Счастливчики

Лиз Лоусон, 2020

Год назад жизнь Мэй превратилась в кошмар. Она пережила трагедию: стрельбу в старшей школе. Среди погибших был и ее брат-близнец. В новой школе Мэй знакомится с Заком, не подозревая, что его мать защищает в суде того самого стрелка. От Зака отвернулись одноклассники, любимая девушка встречается с его лучшим другом. Дружба с изгоем помогает Мэй бороться с преследующими воспоминаниями. Но смогут ли молодые люди сохранить зародившееся чувство, когда раскроются мрачные тайны каждого из них?

Глава 3

Мэй

Я до чертиков вымоталась.

И устала.

Устала и вымоталась. Прошлой ночью поездка на велосипеде от дома адвокатессы получилась уж слишком долгой.

А теперь я еду в школу. Впервые за почти год.

Не в Картер, разумеется. Они закрыли учреждение несколько месяцев спустя, слишком уж много призраков в нем осталось.

Призраков зла. Боли. И призрак моего брата.

Нет, я еду в другую школу Долины — кажется, с ней мы иногда проводили спортивные соревнования. Никого оттуда не знаю. Она кажется слишком далеко, движение в Лос-Анджелесе запредельно отстойное. Больше сорока минут туда добираюсь, а ведь она всего на десять миль дальше прежней. Школа Куинси Адамс. Так претенциозно и так жалко. Люси говорит, там странно: все ребята из Картера держатся особняком, а местные к нашим и не подходят, чураются. Словно могут подхватить от нас вирус того, что произошло.

Последний семестр администрация упорно пыталась наладить взаимодействие, устраивая тупые собрания, групповые занятия и прочую лабуду. Все прошло примерно так удачно, как и следовало ожидать.

В прошлом году, сразу после стрельбы, они несколько месяцев пытались держать нас в Картере — крайне глупая затея, как по мне. К концу семестра ситуация настолько ухудшилась — у ребят случались срывы, драки, они всеми силами прогуливали занятия, лишь бы не возвращаться в это место, — что руководство наконец решило начать все с чистого листа.

Вот откуда взялось решение перевести в начале нового учебного года половину оставшихся ребят сюда, а половину в Миллер, еще одно ближайшее заведение в Долине.

Так я и попала в школу Куинси Адамс, когда мои родители и доктор Макмиллен пришли к выводу, что домашнее обучение у меня не заладилось. Не заладилось… ну простите, что не нашла общий язык с той старенькой хныкающей учительницей, что сидела передо мной, сжимая дряхлыми руками тетрадки, едва в силах их удержать. Не нашла с ней общий язык, пока мы обе старались не обращать внимания на вездесущий призрак моего брата. А тот словно обернулся вокруг каждой вещи в доме, лежал на мебели, точно дурно пошитое покрывало, тяжелым туманом висел в воздухе, пропитывал каждое гребаное движение и как якорь тянул нас вниз, вниз, на самое дно океана.

Прошлой осенью было принято исполнительное решение (фу!), что для моего психического здоровья (опять же, фу!) будет лучше, если я стану получать образование среди людей. А не учиться дома, поскольку мои родители не могли (читай: не хотели) быть рядом со мной и проверять, что я на самом деле чем-то занимаюсь, а не просто игнорирую приведенную ими учительницу, которая с треском провалила свою задачу.

Директор Роуз-Брэйди как-то убедила школьный совет принять меня обратно, хотя подозреваю, после этого решения ей пришлось выдержать несколько телефонных звонков от разгневанных родителей тех детей, которых я била (или не била) в прошлом. Впрочем, чем эти родители могли препятствовать моему зачислению? Я же ВЫЖИВШАЯ.

Уцелевшая.

Счастливчик.

Единственная, кто остался в живых в той комнате.

И теперь я возвращаюсь в школу.

Отстой.

Я не знаю, где припарковаться, поэтому слишком долго маневрирую по дурацкому лабиринту, одной рукой держа руль, а другой сжимая самодельную карту, которую Люси дала мне вчера вечером, чтобы облегчить мое беспокойство.

Я настолько истощена, что линии ее рисунка извиваются перед моими глазами, как веревки, пересекаясь в самых неожиданных местах. Я попала домой не раньше двух часов ночи: почти час лежала там, на дорожке, с этой глупой кошкой и просто дышала. Мне казалось, будто небо давит мне на голову, а звезды в любую секунду перегорят, как старые лампочки, оставив мир в полной темноте.

Наконец нахожу свое место и так круто туда заруливаю, что на секунду пугаюсь, вдруг тормоза не успеют сработать и я врежусь в машину напротив. Обычно рядом сидел Джордан и напоминал мне ехать помедленнее. Даже ближе к концу, когда мы уже мало разговаривали и вся поездка могла пройти в тишине, брат успокаивал меня, накрывая мою ладонь своей. Теперь рядом со мной пустое место: напоминание о том, что я одна.

Оставив машину, иду через тротуар к главному зданию. Когда дохожу до входной двери, вспоминаю, о чем забыла.

Металлоискатели.

Они выглядят как что-то из научно-фантастического фильма, то, чему положено находиться в опасном и пугающем месте, а не в школьном здании, — впрочем, теперь для меня это одно и то же. Уголки моего рта опускаются, а сердце проваливается через асфальт к центру земли.

Затем, так как иного выхода нет, я прохожу сквозь двери, кладу рюкзак на ленту и иду через рамку. Краем глаза вижу, как охранник в униформе охлопывает еще одного опоздавшего, бесцеремонно проверяя карманы и штанины.

По другую сторону рамки я буквально упираюсь в огромный плакат с именами и лицами людей, оказавшихся в тот день в репетиционной — моего любимого учителя, моих друзей, моего гребаного брата. Почему этот отвратительный мемориал развесили по всем школам в нашей местности — за гранью моего понимания. Стреляли-то не здесь. Словно люди чересчур стараются — стараются сделать вид, что им не все равно, что они понимают.

Будто они в принципе могут понять.

Слава богу, Люси предупредила, иначе меня б вывернуло здесь и сейчас.

Не успеваю я распылиться на тысячи гневных молекул, как моя подруга Химера уже тут как тут, клеится ко мне, точно пластырь. Вцепляется тонкими пальцами в мою руку, и я едва из шкуры не выпрыгиваю.

— Мэй, боже, я так рада тебя видеть. У тебя с собой лишнего тампона не найдется? У меня месячные начались. Кровь хлещет как из ведра… — Она осекается и краснеет. Мое сердце отчаянно колотится, я глубоко дышу, пытаясь успокоиться. Хим оглядывается на лицо Джордана, что смотрит на нас с гребаного плаката. — Боже. Я не хотела. Боже, прости… — Она отпускает мою руку и зажимает ладонью свой рот.

Хим такая Хим. Три месяца с ней не виделась — и в первые же двадцать секунд получила напоминание, почему именно.

С тех пор как в прошлом году меня выкинули, я попыталась научиться не реагировать. Контролировать лицо и эмоции, словно чертов буддистский монах. Клянусь, это целое искусство. Только я в нем не очень хороша, особенно рядом с Хим, которая напоминает мне, кем я была — и о ком предпочла бы забыть.

Выдавливаю улыбку, трясущимися пальцами шарю в сумке и наконец нахожу тампон. Протягиваю его Хим, и та буквально сияет от благодарности. Сдерживаюсь и не закатываю глаза. На подруге совершенно неуместная в такую жару шапка, из-под которой торчат кончики волос. Она явно постриглась, с тех пор как мы с ней виделись три месяца назад, и перекрасилась в розовый. Получилось мило, если вы поклонник такого стиля.

Вместе направляемся по забитому коридору в зияющую пасть этой долбаной школы, к шкафчикам, классам и всему прочему, с чем я надеялась больше никогда не сталкиваться. Приходится буквально прокладывать себе путь. Люси предупреждала, что здесь полно народу, но я не думала, что все настолько плохо. Впрочем, стоило догадаться, раз уж им пришлось нанимать сразу двух директоров: Роуз-Брэйди, переведенную с нами из Картера, дабы у нас имелось знакомое лицо среди руководства (тут разве что глаза закатить можно), и Калба, который изначально заправлял Куинси Адамс.

Стены вокруг усеяны флаерами, зазывающими на танцы, отборочные соревнования и прочую обычную ерунду, но я вижу и другие — объявления о собраниях для скорбящих и группах по обсуждению вопроса «как дальше жить, когда умер близкий». Сорвать бы их все и смыть в туалете, подальше отсюда — подальше от меня. Роуз-Брэйди заставила меня сходить на одно такое собрание в прошлом году, перед тем как закрыли Картер, но ничем хорошим это не кончилось. Вообще. Теперь я посещаю частного психолога, и она рассказывает мне всякий бред вроде «все наладится». Раньше мне приходилось видеть ее несколько раз в неделю — к счастью, с прошлой осени удалось сократить сеансы до раза в месяц, но мы все же встречаемся, ведь, как объявили Роуз-Брэйди и школьный совет, это необходимо, чтобы мое возвращение в принципе начали рассматривать.

— Хим. Пожалуйста, остановись. Все хорошо. Правда, все в порядке. Я вернулась, не надо ходить вокруг меня на цыпочках. Ты же знаешь, я ненавижу эту фигню. — Точнее, я ненавижу разговаривать с людьми, чьи глаза полны жалости, которые видят не меня, а отражение призрака Джордана.

Хим, которая прежде никогда не смущалась нести всякую чушь в моем присутствии, умудряется покраснеть еще сильнее. Впечатляющее зрелище.

— Нет, мне правда очень стыдно. Вечно у меня язык вперед мозгов бежит, мама постоянно ругается. Болтаю всякую хрень, а ведь понимаю, что с тобой надо аккуратнее…

Она все тараторит, а у меня сдавливает грудь. Мы знаем друг друга с детского сада — Хим вообще стала моим первым настоящим другом помимо Джордана, — но с прошлого года мне трудно ее переносить. Это несправедливо, конечно, но, похоже, я просто не могу позволить себе расслабиться рядом с ней — мы так и не вошли в ритм нашей дружбы, с тех пор как умер брат.

Мы уже у ее шкафчика, но Хим все не умолкает. Мне так хочется дать ей пощечину, чтобы заставить заткнуться (мне правда надо просто стоять здесь и слушать эту непрекращающуюся болтовню?), но тут теплая ладонь сжимает мою руку.

— Дамы. — Я оборачиваюсь, и вот она — моя спасительница, Люси, единственный человек, которого я хочу видеть в эти дни; единственный человек, который, кажется, способен разглядеть меня сквозь дымку того, что произошло в прошлом году. Она ухмыляется, как будто точно знает, о чем я сейчас думала, — знает, что помешала мне врезать Хим по милому, но такому раздражающему лицу.

— Как мы сегодня утром? — Люси, как всегда, носит черное на черном поверх черного: футболку какой-то мутной местной группы, которая будет известна в следующем году, и рваные кожаные штаны.

Администрации всех местных государственных школ запретили такую одежду в прошлом году и ввели строгий стиль, но Люси, очевидно, является исключением из правила. Как обычно.

Она пихает меня бедром и кладет свою курчавую каштановую голову мне на плечо. Мое сердцебиение замедляется, и я вспоминаю, как дышать; напряжение постепенно выходит из моего тела. Я разжимаю руку, и Люси вкладывает в нее упаковку с печеньем «Герл скаут». Мятное. Мое любимое — практически только его и ела прошлой весной после смерти Джордана.

Обожаю Люси.

— Рада тебя здесь видеть, — шепчет она мне на ухо.

— Люс! — Глаза Хим вспыхивают. Она по Люси с ума сходит, сколько я себя помню. Довольно мило, если только Химера не бродит за объектом обожания, точно потерявшийся щенок.

— Привет, Хим, — кивает ей Люси. — Спасибо, что пришла в субботу нас послушать. Извини, мы паршиво играли. Думаю от них уйти. Собираюсь сегодня вечером попробовать с другой группой, мне нужно что-то новое.

— Ты вообще не паршиво сыграла, — голос Хим на октаву выше, чем обычно. Она исправно ходит на все выступления Люси.

Вряд ли хоть одно пропустила. Вроде бы даже прогуляла бат-мицву своей кузины, чтобы сбегать на очередной концерт.

Мы с Джорданом тоже ходили, и все было хорошо до поры до времени. Где-то в десятом классе я начала обижаться, что Люси всегда приглашает нас обоих. Что мои друзья стали нашими друзьями. Как будто брату не хватало его прекрасных оценок, его прекрасных волос и всего внимания, которое уделяли ему наши родители. Так что однажды на концерте Люси, вместо того чтобы тусоваться с Джорданом, я бросила его, как только мы приехали, и провела большую часть оставшейся ночи с Хим, выпивая, куря и творя ерунду. В общем, делала все, лишь бы избежать брата и его осуждающих взглядов, еще и Хим за собой тащила. Вскоре он начал приводить своих друзей.

Гоню эту мысль из головы, стараюсь стереть даже ее отпечаток из своего разума.

— Мэй, — Люси снова сжимает мою руку. — Ау, прозвенел звонок. Пора идти в класс, дорогуша.

Ошеломленно оглядываюсь, только сейчас заметив, что коридор опустел, пока я с головой ушла в свои воспоминания.

Хим вздергивается.

— Вот дерьмо. Я снова опоздаю на химию. Не то чтобы это имело значение, все равно я лажаю.

Люси закатывает глаза.

— Неужели на четверки съехала?

— Без разницы. Мне пора. — Хим летит по коридору, и я машу ей вслед, мол, рада была повидаться.

— Эй. Угомонись. — Люси хватает меня за руку и опускает ту вниз. — Сама знаешь, она ничего плохого тебе не желала.

Высвобождаюсь из ее хватки.

— Да. Я знаю. Я понимаю. Но блин. Мне иногда так хочется ей врезать.

Люси фыркает.

— Ой да ладно. А то я сама не поняла. Расслабься. Она любит тебя — просто не знает, что сказать. — Оглядывает меня с ног до головы: — Повезло тебе, что я вовремя подошла, иначе схлопотала бы ты выговор. Сама знаешь, что сказала Роуз-Брэйди, когда они согласились тебя принять: ты должна хорошо себя вести. — И стучит мне пальцем по лбу.

Я раздуваю ноздри.

— Я помню, что она сказала. — Мне просто все равно.

Она наклоняется и убирает волосы с моего лба.

— Эй. Паршиво выглядишь. У тебя все нормально? — Я киваю, крепко скрестив руки на груди. Люси молчит, кусает нижнюю губу, прочищает горло. — Мэй. Ты сейчас под наблюдением. Ты это знаешь. Я это знаю. Будь осторожней. Они не станут бесконечно идти тебе навстречу — даже с поддержкой Роуз-Брэйди, — если ты не сможешь себя контролировать. Хорошо? — Она смотрит на свои часы. — Черт. Мне пора бежать. Увидимся за ланчем.

Я молча закусываю щеку, и Люси уходит. Мысленно твержу одну из кучи мантр, которым назначенный школой терапевт доктор Макмиллен научила меня прошлым летом: ты в безопасности, ты в безопасности.

Не помогает. Никогда не помогает. Сердце колотится в груди, и я будто снова там, в крошечной кладовке в Картере, сижу, сжавшись в комок, и затыкаю уши, пытаясь не слушать все эти крики. Крики моего брата. А затем, кажется вечность спустя, хотя на деле прошла всего минута, крики обрываются, и повисает тишина — самая густая, самая удушающая тишина, которую я когда-либо слышала.

Раздается последний звонок, и я подпрыгиваю. Он такой громкий и резкий, клянусь, у меня барабанные перепонки лопаются, я чувствую, как кровь стекает по моим щекам, но, когда пытаюсь ее вытереть, понимаю, что это не что иное, как мои собственные слезы.