Роботсмэн. Сто лет спустя

Людвиг Герхард

Роман из будущего «Роботсмэн» получил продолжение – «Сто лет спустя». События происходят после 3135 года. В этой второй книге герои романа – люди и роботсмэны, вместе противостоят природной угрозе существованию биосферы Земли. Роботсмэны созданы людьми и во всём им подобны. Они наделены самосознанием. Действие романа отнесено за океан – за океан реальности, в океан фантастики.

Глава 4. Родина

Плод оказался двойней. С разрешения шефа клиники роды принимал Корэф. Всё обошлось прекрасно, без осложнений. Ребята повыскакивали в порядке очень живой очереди. Имена давать не торопились. Потом поразмышляли не без скандала и назвали того, кто старше, Иланом, а младшего назвали Марком.

Прошло много месяцев. Не так уж скор в своём движении свет. Мы мчались, но как будто бы стояли. Давно никто из пассажиров не интересовался ни преодолённым расстоянием, ни дистанцией, ни временем, ни окружением звёзд. Никто не спрашивал параметров полёта, температуру за бортом. Да и какая там температура?! Температуры никакой, абсолютный ноль. Ноль значит ничего. «Из ничего и выйдет ничего», как сказано героем, и это правда потому, что за бортом физически температуры нет, нет главного в температуре — нет вещества, носителя температуры. Давления тоже никакого! Ничто не давит, не гнетёт, не греет, не морозит. Но если греет, то свет далёких звёзд. Морозит, только если глянешь на экран, в котором бездна тьмы. Тогда зачем интересоваться, чего нет?

Прошёл ещё год. И ещё. Ребята подросли, забегали по кораблю. За ними Корэф успевал едва. Он не был опытен в погоне за двумя. Но был и плюс: они не разбегались никогда. Замкнутое пространство было преимуществом, но и недостатком — бесчисленное множество похожих помещений. Корэф надел на малышей подарки — часики-браслетки, благодаря которым ему труда не составляло быстро отыскать маленьких гуляк. Они постоянно были с кем-то в общении. Ребята росли быстрее, чем корабль приближался к Солнечной системе. Торможение давно началось, и гравитационные нагрузки напомнили о себе.

Всему приходит конец, на который, казалось, перестали надеяться пассажиры. Корабль не просто перестал людей интересовать. Они его возненавидели. Каждый старался отвлечься любимым увлечением. Салон сексуальных услуг ломился от ошалевшей публики. Из-за недостатка места и переизбытка чувств начались оргии. Вакханалия Вальпургиевой ночи перетасовывала группировки интересов. Ничто не осталось под запретом приличия. Не стало приличия, не стало запретов. Тюрьма меняет психику людей. А здесь особая тюрьма, в которой максимум свобод. В запертом однообразии тюрьмы компенсаторно срываются краны сдерживания инстинктов, чтобы хоть чем-то имитировать свободу. Раскрепощаются пристрастия. И секс становится нормой общественной нравственности. Роботсмэны обоего пола, свободные от всех обязательств, бесперебойно и беспрепятственно организовывали межсемейные оргии и участвовали в них. Когда супруги друг другу надоели, ревность уступила место распутству. Потом, после прилёта и выхода из этой бочки с сельдью, всё постепенно восстановится. Инстинкты снова сдружатся с моралью, которая прикроет их своей вуалью.

Переполнялись рестораны, куда обжорство ненасытно прорвалось в сопровождении концертов, театра и стриптиза. Здесь возродилась древняя потреба, чтоб только зрелища и хлеба.

Всё чаще стали возникать скандалы, даже драки за пространство в заключении. И счастьем стало то, что вообще здесь не было оружия!

А что там с нашими героями? Проверен ли «тюрьмой» на прочность их союз? А был ли правильным их выбор? В семье Корэфа и Этны как будто ничего не происходило. Лишь крики имитации обременения по ночам напоминали: всё в порядке. Вот что значит настройка мужчины на моногамные отношения. Хотя, признаюсь откровенно, и между ними были напряжения.

Как-то лежала Этна на груди у К̀орэфа, и он читал ей свои строфы.

Вдруг Этна будто бы очнулась, выпрямилась на руках и, глядя Корэфу в глаза, понеслась:

— К чёрту мою прабабку Анжи! Она совратила тебя, а ты — меня!

Корэф остановился и стал слушать, что дальше скажет Этна.

— Ведь ты меня и совратил с благословения прабабки! Какая же я дура! — вскочила Этна, как пружина. — Я просто позавидовала славе Анжи и захотела пережить в угаре романтичном всё то, что и она с тобой пережила. Мне так хотелось всё перестрадать в тревогах бегства, в тайных отношениях, в привязанности к тебе и под твоей защитой. Я не в тебя влюбилась! Влюбилась я в тот образ Корэфа-героя, что Теллур живописал.

— Опомнись, Этна! Всё в порядке! Здесь, между нами, нет уже давно прабабушки Анжи. И я уже не тот, что ей принадлежал, поверь! Я твой, и ты меня любила с детства, ещё романа не читая. Меня ты полюбила за то, что я тебе был ближе всех, тебя всему учил: сперва ходить, потом читать по буквам. Памперсы менял и подмывал. Эй, девочка! Очнись! Забудем, что сейчас наговорила. Успокойся, ляг снова мне на грудь, усни.

— Всё это — ложь! Не помню я такого. Я помню, уроки секса ты преподавал.

— Такова программа. Не я её придумал. Все подростки об этом от учителей узнать должны, но не от друзей на улице. Вот там порочно.

— Ты меня на уроках совращал.

— Не совращал, а обучал, что значат соблазнения слова и жесты, поведение ребят, когда хотят с тобою переспать. Чтоб ты их знала, быстро узнавала и не поддалась обману и не была совращена.

— Зачем меня ты трогал?

— Тебе исполнилось восемнадцать. Ты сама о том просила, взяв мою руку и сорвав с себя одежду. Я понял, тебя мне было не сдержать. Ты вырвешься к ребятам и по рукам пойдёшь. Мне нужно было что-то делать, не папу же мне звать!

— Жалею, что папу я не позвала.

— И я жалею, но теперь уж поздно. Нам придётся жить. Пока ребят не вырастим. Я слово дал Анжи, что никого из вас не брошу, пока сам существую.

Этна не слышала последних слов. Она уже лежала снова на его груди и впала в крепкий сон. А Корэф, едва её касаясь, прикрыл руками спинку и что ниже. И тихо, как издалека, послышалась мелодия покоя.

В каютах корабля по-разному с ума сходили пассажиры. Лишь роботсмэны оставались неизменны. Мои далёкие во глубине времён читатели, уверен, что и вам знакома подобная картина. Часто после войн или эпидемий или в неволе бесконечной, и вы могли свидетелями быть психозов и депрессий. Теперь у нас вы видите подобные эксцессы. Были попытки самоубийства. Забегала по каютам наша медицина и стюардессы с «психологическим подходом». Где словом, где медикаментом старались волны маниакально-депрессивного синдрома погасить. Так длилось месяцами. Психоз и истерия не утихали. Лекарства всё же помогали. Но однажды день настал. Во всех салонах возникла голограмма старшей стюардессы Орны:

— Внимание, господа и дамы. Сейчас к вам обратится командир корабля Дебьерн. Прошу, командир.

Возникла голограмма Дебьерна:

— Добрый день, дамы и господа. Хочу напомнить вам, что мы приближаемся к Солнечной системе. Как вы заметили, мы давно притормаживаем. Получена информация с Земли и Марса. Этим хочу с вами поделиться. За прошедшие несколько лет на Марсе проводится капитальная реконструкция космодрома «Илона Маска». Поэтому вас примут на временном космодроме. Вы сможете нас покинуть на платформе стационарной орбиты. Там мы загрузимся и полетим впервые к Земле. Никогда ещё звездолёты не приближались к Земле из-за старого конфликта с роботсмэнами. Но теперь отношения кардинально нормализовались благодаря героическим действиям профессора Анжи сто лет назад. Тогда люди вернулись на Землю. Ими были созданы технические условия для приближения звездолётов, но не ближе, чем на стационарную орбиту. Мы будем первыми. Сначала придётся облететь Солнце, так как обе планеты расположены на дальней друг от друга дистанции и Солнце оказалось между ними. Там останется недолго, пара суток, доползём. Над Землёй мы приткнёмся к стационарному орбитальному космодрому. Оттуда останется рукой подать до нашей чудесной планеты. Я думаю, вам не захочется оттуда улетать обратно! Земля! Что ни говори, но это — рай! Читать с восторгом!.. О, простите, лишнее прочёл. Во всяком случае, так у меня написано. Я сам там ещё ни разу не бывал. Ну, что ж, друзья! Дадим себя удивить!

Изображение командира исчезло. Снова появилась стюардесса Орна:

— Господа и дамы, вы прослушали сообщение командира корабля. Спасибо за внимание. Счастливо нам всем долететь!

— Корэф. Я слушала и гордилась. Ведь это ты с моей прабабушкой восстановил нормальные отношения роботсмэнов с людьми.

— Ну… В общем-то, да. Прабабушка с прадедушкой. Моя маленькая Анжи… Она спасла Землю и роботсмэнов от уничтожения. Хоть бы что-нибудь назвали её именем. Впрочем, какая теперь разница…

— Ты так уверен в катастрофе?

— Не хочу верить. Есть расчёты. Они могут быть неверными.

— Ты можешь ошибиться?

Корэф ответил тихо, не торопясь, взвешивая слова:

— Я хочу ошибиться. Пусть в расчётах на Земле меня поправят. Буду счастлив, если неправ. Земле я обещал вернуться. Я бы всё равно вернулся, взяв тебя с собой. Я люблю мою Землю. Столетие я прожил на Тэрглобос. Она прекрасна, просто рай. Родился на Земле, пусть более суровой. Однако для меня любой там камень дорогой. Лететь на Землю повод оказался страшным. Нам не удастся спасти её ландшафт, мы не войну предотвращаем, зато спасём людей и роботсмэнов, как сто лет назад. Людей с Земли придётся переселить на Марс. Построятся большие города. Но кто захочет, отправим на Тэрглобос. Придётся на Марсе срочно строить ещё десять звездолётов к пяти, что мы имеем. Меняться климат будет резко, с катастрофами… Нет, не хочу об этом. Сразу перед глазами проплывают разрушения. Графика в кванте меня не жалеет. Лучше отключу…

— Людей — понятно. А роботсмэнов как?

— Сложнее будет с полумиллиардом роботсмэнов на Земле. Всех переселим на Луну и Марс. С другой стороны, с ними проще, чем с людьми. Загрузим, как шпалы, штабелями плотно во всё, что улетает. Так закольцуем корабли на вывоз всех до одного. Не будем успевать — поснимаем с роботсмэнов их головные квантовые компьютеры и отправим, хоть на Тэрглобос. А там всё установят на более совершенные тела. Роботсмэнов много не бывает. Везде огромный спрос. Не то что на лю… — на этом слове Корэф замер. Сейчас получит он ответку.

— Что-что?! Так! Дискриминация людей! За это прадедушке придётся отвечать сурово!

«Опять надвинулась на древнего страдальца грозная расплата молодёжи», — мелькнуло в квантовом мозгу.

И в тот же миг он был прижат к софе таким прекрасным, мягким, гибким и послушным телом, что понял: живым сегодня не отпустят.

«О, как была права её прабабушка Анжи сто лет тому назад, когда всё это предвещала», — мелькнуть у Корэфа успело над глазами в квантовых структурах.

«Как он прекрасен! Гладок телом! Мускулистый мой атлет! — запрыгали в восторге мысли в Этне. — Как приятно впиться! Нет, вонзиться в его мужеское тело! Он сладок! Меня не оторвать! Силён его магнит! Ничто нас не разъединит».

Нам очевидно, что Создатель разделил людей на женщин и мужчин, чтобы им было чем заняться. Занятия чтоб регулярней стали, позволил людям Шеф на Небесах роботсмэнами и роботсвимен обзавестись.

Прошли дни, недели пролетели.

— Мама! Папа! — вбежали Марк и Илан, и как один, перебивая друг друга, взахлёб заговорили. — Папа! Мама! А скоро мы прилетим?

— Скоро прилетим?

— А мы здесь вырастем?

— А на Марсе растут?

— А на Земле?

— Почитайте нам книжку.

— Корэф! Что ты как обалдел, уставился! Дети орут, а он сидит! Давай читай, ты же читаешь по ролям любыми голосами, — Этна передала ему книгу.

Корэф подумал:

«Как женщины меняются после рождения детей! И всё же Анжи изменилась по-другому». — Он сразу начал читать голосом сказочника:

— Жук сидит на камне жёлтом,

Жаба квакает на дождь,

А Кузнечик на пригорке

Вдруг решил отпрыгнуть прочь.

Страх Кузнечик пересилил

И на Жабу сверху сел.

Жук расправил грозно крылья,

Зажужжал и улетел.

Жаба вдруг зашевелилась,

Не достать ей Кузнеца.

Тут дождём их всех накрыло.

Лило ливнем без конца.

Корэф при этом продолжал думать:

«Где кротость взгляда с мягкостью касаний, где нежность голоса с проникновением сквозь титан в квантовую душу? Куда всё это делось после родов? Ах, вот они! Два молодца, что отобрали от меня её любовь!» — Но Этне он шепнул:

— Стихи дурацкие.

Этна шепнула в ответ, разведя руками:

— Такие сейчас поэты.

— Тысяча лет прошла, а писать так и не научились.

В диалог наперебой вмешались дети:

— Папа! А кто такой жук?

— А жаба — та злая тётя в салоне?

— Кузнечик! С этим ясно! Это — наша мама!

— А дождь — это такое одеяло?

— А при какой горке?

— Почему у Кузнечика нет глазок?

— Эх, детки, глазки есть, но видеть — мало. Надо ещё суметь управлять полётом, — Корэф обернулся к Этне и очень тихо произнёс: — Бедные дети! Родились чёрт-те где! Вот имей таких родителей! Без голографики не обойтись, — Корэф снова повернулся к Илану и Марку: — А теперь побежали в видеосалон! Там я вам всех зверушек буду каждый день показывать! Мультики всякие! Побежали! — Потом снова обернулся к Этне: — Начинать нужно от «живого созерцания» и лишь потом переходить к «абстрактному мышлению». А у нас всё наоборот. Вот они, звездолётные дети!

Мультики были в голограмме, и дети могли войти в сказку. Они бегали вокруг героев и пытались с ними говорить, передвигаться в лесах дремучих, летать в космическом пространстве, не нужно было надевать какой-то шлем. Всё было как бы наяву, и все присутствовавшие на сеансе друг друга видели, как в театре. Они даже могли участвовать в сюжетах.

В условный «вечер» детей уложили и собрались спать, легли. Затихло всё. Корэф шёпотом спросил:

— Этна, где твоя родина?

— Тэрглобос моя родина. А твоя, Корэф?

— Моя — Земля, я землянин.

— Ну вот и выяснили… А к чему ты стал о родине, и перед сном?

— А родина у наших парней где? И как её назвать?

Этна перевернулась на живот и приподнялась на локтях:

— Их родина — пустыня мира. В пустыне родились.

— Родились на корабле. Их родина — корабль. У корабля есть только номер бортовой.

— А у океана, что бесшумно плещется за бортом?

— Космос. Их родина называется Космос. Так и запишем.

— Нет, формально принимается корабль. Считай, плавучий остров в океане.

— Камрады наши подрастут, а тут война. И что им защищать? Списанный корабль? Безродными космополитами их назовут.

— У них девчонки будут? Вот пусть их родину приданную и защищают.

— Так, значит, родину их будущих детей?

— Да, Корэф, иначе не бывает. Наверное, так всегда. Все защищают родину детей. Никто не убегает защищать могилы предков. При современной миграции никто не знает, где могилы предков. Так, захоронение урн. Слушай! Землянин! Ты уже более ста лет, как покинул родную Землю. Теперь предстоит встреча с родиной. В тебе что-то происходит?

— Да.

— Ты что-то вспоминаешь?

— Все мы: и люди и роботсмэны что-то всё время вспоминаем. Большинство консервативны. Оглядываемся в прошлое, чтобы себя во времени не потерять. И чтобы близких и друзей, и долг свой не забыть, историю свою и родины своей. Отсюда наш патриотизм, он всё вмещает. Никто не хочет лишиться своей истории. Пусть даже позорной. Все ищут в ней оправдания себе и горемычным предкам. Я слышу это от людей, читаю в книгах. Постоянно во мне что-то всплывает. Землю я не просто помню. Она не только в памяти, но и в моих страданиях.

Земля волнами колыхалась.

И так застыла навсегда.

Гордыней гор вдали поднялась,

А там долиной пролегла.

Не превратится всё в пустыню,

Не выжжет землю вечный зной,

Накроет ливнями косыми

И зацветут холмы весной.

Травой из года в год накроет,

Врастёт корнями в щель камней.

За выживание на просторе

Идёт борьба природы всей.

Из скал поднялись стены града!

Суров в рожденьи из камней!

Фасадом бел и зелен садом!

Уютней нет и нет родней!

Мне хочется вернуться в город,

Пройтись по улицам в тени,

Зайти в уютный дворик дома

И сесть за стол большой семьи.

Земля когда-то колыхалась.

Огонь пылал! Была страшна!

Всё для того предназначалось,

Чтоб видеть город из окна.

— Вижу Землю будто пред глазами, её я ощущаю твердью под ногами.

Когда подлетали к Марсу, дети впервые увидели Солнце. Вообще, это была их первая звезда вблизи. Звездолёт пристал к величественной и большей, чем он сам, в два раза платформе орбитального космодрома Марса, одного из терминалов космодрома Илона Маска. Все запрыгали, закричали от счастья и космической радости и стали обниматься со всеми подряд, даже с теми, с кем дрались. Таковы люди! Роботсмэны стояли в стороне, как приглашённые на этом торжестве жизни, лишь пожимая плечами и переглядываясь, мол, родителей не судят и уж тем более не выбирают. Командир поздравил всех с благополучным прилётом.

Дебьерн заранее сообщил на Землю и на Марс о прилёте Корэфа и о его цели, приложив подробное послание с инструкциями от правительства Тэрглобос. Кроме того, он лично связался по голограммной связи с управлением кораблестроения на Марсе и правительством планеты. Переговорил с коллегами конструкторами о большом заказе. Марсиане ликовали. Давно они не участвовали в столь огромном проекте. Весь межпланетный транспорт устарел и шёл в рециклинг. И вам, мои читатели, такое положение с флотом знакомо, когда ваши самолёты, корабли морские полсотни лет и дольше летали или по морям ходили, пока не упадут на сушу или дно, прощально подкоптив округу с небесами.

Пассажиры и грузы, летевшие к Марсу, стали выгружаться. Дети бегали по пустеющим палубам, провожая своих друзей, с которыми довелось расти вместе на корабле. Кто-то женился, кто-то родился, а кто не долетел. Как все ни рвались покинуть осточертевший корабль, да и всех попутчиков, но прощались со стенами и с попутчиками в слезах утраты. Как это по-человечески! И по тюрьме, и по сокамерникам бывает ностальгия. В истории оплакивали тирана, что поколениями народы мордовал.

Направляясь к Земле, стали облетать Солнце. Оно непривычно слепило со стены одного салона, хотя яркость была в десятки раз уменьшена. Иллюминаторов на корабле не было. Изображение окружающего пространства передавалось с камер наружного наблюдения. Качество картинки было, разумеется, намного лучше, чем сквозь стекло шлема астронавта, и таким же объёмным, как в голограмме. Иногда картины были в записи, чтобы не было страшно и одиноко в пустыне мира. Через день показалась Земля. Её изображение появилось и на стенах других залов, потому что никто не оставался равнодушным с приближением голубого глобуса, все хотели это зрелище наблюдать. Увеличение Земли стало замедляться. Когда она заняла собой половину экрана, корабль прекратил приближаться к планете и стал её облетать. Показалась и быстро увеличилась огромная платформа. Это был орбитальный космодром. Причалили. Командир корабля снова обратился к пассажирам:

— Господа и дамы, мы прибыли в конечный пункт нашего пятилетнего космического путешествия, на орбитальный космодром. Вскоре вы перейдёте в корабли-челноки и будете доставлены на наземный космодром имени Вернера фон Брауна. Не забудьте свои вещи, пожалуйста. Иначе вы сможете их снова увидеть в лучшем случае через… возможно, никогда. Счастливо оставаться.

Всё это слышала наша сладкая парочка в своей каюте.

— Этна, не забудь зубную щётку. После меня для тебя нет ничего ближе и проникновеннее этой щётки.

— Тебя-то я уж точно не забуду. Ты на крючке, в капкане навсегда. А щётка… Ну что может сравниться с близостью и глубиной твоей проникновенности?!

— Ничто. О детях ты хоть помнишь? Красотка.

— Я их не забываю. Они ещё на пуповине. Нет, не на той, что ты безжалостно обрезал. А на той, невидимой мужскому глазу. Той, что в сердце матери и навсегда.

— Мне, бессердечному привязывать их не к чему. Через браслеты связан с ними в моём кванте через радар незримой нитью — техническая пуповина.

— Но я, как видишь, без браслета, присматривай за мной. За кем ещё, я подскажу. Смотри, мой бессердечный! Ты не ревнив. Но я ревнива. Не разбивай мне сердце за двоих.

— Этна! Дитя моё! Живи со мной спокойно. В тебе вся красота Вселенной, вся нежность и вся страсть. Не ценишь ты себя. Нет для меня мощней магнита. Нет гравитации сильнее, чем притяжение к тебе. Не выдумай себе соперницу. К фантазиям так люди склонны. Я не хочу, чтоб ты свою улыбку света сменила на печаль и слёзы тьмы и понапрасну жизнь свою травила. Пока ты светишься вся изнутри, на ревность глупую не траться. Хочу тебя я вечно видеть в этой красоте. И звёзды гаснут после вспышки. Побереги себя от глупостей, чтоб я тобой подольше любовался. Когда состаришься и потускнеешь, ты всё равно во мне останешься запечатлением виртуальным навсегда.

— Ладно, только ты меня не обижай.

— Моя любовь, я сам потом страдаю оттого, что брякнул, не успев подумать, что поранил. Все раны, что нанёс тебе, во мне рубцами долго заживают. Мы, роботсмэны, так уж слеплены, нет, собраны людьми. Лепили каждый мастер по себе, программы затолкали, у кого покруче. Вот и приходится в себе с самим собой бороться. Та же борьба внутри себя и в людях. Наверное, у людей-мужчин похожая проблема, чтоб женщины над нами верх не брали и каблуком не стали нас дырявить. Ох, как вы это любите! А ногти вам зачем такие?!

— Чтобы впиться!

— А язычок, что источает яд? Вы жизнь мужчинам сократили!

— Для самообороны ногти, зубы и колено. А язычком отстреливаюсь, если на него к любви запрос не поступал. А некоторых жало привлекает. Странные мужчины.

— Ладно, собрались. Где дети? — Корэф осмотрелся.

— Где дети! — Этна подняла глаза под небеса. — Браслеты под твоим контролем!

— Подали челноки. Пора. А дети наши в рубке капитана. Пошли, простимся. А заодно свою команду заберём.

— Так. Щётку я взяла. Пошли.

На капитанском мостике их встретил командир Дебьерн и его команда. Здесь была и Орна. В их кругу стояли два малыша. Слушая их ответы на вопросы, взрослые заливались смехом. Вошли родители. Командир встал навстречу паре. Пожали крепко руки. Обнялись в прощании девушки. Мальчишки впервые молча смотрели на взрослых, глядя снизу вверх то на одних, то на других, чтобы угадать во взрослых настроение, чтобы решить: а можно ли бежать.

Женщины стояли рядом, держась руками за руки друг друга, посматривая незаметно на мужчин и о своём, о женском тихонько говорили.

— Ну всё. Пора, прощайте. Благодарим за доставку к цели, — с улыбкой сказал Корэф, обведя глазами всю команду.

— Прощайте. Нам здесь ещё на пару дней работы. Будем ждать от тебя приказов. Мы тоже спустимся на Землю. Нам отпуск нужен. Не то в железо превратимся, забыв о человеческих безумствах, — ответил Дебьерн за всех, что здесь стояли в форме.

Орна, опустив глаза, печально призналась:

— Теперь не представляю, что мы будем делать на пустом, почти безлюдном корабле. Пять долгих лет непрерывного общения! «Пять лет» звучит как приговор в тюрьме. Ни дня без суеты, в конце невыносимой. Не верится свободе. Я больше не смогу.

— Ни разу не был на Земле. Впервые, — признался Дебьерн и обнял Орну, — мотало по Вселенной.

— И я, — по очереди признались женщины, смеясь, — ни на Марсе, ни на Земле.

— И я, — два голосочка прокричали снизу. — Мы не были нигде.

Корэф оглядел компанию гордым взглядом ветерана. Он оказался среди них единственный землянин, и подбодрил:

— Поверьте, люди, стоит! До встречи на Земле!