Счастливчики

Лиз Лоусон, 2020

Год назад жизнь Мэй превратилась в кошмар. Она пережила трагедию: стрельбу в старшей школе. Среди погибших был и ее брат-близнец. В новой школе Мэй знакомится с Заком, не подозревая, что его мать защищает в суде того самого стрелка. От Зака отвернулись одноклассники, любимая девушка встречается с его лучшим другом. Дружба с изгоем помогает Мэй бороться с преследующими воспоминаниями. Но смогут ли молодые люди сохранить зародившееся чувство, когда раскроются мрачные тайны каждого из них?

Глава 2

Зак

СУКА

Первое, что я вижу, выйдя из дома, — красные буквы. Еще не до конца высохшая краска стекает на асфальт подъездной дорожки. Первый день после зимних каникул — что за отличное начало семестра!

Буквы большие — на самом деле, огромные — и тянутся через всю дверь гаража.

Вижу их и замираю как вкопанный. Гвенни с писком впечатывается в мою спину.

— Зак, какого хрена?

Ее светлые кудри в полном беспорядке, сплошные колтуны. Делаю мысленную пометку добыть ей расческу получше. Еще один пункт в списке «что должен делать родитель, а придется мне».

Сестренка думает, что уже взрослая и имеет право ругаться, раз перешла в старшие классы и проколола пупок в каком-то непонятном салоне возле Венис Бордуолк.

А вот чего Гвенни не понимает, так это того, насколько она еще юна. Как сильно ей хочется оставаться маленькой. Качаться на качелях на заднем дворе и не видеть надписи, подобные той, что в который раз возникла на стене нашего дома.

Она стоит позади меня и сверлит взглядом мой затылок.

— Гвенни, вернись в дом. — Я разворачиваюсь и пытаюсь затолкать ее обратно, но сестра слишком шустрая.

Она ныряет у меня под рукой и застывает на крыльце.

— Что это? — Щурится; не надела очки, а линзы я ей пока запретил, пусть сперва научится снимать их на ночь. — Они снова здесь были? На нашей дорожке? — Ее голос становится тоньше, дыхание короткими толчками вырывается из груди.

— Вернись в дом. — Я стараюсь сохранять спокойствие, но почти рычу, и Гвенни напрягается.

— Там написано «сука»! — пищит она, сама на себя не похожая. Такой голосок преследовал меня в детстве, когда сестренка хотела со мной поиграть.

Я вздыхаю.

— Гвен. Это ерунда. Та же самая мерзость, что люди повадились писать с тех пор, как мама взяла то дело.

— Но… это же наш дом. Опять. Они приходят и приходят, Зак! Пока мы спим внутри! Стоят здесь, а мы даже ничего не знаем. — Гвенни всхлипывает и поворачивается ко мне, слезы собираются в уголках ее глаз. — Надо сказать папе.

Провожу рукой по волосам и тяну себя за пряди. Пытаюсь думать. Отец еще спит наверху. Мне приходится вытаскивать сестру из кровати, везти в школу, проверять, поужинала ли она, все ли домашние задания сделала, вовремя ли сдала их. И в каникулы: доставить Гвенни в торговый центр, заказать еду на двоих, стоять у сестры над душой, пока она не прочитает нужные книги.

Понятия не имею, в какой момент стал ее опекуном. Когда мама взяла то дурацкое дело и семья стала предметом пересудов местных сплетников? Когда начался этот гребаный вандализм, мутировавший из злобных записок, оставленных в почтовом ящике, в граффити на доме и засыпанную солью лужайку? Когда Гвен стала просыпаться посреди ночи от кошмаров? Или это началось намного раньше? Мать всегда мало бывала дома, но можно сказать, что и отец уже долгие годы присутствовал рядом с нами лишь номинально. Когда его уволили пять лет назад, вместо того чтобы искать новую нормальную работу, он решил продолжить карьеру музыканта в свои сорок пять.

Никто, кроме разве что него самого, и не удивился, когда ничего не получилось, и шесть месяцев назад отец превратился в бесполезную кучу кожи и костей. Полное отсутствие поддержки со стороны мамы тоже не помогло. Она, как обычно, игнорировала ситуацию и, насколько я вижу, начала воспринимать мужа как третьего ребенка. Роль, которую он с готовностью принял, роль, которая затмила его амплуа, ну, знаете, ОТЦА. Нам с Гвен так повезло.

— Папа спит. — Я смотрю на его темное окно. — Пошли в школу. Я напишу ему, чтоб знал, чего ждать, когда спустится.

Если он сегодня спустится.

— И мы просто… так все и оставим? Надпись? А вдруг соседи увидят? — спрашивает Гвен.

Учитывая, что уже рассвело и на стоянке в квартале от нас дети ждут автобус, полагаю, это шило уже в мешке не утаить, но сестру я расстраивать не собираюсь. Да и соседи, пожалуй, уже привыкли, хотя точно не знаю — они отворачиваются от нас, как и все прочие в городе.

— Не обращай внимания, хорошо? — Закидываю тяжелый рюкзак на плечи и обхожу Гвен, а она все стоит, точно статуя из льда и страха. Кладу руку ей на плечо. — Гвенни. Идем. А то опоздаем.

— Ну и пусть. Ненавижу это место, — так тихо бормочет она, что я только чудом улавливаю сказанное.

Стискиваю зубы и отворачиваюсь, делая вид, будто не услышал, будто обжигающие крылья ветра унесли слова прежде, чем те достигли моих ушей. Подхожу к машине и снимаю с блокировки дверь.

Позади несколько мгновений висит тишина, а потом раздается топот — сестра бежит ко мне.

* * *

Мы заруливаем на школьную парковку, и мне приходится напрячься, чтобы вспомнить, где же мое место. Приезжаем сюда каждый день, но я все еще с трудом ориентируюсь в лабиринте, открытом в этом году, когда сюда перевели всех детей из Картера. Не знай я, как все обстоит на самом деле, решил бы, что парковка каждую ночь меняет форму и размер, после того как все расходятся домой.

После долгой и неловкой возни наконец вспоминаю, что место 355 налево, а не направо, и паркуюсь.

Только выключаю двигатель, как чуть дальше от нас останавливается «Вольво». Невольно поднимаю голову — белоснежная машина сияет на солнце.

Она. Розалин, моя бывшая девушка.

Обычно я лучше рассчитываю время. Привожу нас сюда пораньше, ведь если Роза чем-то и славится, так это своими вечными опозданиями. Но дурацкая надпись на дурацком гараже выбила меня из графика, и вот, мы попали.

Гвенни открывает свою дверь и оглядывается на меня, потому что я словно вмерз в кресло. Судя по резкому вдоху, сестра тоже замечает Розалин.

— Вот блин. Зак…

— Знаю. — Я закрываю глаза и считаю до десяти, как посоветовал мне школьный психолог в последний раз, когда я обнаружил у себя в шкафчике очередную гадкую записку и сполз по стене, где учитель меня и нашел.

— Что нам делать? — Судя по голосу, Гвенни напугана.

— Не знаю. — Снова смотрю на машину Розы — и упираюсь прямо в глаза бывшей. Она потрясена не меньше моего, и на долю секунды мне кажется, что на ее лице отражается что-то кроме привычного уже презрения, коим Роза одаривает меня и моих близких. Но затем она нацепляет на себя все ту же маску гнева и отвращения, которую безостановочно носит с осени.

В отличие от нас с сестрой, Розалин не мешкает и выбирается из машины. Не в силах оторвать взгляд, вижу, как она до странного элегантным движением отстегивает ремень и распахивает дверь.

Сердце в груди разрывается надвое. Мы с Гвенни прячемся, точно крысы, я не знаю, куда деть глаза. Обливаюсь потом — рубашке конец. И это мы еще наружу не вышли. Поганое начало семестра — впрочем, у нас весь год загублен, спасибо милой мамочке.

Смотрю в зеркало заднего вида, как Роза быстро идет прочь с прямой как палка спиной. Маленькая ладошка берет мою, и только тут я замечаю, как меня колотит.

Мы с Гвен молча сидим в машине, как в ловушке, и ждем, когда горизонт расчистится.