Хозяйка игрушечной фабрики

Людмила Анатольевна Мороз, 2022

События начинаются в деревушке. Мила, живет с мужем у свекрови. Она – круглая сирота, родители погибли во время пожара. Чтобы выжить, вышла замуж, не окончив школы. В результате брака рождается девочка. Но свекровь ее не принимает, постоянно вмешивается в семейную жизнь сына и невестки. Муж Милы погибает на стройке. После похорон Мила, забрав ребенка, решается уехать в город. На дороге подбирает главный герой, Николай. Он владелец фабрики игрушек. Узнав судьбу, задумывается, как помочь. Предлагает должность дворника, и служебное помещение для жилья. Мила соглашается. Он отвозит на фабрику, где она приводит в порядок служебное помещение. И начинается карьера дворника, и уборщицы. Когда на фабрике случается пожар, Николай не сдается. Он случайно увидел игрушки. Их Мила сама шила из лоскутков, которые раньше выбрасывались в мусор. И предложил стать дизайнером, мозгом новых идей. Она уже не дворник. Появляется новые друзья, увлечения. Новая жизнь. И новая любовь. Содержит нецензурную брань.

Глава третья.

Однако и на этом, как со стороны казалось, забытом людьми, пепелище, трепетное биение жизни настойчиво заявляла смерти, что она все равно сильнее! И на обугленной земле начинала пробиваться нежная поросль молодой травки. Женщина остановилась у самого обгоревшего остова. И тяжелый вздох, полный невысказанной, просто нечеловеческой горечи, вырвался из ее груди. «Эх, нет у меня теперь своего дома! Все сгорело, выгорело за те несколько часов, пока я в город ездила! И Мамы тоже не стало. И папы тоже. Да и хоронили их в закрытых гробах. Как мне просто неслыханно в тот день повезло, что именно тогда ездили всем классом в город, на экскурсию. Да и по магазинам прошвырнуться. А, вообще — то, если трезво судить, повезло ли? Да кто его знает, повезло, или не очень!». И она неторопливо прошлась по заросшему весенней травкой дворику. «Моя милая мамочка, как ты так любила цветы! И притом всякие. У тебя были и розы, и гвоздики, и простые ромашки! Да только сейчас, кроме сорной травы, нет в твоем садике. Все твои любимые цветы, как и тебя, убил смертельный жар!». Она вздрогнула от шума, и оглянулась. Неподалеку с шумом упала прогнившая балка, напугав сидевших на засохшей, почерневшей от смерти, березе, стаю черных ворон. Они поднялись над пепелищем. И закружили, надрывно каркая. А женщина вздохнула еще печальнее. «Вот и все! Ничего меня больше здесь не держит! И ничего меня больше не привязывает к этой деревне! И я могу спокойно отсюда уходить. Только один вопрос — куда? А, мир большой. Где-то да найдется для меня и моей доченьки крохотный уголок». В этот момент проснулась дочка. Она с удивлением хлопала ресничками, и смотрела на мать. А потом слабым голосом попросила:

— Мамка, есть хочу! Женщина засуетилась, ласково приговаривая:

— Сейчас, сейчас, моя маленькая! Сейчас тебе что-то найду! — И полезла в карман. А оттуда достала пару печеньиц. Малышка схватила их, и принялась грызть. Как орешек маленький бельчонок. А Мила обвела тоскливым взглядом заросший прошлогодними сорняками двор. И сгоревший дом. И тяжело, печально вздохнула. «Прощайте, мама и папа! Прощайте, мой любимый дворик! Мой сгоревший дом! Больше я сюда, наверное, никогда не вернусь! За ее спиной послышалось старческое покашливание. Мила оглянулась, и увидела старушку, горбатую и косоглазую. Она опиралась на костыль. И подозрительно рассматривала, щурясь подслеповатыми глазами, пришелицу. А потом прошамкала беззубым ртом:

— Здоров, девка! Чего это ты тут делаешь на чужом пожарище? Мила узнала эту старуху, бывшую соседку. Она эту бабку недолюбливала за ее склочный, скандальный характер. И большую страсть к сплетням и всяческого рода слухам. На деревне ее прозвали информбюро, потому что она все и про всех знала. Однако привитое с младых ногтей воспитание взяло верх над природной брезгливостью к всякого рода склочницам и сплетницам. И она как можно вежливее проговорила:

— Баба Женя, да вы что, меня совсем не признали? Это ж я, Мила, ваша соседка бывшая! — С удивлением смерила сердитым взглядом она старуху. И поправила сумку. Бабка полезла в карман измятого пиджачишки, и, достав оттуда сломанные, на одной дужке, очки, надела их. Внимательно вглядевшись в лицо собеседницы, удивленно ахнула:

— Да нешто ж ты, Ивановна? А я стара, стала, слеповата, да еще под вечер, что та курица. Вот и не разглядела. Ты уж, Ивановна, не серчай на меня! — Она подозрительно осмотрела Милу, — А это ты, куда с сумкой, да ребятенком на ночь, глядя, собралась? — И в подслеповатых старушечьих глазах вспыхнул нездоровый интерес. Мила на несколько секунд задумалась. «Сказать ей, или не сказать? да эта ж бабка, что местная радиостанция! И чего скажешь ей по секрету — так она постарается, разнесет по всей околицу! А вот и скажу. Нечего мне свекровку выгораживать! Пускай ей бабы косточки малость помоют, да прополощут! Пускай ее немного совесть погрызет! Если она, конечно, у нее еще есть».

— Да вот, Николаевна, пришла попрощаться с родительским домом. Уезжаю я отсюда. Навсегда. Так что более с вами и не свидимся.

— А с чего это куда намылилась? — Бабка насторожилась еще больше. Чисто та гончая на охоте при виде пернатой дичи. А Мила пожала плечами:

— А что меня тут держит, в этой деревне то? Мамка да батька в могиле давно. А мужа девять дней назад схоронила. Да сегодня моя свекровка из дома выгнала.

— Как выгнала? — От изумления открыла рот бабка.

— Да вот так — сказала, чтобы я уходила, куда глаза глядят. Вот и ухожу. Может, в городе счастья попытаю! Бабка сняла очки, круглые, как колесики, рассеянно повертела их в руках. А потом засунула их обратно в карман. И удивленно прошамкала:

— Да что это на Люську нашло? Точно, на старости лет сдурела тетка! Куда ж ты только пойдешь? Поди, хоть у меня заночуй! А завтра, с самого утречка, и в город отправляйся.

— Нет — Отрицательно покачала головой Мила. — Если я решилась, то решилась. Прощайте, баба Женя! Да не поминайте меня лихом! Может, когда и свидимся! Земля-то наша круглая!

— Может, когда и свидимся — прошамкала в ответ бабка. И прытко, смешно подскакивая, заковыляла по деревенской улице, а потом исчезла за большой рябиной. А Мила опять поправила сумку, и направилась в сторону сереющего вдалеке шоссе, глотая по пути горькие, как степная полынь, слезы. А в голове ее роились, кружились мысли. «Вот так, четыре года назад у меня была и мама, и папа. Я училась в десятом классе, и мечтала поступить в швейной, чтобы научиться шить мягкие, пушистые игрушки. И дарить радость всем детям. А потом все в одночасье рухнуло. Что там случилось, ничего не знаю. Да и соседи ничего толком не рассказали. Только я уезжала в город, зная, что у меня есть мой дом, и моя семья. А вернулась к еще курившемуся пожарищу. Жаль, что послушалась я Саньку, да не уехала в город. Он не пустил, уговорил остаться у него. Как сейчас помню, как привел он меня к своей матери, тетке Лукии, известной своим склочным, злобным характером. Да и говорит: «Ежели, маманя, вы меня любите, то принимайте и мою жену!». Так и осталась я в их доме. А через семь месяцев родилась дочка. Слабенькая, недоношенная. Видать, что-то надорвала, таская сено для коровы, да чаны с кашей и помоями для свиней. С самого рождения невзлюбила свекровка мою девочку. Все грызла да попрекала мужа, что не его это дочка, мол. А нагулянная. Не бывают семимесячные дети! Нагуляла я Альку, и баста! Только не верил Санька, что это не его девочка. Он-то меня лучше всех тех противных баб, да сплетниц знал! Не верил, что это чужая дочка. А теперь и Саньки нет! Как-то жить дальше? Куда мне идти? Чего у кого добиваться? — и услышала, как ее кто-то зовет.

— Мила, Мила, стой! Да постой ты, погоди! И женщина, немного не доходя до шоссе, остановилась. Ее нагнала другая женщина. — Мила, Мила, да еле тебя догнала! Ох, ты и прыткая! — Отдышалась она.

— Тетя Маша? Как? Вы уже все знаете? — Она пристально смотрела на свою собеседницу.

— Знаю, милая, знаю. Сарафанное радио просветило. Уф, ты и заставила меня пробежаться! Можешь не рассказывать — все тетка Женька разболтала. Может, и к лучшему, что ты ушла от тех куркулей. Заездили б они тебя, укатали б, как сивку крутые горки. И уложили б молодую в могилу. А может, переночуешь у меня? Зачем тебе тот город? Я одна, и ты одна — поживи, сколько хочешь, в моей избе. Нам на троих места хватит.

— Нет, я не хочу жить здесь. Вы знаете мою очень свекровку. Эта кобыла и мне жизни не даст. Да и вам при случае насолит. Не полениться.

— Да, это верно! Что, что, а у Люська этого не отнять. Что не говори, а ехидная попалась бабенка. — Согласилась с ней тетка. — Может, в городе ты действительно сможешь устроиться. Ты девка башковитая, напористая, упрямая. И не тебе коров доить да свиней кормить! Поэтому не буду отговаривать — знаю тебя сызмальства. Все это впустую. Вот, возьми на дорожку, может, ребятенок есть захочет, да и ты проголодаешься сама. — С этими словами она быстро сунула узелок. И виновато, как бы извиняясь, добавила — тут пара картошек, молочко, сало да хлеб.

— Спасибо, вам, милая тетя Маша! Вы всегда мне помогали, чем могли! — Чуть слышно всхлипнула Мила.

— Всякий счастлив в меру своей способное и к счастью и своей потребности в счастье. Вернейшее средство не быть очень несчастным — не требовать большого счастья. Но, бывает, что счастье ездит в карете, а с умом идет пешком. Ты уж, как только устроишься, уж напиши, чтоб мое сердце успокоилось! Я Николе — Угоднику буду молиться. А он, защитник вдов да сирот, тебе уж точно поможет! Вот, возьми, я тебе иконку прихватила. — И тетка быстро вытащила из-за пазухи крохотную иконку — медальончик, размером с ноготок, не больше. — Вот она! Пускай тебя этот святой охраняет и защищает! — Она надела на Милу. Женское личико зарделось, как алая зоря, от смущения. И она, очень смутившись, проговорила:

— А я-то и молиться не умею. Тетя Маша удивленно вскинула брови:

— А чего там молиться? Да говори с ним своими словами, а он услышит. Главное, чтоб эти слова были с верой! И по вере твоей он тебе и поможет!

— Спасибо вам! — Женский голос дрогнул от скрытых слез.

— С Богом, милая, с Богом! Добиться воплощения своей судьбы — это обязанность человека. Все люди, пока они еще молоды, знают свою судьбу. И в этой жизни есть только одно: когда ты по-настоящему чего-то желаешь, ты достигнешь этого! Понятно? Поэтому иди, милая. И пусть тебе Господь будет в помощь! Он тебе поможет! Долгие прощания — долгая печаль! Женщины остановились у самой околицы. Мила поцеловала ее сморщенную, сухонькую щеку. И зашагала дальше, в сторону городского шоссе. «Я решила для себя все! Я больше сюда точно не вернусь! — она давно миновала деревенскую околицу, и шла по шоссе.

— Мам, я есть хочу! — Заныла девочка. Мила остановилась, развязала узелок, и достала оттуда бутылочку с молоком. Девочка припала к горлышку, и выпила под охотку почти что половину. «Проголодалась малышка. И не удивительно — ела только с утра. И то всухомятку. То конфетку, то печеньице. Эх, жизнь сиротская — не господская!». — Подумала, убирая остатки молока в узелок. «Это на потом. Кто его знает, что дальше да будет!». А топом достало холодную картофелину, и дала Алинке.

— Ешь, малая! Малышка принялась с удовольствием ее уплетать. «Да, недаром говорят, что голод — самый лучший повар!». Погруженная в свои размышления, она не замечала, как мимо нее проносились машины. Она не пыталась даже их остановить. А люди мчались и мчались в сторону города. И никому не было дела до маленькой женской фигурки, которая брела по обочине дороги. Съев картофелину, девочка прижалась к материнскому плечу, такому родному и теплому. И крепко уснула. А Мила все шла и шла, погруженная в печальные думы. И не замечала, что солнце давно ушло за горизонт. И все небо расцвечено мелкой россыпью звезд. Со стороны реки потянуло неприятной сыростью. И она отмахнулась от назойливого комара, который зудел над ухом. И продолжала раздумывать, размышлять над своей судьбой. «Видно, я была слишком счастлива, что мое счастье кому-то сильно помешало! Чем я только занималась до замужества? Ходила в школу, училась. Помогала маме по хозяйству. А когда было время свободное — ходила на кружок, что вела моя первая учительница, да шила всяких там зайчиков — мишек! Мне так хотелось танцевать, но в нашей деревне не было учителя танцев. Все почему-то хотят жить в городе. И никому не нравится наша простая, незамысловатая, деревенская жизнь. Ну и Бог с теми танцами! Видно, не судьба было стать балериной. Но мне так нравилось дарить малышам радость! Хотелось, мечталось. Но все сгорело в огне. Все мои мечты рухнули. Сразу не поступила — а теперь и подавно. Кому я нужна с маленьким ребенком? Кому? Да куда я теперь пойду работать, не имея никакого образования? Ни специальности? Я ведь и школу-то не окончила. И что я только умею делать? Только полы мыть, двор мести, корову доить, свиней кормить да навоз убирать. А это делать много ума не нужно. Бери побольше да кидай подальше — и белов — то! ни уму, ним сердцу!». А темнота становилась все гуще и гуще. Пролетавшие по шоссе машины давным-давно разрезали ее светло-желтым сетом фар. Вдруг за ее спиной послышался резкий скрип тормозов, и в темноте отчетливо щелкнула дверная защелка. В темноте весеннего вечера раздался приятный мужской баритон:

— Эй, красавица, красавица постой! Куда ты так спешишь? Ты что, в город пешком собралась идти? Может, я тебя подвезу? Она удивленно оглянулась. И увидела неподалеку чернеющую громаду какой-то иномарки. И проговорила:

— Это вы мне, что ли?

— А кому же? Не твой же тени! А водитель продолжал говорить, — Да чего ты там ломаешься, как тот сахарный пряник! Садись поскорее, я тебя подвезу! Мне все равно в город, по пути. Оно осторожно, с некоторой опаской, приблизилась к машине.

— Вы точно в город? А мне платить нечем. — Растерялась Мила.

— Да садись, садись! Чего там, все одно по дороге! — Махнул водитель рукой. Мила открыла заднюю дверцу, и устало опустилась на сиденье, обтянутое дорогой кожей. Она часто видела такие машины, но так случилось, что ехала первый раз в жизни. И эти запахи дорогой кожи, мужского одеколона, импортных сигарет — все это удивляло. И вызывало в глубине души тоску. «Живут же люди! А тут, в этой забитой провинции, позабытой Богом и Людьми, только существуешь. И вкалываешь от рассвета до заката, как проклятая!». — С тенью легкой зависти подумала она, снимая косынку, и запихивая ее на дно сумки. И только сейчас поняла, что жутко устала. «Надоела она мне до смерти! Какой только идиот придумал носить эту гадость! В деревне, ладно. А в городе меня никто не знает. Пусть и не узнают, как можно стать вдовой в неполные двадцать. Она потом проговорила:

— Спасибо вам, что вы остановились, да подобрали нас. Водитель оглянулся, и при слабом салонном освещении она сумела разглядеть его лицо. Это был мужчина лет тридцати — тридцати пяти, одетый в простую, неброскую одежду. Лицо простое, доброе. Но Миле показалось, что она его когда-то видела. А вот когда и где — никак не может припомнить. А мужчина, оглянулся. И, смерив ее любопытным взглядом, вопросительно проговорил:

— И куда же это ты, на ночь, глядя, решила идти, да еще пешком?

— В город! — Сердито насупилась Мила. Она сильно устала, и при этом проголодалась. Развязав узелок, который ей всунула заботливая тетя Маша, принялась сосредоточенно жевать кусочек хлеба и сала. Дочка спала, посапывая, закутанная в пестрое покрывальце.

— Что, с родителями что-то не поделила? Решила характер показать? Ушла из дома? Потом все равно не вернешься! — не унимался назойливый спутник. «Что мне тебе сказать? То, что у меня нет родителей? И мужа я похоронила девять дней назад? Да поверишь ли ты? И зачем тебе все это знать? К чему? Чем ты мне поможешь?». Она нехотя ответила:

— Может, и так. Только я домой не вернусь.

— Да, все вы так говорите! — Хохотнул мужчина. А вообще-то запомни одно золотое правило. Если тебя кто-то обосрал, или кто-то обидел, то набери в рот того дерьма, чем тебя испачкали, да харкни им же в своего обидчика обратно! Бей своих врагов их же оружием. И всегда будешь в выигрыше.

— Если бы так! — Вздохнула Мила. До самого города она не проронила ни слова, ни фразы. А только смотрела вперед. Уже замелькали городские улицы, когда водитель спросил:

— Мы уже в Москве. Где тебе остановится?

— На любом вокзале. — Устало ответила Мила.

— А там, куда ты потопаешь? — Оглянулся водитель.

— А, потопаю, куда глаза глядят. Переночую эту ночку на вокзале. А дальше буду искать работу дворника или поломойки. К сожалению, больше я ничего не умею делать. Только полы мыть, коров доить да траву полоть.

— Хм, для нашего времени не сильно густо. Так какой тебе вокзал? Я буду проезжать мимо Казанского.

— Да мне все едино, где ночевать. Можно и на Казанском.

— Вот и Казанский. — Водитель притормозил, и остановился на стоянке. — Прошу! Женщина уж было, взялась за ручку двери, когда он остановил ее. — Постой. Тут денег у меня есть немного. Возьми — он протянул несколько купюр. Краска стыда залила щеки Милы. И она, сердито сверкнув глазами, прошептала, глотая слезы:

— Я не нищая! Я не прошу милостыни! Вот если бы вы помогли мне устроиться на работу, то вам спасибо. За такое благое дело я за вас бы и в церкви помолилась. А деньги ваши мне не нужны. Это ошарашило его. Однако мужчина проговорил после минутного замешательства:

— А я и не тебе даю, а твоему ребятенку. Пока ты там устроишься, да работу найдешь, а ребенку нужно и хлебушка, и молочка. И конфетку, какую. Эти слова немного отрезвили разгоряченную голову. И Мила виновато пробормотала:

Спасибо вам. Может, вы даете эти деньги от чистого сердца. Только я их не возьму! — И сказав это, резко выскочила из машины, хлопнув дверцей. Ее фигурка скрылась в темноте. А водитель с уважением подумал: «Вона как! А девка-то с характером! Такая в жизни не пропадет! Куда только она сейчас пойдет? Интересно бы посмотреть, что эта пигалица будет делать? Что будет искать в этом огромном городе эта полуженщина — полудите? Но горда, чертовка, жуть горда! Такая уж точно не сломается, не упадет! Не будет привокзальной потаскушкой, не станет торговать своим телом ради выпивки да закуски! Нет, все-таки посмотрю, что же эта гордячка будет делать! — И он, заперев машину, неслышно направился туда, куда ушла его нечаянная попутчица.