из Челябинска. Меня несколько удивил его сухой тон. Наверное, он был озабочен неопределённостью своей студенческой жизни и отношениями с Ритой. Надо бы жениться, но мешали квартирный вопрос и студенческая стипендия — те основания, на которых нельзя качественно построить семейное бытие.

«20 декабря 1962 г.

Здравствуй, Люсен.

Поздравляю с днём рождения. Желаю тебе всего хорошего.

Не унывай, всё ещё будет. Только жаль, что хорошее не бывает без плохого. Это я и имел в виду, когда сказал: «Всё ещё будет». Понимаешь? Жаль, конечно, но это, видимо, тоже закон природы. Но впоследствии всё же, как обычно, вспоминается только хорошее. Может быть, и потому, что хорошего-то бывает даже меньше, чем плохого, а мы его больше ценим. Вот и помним.

Так же и в отношении людей. Найти человека, которому можно было бы беззаветно верить, который бы полностью отвечал нашим идеалам… пожалуй, трудновато. Вероятность — 1:10 n.

Любить приходится человека только за определённые, основные его черты, которые мы ценим (и в этом изменять себе уже нельзя), кое-что и прощать приходится.

Я всю сознательную жизнь ищу человека, который бы полностью меня понимал (друга или подругу жизни).

Ладно, Люсен, не хочу трепаться. Да и некогда. Пару слов о будничных делах.

Этот семестр, пожалуй, будет самым опасным в отношении сессии. Экзамены будут серьёзные, и лекции читать не успеваем: завалили заданиями ещё больше, чем в прошлом. Кое-как успели их сдать к сессии только.

Но я уже сейчас думаю взять на каникулы путёвку в Ленинград, следовательно, надежды пока не теряю сдать сессию. Если будет всё нормально, съезжу, посмотрю. А то папка раззадорил меня: пишет, что видел в Москве, Риге. А я тоже на западе ещё не был.

Путёвка недорогая, студенческая — 15 р. Авось выкручусь.

Неделю пролежал с гриппом. Рита говорит, что у меня теперь один нос, больше нет ничего.

Ну, до свидания.

И чтоб тебя никто не огорчал 22-го. Так и скажи всем, а то будут дело иметь со мной».

Получила письмо от подружки из Златоуста. Она тоже озабочена одиночеством. Ещё в начале декабря сообщила в письме:

«Мы в декабре получим премиальные 60%, так вот это несколько поднимает наше настроение.

5 декабря мы собираемся пойти в театр вместе с ребятами из ЦЗЛ, где будет «Лунная соната» и в перерывах танцы. Ничего хорошего не жду.

Алёна, как твои дела с мужчинами? Люси, а ты всё ещё не влюблена?

А на меня всё падают женатые или молокососы.

Как вы развлекаетесь? А вот мы — никак. Только в кино бегаем.

Девчонки, когда у вас отпуск? Мне дали июль, Альбине тоже, а Тамаре август. Кто у вас взял июль? А? Может, с кем вместе угадаем?

Поздравляем вас с праздником Советской Конституции!

Надеюсь, вы ещё не опозорили звание советского гражданина? Мы — нет! Ведём наискромнейший образ жизни. А мне времени ни на что не хватает.

Люси, как дела с английским? А у нас — никак.

Ну пока всё! До свидания! Целую вас крепко. Ваша Ийка».

Основная наша жизнь проходила на заводе несколько однообразно. Работа — мы трудимся от звонка до звонка, изо дня в день одни и те же анализы, отчёты в журнале о сделанной за день работе. При заводе организованы курсы по изучению английского языка для сотрудников: кто-то готовился поступать в аспирантуру, кто-то хотел знать язык, чтобы читать статьи в научных иностранных журналах. Я немедленно записалась на эти курсы, благо не надо было ездить в город, занятия проходили в технической библиотеке после работы. Мужчин в группе почему-то было большинство, и молодая преподавательница, кокетничая с ними, проводила занятия в живой разговорной и довольно весёлой манере на заданную тему. Сидим, перебрасываемся фразами на английском языке. Тема: «Семья». Преподавательница обращается ко мне, предлагая перевести с русского языка фразу, явно подначивая меня на шутливый тон: «Я буду хорошей женой»! Мужчины, глядя на меня, смеются. А я не соглашаюсь с преподавательницей и перевожу: «Я буду хорошим учёным!» И веселимся ещё больше, предлагая разные варианты фраз.

К концу года отчётность и бумажная работа на всех уровнях прибавились. В комсомольском бюро Олег Бобков давал мне поручения собрать всякие сведения по цехам о проведении комсомольских собраний, и я старательно бегала по заводу, а то и сама проводила комсомольские собрания в цехах. Несколько раз с высокой трибуны в конференц-зале читала лекцию о научном прогрессе в стране и, между прочим, в заводском парткоме числилась на хорошем счету. И всё равно жилось мне невесело в моём одиночестве в личной жизни.

Вдруг узнаю, что в драмтеатре будет концерт — приехал хор из Свердловского оперного театра, а концертмейстером там наша Ниночка Грошикова из университетского хора. Почти пять лет я пела в студенческом хоре с нашим незабвенным художественным руководителем Вадимом Серебровским, и всё это время Нина была нашим концертмейстером. Я немедленно собралась и поехала в город, купила билет на концерт. Смутно надеялась: а вдруг солистом приедет и Валя Анисимов — он тоже пел в нашем хоре, а теперь он оперный певец. В драмтеатре я отправилась не в раздевалку, а сразу в зимней одежде за кулисы. Меня притормозил один парень:

— Посторонним нельзя!

— А я не посторонняя!

Прошла чуть дальше, увидела Нину, мы обнялись. Она раздела меня за кулисами. Ну прямо я свой тут человек!

Увы! От Нины я узнала, что наш студенческий хор распадается, Вадим Борисович уезжает в Новосибирск. Нина устроилась работать в Оперном театре, параллельно учится в консерватории. Я постеснялась спросить её, поёт ли Анисимов на сцене. Она ничего не знала о моём амурном увлечении.

После концерта ехала домой и грустно думала: «Всё лучшее осталось в прошлом. Какая тоска!»

К Новому году мы получили от Ии письмо из Златоуста:

«26 декабря 1962 г.

Здравствуйте, Люси, Алёна! И все остальные тагильчане!

Ну, что ж, дети, поздравляю вас с наступающим 1963 Новым годом! Господи, чего вам только я ни желаю: и счастья, и любви, и детей, и денег, и всего-всего! Простите меня, дуру старую, что по такому случаю я не одариваю вас красочными открытками.

Невольно я, конечно, вспомнила прошлый Новый год и 29-ю комнату. Выпейте, девчонки, в Новый год за меня.

Ну, а как Коростелёвочку-то можно поздравлять? Лариска, мы все трое тебя поздравляем и кучу всякого добра желаем!

Женщины, могли бы вы хоть описать что ли своих любимых. Ведь интересно же!

Люси, ну как ты своё 23-летие отметила? Опиши.

От Нины Попковой мы ничего не имеем. Она, вероятно, лежит в больнице. Болеет часто. Навестить её надо бы. Магнитка вроде недалеко от нас, но добраться до неё сложно.

Неплохо бы мне и с вами свидеться. Из Златоуста мы выезжаем 30 декабря вечером, а вновь на работу мне 4 января.

Не так уж много, 2 дня я беру без содержания. Правда, мне ещё начальник ЦЗЛ заявление не подписал.

Я живу сейчас в 4-местной комнате вместе с Альбиной. У нас холодно в общаге, скучно, часто гаснет свет, а вчера так горели пробки и провода, хоть бы всё к чёрту сгорело! Работа мне не нра…, т.к. в ней мало химии.

Ну всё, пишите! Бегу на лекцию, которую читаю моим студентам. До свидания! Целую. Ваша Ийка».

Пришла открытка из Свердловска от Люси Таракановой:

«С Новым Годом! Поздравляю тебя, дорогая Люсенька, и желаю большого счастья в жизни, здоровья и успехов во всём. Желаю тебе в 1963 году выйти замуж.

Папа и мама шлют свои приветы и поздравления. Передай, пожалуйста, мои сердечные поздравления Аллочке и Лариске. Желаю им счастья в их новой жизни. Целую Люся. 31.12.1962 г.»

Вот так не очень весело для меня завершался 1962 год.

«Мой самый главный человек»

Незадолго до Нового года мы с девчонками делились планами, как встретим Новый год. В нашей комнате остаёмся мы вдвоём с Алёной. Она спросила меня:

— Ты где будешь? У вас в ЦЗЛ?

— У нас одни женщины, да и то семейные, мужчин мало. И начальница Роза Сауловна, ярая противница всяких выпивонов. Такой вот анекдот про неё есть: «Вопрос: почему у Розы Сауловны ноги кривые? Ответ: Потому что она 40 лет сидит в кабинете, а под столом своими ногами зажала 50-литровую бутыль со спиртом, чтобы кто-нибудь бутыль не спёр».

Этиловый спирт для работы в лаборатории нам действительно со склада выдавали, и его надо было хранить в сейфе от выпивох, но и бывали случаи хищения.

Роза Сауловна — наша начальница, пожилая тётенька с большим стажем работы. Вечно придиралась к чему-нибудь по мелочам. За глаза мы её величали то Роза Сексауловна, то Роза Саксауловна и относились к ней без всякого почтения.

— Люси! — говорит Алёна, — Наша ЛНП 30 декабря устраивает вечер в столовой на улице Мира, гони 10 рублей, пойдёшь к нам. Многих девчонок ты знаешь. Из мужчин Дёмкин будет. Мишка Зайденберг будет — ты их знаешь. Ну чего тебе сидеть в нашем крысином общежитии?

Я отдала Алёне деньги. На новогодие наше общежитие опустеет, все разъедутся кто куда по домам.

А за неделю до Нового года в Тагил неожиданно нагрянул Борис Краснов, объявил, что забирает Алёну в Москву. Вот это да! Значит, у них с Алёной дело идёт к свадьбе-женитьбе и Новый год они проведут в Москве?

— А как же я, Алёна, без тебя пойду на вечер ЛНП? — заволновалась я. — Мне ведь потом ночью одной надо будет в общагу возвращаться.

— Да проводят тебя! Дёмкин или Мишка. Можно поехать после вечера переночевать в Сухоложский посёлок, где наши девчонки живут. Договоришься!

Числа 29-го декабря получаю письмо и телеграмму от мамы. Сообщает, что приедет ко мне утром 30-го.

Встретила маму на вокзале, привезла в опустевшее общежитие. Никого! Одна я. Мама охала:

— Господи! Как ты тут живёшь? Ни одного жилого дома. Да и страшно, поди. Любой бандит зайдёт к вам сюда и передушит всех.

— Ну, мам! Какие бандиты? Рядом проходная завода с охраной. Люди работают круглосуточно даже в праздничные дни. Производство у нас такое, и останавливать его нельзя.

Потом я рассказала, что собиралась пойти сегодня на новогодний вечер в городе, деньги заплатила, но теперь уж не поеду. Не могу же я её оставить одну в пустом общежитии.

— И что? Деньги твои, которые ты отдала на вечер, пропадут?

— Ну, конечно. Вечер устраивается вскладчину. Мои деньги уже ушли в общий котёл.

— Жалко, деньги попадут. Давай сделаем так: мы с тобой отсюда поедем в город вместе, я останусь на вокзале и там буду тебя ждать. А ты иди на свой вечер. После вечера придёшь на вокзал, и мы уедем ночной электричкой в Свердловск. Оттуда утром поедем в автобусе к Павлу и Новый год встретим у него. Он так обрадуется! Тебя видел девчонкой на Ленинске, а ты вон какая стала!

— Ой, мам! Как же ты на вокзале будешь сидеть и ждать меня, пока я буду веселиться? Мне жалко тебя!

— Да ну! Чего жалко-то? Ждать тебя тут в пустом общежитии страшнее — никого нет, а на вокзале среди людей буду. Только ты не загуляй на вечере. Электричка в три часа ночи пойдёт. Как раз утром и приедем в Свердловск.

Так и решили. Мама выложила гостинцы, разные вещи для меня. Я похвасталась сшитой в ателье обновкой, которую собираюсь надеть сегодня. Платье-костюм из голубого крепа, на шею надену белые фарфоровые бусы. Туфли, тоже белые, есть.

Мама не очень одобрила мой наряд: зима, холод, а рукава у моего платья короткие. Платье-то летнее, а сейчас зима. Да и туфли-то как наденешь?

— Я же в валенках поеду и в шерстяном свитере, а на вечере в раздевалке переобуюсь и свитер сниму.

Вечером мы вышли на трамвайную остановку. Стоим вдвоём и мёрзнем. Темень. Метель. Снегом в лицо швыряет. Ресницы инеем покрываются.

Долго ждали трамвай. Сели в пустой замороженный вагон. Кондукторша, укутанная в платки и шали, ворчит:

— И чего дома не сидится?! В такую погоду едете.

— А мы с мамой на вокзал едем! К поезду, — почти вру тётке.

На вокзале обе вышли. Я проводила маму в зал ожидания. Дальше мне надо идти в столовую на улице Мира. Идти недалеко, но, понадеявшись на Алёну, не спросила адрес столовой. Ругаю себя: на кой мне сдался этот вечер? Лучше бы уехали с мамой в Свердловск.

Почти бегу по безлюдным улицам, потому что сильно запаздываю. Уже десять часов вечера. Ни одной души кругом. А снег всё идёт и идёт. Как в песне из недавнего кинофильма «Карьера Димы Горина».

И совсем я не думала — не гадала, что вечер этот станет судьбоносным, и не думала, что на этом вечере познакомлюсь с человеком, который станет главным в моей дальнейшей жизни:

А снег идёт, а снег идёт,

И всё вокруг чего-то ждёт,

Под этот снег, под тихий снег

Хочу сказать при всех:

«Мой самый главный человек,

Взгляни со мной на этот снег —

Он чист, как то, о чём молчу,

О чём сказать хочу.

Ко мне любовь мою принёс

Наверно, добрый дед Мороз,

Когда в окно с тобой смотрю,

Я снег благодарю».

А снег идёт, а снег идёт

И всё мерцает и плывёт,

За то, что ты в моей судьбе

Спасибо, снег, тебе.

Эта песня прозвучит во мне потом, а пока бежала, недовольная своим решением провести этот новогодний вечер в компании незнакомых мне людей.

Свернула на улицу Мира. Вот одна столовая, но окна тёмные. Значит, надо бежать дальше. Вот вторая столовая. В тамбуре стоят незнакомые парни, курят.

Подхожу и спрашиваю:

— Я правильно пришла? Здесь вечер ЛНП?

Парни смеются, без слов хватают меня и затаскивают в столовую. Осматриваюсь у раздевалки. Ёлы-палы! Ни одного знакомого лица! И женщины какие-то незнакомые мне. Не вижу сухоложских девчонок, скорее всего, у себя в общежитии празднуют и не приехали из-за плохой погоды. После вечера да ещё ночью им ведь надо как-то вернуться в общежитие. Но вот мелькнуло в помещении лицо Дёмкина, и я успокоилась. Разделась, переобулась. Вечер уже в разгаре. Шумно, яркий свет, гремит музыка. В зале тесно — много людей. Столы составлены вместе буквой П. Стульев не хватает на всех, дополнительно сколоченные из досок скамьи, и я с незнакомыми уже весёленькими девчонками и женщинами из ЛНП сижу на скамье. Притулилась с краешку, ближе к выходу. Надоест — уйду пораньше. Меня мама на вокзале ждёт. Чувствую, что замерзаю в моём платье-костюме, от входной двери сильно сквозит, поэтому попросила одну из женщин налить мне в бокал водки.

Во главе стола, довольно далеко от нашего краешка, сидит начальство. У выхода из столовой пьяные парни затеяли громкий спор из-за чего-то, того и гляди подерутся. Фу! Зачем я пришла?

Но вот от начальнического стола отделяется высокая фигура с бокалом шампанского в руке и, шагая прямо через составленные скамьи, направляется к нашему краю. Садится напротив меня и говорит:

— Что-то тут одни девушки сидят. А вы, — обращается ко мне, — почему пьёте воду? Некому шампанского вам налить? Давайте я за вами поухаживаю.

— У меня не вода, а водка, — говорю я. — Шампанское не люблю, а вина на нашем столе нет.

— Не может быть, что вы пьёте водку!

Берёт мой бокал, пробует и говорит:

— Действительно, водка!

Вот так мы познакомились с Петром Сергеевичем Ивановым, начальником ЛНП.

Он вскоре вернулся за свой начальнический стол, а я танцевала то с Дёмкиным, то с Михаилом Зайденбергом, с которым уже месяц была знакома и знала, что он, как говорили мне девчонки, «бабник». Женился, развёлся, опять того и гляди женится, и ещё у него была куча девиц полулёгкого поведения из числа продавщиц магазинов и официанток. По годам он почти ровесник мне, 1938 года рождения. Окончил УПИ, приехал сюда работать и как-то быстро продвинулся в карьере. Кажется, главным технологом завода работает. И живёт в однокомнатной квартире на Вязовского, которую ему выделил завод. Он не мог быть «героем моего романа» и не подходил ни с какой стороны. «Бабников» я не жалую. Смотрю: Дёмкин сильно уже поднабрался, в провожатые не годится. Волнуюсь: как я буду после полуночи добираться до вокзала? Прошу Михаила проводить меня.

— Не переживай! Конечно, проводим тебя!

Вечер закончился. Меня провожать идут двое: Михаил и начальник ЛНП Пётр Сергеевич. Оба высокие, почти одного роста, но Мишка толстоватый и кажется ниже. Я иду посередине и чувствую себя какой-то случайно затесавшейся между ними шмакодявкой. Они же перебрасываются шутками, дурачатся. Когда приходим к вокзалу, они подхватывают меня с двух сторон под руки и сажают в наметённый сугроб.

— Ну, Снегурочка! Где же твоя мама?

Я прошу их не заходить со мной в зал ожидания, чтобы мама моя не испугалась, увидев таких высоких и солидных дяденек.

Узнав, что мне ещё долго сидеть с мамой в ожидании ночной электрички, Михаил начинает спорить со мной, что есть поезда, которые идут в Свердловск раньше. Я не соглашаюсь и говорю, что билеты покупала днём и выбирала поезд по расписанию пригородных поездов. Ближайший поезд только в три часа ночи.

— Давай поспорим на бутылку шампанского, — говорит Мишка.

— Давай! — не подумав, говорю я.

Мишка подводит меня к расписанию поездов дальнего следования и тычет пальцем в проходящие через Тагил поезда с остановкой в Тагиле.

— Вот, вот и вот!

У зала ожидания шумно простились. Зашла в зал и увидела мою маму на скамье почти у входных дверей.

Вот и всё. Сначала мы с мамой болтали о всяком разном. Ждать нашего поезда пришлось долго, мы задремали. Мама услышала, как по радио объявили посадку. Мы спохватились, побежали на перрон и буквально в последний момент перед отправлением поезда запрыгнули в вагон.

Я уже не думала о вечере. Всегда любила ездить в новые для меня места, где я никогда не бывала. Дядя Павел с семьёй приехал в Малышево из Сибири недавно. Устроился работать в карьере на бульдозере, получал хорошие деньги. Им предоставили большую квартиру в новом доме. Жена Мария работала бухгалтером. В семье подрастали три девчонки: старшей Тане было девять лет, средней Ольге восемь и младшей Наташке три года. Видела их только на фотокарточке.

Предупреждённый телеграммой, дядя Павел ждал нас на автобусной остановке. Привёл нас к дому, где живёт. А дом на окраине посёлка, среди высоких ёлок, как в лесу. Мария к нашему приезду настряпала пельменей, водка уже стояла на накрытом столе. Мы, дескать, по-сибирски вас будем угощать.

Так, в семье дяди Павла я встретила мой «судьбоносный 1963-й Новый год». Мама моя от водки отказалась, а я под пельмени чокалась с дядей Павлом и Марией охотно и без стеснения.

Утром следующего дня, отоспавшись, мы с мамой и дядей Павлом пошли гулять. Погода стояла тихая. Дядя Павел рассказывал о посёлке, который вместе с городом Асбестом известен с демидовских времён, но у каждого своя история.

— Асбест — это такой минерал, что не горит, и из него делают ткани. Другое его название «горный лён».

— Знаю, знаю, дядя Павел, — прервала я его рассказ. — Мы, химики, используем асбестовые одеяла, когда тушим местные возгорания пролитых горючих жидкостей. Их же нельзя тушить водой.

— Точно, — соглашается дядя Павел. — Есть легенда, что Никита Демидов, владелец Невьянского завода, подарил царю скатерть из асбеста. Скатерть белоснежная. Во время застолья Демидов нарочно пролил вино на скатерть, взял её и бросил в топившуюся печь. Царь рассердился, но увидел, что вино выгорело, а скатерть стала как новая. Только сейчас из асбеста скатерти не делают, потому что рак кожи или лёгких можно схлопотать. Горняки, которые добывают асбест, многие болеют, потому что мелкие волокна попадают в лёгкие. Я вот сюда в Малышево определился работать. У нас тут изумруды с демидовских времён добывают, самые крупные и чистые в стране.

— И что? Ты их видел или сам находил?!

— Не так-то просто их найти. Сотни тонн породы надо выворотить, да и работаю я на бульдозере. И потом ведь найденный в горной породе изумруд не выглядит, как драгоценный. Его нужно очистить, обработать, отшлифовать.

Погуляли, вернулись домой. Мне не нравилось, что тётя Маша всё время пилит за что-то дядю Павла. Не нравилось это и моей маме. Я играла в шашки со старшей девочкой в соседней комнате, а до моих ушей доносился скандал. Мы могли бы побыть в семье дяди Павла ещё один день — на работу мне выходить третьего, но с мамой мы решили уехать пораньше.

Вечером дядя Павел проводил нас на остановку, мы простились. Из Свердловска мама уехала домой в Миасс, я вернулась в Тагил.

Третьего января я уже трудилась в моей лаборатории. Звонок по телефону.

Слышу голос Зайденберга:

— Привет! Ну так я тебя жду сегодня вечером на Театральной площади у памятника Черепановым с бутылкой шампанского!

— С какой стати?

— А проспорила!

— А почему именно сегодня?

— А у меня дома «гудим»! Девчонок с Сухоложского можешь позвать.

Я никогда не была у Михаила дома, идти не хотелось. Но проспорила! Алёна из Москвы ещё не вернулась, она оформила себе недельный отпуск без содержания. Траянова тоже укатила в свой Солигалич и тоже что-то не возвращается. В столовой встретила Люсю Ватутину и Нелю Малышеву с Сухоложского и уговорила их приехать к семи часам вечера на Театральную площадь. Купила в городе шампанское, пришла к памятнику Черепановым, увидела Мишку вместе с начальником ЛНП, а девчонки с Сухоложского не приехали. Они позвонили Мишке и сказали, дескать, ночь, а они со второй смены на заводе, устали и настроения гулять нет.

Когда я оказалась в квартире Зайденберга, увидела, что я единственная девчонка в довольно большой мужской весёлой компании. Услышала новую для меня песню с названием «Гимн химиков». Поётся она на мотив французской «Марсельезы»:

Мы весь мир обольём меркаптаном,

Будут трупами ямы полны!

Смрадный дух долетит к марсианам,

К обитателям хладной луны.

Города обольём толуолом,

Подожжём мы их с разных концов.

Всех людей мы потравим фенолом,

Хлором выжжем мы зелень садов.

А потом в прорезиненных масках,

С алкоголем в дрожащих руках

Мы закружимся в мерзостной пляске

На руинах, на трупах, гробах, гробах, гробах!

Досидели до конца застолья, все мужчины основательно подзарядились спиртным, один Пётр Сергеевич был, что называется, ни в одном глазу. Он и пошёл провожать меня. Надо было найти у вокзала такси в сторону завода пластмасс. Помню, когда шли, какой-то бухой повстречавшийся парень крикнул нечто оскорбительное в мой адрес. Я же плохо слышала и не обратила внимания на этот крик. Но Пётр Сергеевич сказал: «Постойте тут» и двинулся к этому парню. Я испугалась, что начнётся драка, но и увидела, что Пётр Сергеевич встряхнул парня пару раз за шиворот, и тот отстал. А я поняла, что нахожусь под надёжной защитой. И с этого дня мы стали встречаться с Петром Сергеевичем в городе, ходили в кино, в один из дней съездили на Вагонку на концерт во Дворец культуры. Один раз кто-то из заводчан увидел нас в городе в продуктовом магазине. Я покупала хлеб-сахар в общагу к нашему девичьему столу, а Пётр Сергеевич купил продукты для себя. Только и всего, но по заводу поползли слухи: «Ага! Вон оно что! Зелёная пигалица из Свердловска, а сразу нашего начальника охомутала! Продукты вместе покупают, ну и спят уже вместе!» Мне эти сплетни ранили душу, о чём я и поведала Петру Сергеевичу.

— Не обращай внимания на сплетни, — сказал он. — Давай-ка завтра пойдём вместе обедать в нашу столовую! Сплетничать перестанут.

Когда мы действительно в обеденный перерыв пришли вместе в заводскую столовую и встали в очередь на раздачу, я почти физически ощущала, как все взгляды прилипли к нам.

С Петром Сергеевичем мы перешли уже на «ты», но я долго не могла называть его только по имени Пётр, или вовсе Петя, поэтому обращалась к нему по имени-отчеству.

На следующей нашей встрече услышала от него:

— Я поговорил с Анатолием Абрамовичем, что имею виды на тебя.

— Зачем сказал! — закричала я. — Что он обо мне будет думать?

— Да ничего не будет он думать. Сказал, что ты — хорошая девушка и он рад за меня. Мы давно с ним друг друга знаем. Вместе в Менделеевке учились в Москве. Он отличник был, а мы с Гариком Цейтлиным часто прогуливали лекции — бегали играть в волейбол, и я брал конспекты Анатолия Абрамовича, когда готовился к экзаменам.

— Но ведь Анатолий Абрамович намного старше тебя, как же вы вместе учились?

— Он поступал в Менделеевский институт уже «стариком», поработав после войны, а я после 10-го класса.

— И всё равно: зачем ему сказал?

— Так ведь слухи дошли не только до Анатолия Абрамовича, но и в дирекции все знают, а чтобы не думали, что мы с тобой закрутили роман просто так, без серьёзных намерений, нам и не надо ничего скрывать.

Я и вовсе обалдела. Значит, Пётр имеет серьёзные намерения относительно меня, я-то думала как раз наоборот, что мы только закрутили обычный роман. Он же ни разу не сказал, что я ему нравлюсь. А при встречах мы говорили больше о его работе. Он был увлечён своим непрерывным процессом получения смол по новой технологии и его воплощением на производстве. Мне было интересно его слушать, и мне нравилась его увлечённость.

Спустя многие годы, когда несколько «тагильчан» жили уже в Москве и мы устраивали на Старый Новый год наши «тагильские посиделки», я распевала собственного сочинения песенку на мотив русской песни «Помню, я ещё молодушкой была». Начиналась моя песенка так:

Помню, я ещё молодушкой была,

И в Тагил меня дорога привела,

Вечерело, я стояла у ворот,

За воротами дымил большой завод.

Вдруг «подъехал» ко мне парень молодой,

Говорит: «Пойдём-ка, девица, со мной.

Будем смолы из фенола получать,

Новый способ технологии внедрять».

В этих куплетах всё правда, кроме слов «подъехал» парень молодой». Пётр был старше меня на девять лет, кроме того, развёлся после шестилетней семейной жизни, и у него подрастал сын Серёжа.

В моей группе пластификаторов молоденькие сотрудницы Надя и Люба осудили мой роман:

— Ну зачем тебе нужен этот Иванов? Он уже старик, у него виски седеют.

А я и сама не знала, зачем он мне нужен. Мне с ним было интересно проводить время и, главное, от него исходила на меня аура надёжности и защищённости, чего не было раньше в моей студенческой жизни и в моих предыдущих романах, с моим «кружением сердца» с неустроенными ещё в жизни парнями.

В конце января Пётр Сергеевич огорошил меня таким предложением:

— В марте будет проходить техническая выставка в Лейпциге. Меня включили в делегацию, ну и ты поедешь со мной. Подавать заявление в профком и оформлять бумаги нужно уже сейчас. Едем не за бесплатно. Надо внести каждому 220 рублей, как за туристическую поездку. Наша поездка всё равно обойдётся нам намного дешевле, профком что-то добавляет в качестве поощрения за хорошую работу.

Я буквально остолбенела. У меня отпуск ещё нескоро, только осенью — всего полгода, как я зачислена работать на завод, а для отпуска надо проработать год. И Пётр заслуженный изобретатель, награждённый золотой медалью ВДНХ. А я-то кто?!

Смеётся:

— А ты — лучший комсомольский работник завода. Лектор-пропагандист. Слышал, как ты в нашем конференц-зале ловко языком чешешь о научно-

техническом прогрессе в области химии. Характеристику тебе состряпаем, Олег Бобков, как комсорг завода, подпишет её. И не тяни. Подавай в профком заявление, заполняй анкету для загрантуристов. Протянешь, кто-то ещё вклинится, и места в делегации для тебя не останется.

Боже мой! Я и в Москве ещё никогда не была, и вообще дальше Перми на запад не выезжала, а тут сразу поеду в Германию! Когда узнала, что в программу поездки включено посещение Берлина, Потсдама, Эрфурта, Веймара, Лейпцига, Дрездена, голова моя закружилась. Эмоции захлёстывали меня. Потом задумалась: а 220 рублей на поездку где возьму? Зарплата у меня 115, и я не копила деньги. Ещё и что-то надо сшить перед поездкой в Европу, чтобы не казаться старомодной. Занять в Тагиле не у кого. Просить деньги у Петра стеснялась. Решила написать домой в Миасс и попросить прислать мне хотя бы сто рублей; родители в три узла завяжутся, а деньги для меня достанут, а после поездки я буду посылать им частями из моей зарплаты.

Отправила в Миасс осторожное письмо, ещё не веря в возможность моей поездки в Германию. Два месяца до поездки, и многое может перемениться, но попросила папку срочно выслать для меня его анкету и автобиографию, которые мне могут понадобиться для оформления моих официальных бумаг для выезда заграницу. Написала, что, помимо курсов английского языка, хожу на курсы философии, так как собираюсь поступать в аспирантуру, правда, не знаю пока, в каком институте. Описала свой быт в общежитии ИТР и что мы с девчонками живём «коммуной»: отстёгиваем от зарплат деньги на питание и на вещи общего пользования.

Вскоре получила такой ответ от папки:

«Здравствуй, Людмилушка!

Только что в субботу послал тебе письмо, а от тебя получил в воскресение после обеда. Сегодня понедельник, писал свой анкетный лист и свою автобиографию. То, что там есть, не всё, конечно, может тебе пригодиться. Деньги 100 рублей пошлём 25 февраля. Как получишь, сразу же напиши. У чужих людей не занимай, да и своим попутчикам-друзьям не надоедай просьбами. Будь самостоятельной и исходи из своих возможностей и ресурсов.

За вами же четверыми я внимательно и ревностно слежу, и каждый ваш неверный шаг чирьем на сердце садится. Однако я вас стараюсь не неволить и полагаюсь на ваш разум и совесть, как бы промежду прочим незаметно подсказываю, слегка подталкиваю на нужный путь, чтобы вы меньше имели ошибок, чтобы у вас получалось, как надо.

Я никогда не отбирал вашего. И не подменял своим Я, даже в детстве не позволял насилия над вами. И тем более допустить физического наказания.

Однако, оберегая ваши чистые души от всего плохого внешнего, я воспитывал в вас доверие к людям, воспитывал веру в людскую доброту, воспитывал честность и чистосердечность.

Ты, наверное, правильно поймёшь меня, так как у тебя в характере и способностях очень много моего, о чём ты и по сей день не знаешь.

С парткомом связь держи, философией тоже заниматься неплохо. Но есть одно НО. Когда видят, что кто-то активничает в тех или иных общественных мероприятиях, то некоторые люди могут эту твою активность истолковать по-своему. Одни будут «ездить на тебе», перекладывая свои обязанности на твои плечи. Другие перестанут с тобой поддерживать отношения.

Попутно хочу сказать о твоей «коммуне» в общежитии. В университете, когда ты училась, это дело было неплохим. Но сейчас ты становишься на самостоятельный путь жизни и должна научиться сама себя обеспечивать необходимым, в том числе и продуктами питания.

Что касается поездки в ГДР, то съезди, чтоб потом никогда не ездить. Пока у тебя нет больших дел, посмотри фрицев с их фраумами. Откровенно скажу, после двух мировых войн, недолюбливаю их, а если им удастся развязать третью, то я буду в первых рядах, чтобы они сгорели, как свечки. И не только в западной части, но и в восточной. Вот так».

На каждое письмо родителей я аккуратно отвечала, зная, что если не напишу, то они начнут беспокоиться и переживать.

Снова получаю от папки письмо в ответ на моё:

«22.01.1963 г.

Здравствуй, Людмила!

Второе спешное письмо твоё получили. Оно ошеломило не столько твоими просьбами, сколько неожиданностью события в настоящее время. Подобные твои поездки от производства или как научные командировки за пределы Родины я предполагал на будущее. В этом году в твой отпуск в августе или сентябре я намечал твою поездку на южный берег Крыма — на месяц в санаторий, и путь твой должен был лежать через Ленинград, Москву с остановками на несколько дней для осмотра достопримечательностей. В августе и сентябре фрукты поспеют, и санаторный режим благоприятно скажутся на твоём здоровье. Ведь ты, кроме классов да лабораторий, на протяжении твоих прожитых лет ничего не видела. Это годы больших испытаний твоих лёгких и сердца в не очень-то физически сильном твоём организме. Но и Ленинград с Москвой посмотрела бы. Можно было бы и в Киеве остановку сделать. Хотя я не был в Германии, но мне кажется, что у нас прекрасного не меньше. И даже больше.

Не думай, что это невидаль какая-то. Мы с матерью берём путёвки зимой, потому что летом у нас огороды, но у тебя-то огородов нет, нет и других забот. Зачем тебе ехать зимой и жертвовать драгоценным отдыхом в августе-сентябре? Изучение английского языка прервёшь? Смотри, дочь. Неволить не станем. Деньги 100 рублей будем доставать и вышлем без всяких твоих условий. Поезжай с Богом. Ждём с волнением твоего ответа».

Приписка в конце письма от мамы:

«Загадку ты нам загадала. Я тоже папкиного мнения. Зима, и ты сейчас мало что увидишь. И одеть тебе нечего. Что ты думаешь одеть на ноги, также пальто и платье? Мне кажется, что производственная командировка у тебя ещё будет и не надо терять летний отпуск».

Родителям я написала, что от завода мне предлагают поехать в Германию, поощряя мою активную комсомольскую работу. О Петре я пока ничего не сообщала, потому что не думала, что наши отношения продлятся. Вон в какие штыки принял вначале папка добрачные отношения моего брата Евгения с Ритой. Узнав, что они уже и живут и спят вместе, он возмутился и активно вмешался в их жизнь. Я понимала, что у родителей возникнут дополнительные расходы на устройство их жизни, потому что брату моему предстоит ещё три года учиться в институте и на студенческую стипендию с молодой женой не проживёшь, да ещё ребёнок может появиться. Надо институт бросать, а этого папка не мог допустить.

Получила письмо от брата, в котором он пишет о поспешной своей женитьбе:

В Нижний Тагил из Челябинска.

Без даты, но, судя по тематике письма,

вероятно, в начале января 1963 г.

«Здравствуй, Люсен.

Мама после Нового года заезжала ко мне, рассказывала, как ты живёшь. Ну что же, по-моему, пока неплохо. Заезжал и папка проездом с курорта. Очень много рассказывал о Москве, Ленинграде, Риге. Жаль, что у меня ничего не получается с поездкой в Ленинград. Пока возился с зачётами, проворонили с Ритой путёвки, просто забыли о них. Сейчас сдал последний зачёт, через 4 дня первый экзамен, да тут ещё женитьба. Женюсь, Люсен. Всё, пропала моя голова. Да как женюсь! Как истинный студент. Дело это было уже решённое, но я не предполагал, что это будет именно сейчас, в экзамены, и именно так. Для скорейшего решения квартирного вопроса потребовалась регистрация, а у меня зачёты. Когда я сидел со своей записной книжкой и размышлял, где же мне взять часа два на женитьбу, то наши друзья с Ритой, которые были здесь как раз, хохотали до слёз. И всё-таки я нашёл эти два часа. Она в перерыв сбежала с работы, а я со своим портфелем пораньше вышел из дому. Встретил её на остановке, и поехали искать ЗАГС. Нашли один, но нас оттуда выпроводили, т.к. нужно регистрироваться, оказывается, только в своём районе. Нашли другой, там согласились. Написали заявление. За это время меня дважды отругали. Один раз за то, что я их торопил, т.к. нам некогда, другой — за то, что я сказал Рите, что она стоит 1 р. 50 коп. — деньги, которые я сегодня потратил.

Потом успели ещё забежать в столовую, пообедать и выпить по стаканчику вина. После этого она — на работу, я — на зачёт.

Сама регистрация будет 25 января, как раз перед экзаменом по сопромату. Предстоящая церемония уже ясна: мы ставим свои подписи, нам жмут руки, выходим — и отправляйся, жена, на все четыре, т.к. мне некогда и «жилплощади у нас совсем нету».

Вот так, Люсен. Но надеюсь, после экзаменов мы будем вместе и в каникулы попробуем организовать что-нибудь наподобие свадьбы. Так что жди или телеграмму, или письмо и прошу не опаздывать на свадьбу.

Каникулы у нас будут с 10 февраля, если всё сдам нормально.

Всё. Надо ещё Герке написать и на физику идти. До свидания».

Крупно и размашисто рукою брата: «Жених. Потеха!»

Брату самому не верится, что он теперь жених. Столь поспешное решение немедленно жениться было вызвано житейским прагматизмом: у Риты на работе выделяли сотрудникам квартиры. Давали их, естественно, в первую очередь семейным. Для скорейшего решения квартирного вопроса требовалось свидетельство о браке. Но и без этого дело шло к свадьбе, так как в жизни брата было главное: пришла любовь.

Следующее письмо от брата получила в феврале.

«11 февраля 1963 г.

Здравствуй, Люсен.

Спасибо за поздравления. Послал тебе нашу фотографию. Планы наши пока рухнули, комнаты у нас до сих пор нет. Обещают в марте, так что и свадьбу негде соображать.

Я закончил сессию, всё сдал. Сейчас еду домой один, т.к. Рита работает, но с 17 февраля до 25 она будет отдыхать, я приеду за ней и заберу в Миасс. У меня каникулы тоже до 25-го. Твою поездку в Германию поддерживаю. Полагаю, что ты приедешь настоящим немцем. (Я имею в виду язык.)

Всё. Поеду отдыхать. Устал за сессию. До свидания».

Произошло моё заочное знакомство с Ритой по «свадебной фотографии». У меня возникло чувство симпатии к ней, потому что я видела умиротворённое, счастливое лицо брата. Я была рада за него и за то, что он нашёл свою «вторую половину». Но скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. У брата отменилась поездка в Ленинград. И квартиру пока не дают. Зато у меня началась сплошная сказка, которая скоро сказывалась, но и дело скоро делалось. Брат ещё не знал о том, что в моей жизни прочно занял своё место Пётр.

Снова пишет папка:

«2 февраля 1963 г.

Ну что ж ты молчишь, милая? Уж не осердилась ли ты на меня? Получила ли ты моё письмо? Как мне хотелось, чтобы ты подышала чистым морским воздухом! Ведь ты ещё в университете падала в обморок, да и сейчас не исключается, с учётом твоей работы в химической лаборатории.

Как я рад, что мне через 16 лет удалось по-человечески отдохнуть. Я бы подсказал тебе, как тебе попасть в Сочи или Ялту, а может, на Рижское побережье. Как заполнить медсправку и курортную карту, тебе надо идти в отпуск именно на курорт, а не в дом отдыха или в туристических походах и дорогах. А туристические рейды по городам сделаем тебе перед курортом, для этого 10 дней хватит. Со своей стороны обещаю помочь тебе в деньгах. И сейчас в помощи не отказываю, даже если решишь ехать в ГДР зимой. У нас с матерью появилось одинаковое желание, чтобы ты побывала дома в Миассе. Мы очень скучаем с матерью! Ждём писем от вас. Ладно, Генушка ещё пока дома, а вот уедет в будущий год, и совсем пусто будет. Мы и сейчас его мало видим. Как уйдёт утром на работу, придёт в час дня, пообедает и опять уходит. Вечером покушает, немного позанимается и уходит учиться до 11 ночи. Я рад, если раньше всех проснусь и дверь ему успею открыть раньше других.

Женька с Ритой, может быть, после 10 февраля на денёк приедут. Сейчас у Женьки экзамены. Я от него письмо не надеюсь получить, но жду. До экзаменов присылал. Гера с Аней тоже по письму прислали. К Новому году ничего не присылали. Георгий пишет, что прособирались, а потом поздно стало. Аня говорит, что комнату мыли да ёлку устраивали Сашке. Я им открытки пошлю: Аня 21 февраля, а Сашок 24 февраля — именинники. И подарок надо приготовить. Ковёр мать хороший им купила. Сват, наверное, поедет и увезёт. Целую, папка».

И написала мама впервые в отдельном от папки конверте. Её встревожило моё сообщение, что подруга моя Алёна собирается выйти замуж за ещё не разведённого человека, у которого есть дочь. Мамино сердце пророчески вещало, такая ситуация может возникнуть и в моей жизни.

«5.02.1963 г. Вечер. (Письмо порви, не разбрасывай).

Здравствуй, Люся!

Письмо твоё тревожное. Как всё это получится, прямо не знаю. На счёт поездки, если всё получится, то хорошо, но оба момента мозги крутят. Как ты всё подготовишь для поездки? В каком пальто поедешь? Какую обувь наденешь, ведь на каблучках тяжело будет ходить?

Я совершенно забыла, когда ты должна ехать в ГДР, устраивает или нет, если деньги вышлем около 20 февраля 100 рублей? Но если 100 рублей вышлем, то, наверное, не сможем больше выкрутиться, если очень нужно, то пиши, как нам лучше поступить.

Я очень не хотела бы, чтобы ты имела связь с человеком, подобным как у Аллы, т.е. с женатым, и возраст такой, как у женатого.

Они все сначала говорят хорошо и бывают непьющие и некурящие, и я такого же выбирала, а результат — сама знаешь. Ну будь осторожна, пожалуйста, и ничего не скрывай. В случае чего, пиши мне лично. У нас затруднения возникли со сборами тебя и ещё, как знаешь, Евгений зарегистрировался 25 января, и приедут к нам на неделю оба с Ритой с 10 февраля, а в середине марта им обещают дать комнату. Так что самое необходимое надо для жилья им собрать. Как всё получится, понять ещё трудно. Пиши скорее, когда едешь, какой дорогой и каким поездом. Может, нашей, так сообщи, каким поездом и когда. Писать много хотела, но мысли убегают вперёд, и я забываю, что хотела писать.

Будь здорова. До свидания. Мама».

В мою жизнь вошло нечто новое, и теперь не было дня, чтобы я не думала о Петре. Никаких слов о любви, жили одними интересами о работе, о предстоящей поездке за границу. И каждый занимался своими делами. Пётр часто ездил в Свердловск в Совнархоз. Я в группе пластификаторов занималась исследовательской работой по заданию Анатолия Абрамовича. Готовила первую мою научную статью в журнал «Заводская лаборатория». Кроме курсов английского языка, посещала курс философии — это надо было мне для сдачи экзамена кандидатского минимума. На химфак мне почему-то не хотелось возвращаться, я мечтала поступить в аспирантуру института белка в Новосибирске, но не знала, есть ли там соответствующая кафедра, надо бы послать запрос. Мечтала по-детски, думала: вот поступит мой братишка Гена учиться в институт в Академгородке и узнает, можно ли мне поступить в аспирантуру в институт белка.

Пётр раскритиковал мои планы:

— Какой ещё Новосибирск? Надо в НИИПМ в Москву поступать. Мы там с Дёмкиным заочные аспиранты, и нам тоже надо сдавать те же экзамены, что и тебе.

Надо сказать, на заводе пластмасс в Тагиле было ещё несколько заочников-аспирантов, именно для них и были организованы курсы при заводе, куда вклинилась и я. Пётр тоже записался на курсы философии с хитрым прицелом. Сидеть на занятиях ему было некогда, вместо него сидела я, писала конспекты в тетрадках, а Пётр брал эти тетрадки и читал. Когда проводились семинары по конкретной теме, он брал ту же тему, что и я. И когда на семинаре надо было отвечать по теме, он «пропускал даму», то есть меня, вперёд. Я бойко тарабанила по теме и садилась на место. А преподаватель обращался к Петру:

— Пётр Сергеевич, вы хотите дополнить выступление Кузьминой?

— Да нет. Товарищ Кузьмина доложила всё достаточно полно.

И нам ставили обоим «зачёт».

Я стыдила Петра за то, что он выезжает на занятиях за мой счёт, на моих конспектах и сидениях в библиотеке. Но он отмахивался:

— Некогда мне!

Ну и считалось, что мы занимаемся и готовимся вместе. Мне нужна была какая-то книга по философии и программа занятий, а Пётр сказал, что у него дома они есть.

— Приходи в субботу в два часа дня. Тамара уедет с Серёжей на весь день к родителям на Вагонку, будем вместе готовиться к семинару.

Он уже был разведён с Тамарой, но жили они пока в разных комнатах в квартире; каждый со своими домашней утварью и продуктами. Собрались разменивать эту квартиру на две и подыскивали варианты. Тамара хотела жить с сыном Серёжей на Вагонке, где она работала, и жили её родители.

В субботу я поехала в город, нашла дом и квартиру на Газетной улице, позвонила в дверь. Пётр впустил меня и сразу провёл в свою комнату. Причём верхнюю мою одежду и обувь взял туда же.

Мне было любопытно посмотреть, как живёт начальник ЛНП. Ничего особенного. Комната-пенал. Продавленный диван. Стол у окна. Радиоприёмник «Фестиваль» на столе — награда завода за выдающееся изобретение. Книги на полке. Шкаф у стены.

Сказал:

— Вот и вся моя мебель. Шкаф и диван мне достались «в наследство» от Дёмкина. Он вначале приехал работать в Тагил вместе с женой Женькой и сыном. Работал в ЦЗЛ, и я с ним в одной группе. Дали Дёмкиным однокомнатную квартиру тут недалеко. Сейчас в ней Мишка Зайденберг живёт. У них в Ленинграде квартира, Женьке не хотелось её терять, да и климат Тагила ей не нравился. Ну и укатила от Дёмкина в Ленинград. Встречаются во время отпусков и командировок Дёмкина. Ну а я, когда с Тамарой разъедемся, отдам ей всю остальную обстановку. С нею ведь Серёга мой остаётся. А в моей холостяцкой жизни мне мало что надо. Да я, скорее всего, буду переводиться и устраиваться на работу в НИИПМ в Москве. У меня там мама одна теперь живёт. Отец полгода назад умер.

— А зачем ты от них уехал в Тагил после окончания Менделеевки? — спросила я.

— Когда я учился в Менделеевке, папа с мамой жили в Магадане и работали там по контракту. Я после Менделеевки распределился работать в Нижнем Тагиле. А родители из Магадана вернулись в Сочи, потом обменяли квартиру на московскую.

Как я поняла, обзаводиться новой семьёй Пётр пока не собирался.

Сели заниматься. За дверями кто-то ходил.

— Тамара вернулась. Но ты не бойся, она сюда не заходит. Я сейчас схожу на кухню, согрею чай, принесу сюда бутерброды. Ты ведь, наверное, проголодалась, да и я есть захотел.

Он ушёл, а я дико волновалась, не хотела видеться с его бывшей женой. И принесённые чай и бутерброды не лезли мне в рот.

Прошло ещё немного времени: стук в дверь. Дверь открылась. В дверях стоит Мишка Зайденберг. Смеётся:

— Это я, ребята. Принёс ключи от Дёмкина, а Тамара не пускает к тебе. Говорит: «У него женщина»! Ну-ка, ну-ка! Даже интересно посмотреть на эту женщину! А тут Люська, оказывается, сидит.

Не помню, как я уходила из этой квартиры, но дала себе слово больше сюда не приходить.

Время стремительно летело. Из Свердловска ничего не сообщают: едем или не едем.

— Едем! — успокаивал меня Пётр. Деньги-то с нас взяли уже.

В общем, получалось, что с Петром мне никакие препятствия не страшны. И он постоянно в своих делах находит время встречаться со мной и решать мои проблемы. А мне не нравился его несколько запущенный вид в одежде: воротники и манжеты рубашек грязные, перхоть на плечах чёрного пиджака. Фу! И однажды я ему предложила:

— Давай я у себя в общаге выстираю твои рубашки!

Такое предложение не казалось мне несколько предосудительным, ведь я росла в семье, где у меня три брата и отец, стирка мужских рубашек была обычным женским делом.

Пётр принёс на завод пакет с грязными рубашками, я их выстирала и повесила на плечиках сушиться на кухне в общежитии.

В это время в Тагил приехал в очередную командировку Борис Краснов. Алёна вернулась после Нового года из Москвы почти что женой. Когда мы с Ниной Траяновой уходили утром на работу, Алёна шла работать в ЛНП во вторую смену. Борис оставался в нашей комнате и спал на кровати Алёны. Ну и когда Борис умывался и брился, он увидел сохнущие на нашей кухне мужские рубашки. И он, конечно, знал от Алёны, чьи это рубашки. С сарказмом хмыкнул:

— А кто-то Иванову уже рубашки стирает!

Я радовалась за подругу: её будущая жизнь определилась. Борис внешне грубоватый, но в душе был нежным и мягким. Писал ей из Москвы письма, называя её ласковыми словами «Детуль!» или: «Детка!» Один раз Алёна, брезгливо морщась, показала мне его письмо, вернее его приписку в конце: «Не пойму: куда ты меня целуешь?»

— Ну и куда? — спросила я её.

— Да ну его! Я написала: «Целую тебя Х + ˷» (то есть математически изобразила: икс плюс бесконечность). А он всё перевернул на свой лад. Не буду больше писать ему!

Хохоту у нас было!

Бывая в Тагиле в командировках зимой, он умудрялся играть в хоккей с местными ребятами. Приходил после игры к нам в общагу слегка поддатый и говорил:

— Ух и мороз! Отморозил себе коленки и задницу. Показать?

Иногда мы с Алёной навещали Бориса «У тёти Софы». Помню, пришли как-то вечером в его комнату. На форточке сохли постиранные им носки. Когда мы открыли дверь, от сквозняка один носок улетел через форточку вниз. Борис тут же выкинул и второй носок. Нас это удивило: в то дефицитное время носками не разбрасывались. Стыдим Бориса:

— Ну лень тебе сходить за носком, что ли?

— Да ну! Холодрыга собачья, где его в сугробе да в темноте найдёшь?

Мы не поленились с Алёной, спустились под форточку, нашли оба носка и принесли Борису.

Обе мы с Алёной были «с мужчинами», о чём писали своим подружкам, и они радовались за нас. И у нас с Алёной было общее чувство защищённости с более опытными, так сказать, «пожившими» уже, мужчинами, и старше нас, чем это было в нашем студенческом прошлом с такими же неустроенными, как мы с Алёной, в житейском плане ребятами.

Мне с Петром было комфортно и спокойно, никогда не видела его пьяным и просто навеселе, был он серьёзен, говорил больше о своей работе. Совсем как в песне: «Первым делом, первым делом самолёты, ну а девушки, а девушки потом!»

Едем в Москву, потом в Германию

Шла хрущёвская «оттепель», и советские граждане получили возможность выезжать за рубеж. Надо было пройти через партийное сито и разного рода анкетные формальности типа: не был, не участвовал, не привлекался, и чтобы пятый пункт в паспорте желательно был не еврейский, и чтобы социальное происхождение было такое, какое надо. Словом, необходимо было соответствовать нормам, определяемым свыше для советских граждан, которые собираются глянуть на западный образ жизни. Но даже при полном соответствии этим нормам власти давали возможность отправляться простым советским гражданам преимущественно в страны соцлагеря, то есть в те страны, в которых был установлен просоветский режим, находящийся под контролем «старшего брата». У нас ведь была с этими странами «братская дружба», и мы должны были по-братски любить народы этих стран.

Воспитанные советским строем в строгой изоляции от запада, мы были довольно дикими и наивными. За рубежом нас многое удивляло и, главное то, что там люди материально живут лучше, ибо там нет того постоянного товарного и продовольственного дефицита. Двигаясь к сияющим вершинам коммунизма, наша советская власть как бы забыла о людях, мы получали небольшую зарплату, которая хоть и не давала умереть с голоду, но любая дорогостоящая покупка (холодильник, стиральная машина, телевизор, не говоря уж о недосягаемом автомобиле) вызывала напряги в семейном бюджете. Человек, имеющий автомобиль в личном пользовании, относился к высшей элите общества. Это не противоречие. Если ты смог приобрести автомобиль, значит, ты находишься ближе к партийной и чиновной верхушке, пользуешься определёнными льготами и тебе дозволяется то, что не могут себе позволить простые граждане. И, конечно, простые граждане видели такую несправедливость устройства нашего общества, но молчали. «Народ и партия едины, но различны магазины!» — ходило в народе присловье.

И всё же мы были патриотами своей страны, преданными своей партии и правительству, а иначе нас бы и не выпустили за рубеж. Слова «Политически грамотен и морально устойчив» в характеристике, подписанной треугольником предприятия, где ты работал (парторг, председатель профсоюза, твой начальник), были не пустыми словами. За ними стояло многое.

И я готовилась к поездке, не веря в её возможность.

Мой гардероб был настолько убог, что стыдно было показываться в Европе в таком виде. Для выезда за рубеж мне потребовались демисезонное пальто, новые туфли, головной убор (то есть шляпка) и для полноты экипировки — перчатки и сумочка. В марте в Европе уже тепло, в зимней одежде там будешь выглядеть, как чукча с Севера.

Я уговорила Петра сшить ему пальто в том же ателье, где шила одежду и я. Одевался он, на мой тоже отсталый в моде взгляд, просто ужасно. В чёрном долгополом драповом пальто, в зимней шапке он походил на чеховского «человека в футляре».

В магазине ничего нельзя было купить. То, что висело, носить было нельзя даже внутри страны. Выбор тканей для пальто был также очень убог. Но помня, что немцы предпочитают носить всё светлое, я приобрела в магазине дешёвую ткань букле в светло-розовых тонах для себя, а Петру мы выбрали не совсем подходящую для мужского пальто плотную тёмно-синюю ткань с ворсом. Лишь бы не чёрное и тёмно-серое, в чём ходила основная масса советских людей. Мужчины носили ещё брюки с широченными штанинами, хотя передовая молодёжь давно уже влезла в обуженные брючки, носила длинноволосые причёски, за что к обладателю таких брюк и причёсок прилипала кличка «стиляга». Их считали морально неустойчивыми и за рубеж не выпускали.

Волновало и то, что Пётр хотел познакомить меня в Москве, где мы будем проездом, с его мамой. К встрече с нею я внутренне готовилась даже более ответственно, чем к поездке за рубеж.

Не так радужно были настроены мои родители. Они были напуганы моей решимостью. Петра они ещё не знали. В газетах читали о провокациях у Берлинской стены. К немцам по памяти о Великой войне относились с враждебным чувством. Но родители знали, что прямо запретить они ничего уже не могут — я вырвалась из-под их постоянной опеки и жила самостоятельной жизнью. Поэтому они пустили в ход дипломатию. В письмах писали: «У тебя слабое здоровье. Почему бы тебе не взять соцстраховскую путёвку в какой-нибудь южный санаторий? Разве мало прекрасных мест в нашей стране? И чего ты не видела у этой проклятой немчуры?» А я ликовала. Еду! Я столько всего увижу! Ура!

А вот и фигушки! Накануне нашего с Петром отъезда в Свердловск получаю вдруг телеграмму: «В виду того, что тургруппа в ГДР сформирована, вам предлагается поехать в Чехословакию».

Я чуть не плачу. Не хочу и боюсь без Петра ехать в Чехословакию! Пётр не растерялся, позвонил в обком профсоюза, настоял, что я еду от нашего завода именно на Лейпцигскую ярмарку, и меня восстановили. «Вот всегда так: под его надёжной защитой я не пропаду!» — думала я…

Трудно писать о впечатлениях, когда прошло так много лет. За это время наш «нерушимый Советский Союз» распался, а Германия — восточная и западная, наоборот воссоединилась в единое государство.

Вернувшись из ГДР, я сразу взялась за обработку путевых записей, сделанных наспех и воспроизводящих в хронологическом порядке лишь основные этапы двухнедельного путешествия. Мой путевой очерк сохранился, и я не хочу ничего прибавлять или убавлять. Я впервые в жизни попадаю за пределы моей страны и пишу обо всём подробно, ахаю, удивляюсь и восхищаюсь. Мне всё интересно до мелочей! «Пустили Дуньку в Европу!» — смеялся Пётр. Но ведь и он впервые выезжал за рубеж. Просто он мог управлять своими эмоциями, а я нет.

4 марта 1963 г.

Сегодня рано утром мы с Петром выехали в Свердловск.

Обком профсоюзов. 9 часов утра. Все туристы в сборе. В течение двух часов нам читают наставления: как нужно вести себя за границей, как есть, одеваться, переходить через улицу, садиться в автобус. Наставления сдобрены большим числом примеров из истории выездов предыдущих групп. Мол, некоторые несознательные теряли своё лицо, а заодно подрывали престиж нашей страны. Мужчины теряли лицо чаще всего из-за склонности к спиртному. Женщины (О! Женщины!), представьте себе, теряли лицо из-за тряпок, а ещё хуже из-за склонности к свободной любви с иностранными мужчинами. Ужас какой!

Я всё это слушала, чувствуя весёлых чертенят за своей спиной. О нет, ни тряпки заграничные, ни тем более иностранные граждане мужского пола мне были совершенно не нужны. Мне просто весело оттого, что многое я увижу впервые в жизни.

Среди отъезжающих я самая молодая. Группа состоит из 35 человек, среди которых только 7 человек — женщины. Много солидных дядечек, некоторые из них воевали в Великую Отечественную. Часть товарищей — это рабочие. Они едут бесплатно: им поездка предоставлена в качестве премии за ударную работу. Один из рабочих, понизив голос, сказал мне, что лучше бы ему выдали деньги, а он бы провёл отпуск дома, да на речке, да с удочкой, да с заветной бутылочкой, и на фиг ему нужна эта заграница. Интеллигенции, как Петру, например, хоть он и заслуженный изобретатель, бесплатная турпоездка не положена, но справедливости ради нужно сказать, что и нам кое-какая льгота перепала — все путёвки выданы за меньшую стоимость, потому что турпоездка имеет целевое назначение — посетить Лейпцигскую техническую ярмарку и ознакомиться с новейшими достижениями в области техники и технологий. На ярмарку будет отведено целых 6 дней — почти половина всего времени турпоездки. И как участникам этой ярмарки после беседы нам выдали удостоверения и значки, чтобы мы не платили за входные билеты, которые стоят, по нашим понятиям, довольно дорого.

Мы думали, что после столь продолжительной беседы нас отпустят. Не тут-то было. Брошен клич: «Коммунистам и комсомольцам остаться!» Пётр беспартийный — следовательно, свободен. Я комсомолка — следовательно, остаюсь.

Побеседовали о политической обстановке в Европе. Выбрали парторга и комсорга на время нашей поездки. Прикрепили к каждому беспартийному партийного шефа. Я посмеялась про себя возможности быть партийным шефом над беспартийным Петром. Но он старше и опытнее меня и должен присматривать за мной. Вот и будем присматривать друг за другом.

Отъезд в Москву назначен на завтра. Группа выезжает поездом. Пётр, с разрешения руководства, решил вылететь в Москву сегодня же, чтобы успеть побыть в Москве и у его мамы до приезда группы. И, конечно, я тоже лечу вместе с ним.

И вот мы уже в самолёте. Это мой первый полёт в жизни. Чувствую себя маленькой девочкой от телячьего восторга. Никакого страха. Одно любопытство. Прошу солидного дядечку пустить меня сесть к иллюминатору. Он-то, как только занял место в кресле, собрался спать. Ему всё равно где сидеть. Меняемся местами. Взлетаем и набираем высоту. Никаких неприятных ощущений. У меня почти нет барабанных перепонок вследствие перенесённой в детстве болезни ушей, и, видимо, поэтому я не чувствую давления в ушах.

Кажется, самолёт висит неподвижно в воздухе, а далеко внизу плывёт похожая на топографическую карту земля. Вверху бесконечная сказочная синева, при виде которой меня распирает ещё больший телячий восторг и появляется безрассудное желание встать на серебристое крыло самолёта и искупаться в этой синеве. Да где там! Тут же представила высоту в 9 километров и минус пятьдесят градусов за бортом, о которых нам сообщила стюардесса. А скорость какая огромная!

Внизу появились облака. В детстве я часто смотрела снизу на пушистые и снежно-белые облака, и они мне казались вкусными и сладкими, как сахарная вата. Однажды я попросила даже соседку, у которой сын был лётчиком, чтобы он привёз мне кусочек облака. Мой старший брат высмеял меня и сказал, что облако и туман — это одно и то же. Но почему же в какой-то сказке Иванушка ел жареные облака? «Так это же в сказке!» — сказал брат.

Через два с половиной часа стали снижаться. Вижу Москву с птичьего полёта. Пётр комментирует: вон там МГУ, Лужники, вон Москва-река. Центр Москвы скрыт под облаками.

Сели на Внуковском аэродроме. Лёгкий, совсем не уральский морозец. Настроение отличное.

Из окна такси разглядываю Черёмушки, о которых так много пишут и говорят. Знакомлюсь с Москвой. Знакомлюсь с Надеждой Степановной. Немного смущена встречей с нею.

Надежда Степановна нас ждала. Приготовила разные вкусности. Например, поставила на стол огромное плоское блюдо, на котором было что-то сладкое, но непонятное мне. Пётр сразу расцвёл довольной улыбкой: кушанье называлось «Тутти-фрутти». Это нарезанные пластинками свежие фрукты и сухое печенье, залитые сладким молочным киселём с добавлением для аромата ванилина. Любимое с детства его лакомство. Он провёл ложкой черту в середине блюда, обозначив границу, и сказал: «Давай, Люська, начинай есть. Встретимся здесь!» Но ковырнув ложкой несколько раз эту непривычную для меня сладкую массу, я охотно предложила Петру пересечь границу в мою сторону. Рядом стояла большая ваза со свежими фруктами. И это в марте месяце! Яблоки — это ещё ладно. Но сливы! Но груши! Груши я ела только в виде сухофруктов в компоте. Мне 23 года, но я никогда ещё не ела и не видела груши и сливы в свежем виде.

С душевным волнением я ждала вечера. Вдруг Надежда Степановна постелет нам на диване. Я же сгорю со стыда! Но она постелила порознь. И то сказать: комната одна. Петру поставили раскладушку посреди комнаты. Я заняла широкий диван. Надежда Степановна улеглась на привычном своём месте — диванчике поуже.

5 марта 1963 г.

Отправились в парикмахерскую в Столешников переулок. Оказывается, бывая в Москве, Пётр всегда здесь подстригается, и у него знакомый мастер. Я же решила расстаться со своими длинными волосами, но совсем короткую стрижку на первых порах не делать. Оставить длину волос до плеч и уложить причёску «колоколом».

Парикмахерша, отхватив ножницами полкосы, спросила меня о том, хочу ли я забрать с собой свои волосы. Я удивилась: «Зачем они мне?» Другая парикмахерша произнесла загадочные для меня слова: «Счастье тебе привалило сегодня, Валя!» Я решила про себя, что у них, у парикмахеров, примета такая: если приходит женщина с длинными волосами, то это сулит удачу. Но оказалось всё проще. Оказывается, я могла за свои волосы потребовать деньги — они нужны для изготовления париков и их можно продать в мастерскую, где эти парики делают. Я же по своему неведению отдала свои волосы даром. Ну и пусть! Новые волосы отрастут. Буду я ещё продавать собственные волосы! Ещё чего!

Парикмахерша колдовала над моей головой долго. И мне впервые в моей жизни довелось испытать на себе все манипуляции: мои волосы мыли, стригли, сушили, смачивали химическим составом, накручивали на бигуди, снова сушили, расчёсывали, укладывали волосы в причёску. Вроде бы получилось неплохо.

Потом я села за маникюрный столик. Маникюр я уже делала в свои студенческие годы и чувствовала себя уже не так напряжённо. Рядом сидящая чёрненькая девушка спросила меня:

— Вы случайно не из Риги?

— Да нет, — отвечаю. — Я коренная азиатка. С Урала.

А девушка продолжала:

— У вас выговор похож на рижский.

И я подумала: «Ну вот я и приблизилась к Европе, похожа на рижанку и почти парижанка!» Без своих длинных волос чувствую себя «осовремененной».

6 марта 1963 года.

К новой причёске и новому светло-розовому пальто мне потребовались белая сумка и белые перчатки.

День посвятили беготне по магазинам — очень нелюбимому мной занятию. Я впервые в своей короткой жизни в Москве. Мне бы Кремль посмотреть.

Людей на улицах — тьма. Машины идут сплошным потоком. В магазинах не пробьёшься к прилавкам. Боже ты мой! Выручал высокий рост Петра. Ему всё видно.

В такой толчее я быстро устала, раскисла и стала скулить: «Может, плюнем, а?» Но Пётр неумолимо таскал меня из одного магазина в другой, пока мы не купили то, что хотели.

А вечером втроём с мамой Петра смотрели оперу «Обручение в монастыре» Прокофьева в Театре им. Немировича-Данченко. И мне понравилось.

7 марта 1963 года.

Продолжила знакомство с Москвой, в чём мне активно помогал Пётр. Москва мне представлялась ожившей иллюстрацией. Многие здания и даже улицы я узнавала по кинофильмам, телепередачам, путеводителям, открыткам. Не говоря уж о Красной площади и Кремле. Вспомнила даже детский стишок Маяковского: «Начинается земля, как известно, от Кремля».

Сфотографировались на фоне собора Василия Блаженного. Фотографии обещали выслать по адресу прямо в Тагил. Я была одета не в новое пальто, а в плотное, тоже демисезонное, драповое «фенольного цвета» пальто, которое сшила в студенческие годы. Новое пальто лежит в багажной сумке, переоденусь на границе. И была в зимних ботинках с мехом внутри. В Москве пока минусовая погода и холодно.

В Кремль с сумкой не пустили. Надо было сдавать её в камеру хранения, но мы дорожили каждой минутой. Надо было двигаться в сторону «Интуриста», чтобы встретиться там с прибывшей сегодня нашей уральской группой.

В «Интуристе» тоже что-то оформлялось, но что — я не знала. Этим занимался Пётр, а я стояла в сторонке и глазела по сторонам.

В 16.45 по московскому времени — отъезд с Белорусского вокзала. В нашем распоряжении ещё четыре часа. Покупки все сделали. Бежим в Третьяковку. И по Третьяковке бежим. Картины мелькают. Пётр выполняет обязанности гида. Он бывал в галерее много раз в свои студенческие годы. Делаем остановки только у очень известных картин. Они мне кажутся на самом деле очень знакомыми по репродукциям в журналах и в альбомах.

Время промелькнуло быстро, и мы полетели домой: надо успеть пообедать и попрощаться с Надеждой Степановной.

На вокзал явились за десять минут до отхода поезда. Разволнованное нашим отсутствием начальство посмотрело на часы и затем укоризненно на нас. Обосновались в купе. С нами едут молодые супруги Шишко из Свердловска — Ваня и Ира. Симпатичные люди, и с ними у нас сразу возникли хорошие доверительные отношения. Вот только Ира чихала и кашляла. Это пугало.

Рядом с дверью нашего купе висит табличка с обозначением станций, через которые мы проедем. Вот они — этапы большого пути: Москва, Вязьма, Смоленск, Орша, Минск, Барановичи, Брест.

«От Москвы до Бреста нет такого места, где бы ни бывали мы с тобой» — пропелись во мне симоновские слова из фронтовой песенки. А вот и не бывали. Нигде-то я не была.

А дальше! О! Заграница! Тересполь, Варшава-Гданьска, Познань, Куювице, Франкфурт-на-Одере, в 0.40 прибываем в Берлин.

Время, естественно, московское.

Европейскую часть СССР я не увижу. Ехать будем ночью.

У меня вертится в голове мысль, что эти станции на самом деле являлись этапами большого пути. По этим дорогам, неся смерть и разрушения в 41-м, двигались к Москве фашисты. Потом отступали в 44-м и в 45-м. Будем надеяться, что история не повторится.

Видимо, такие мысли возникли не у меня одной. Наш руководитель извлёк из чемодана карту военных лет. Вокруг него быстро собралась группа бывалых людей. «Бойцы вспоминали минувшие дни и битвы, где вместе рубились они», — подумала я строчками из стихотворения Лермонтова «Бородино».

Затем заговорили о загранице вообще. А я слушала и не слушала. Захотелось спать. Нырнула в купе на свою нижнюю полку и крепко заснула до самого Бреста.

8 марта 1963 года.

Утром проснулась оттого, что в купе вошли солдаты. Проверка документов, осмотр багажных ящиков. Чемоданы почему-то не проверяли. Нам выдали таможенные декларации для заполнения. Все изделия из золота и серебра, а также часы следовало указать. У меня ничего такого не было. Свои никелированные часы, подарок брата Женьки, оставила в общежитии. «На рояле» — следовало бы пошутить.

Ира внесла в декларацию своё обручальное золотое кольцо, а сосед по купе зафиксировал в декларации мельхиоровую чайную ложечку. Мне весело от всех этих действий.

Поезд встал на час. За это время нужно было сделать отметку в паспорте и обменять деньги. Этим занялся Пётр. Меня же он усадил на вокзале с наказом ждать его. Хотелось побывать в легендарной Брестской крепости, да за час нам не управиться.

Вокзал, по моим понятиям, был большим, а людей на нём в этот утренний час мало. Я села напротив какой-то старушки и стала глазеть по сторонам. Почему-то все маленькие худенькие старушки — а эта оказалась именно такой — очень любят поговорить. За 15 минут она успела рассказать всю свою жизнь от самого рождения до сегодняшнего дня. Причём инициатива исходила от неё самой. Говорила она со страшной скоростью да ещё с белорусским выговором. Пока я доходила до смысла рассказываемого, язык старушки обрабатывал уже следующие две-три мысли. Я узнала, что она живёт в деревне и сейчас едет в Минск на свадьбу к младшему сыну, который там служит и который женился на маленькой девушке, а сам очень высокий, а жить теперь будет у неё.

— Вот не знаю, какой подарок купить к свадьбе. По нонешним модам не угодишь. Купила дочке платье. Не стала носить — не модно, говорит. А дочка-то у меня… — и она перешла к характеристике дочки.

Спрашиваю:

— А муж-то есть у вас?

— А кто его знает? — получаю неожиданный ответ. — Он сбяжал от меня после войны. Шлялся по партизанским отрядам, привык бродяжничать, так и отбился от дома. Да я и не жалею. Пить бы начал. Толку от него никакого, только лишняя забота.

Узнала я и про эвакуацию, и про то, что после войны её потянуло в родную Белоруссию. Словом, передо мной прошла целая жизнь. И узнала я нечто не по литературным меркам и потому непривычное для меня: оказывается, участие в партизанской борьбе приучает к бродяжничеству и вольной от семьи жизни. А кроме того, жители, оставшиеся на оккупированной немцами территории, больше боялись появления в деревне партизан, чем немцев, потому что за связь с партизанами немцы могли спалить всю деревню вместе с жителями.

Тут ко мне подбежал комсорг нашей группы и взволнованно прокричал:

— Что же вы тут сидите? Мы вас везде ищем. Поезд сейчас отправится.

Я подхватилась и побежала вслед за комсоргом, удивляясь, почему Пётр не пришёл за мной.

Поехали дальше. Через пятнадцать минут снова остановка. Снова проверка документов. На этот раз польскими пограничниками.

Смотрю в окно. Вокзальные постройки мало отличаются от наших, зато люди, в основном солдаты и железнодорожники, одеты по-польски. Глупая мысль: а как же они должны были быть одетыми, раз они поляки? Трое дядечек в железнодорожной форме, похожие на Швейка, приветливо машут руками и улыбаются мне с платформы. Один при этом шутливо прижимает руку к сердцу, уморительно морщится и качает головой. Я смеюсь и тоже машу им в ответ. Мне приятно, что я отмечена мужским взглядом.

Поехали дальше. В Тересполе вышли на перрон. Небольшой вокзал. Стены его выложены серыми и красными плитками абстрактной формы. Несколько хорошеньких полек. Носильщики кричат зазевавшимся пассажирам: «Увага!» (Внимание, мол, поберегись!)

К сожалению, остановки слишком короткие, и мы видим Польшу в основном из окна несущегося вагона.

Вдоль железнодорожного полотна тянется шоссе, по которому снуют в обоих направлениях машины разных марок. В марках машин я не разбираюсь. Пётр обращает моё внимание на наши «Волги», которые здесь называются «Варшавами».

Чем дальше мы мчимся на запад, тем чаще попадаются дома, которые у нас не встретишь. Особенно отличаются по архитектуре польские церкви («костёлы» — поправил меня Пётр): островерхие, с высокими крышами и узкими окнами.

Тянется равнина. Кое-где появляются островки леса, небольшие хутора. В общем-то ничего необычного. И тем не менее ни на минуту не забываешь, что это — заграница. Вот по дороге едут повозки, или, попросту говоря, такие же телеги, как и у нас, но на колёсах у них надеты резиновые шины и поэтому они не производят такого грохота, как у нас.

Снегу мало. И зелёная трава проглядывает кое-где. А ведь начало марта сейчас. Вроде бы рановато появиться траве. Небо серое, затянутое сплошной пеленой.

Приближаемся к Варшаве. В Бресте в наш вагон сел молодой парень, поляк, говорящий по-русски. Говорит, что возвращается домой из Ленинграда. Держится свободно, раскованно, но не развязно. Во всех его жестах и поведении видна культура и воспитанность — не то что у наших ребят, которые не умеют держаться. Справедливости ради сказать, ведь и мы, русские девчата, в поведении не европейки. Нас никто не учил хорошим манерам и обращению. Я вот чувствую себя несколько зажатой.

Вдали сквозь дымку показался шпиль высотного здания, построенного нами, советскими, в дар польскому народу. Говорят, поляки это здание не любят за то, что оно не вписывается в архитектурный стиль Варшавы и является чужеродным телом в облике города.

Очертания незнакомого города всегда притягивают. Парень-поляк, словно угадав наше желание, говорит, что с удовольствием показал бы нам Варшаву, если бы мы располагали достаточным временем.

Поезд остановился. Мы вышли на перрон. Парень не спешит выходить. Достаёт папиросы и, как истинный джентльмен, предлагает их вначале женщинам. К такому мы «не привыкши».

Проговорили мы, видимо, долго, потому что к нашей группе подошёл поляк-железнодорожник и на смешанном польско-русском языке объяснил нам, чтобы мы поспешили пройти в вагон.

Я заняла ставшее привычным для меня место у окна. Пока поезд набирает скорость, успела понаблюдать заоконный пейзаж. Ничего особенного. Тянется пустырь. Много разрушенных ещё со времён войны домов. Но совсем рядом растут красивые современные дома. Вот только как они строятся? Почему-то почти не видно подъёмных кранов.

Познань. Время летит не так быстро. От остановки до остановки проходят долгие часы, которые мы коротаем за разговорами, едой (что-то страшно много едим — от скуки, что ли?). Целый день по радио слышна эстрадная музыка. Поют в основном мужчины. Ведь сегодня женский праздник 8 Марта. В нашем вагоне семь женщин-туристок, и одна женщина едет с мужем и маленьким сыном в Германию. Муж у неё военный. Все восемь женщин ждут организованного поздравления, но мужчины что-то не спешат.

Познань, быть может, имеет сходство с нашим Таллинном, в котором я не бывала, но видела на открытках и в кино — такие же дома, с высокими крышами и узкими окнами. Узкие улицы. Очень чисто. Вот идёт трамвай. Пётр просит обратить внимание на какие-то вертушки на крыше. Вентиляция, вероятно.

К вечеру среди мужчин стало заметно какое-то движение. Наконец из коридора донёсся зычный призыв нашего руководителя Александра Никифоровича: «Прошу всех выйти!»

Мы, женщины, собрались в одном конце коридора, мужчины — в другом. Начинается торжественная часть: речи, поздравления. Каждой женщине вручена поздравительная открытка с автографами всех мужчин. А в заключение мы получили общий подарок: бутылку вина, яблоки, конфеты, вафли — всё это в полиэтиленовом пакете, о котором было сказано, что в состав подарка он не входит, а посему его следует вернуть владельцу. Нам, женщинам, хорошо понятно, как нелегко было мужчинам наскрести даже столь скромное угощение. Я, например, узнала бутылку вина, которую мы с Петром припасли на всякий случай, выезжая из Москвы. Что ж! Мужчин можно извинить. В Польше за неимением злотых они ничего не могли купить. Со своими неконвертируемыми рублями мы оказываемся за рубежом почти что нищими.

Поблагодарив мужчин за внимание и заботу, мы, женщины, забились в купе. Пьём, поём, болтаем. В наш гарем время от времени очень деликатно вмешиваются мужчины. Скромно постучавшись в дверь, то один, то другой подбрасывает нам то бутылку пива, то просто бутылку минеральной воды.

Вот опять кто-то совсем уж тихо скребётся в дверь купе. Открываем. У двери стоит самый маленький мужчина, 4-летний Сашенька. В руках у него два яблока, которые он тут же от смущения роняет. Тихим голоском лепечет заученную фразу: «Дорогие женщины! Поздравляю вас с праздником». Мы пришли все в состояние полного умиления. Разговор пошёл на семейные темы, о детях. Выяснилось, что у всех женщин, кроме меня, дети есть. Я тихонько выскользнула за дверь и удалилась в своё купе. За окном уже темно. Забираюсь на вторую полку и проваливаюсь в сон. И вдруг сквозь сон слышу чистую немецкую речь. Мы в Германии. Франкфурт-на-Одере — пограничный город между Польшей и ГДР. Немецкие солдаты-пограничники проверяют наши документы, и мы снова укладываемся. Засыпаю не сразу. Мне до невозможности весело оттого, что всё происходящее похоже на сон и я еду в Германию. Если бы моё настроение полностью отражалось на лице, то у меня была бы самая ликующая физиономия на свете.

Примерно через два с половиной часа по вагону, словно ветер, проносится одно слово: Берлин!

И вот он вокзал — Остбанхоф. Не успели выйти из вагона, услышали: «Здравствуйте, дорогие товарищи!» Нас встречает представительница «Интуриста» Елизавета Александровна Олборт, женщина средних лет, подвижная и бойкая. Смеётся: «О, здесь столько му´жчин (с ударением на слоге «му»), так я немного смущаюсь». Она чешка по национальности и говорит не совсем правильно по-русски.

Садимся в автобус. Водитель Отто, высокий худощавый немец, приветствует нас. Мы направляемся в отель «Адлон». Несмотря на то, что очень хочется спать, с интересом смотрим в окна. Город освещён слабо. Совершенно не видно людей — это и понятно: сейчас глубокая ночь. Елизавета Александровна сообщает нам названия улиц, по которым проезжаем. Чем ближе к границе между Восточным и Западным Берлином, тем больше попадается разрушенных ещё с войны домов. В темноте, с пустыми глазницами окон, они выглядят жутко.

Отель «Адлон» находится слева от Бранденбургских ворот. Совсем рядом граница и Рейхстаг, принадлежащий сейчас англичанам. Жилых домов почти нет, а когда-то это был самый центр и средоточие гитлеровской власти.

Отель был самым фешенебельным, в нём останавливалась высшая знать Европы, включая императоров. После капитуляции Берлина в 1945 году здание было занято советскими солдатами и полностью сгорело во время пожара. Сохранился только один флигель, который подремонтировали и приспособили под гостиницу. Здесь нас и поселяют. Лифт не работает. Мы получаем комнаты на втором и третьем этажах. В номерах есть все удобства. Оставляем свои чемоданы и спускаемся вниз в ресторан на ужин. Лёгкая закуска: двух сортов колбаса, ветчина, половинка яйца, посыпанная красным перцем, какая-то штучка из желе, консервированная рыба. Хлеба достаточно много, но он невкусный и чёрствый, словно из опилок. Из питья нам приносят пиво и лимонад.

Кроме нас, в зале никого нет. Даже официанты удалились в соседнее помещение. Оттуда доносится вдруг оглушительный звук чихания — А-а-а-пчхи! Я от неожиданности испуганно ойкнула, а за столом рядом ребята восторженно отреагировали на этот чих: «Вот это по-нашему!»

После объявления программы на следующий день расходимся. Очень хочется спать. Кровать в номере великолепная. Можно лечь хоть вдоль, хоть поперёк. Вместо одеяла пуховая перина. Ох и посплю я!

«Кенст ду дас Ланд»? Берлин и Лейпциг

Рано утром, ещё в полусне во мне зазвучали по-немецки слова: «Kennst du das Land, wo die Zitronen blühn». И: «Kennst du es wohl? Dahin…» Вот всегда так: когда у меня не получается выразить эмоции своими словами, из памяти вдруг всплывают поэтические строчки песен или стихотворений, созвучные с моим настроением. Всю песню юной Миньоны из романа Гёте не помнила — давно читала. Слово «цитронен» и без перевода понятно. Поётся о некоей цветущей на юге стране Лимонии, куда стремится и зовёт своего возлюбленного Миньона. «Dahin» означает: «туда». Нам туда надо!

Южная страна Лимония возникла в моей голове непроизвольно, под хорошее настроение, с которым проснулась, и не вполне подходит к программе сегодняшнего дня, которую можно бы обозначить русскими словами: «Знаешь ли ты страну?»

Мы начинаем экскурсионную жизнь в ГДР, и я продолжаю делиться впечатлениями со страниц моего давнего путевого очерка, может, излишне подробного и растянутого, но самой теперь интересно его читать в другом веке, когда многое в мире изменилось и страны такой, ГДР, уже нет.

9 марта 1963 г.

Рано вставать совсем не трудно. Мои внутренние часы идут по уральскому времени и показывают 10 часов утра. А в Берлине всего 6 часов. Несмотря на то, что заснула поздно, проснулась легко и к семи часам была готова на выход.

Во время завтрака руководитель группы сообщил, что гид из «Интуриста» может прийти только после обеда, но мы не будем его ждать и погуляем по городу в сопровождении, как нам сказали, одного советского товарища, который работает преподавателем в Университете им. Гумбольда.

Как я потом пожалела, что мы пошли всей толпой! Кто-то отстаёт, приходится долго стоять на одном месте. Слов нашего добровольного гида почти не слышно, к нему не пробиться. Нас же 35 человек — толпа! В этот утренний час на улице совсем мало людей, и наша толпа со стороны производит неприятное впечатление. Бросаются в глаза чёрные пальто и зелёные шляпы наших мужчин, тогда как одежда у немцев в основном светлых тонов. Хорошо хоть мы с Петром одеты вполне по-весеннему.

Погода пасмурная. Воздух насыщен влагой. Того и гляди начнёт моросить дождь.

Стоим в некотором отдалении от Бранденбургских ворот. Подступы к ним охраняются. Для осмотра пограничной стены, которая делит Берлин на две части, требуется специальное разрешение. До недавнего времени этот район был опасным из-за провокаций со стороны американцев. Поэтому советской стороной за одну ночь 13 августа 1961 года была возведена стена. Слово «стена» почему-то не нравится Елизавете Александровне. Она говорит, что восточные немцы называют ее гренцвалом, а западные немцы — стеной. И всё-таки это стена. За Бранденбургскими воротами она невысокая, а в других местах достигает трёх метров высоты.

Мы смотрим на ту сторону, и у всех появляется ощущение необычности, какое бывает на границе. Там другие нравы, порядки, хотя люди, живущие по обе стороны стены, говорят на одном языке. Очертания незнакомого города всегда привлекают. Отсюда нам виден обелиск советским воинам, воздвигнутый ещё до раздела Берлина на зоны. Хочется посмотреть, что же там дальше? Однако всё это недосягаемо для нас. Гренцвал!

Справа от ворот полуразрушенное, точнее, не восстановленное здание рейхстага с просвечивающим каркасом купола. Наш добровольный гид сообщает, что на крыше рейхстага расположен английский наблюдательный пункт. Там имеется подзорная труба, через которую англичане, вероятно, рассматривают сейчас нас. Думаю: показать язык им, что ли?

Мы хватаемся за фотоаппараты, но тут от ворот отделяется фигура немецкого солдата. Приблизившись к нам, он кратко говорит: «Nicht fotografieren!» Понятно: не фотографировать!

Слева от ворот, чуть подальше от «Адлона», большая изрытая площадь. Здесь находилась рейхсканцелярия Гитлера, говорят, с подземным ходом в рейхстаг. Её сравняли с землёй. В 1945 году этот район Берлина подвергся наибольшим разрушениям. Здесь закончилась последняя решительная схватка наших войск с фашистами. Четыре с лишним года шли наши солдатики до этих самых ворот. Ох, как многие не дошли!

До сих пор окрестные дома зияют пустыми провалами окон. Без крыш, с громадными пробоинами в стенах, они жутко напоминают об этой последней схватке за Берлин. А ведь 18 лет прошло.

Идём по Фридрихштрассе. Останавливаемся на берегу реки Шпрее. Над водой кружатся чайки.

Бульвар Унтер ден Линден. Снова много разрушенных домов. Проходим мимо Университета им. Гумбольда. Здесь учились Эйнштейн, Гегель, Карл Маркс и Фридрих Энгельс. Эйнштейна знаю по теории относительности и его формуле. А труды Гегеля, Маркса, Энгельса конспектировала, просиживая в библиотеке много часов, «проходила» их и сдавала на зачётах и экзаменах, учась в университете в Свердловске. Фотографируюсь. Привет, мол, от выпускницы Уральского университета.

Немцев на улице очень мало. Где народ? У нас в утренние часы, когда люди спешат на работу, даже в небольших городах большой наплыв народу. А здесь автобусы идут полупустыми. Я спросила об этом Елизавету Александровну, она объяснила, что берлинцы предпочитают метро. Ну и что? В Москве тоже предпочитают метро, однако и в обычные часы люди заполняют улицы, магазины и все виды транспорта. По сравнению с Москвой Берлин показался мне малонаселённым городом.

Заходим на центральный рынок. Покупателей мало. Продавцам явно скучно. В то же время поражает изобилие продуктов, красиво оформленные витрины. Несмотря на то, что сейчас ранняя весна, много фруктов и овощей. Очень дешёвые яблоки. Но! Но мы не покупаем, понятно почему: у нас мало немецких денег. Экономим.

Наступило время обеда, и мы возвращаемся в отель. Пообедав, садимся в автобус и едем по городу. Маршрут почти тот же, что мы прошли. Гид из «Интуриста» показывает достопримечательности, но что это за осмотр из окна автобуса! Елизавета Александровна переводит объяснения гида слишком упрощённо: Направо то-то. Налево то-то. Я пыталась на практике использовать собственные познания немецкого языка, но не успевала схватить смысл того, о чём со страшной скоростью рассказывал гид. Немцы говорят быстро, не растягивая фраз. Произношение здорово отличается от того, которому студенты обучаются в наших советских вузах. Почему-то принято считать, что при изучении английского языка нужно обращать внимание прежде всего на произношение, а при изучении немецкого языка — на грамматику. Однако целый ряд согласных звуков в немецком языке произносится похоже с английским (r — например). И вот сейчас я слышу немецкую речь и с непривычки ничего не могу понять.

Проезжаем «Алекс» — любимую площадь немцев Александерплатц. На аллее Карла Маркса, бывшей Сталин-аллее, делаем остановку и выходим из автобуса.

Прекрасные современные дома. Недалеко небольшой красивый кинотеатр «Космос». Людей здесь больше. Много молоденьких мам с колясками, в которых сидят и лежат маленькие немчики. Дети очень чистенькие, одеты ярко, словно новые куклы.

Промелькнула пара новобрачных. Невеста вся в белом, будто сошла со страниц журнала мод. Жених подзывает такси, и они уезжают.

Одежда немцев оставляет приятное впечатление. Одеваются хорошо и современно. Немцы выглядят подтянутыми. Не суетятся и, переходя через дорогу, совершенно не смотрят по сторонам. Между прочим, русских здесь узнают именно по тому, как они переходят дорогу: вертят головой, озираются и не обращают никакого внимания на светофор. Нас предупредили ещё в Свердловске, чтобы мы были внимательными. И всё же здесь кое-кто забывался. Повертели головой — машин поблизости не видно. Пошли. Но вот стоящий рядом немец хватает за руку нашу туристку и сердито говорит, показывая на светофор. Улица пуста, а немцы всё равно стоят и ждут, пока не загорится зелёный свет светофора.

По программе мы должны были осмотреть музей «Пергамон» — собрание древностей, которые немцы вывезли из Малой Азии. Здание пострадало во время налётов авиации в 1945 году. Часть экспонатов вывезена в Москву и Ленинград и до сих пор хранится в запасниках Музея Пушкина и Эрмитажа. К сожалению, «Пергамон» закрыт. Зато получено разрешение пройти по ту сторону Бранденбургских ворот, на нашей стороне от стены.

Возвращаемся к воротам и заходим в комендатуру. Нас встречает молодой офицер, одетый в немецкую форму, — ну, немец, как из кино! Особенно бросается в глаза фуражка с высокой тульей. Офицер приветлив. У него голубые глаза и светлые волосы — типичный ариец. Только вместо напыщенного гордого выражения лица милая, какая-то извиняющаяся улыбка. Зовут его Курт.

Чтобы лучше рассмотреть, что делается за стеной, нам разрешают подняться на мостик. На той стороне стоит группа молодых людей в дымчато-

серых плащах. Елизавета Александровна говорит, что это «провокаторы», и просит не обращать на них внимания. «Провокаторы» машут нам руками, кричат что-то, фотографируют. Нам тоже разрешено фотографировать, и все, у кого были с собой фотоаппараты, начинают щёлкать затвором. Курт дал мне свой бинокль. На той стороне заметно оживление. Подошло несколько английских солдат, подъехали два американских грузовика, из них вышли 5-6 американцев. Все они спокойно разглядывают нас в бинокли, некоторые фотографируют.

Насмотревшись на «противников», мы снова идём в комендатуру. Курт интересно рассказал об охране границы. До недавнего времени в этом районе часто возникали даже вооружённые столкновения. Гибли люди. Так, на глазах у Курта убили его друга, он видел, кто это сделал, но без приказа не имел права стрелять. Ведь американцы того и хотели: чтобы завязалась перестрелка. Поди потом разберись, кто первым начал. Случалось, что американские танки беспрепятственно заходили в восточную зону и ездили по Фридрихштрассе. Пришлось обратиться за помощью к советским танкистам. И вот, когда очередной американский танк заехал на нашу территорию, навстречу ему двинулся советский танк. Оба остановились почти дуло в дуло и так простояли целый день, испытывая терпение и нервы танкистов. Потом американский танк развернулся и уехал.

Ежегодно в районе Бранденбургских ворот устраивались фашистские шествия. Словом, обстановка была очень напряжённой. Правда, случались и другие провокации: однажды под вечер появилась группа абсолютно голых женщин. Они непристойно танцевали и кривлялись.

«Мы с удовольствием посмотрели этот концерт и хотели бы, чтобы подобные «провокации» были чаще», — смеясь, сказал Курт.

Заканчивая свой рассказ, он предложил нам расписаться в книге для посетителей. Мы подарили ему сувенир-спутник, а он каждому вручил открытку с видом на Бранденбургские ворота. Расстались мы хорошими друзьями.

Едем в Трептов-парк. От впечатлений моя голова совсем разбухла, однако стараюсь ничего не пропускать. Проезжаем мимо какой-то фабрики или завода. Вдоль железнодорожного полотна лежит груда битых кирпичей высотой с двухэтажный дом и длиной метров триста. «Смотри, Люська, — говорит Пётр, — вот где апофеоз войны. Что там на картине Верещагина небольшая кучка черепов». «В этой войне и черепов было не меньше этой груды кирпичей», — думаю я.

Подъезжаем к парку, в котором похоронены семь тысяч советских солдат, погибших в боях за Берлин.

Минуя гранитную арку у главного входа, мы подходим к фигуре из белого мрамора скорбящей Матери-родины. Чуть подальше две бронзовые фигуры коленопреклонённых бойцов — старого и молодого. Впечатление такое, словно это живые люди, застывшие в безграничной скорби по погибшим товарищам. Отсюда открывается вид на всю территорию парка. Газоны в середине символизируют род войск: пехоту, бронетанковые вой-ска, артиллерию, кавалерию и авиацию. Справа и слева между саркофагами, на которых выбиты изречения Сталина и рельефы, отображающие историю войны, находятся братские могилы. В отдельной могиле покоятся тела четырёх Героев Советского Союза: генерала, полковника, сержанта и солдата, символизирующие единство армии.

На любом кладбище даже самый весёлый человек становится грустным и задумчивым. А здесь тем более. Я смотрю вперёд, где на огромном кургане стоит мавзолей со статуей воина-освободителя. На сером фоне неба памятник кажется особенно выразительным, своеобразным реквиемом в камне. Я смотрю на памятник, и мне вдруг начинает слышаться тихая, но торжественная траурная мелодия.

Мы поднимаемся по лестнице на вершину кургана, в мавзолей. В его зале под сводами находятся созданные советскими и немецкими художниками мозаичные работы, изображающие представителей шестнадцати союзных республик. На потолке блестит увеличенный в размерах орден Победы, на стене выбиты слова Сталина. Не слова здесь нужны, а сильные, как набат, стихи, мужественные стихи, чтобы у каждого входящего задрожало сердце.

В парке немноголюдно. Когда мы вышли из мавзолея, мы увидели группу французских моряков. Интересно, что чувствуют они и как они сюда попали?

Парк содержится в безукоризненной чистоте. Деревья аккуратно подстрижены, и только две плакучие берёзы, привезённые из России и посаженные здесь, растут, как им вздумается. Здорово придумали, посадив их в этом парке!

Вечером во время ужина узнаём приятную новость: Елизавета Александровна купила нам билеты на «Севильского цирюльника» в Комише Опер. Она сообщила, что театр находится недалеко от отеля, и поэтому мы пойдём «пешки». Это смешное словечко понравилось нам. Позднее мы частенько спрашивали Елизавету Александровну: «Дальше мы пойдём пешками?» Она не могла понять, почему мы смеялись. Объяснили, что пешки — это шахматные фигуры, а так как нас много, то мы и есть пешки.

Елизавета Александровна весело рассмеялась.

Впрочем, когда русские пытаются говорить по-немецки, иногда получается ещё смешнее. Например, задают по-немецки простой вопрос: «Где находятся Бранденбургские ворота?» По-немецки слово «ворота» имеет единственное число, средний род: das Tor. Другое слово, мужского рода: der Tor означает «дурак», во множественном числе «дураки» — Toren. Перепутав род и число, хотят спросить о местонахождении ворот, а в ответ почему-то слышат, что все дураки из Берлина уехали в Бранденбург.

Договорились идти в театр все вместе, но мы с Петром немного задержались, так как я гладила платье, а он ждал меня. Потом выяснилось, что руководитель делегации Михаил Никифорович решил проучить нас за опоздание (и правильно сделал!) и дал команду идти без нас. Подумаешь — испугали! «Язык до Киева доведёт». Так даже интереснее. Попробуем применить немецкий язык на практике. Спросила двух немецких офицеров: «Wo befindet sich Komische Oper?» Может, и неправильно использовала в разговоре немецкий возвратный глагол, но получила ответ: «Geradeaus, dann links». Понятно: «Прямо и налево». Ну и добрались сами. У входа в театр много пар. Вошли — билеты у нас были. Наших что-то нигде не видно. В гардеробе произошла маленькая заминка. Мы не знали, что надо платить и не могли вначале понять, почему нас не хотят раздеть. Потом разглядели на стене цифру чаевых. Разменяли 5 марок и заплатили. И тут увидели руководителя нашей группы, который довольно сердито посмотрел на нас и заметил, что мы самые недисциплинированные товарищи. Ну и ладно! Расплатились своими кровными пфенингами.

Через пять минут мы уже сидели в зрительном зале. Я ожидала услышать знакомую музыку Россини, но оказалось, опера написана другим итальянским композитором Джованни Пайзело. Он написал её в России, где жил долгое время и пользовался благосклонностью Екатерины II, «руссише царин».

Надо ли писать, что после Россини музыка не произвела на меня впечатления. Что касается постановки, то она была выполнена в духе немецких народных традиций. Костюмы, декорации — всё немецкое.

Артисты пели неплохо. Зал реагировал горячо. А мы сидели вялые и клевали носами. Опера шла четыре часа с одним двадцатиминутным антрактом. Признаться, мы не очень понимали, что происходило на сцене. За день устали, да и не перестроились на местное время. Спектакль шёл до 12 часов ночи, а на Урале это было 4 часа утра.

В отель шли быстро и по дороге проснулись. Елизавета Александровна подхватила меня под руку и стала расспрашивать, где я родилась и как живу. Очень удивилась, узнав, что я выросла на Урале и живу всю жизнь там. «Вы такая тоненькая, а Урал в моём представлении суровый край. Русские девушки, которых я встречала, все очень здоровые и полные». Выяснилось, что Елизавета Александровна не знает о существовании Свердловска. Ничего удивительного. Россия — страна большая.

10 марта 1963 г.

Едем в Лейпциг, спешим на Лейпцигскую ярмарку, которая через три дня закроется. По программе мы должны были провести два дня в Берлине, затем выехать в Потсдам. Однако в ГДР мы приехали немного позднее, чем намечалось, и теперь в нашу программу внесены изменения.

По дороге из Берлина минуем контрольно-пропускной пункт. Дорога раздваивается, одна ведёт в Западный Берлин, другая в Потсдам. Наш автобус едет в Потсдам, где живёт Елизавета Александровна. Она попросила водителя Отто заехать в город, чтобы она могла захватить свои вещи. Ждать долго не пришлось. Быстро забежав домой, Елизавета Александровна вернулась с небольшим чемоданчиком и шубкой из синтетики. Погода стоит ещё прохладная.

Выехали за черту города. Почему-то торжественно Елизавета Александровна объявила: «Товарищи! Мы проезжаем мимо киностудии ДЭФА». Смотрим в окна, но, кроме зелёного забора, ничего не видим.

Самое примечательное в пути в Лейпциг — великолепная автострада. Такие дороги строились по указанию Гитлера с целью быстрой переброски людей и техники с различных фронтов.

Мы проезжаем мимо небольших городков. Или это такие деревни у немцев? Узкие улочки. Двух-, трёхэтажные аккуратные домики с высокими крытыми красной черепицей крышами. За домами тянутся поля, лес. Конечно, это не наши российские масштабы. И всё равно невольно напрашивается мысль: неужели немцам этого было мало, и они полезли к нам на захват жизненного пространства? Все попадавшиеся по пути населённые пункты кажутся вымершими. Людей что-то не видно.

Дорога удивительно ровная. На протяжении всего пути руки Отто лежали на руле неподвижно, только кое-где он переключал скорость. О малейших трещинках и выемках на дороге сигнализировал специальный знак. Указателей на автостраде много. Заблудиться здесь невозможно. Указывается, сколько километров до ближайшего города, сколько метров до поворота. Через небольшие промежутки пути имеется выезд с автострады: останавливаться на дороге без уважительной причины нельзя. Нужно остановиться — съезжай. Если что-то поломалось, можно вызвать по телефону техпомощь. Телефон есть на обочине дороги. Шофёры в Германии сами не чинят поломки, часто даже не знают, как устроен мотор. К их услугам специальные мастерские, где машину отремонтируют, вымоют, заправят бензобак.

Скорость обгоняющих нас машин 80–100 км\час. Мы едем относительно медленно: 60 км\час. Дорога тянется однообразно. Немудрено заснуть за рулём от такого однообразия. Отто что-то сегодня не в духе, ворчит. Над его головой на полке лежит шуба Елизаветы Александровны, которая от торможения то и дело падает сверху на его голову. Но Елизавета Александровна упорно водворяет шубу на полку и не хочет её убрать. Вообще она расположилась по-домашнему; вяжет какие-то штучки из зелёной и коричневой шерсти. Мы поём до хрипоты. А за окном — чистенький, ухоженный лес. Оказывается, немцы вырубают его через каждые 60 лет и высаживают новый. Кое-где появляется необычный дорожный знак: оленья голова и указано расстояние в метрах. Это значит, что здесь проходит оленья тропа и шофёр должен быть внимательным. Если олень выскакивает на дорогу, надо остановиться и переждать, пока он не уйдёт с дороги. Что-то не верится, что в этом обжитом краю часто попадаются звери.

Мы приехали в Лейпциг через три с половиной часа. Автобус, словно океанский корабль посреди реки, кажется на узких улицах города непомерно большим. Кое-где заезжает даже на тротуар, чуть не задевая стены домов. В другом месте автобус катит прямо по трамвайным путям.

В центре города большое скопление машин самых разнообразных марок и конструкций. Люди идут сплошным потоком, однако без толчеи и шума.

Мы останавливаемся у старой ратуши: не знаем, куда ехать. Обедать ещё рано. В связи с ярмаркой все отели в центре заняты, поэтому мы не сможем устроиться здесь на житьё. Елизавета Александровна договорилась, что нас временно поселят в общежитии студентов фармацевтического училища где-то на окраине города. Туда мы поедем только вечером, когда нам приготовят комнаты.

Решили побродить по выставочным павильонам, они разбросаны в разных зданиях в центральной части города. Только техническая выставка сосредоточена на одной территории.

Елизавета Александровна не знает Лейпцига. Пока она уточняет маршрут, я пытаюсь по-немецки поговорить с двумя мальчуганами. Старший мальчишка охотно вступает в разговор; рассказывает, где живёт, как учится. Спрашиваю, знает ли он советских космонавтов. Не задумываясь, отвечает: «Титов» с ударением на первом слоге. На прощание дарим ему и его братишке значки. Оба радуются, но держатся с достоинством. Благодарят и, как взрослые, пожимают нам руки.

Идём по улицам. Накрапывает дождь. Пётр сегодня скучный. У него, вероятно, начинается грипп, он глотает пилюли. А болеть нельзя.

Заходим в павильон бытовой химии. Пропуском нам служит ярмарочное удостоверение. Кстати, оно чуть ли не единственный документ при проезде через границу (в районе Потсдама мы частично ехали через западную зону).

Описывать подробно, что мы видели на ярмарке, не имеет смысла. Щётки, мебель, обивочный материал… Словом, всё, что даёт химия человеку для устройства быта.

К назначенному часу идём в ресторан «Киев». В течение трёх дней, пока мы не переберёмся в отель, нам предстоит здесь троекратно питаться. Из-за большого наплыва туристов нас не смогли сразу впустить в ресторан и попросили подождать минут 30–40. Гуляли под дождём, так как ресторан не имеет вестибюля. Вход с улицы — прямо в зал. Около входной двери висит меню. Из любопытства читаю и перевожу с немецкого: салат «Пушкин», украинский борщ в тарелках (у них тут суп обычно даётся протёртый в пиалах и с небольшими ложками), warieniki, а рядом пояснение, звучащее в переводе на русский примерно так: «пакет (или карман) из теста, заполненный творогом».

Подошла очередь нашей группы. Располагаемся в одном из трёх залов. Пальто вешаем на круглые вешалки.

Официанты — молодые парни лет по 17–18. Один из них довольно чисто говорит по-русски, больше похож на артиста, чем на официанта. Чёрный костюм, белоснежная рубашка с бабочкой, бесшумная балетная походка, плавные движения рук. Приятно смотреть, как он двигается между столиками лёгким скользящим шагом, останавливается и спрашивает, чуть склонив голову: «Что желаете? Пиво или лимонад?»

Однако с самого начала нас не спешили обслужить. Еда была тоже не на высоком уровне. Обычный дежурный обед: салат из капусты и какой-то невкусной травки; борщ, совсем не похожий на украинский; жёсткое, не прожаренное мясо с отварной несолёной картошкой. На третье компот. К мясу нам подали также пиво — хорошее пиво, а кто хотел, пил лимонад. Внешний вид лимонада непривлекательный: жёлтая мутная жидкость, но на вкус лучше нашего.

После обеда отправились осматривать техническую выставку. Договорились о месте встречи и разбрелись кто куда. Мы с Петром и супруги Шишко пошли в павильон ГДР. Ира смотрит в основном на людей. Я поглазела немного на машины и тоже стала смотреть на людей. Всё равно в машинах мы ничего не смыслим.

С наступлением вечера собрались у автобуса. Поехали в общежитие фармацевтов. Елизавета Александровна не знает расположения улиц, постоянно сверяется с картой. И всё равно мы заблудились. Да ещё автобус застрял в грязи и начал буксовать. И это в Германии! Вышли. Не успела я шагнуть, как зачерпнула в свои белые туфли грязную жижу. Мы находимся где-то на окраине. Дорога не асфальтирована. Отто растерялся. Надо вытаскивать автобус, но одному ему это не под силу. Ну а наши-то мужички на что? Дружно упёрлись руками в автобус и с припевом «Эй, ухнем!» вытащили машину из грязи.

Пока всё это происходило, подошло несколько пожилых немцев. Одна старушка, приняв меня то ли за немку, то ли за переводчицу, стала что-то быстро говорить мне. Я поняла, что этой дорогой нам не проехать и надо поворачивать. Я считала, что немецкий знаю прилично, но на деле понимаю с трудом. Нет практики общения с немцами.

Отто, посоветовавшись с Елизаветой Александровной, решил ехать в объезд. Мы же отправились напрямик пешком, так как до общежития было уже близко. Вскоре увидели простое трёхэтажное здание. Внутри безукоризненная чистота, в коридорах полумрак, зато в комнатах окна во всю стену. Комнаты на четверых. Придётся нам делиться по половой принадлежности: мужчины, даже супруги, отдельно от женщин. Нас четверо: Ира, Галя, Лиля и я. Четыре низкие деревянные кровати с огромной по-душкой и периной вместо одеяла. Большой шкаф для одежды с отделениями для белья. На двери висит листок на немецком языке с правилами внутреннего распорядка.

В комнатах запрещается праздновать дни рождения и отмечать другие события. Для этого отводится на каждом этаже специальная комната, нечто вроде нашего красного уголка.

После 8 вечера в комнатах девушек запрещается находиться лицам мужского пола.

В 10 часов вечера свет в комнате должен быть погашен.

Я с интересом осматриваю кухню, умывальную комнату, душевую и сравниваю с тем, что мы имели в нашем новом университетском общежитии, когда я училась в УрГУ. Сравнение не в нашу пользу. Здесь в кухне газ, множество розеток. Умывальная комната сверкает чистотой, над каждой раковиной зеркало и полочка с пластиковыми стаканчиками. Раковин много. В душевой может вымыться чуть не всё общежитие одновременно.

А у нас что? Душевая была, но душ с момента постройки общежития не работал. Туалет с тремя кабинами. Раковина вообще одна. В комнатах, с трудом рассчитанных на четверых, умудрились вдвинуть ещё и пятую кровать. На одном этаже жили и ребята, и девчата, только в разных концах коридора. Зато и демократии было больше. Праздновали, когда хотели. Правда, для посторонних, не имеющих пропуска в общежитие, разрешалось быть до 23 часов.

11 марта 1963 г.

День посвящён осмотру технической выставки.

Стараюсь добросовестно вникнуть в некоторые производственные схемы, но, не зная производства, не могу представить, что в той или иной схеме принципиально нового. Больше обращаю внимание на людей. Их много. Слышится разноязыкая речь. Русские попадаются на каждом шагу. Случалось так: толкнёшь нечаянно кого-то, извинишься по-немецки, а тебе отвечают по-русски «пожалуйста».

Конец ознакомительного фрагмента.