Сквозь века. Первая часть. Занятие «не хуже других»

Лиа О’Ханел, 2016

Молодой дворянин, спасаясь от брака, выбирает неизвестность, полную приключений. На своём пути он встретит людей, отношения и дружбу с которыми он пронёс сквозь века. Действие происходит в 17 столетии – и не только. Книга основана на реальном материале, автору даже придумывать ничего не пришлось. Итак, о Вечности – языком приключений.

2. Перстень

Михаэль медленно приходил в себя. Ему снилось, что он спит сидя посреди не то степи, не то пустыни — а на коленях у него свернулась пёстрая змея. Пригрелась и тоже дремлет. Замечательно красивое создание. Сама чёрная, и с оранжево-красным рисунком на спине. Харрада знал, что змея эта — ядовитая, но её присутствие давало ощущение покоя и умиротворения. Ядовитые змеи в пустыне — не редкость, но они всегда убегают. А эта — взобралась на него и спит. Она очень нравилась Михаэлю. Нет, не Михаэлю. Его зовут как-то иначе. Давным-давно его звали… Забыл… Его очень давно никто не зовёт. Он не мог вспомнить, кто он такой, но его это не беспокоило. Всё это больше не имело значения.

Знаете, что чувствует не до конца убитый, очухиваясь не на том — а всё-таки на этом — свете? Нестерпимую вонь. Смердит от флакона с солью, при помощи которого его пытаются привести в чувство. И не отбиться от мерзкого этого флакона. Потому что очень уж отбиваться нельзя: чтобы не потревожить змею. Потом, словно вылепленное из тумана, колыхаясь, материализуется лицо. И если ты хоть раз был в лазарете — узнаешь лицо полкового хирурга.

Следующим после обоняния и зрения просыпается чувство полного недоумения. Где это он? Он хватился было своей змеи, хотел ещё её отыскать.

Наконец в голове совсем прояснилось, флакон убрали.

Харрада не мог взять в толк, что происходит. Неужели до такой степени вчера набрался, что к лекарю сволокли! Хороши дружки, нечего сказать. И Ренато хорош, получит ещё. Щурясь, обвёл взглядом туман — местами рассеивающийся, местами уплотняющийся: нет, это не он у лекаря, это лекарь у него. Чёрт, голова трещит! И сил никаких. И змея ещё какая-то… Лекарь говорил:

— Вот и славно, вот и очнулись. Крепитесь, юноша, сейчас снова попробуем извлечь из Вас пулю.

Пулю? Какую ещё к чёрту пулю… Пулю!!! Память напряглась и вернула молодому человеку и его самого, и события прошедшего вечера.

Что он натворил! Информацию, предназначенную не для него — не передал. Чужого врага — забрал. Да и то — не сумел это сделать хорошо. Как теперь исправлять?! Иначе — всё зря.

— Пулю потом. Мне нужно идти. Который теперь час? — он сбросил с живота холодный компресс и хотел вскочить. Тело впервые в жизни не послушалось. Компресс вернули.

— Не искушайте судьбу, юноша, — гундел полковой хирург. — Вы живы только чудом. Не делайте резких движений, или не доживёте до утра. И не пейте воды, не то умрёте сразу.

— К чёрту! — был ответ. — Я ведь дома, это моя палатка? Ренато! Где Ренато? Который час? Время! Время!

— Нет и половины десятого, хозяин, — откликнулся перепуганный слуга. — Ночь вся впереди. Послушайтесь врача. Если он сможет достать пулю, то Вы не умрёте. Он сказал, что кровь тогда только…

— К чёрту! — не стал дослушивать Харрада. — Потом! Время! Время дорого! Помоги встать. Где Чинк?

Итак, половина десятого. Надо найти и предупредить Мигеля, пока не уехал. Надо встать. Просто встать. Не так-то это, оказывается, просто. Да ещё чёртов лекарь не пускает:

— Уймитесь, уймитесь, Ваша милость. Вы ранены, у Вас бред. Вам нужно лежать. Куда Вы пойдёте! Никаких змей здесь нет, не бойтесь, — и хирург мягко, но настойчиво придавил его к походной койке. — Лежите смирно.

Михаэль едва не плакал от ярости и бессилия. Он всё же сумел отпихнуть лекаря, да так, что тот упал. Отчаяние придало сил:

— Уйди, коновал, не искушай судьбу! Уйди, не то я убью тебя вот этим вот табуретом. Ренато, одеваться! Быстрей! Время! Время идёт!

— Учтите, Вы не доживёте до утра! — мстительно выкрикнул лекарь уже у двери и увернулся от табурета. — Ещё час, и ничто Вас не спасёт!

— Господин полковой лекарь, господин полковой лекарь, вернитесь, — бросился за ним бедный Ренато. — Выньте пулю, умоляю! Что я отцу его скажу?

— Я уже говорил Вам, юноша, — отвечал тот, приостановившись: — Нет смысла и мучить его — не будет он жить, вынимай — не вынимай. Вернитесь к Вашему буйному хозяину и утешайте его как можете, а я уж туда больше не пойду.

Слуга вернулся в палатку. Его мир рушился.

— Ренато, — позвал Михаэль, — он совсем ушёл?

— Да уж ушёл так ушёл. Как ему было не уйти, когда Вы его так? Вот что мне теперь делать?

— Одеваться давай. Зачем, дурак, раздел?! Кому ещё растрепал, что я жив? Кто ещё знает?

— Никто как будто. Чинк один прибежал, ну я и…

— Некогда, некогда! — оборвал Харрада. — Рубашку давай, сапоги. Да помоги же ты мне! Только бы встать. Поднимай меня, поднимай, чёрт безрукий! — последовала серия совместных неуклюжих попыток. — Господи Иисусе! Ренато! Из лесу ж ты меня приволок! А теперь — поднять не можешь, чётров лодырь?!

— Там мне Чинк помог. Он рядышком лёг, я Вас на седло и привязал.

— Дьявол! Как же быть?

Итак, встать не получится, это ясно. От слуги проку нет, до Чинка не добраться. Раненый был в ужасе: время! Время уходит. Что же придумать? Он судорожно хватался за обрывки мыслей.

— Я должен, должен его видеть.

— Кого, господин?

— Ладно, сделаем по-другому. — Он откинулся на подушки. — Сядь рядом. Слушай. Пойдёшь к лейтенанту Маресу. Он ещё в лагере: проверяет посты. Найди где хочешь, говори что хочешь, только приведи его сюда. Скажи, что дело безотлагательное. А главное — подберись к нему незаметно! Никто не должен знать, что вы переговорили, никто не должен видеть, как он сюда пойдёт. Тебя никто не должен узнать. А если узнают, спросят, скажешь — не знаешь, где я. Да торопись, торопись, хватит сидеть! Бегом! — и верный слуга получил пинок.

— А если он не пойдёт? Или я не смогу его найти?

— Сможешь. Ты хорошо расслышал, что сказал лекарь?! Я умираю. Видеть дона Мигеля прежде, чем он выйдет из лагеря — моя последняя воля. Не выполнишь — прокляну!

Перепуганный Ренато, всхлипывая, опрометью выскочил за дверь. Михаэль даже немного развеселился: хорошо он придумал, здорово струхнул бедолага. Зато и побежал, как пришпоренный. В его исполнительности можно теперь не сомневаться. Оставалось ждать.

Время, которое только что физически ощутимо, стремительно уходило сквозь пальцы, как песок, — вдруг сделалось каучуковым, его стало слишком много. Михаэля бил озноб. Он натянул на себя одеяло. Стены и потолок противно колыхались, наводя дурноту. Во рту пересохло, донимала боль. Он прижал руки к животу, но легче не стало. Долго ли ещё? — он не мог оторвать взгляда от темноты за приоткрытой дверью.

Прошёл час, а может — только полчаса.

Рядом на табуретке остался ковш с водой, и до него можно дотянуться, что Михаэль и сделал. Пить не решился, только прополоскал рот — надо, чтобы голос звучал нормально — ни к чему дону Мигелю знать всё: весь его позор. Чёрт, как пить хочется! Он посмотрел, посмотрел на ковш — и отшвырнул, от греха подальше, и снова уставился на дверь.

Вот. Наконец. Приглушённый голос Ренато:

— Сюда, сеньор, быстрее, не то он меня проклянёт! Давайте я подержу Вашу лошадь.

Сработало!

Дверь распахнулась. Придерживая шпагу, внутрь шагнул дон Мигель. Ему пришлось немного пригну ться, так как притолока была низковата.

— Чем я могу Вам помочь? — лейтенант наклонился к Харраде. — Ваш слуга просто насмерть перепуган. Что с Вами случилось?

— Со мной? Со мной-то как раз ничего.

Мигель выпрямился.

— В таком случае, что заставило Вас искать встречи со мной, какая срочность, и почему Вы не пришли сами? Вам в самом деле так худо? — Он внимательно посмотрел на торчащие из-под одеяла грязные сапоги.

— Нет. Я не выхожу из соображений секретности, — не вполне понятно объяснил Харрада.

Мигель вопросительно поднял брови.

— Сейчас поймёте. Слушайте.

По лицу Мареса скользнула насмешливая полуулыбка, но взгляд был изучающий. Лейтенант задумался. Дело явно необычное.

— Хорошо, только покороче. Я спешу, — он снял шляпу и перчатки и сел на край кровати. Это сотрясение отозвалось для раненого волной боли — но ничего, стерпел, сумел не подать вида. Полумрак в палатке сыграл на руку.

— Не говорите никому, что видели меня, — потребовал он. Лейтенант подумал — и кивнул: он ждал продолжения. Дело становилось всё интересней.

— Я знаю, что Вы спешите, и знаю, куда. Скоро Вы, как всегда, покинете лагерь, и как всегда поедете Старой дорогой. Там…

— Погодите. — Мигель подался вперёд. Взгляд его стал холодным и колючим. — Что значит «как всегда»?! Откуда Вам известно, что я покидаю лагерь?

— Известно, и всё. Неважно.

— И чего Вы хотите от меня?

— Вернуть долг.

Марес постарался не выдать изумления. Сказал сухо:

— Вы не должны.

— Мне лучше знать. В лесу засада, за старым постоялым двором, у Кривого Дуба. Вас попытаются убить.

Лейтенант чуть презрительно улыбнулся:

— Меня и прежде убивали, да ни разу не убили.

— Не шутите так. Их четверо, но открыто не нападут. У каждого по четыре выстрела, — и Харрада вкратце и очень точно передал весь подлый план: у кого какая позиция, и из какого укрытия в лошадь будут стрелять, и про верёвку, и про камень. Марес выслушал, не перебивая.

— Вам известны такие подробности? — он постарался вложить в вопрос всё отпущенное Богом ехидство. — Откуда?

— Какая разница. Известны. Запоминайте. Беррано, канонир, Леваллеро и Петерсон, кирасиры.

— Что, все — Ваши приятели?

— Мы поссорились.

— Понятно. — Марес нахмурился.

— Четвёртого не знаю, но платит он.

— Зато я, кажется, знаю, — Мигель уже натягивал перчатки. — Думаю, мне нужно поторопиться. Свидание обещает быть интересным, не хотелось бы пропустить.

— Поторопитесь. Застаньте их прежде, чем они меня хватятся. Изменят план.

Мигель нахмурился ещё больше:

— Они ожидают Вас там увидеть?

— Да, но не увидят. И довольно об этом. Вам пора.

Гарсиа был в сильном замешательстве: его странный собеседник смотрит глаза в глаза, не отводя уверенного взгляда, но говорит при этом такие немыслимые вещи. Что-то явно ускользало от его понимания.

— С Вами действительно всё в порядке?

— Ну разумеется. Идите же. — Говорить нормально становилось всё труднее, Михаэль боялся себя выдать. Потому что, если лейтенант задержится сейчас — то конец им обоим.

Марес не мог понять, что тут не так. Предпринял последнюю попытку внести ясность.

— Я давно присматриваюсь к Вам, дон Михаэль де Ла Харрада, и Вы всегда представлялись мне храбрым и честным дворянином. Сейчас Вы предупредили меня о большой опасности, я Вам благодарен. Доведите же дело до конца, — взгляд Гарсии снова стал насмешлив, в голосе слышался неподражаемый сарказм. — Составьте мне компанию. Их ведь четверо, а я один. Или предпочитаете соблюдать секретность?

Пришлось вынести и это.

— Рассчитывайте только на себя, лейтенант. — И всё тот же спокойный прямой взгляд: — Найдите себе ещё кого-нибудь, если успеете.

Марес встал.

— Ну что ж, я так и думал. Благодарю! За откровенность. Прощайте, — он надел шляпу и шагнул к двери.

— Да пошёл ты… — беззвучно чертыхнулся больной и закрыл глаза: теперь он мог отдохнуть. Дело сделано. Нет, ещё не всё: — Подождите, дон Мигель, вернитесь! — голос едва не сорвался.

Он вернулся. Он ожидал услышать то, что наконец развеет этот морок. А услышал странную просьбу:

— Сообщите мне, когда всё будет кончено.

Мигель с холодным достоинством молчал.

— Я должен знать.

Лейтенант Марес всё так же молча презрительно и насмешливо полуоткланялся — и вышел.

Вбежал растерянный Ренато:

— Хозяин! Как же так! Он уезжает! Уезжает! Он так и оставит Вас умирать?

— Замолчи. Он не знает. Я не сказал ему.

И тут произошло невероятное: слуга голос повысил. На господина.

— Ой, дурак ты, дурак! Он же всё умеет, всё знает! Ты мог просить его! Ещё не поздно!

— Прекрати! Я никогда. Никого. Ни о чём. Не прошу! Запомни.

— Ой, что же теперь будет! Что я отцу твоему скажу?! Господи! Он ведь мог заставить лекаря! Мог сам тебе помочь!

— Пусть сперва себе поможет. Не причитай. К тому же мы с ним, кажется, поссорились…

Ренато просто в голос завыл.

— Пресвятая Матерь Божия! Да есть тут хоть кто-нибудь, с кем ты ещё не поссорился?! Ой, что же мне теперь делать! Ой, какой ты дурак!

— Я тебя вздую сейчас. Как ты со мной разговариваешь?

— Ну давай, давай, вздуй! Как ещё с тобой разговаривать! Ведь ты покойник, ты уже покойник! Что я отцу твоему скажу! Ой бедный я, бедный!

— Ренато, — велел Харрада. — Подойди ко мне. Ну! — в горле опять пересохло, и командный голос не удавался. Говорить приходилось уже с расстановкой. — Сядь! Осторожно, не тряхни! Сядь, не бойся. Я тебя прощаю. Ну-ну, хватит реветь, хватит, смотри, ты меня уж всего соплями вымазал. Успокойся. Дону Фелиппе, если что, скажешь, что я поехал искать себе жену. По своему вкусу. И что начать решил с Нового Света, а тебя прогнал, не пустил на корабль. Он поверит. Чинка отдашь только тому, кого сам подпустит. Хорезм-Шаха девай куда хочешь, но к отцу не веди, а то он поймёт. Скажешь, я с собой его увёз. Он поверит.

Ренато снова всхлипнул.

— Сначала не начинай! Просто так говорю, на всякий случай. До этого не дойдёт. Рана не смертельная. И даже, наверное, не очень опасная. Лекарь ошибся, я лучше знаю. И проклинать тебя я не думал. Я пошутил, напугать тебя хотел.

— У Вас получилось.

Харрада ухмыльнулся:

— Как всегда. Ну, успокоился? Сними с меня сапоги. Полегче, не тяни так. Чёрт! Убить меня хочешь? Пакость эту убери, — компресс давно нагрелся и пропитался кровью, — да сделай новый. Воды дай. Давай, не бойся, или ты хочешь, чтобы я сам встал?! — Он снова только прополоскал рот. — Намочи мне лицо. Теперь голову намочи. Всю.

— Она же у Вас разбита.

— Ну и что? Не напополам ведь? Внутрь не затечёт?

— Вы всё шутите, всё шутите, — ворчал Ренато, но исправно всё выполнял.

— Ты славный малый, хоть и брюзга. Ступай теперь к лекарю. Скажи, что табуретки все убрал, что привязал меня, что я успокоился. Может, придёт. К тому же и инструменты его здесь.

— А если не пойдёт?

— Да ну и чёрт с ним. Останется без инструментов. А ты будешь пулю искать.

— Ай, мамочка! — взвизгнул Ренато и выскочил за дверь, как ошпаренный. Пугать его было одно удовольствие.

Лейтенант Гарсиа Марес гнал Сипа.

Он задыхался от бешенства. Гнев буквально застилал глаза. Никогда ещё он не был до такой степени взбешён.

Верно говорят, что от Рыжего Чёрта надо держаться подальше. Это ж не человек, это чёрт его знает что такое! Каким презрением окатил: «Рассчитывайте только на себя». Да что он о себе возомнил?! Развалился, как король, даже встать не соизволил, перед офицером простой солдат. Не из его роты, конечно — но всё же.

Какого чёрта не подошёл сам?! Заставил прийти.

Ах да, засада. Непонятно, какого чёрта Харрада этот вообще оказался замешан в этой грязной истории. Деньги нужны?^[8] Но он всё рассказал: фактически вручил ему его врага в подарочной упаковке и с бантиком. Почему?

А «компанию составить» не захотел.

«Найдите себе кого-нибудь ещё» и «Вам пора».

Струсил? Чёрта с два. Не обидно бы, если б так. Да только любой знает: Харрада храбр. Он отчаянно храбр! Храбр до безрассудства. А то, что он и его дьявольский Чинк вытворяют в бою — это ж уму непостижимо.

А с ним не пошёл. Просто — не захотел!

Гарсиа не мог прийти в себя от унижения.

И этого-то человека он почитал образцом храбрости, чести, воплощением мужества? Восхищался им. С тех пор, как заметил. Нельзя было не заметить. Заметили его все. Как появился в полку — так сразу и стал знаменитостью, в тот же день. О его вербовке по сию пору легенды ходят. Конечно, его знает каждый. Как можно не знать о бешеном Харраде! Этим чудовищем пугают новобранцев. С ним нельзя связываться. Чтобы попасть ему на клинок, стараться не нужно. Он не стесняясь говорит, что думает и не боится отвечать за свои слова. Авторитетов для него не существует, его мнение — единственно верное, и не дай вам Бог ему противоречить.

Дон Мигель думал было вызвать этого задиру и задавалу на состязаниях: окоротить слегка — но что-то удержало. Если смотреть правде в глаза — не уверен был в победе, — а оказаться поверженным на глазах всего полка ему, которого считают почти непобедимым! Очень не хотелось. Не вызывать Харраду в круг несложно — он не участвует, он давно — лишь зритель. Потому что его давно уже никто не вызывает: боятся быть покалеченными. Превосходство дона Михаэля в силе доказано настолько, что даже отказ выйти против него не считается позором.

При этом в полку его, похоже, любят. Он, говорят, честен, справедлив. Может даже защитить. Может вступиться. Может быть великодушным. Может вынести из боя. Дня не проходит, чтобы не обсуждали Рыжего Чёрта: Харрада сделал то, Харрада сказал сё…

Он весёлый, вечно шутит. Он злой — но весёлый. Злой шутник. И все его шуточки ему всегда сходят с рук, потому что чуть что — он звереет, и лучше с ним не связываться.

Дон Мигель в чём-то даже завидовал Рыжему Чёрту. Его силе, его беззаботности. Той лёгкости, с которой тот живёт: живёт, как играет! Играючи живёт. Делает, что хочет, ни с кем не считаясь; ни о чём не задумываясь, без сомнений, рассуждений, сожалений. Он сам всё всегда знает — и ему всё равно, что говорят другие.

Кому, кому завидовал?! Этому чудовищу?!! Убить мало. А ведь и на сей раз чудовищу, похоже, его наглая выходка с рук сойдёт. Нет, конечно, Гарсиа его не боится, ещё не хватало, но, как ни крути, возможно, будет обязан ему жизнью. И как должник — не имеет права с него спросить.

Дон Мигель, спешившись, пробирался вдоль Старой дороги к заброшенному трактиру. Сип, послушный знаку, неслышно, как тигр на охоте, крался следом.

У трактира пока никого. Немудрено, запас времени — больше получаса. Надо осмотреться и занять позицию. Трое наёмных — не главное. Тот, кто платит — вот, кто ему нужен.

Лейтенант Марес осторожно вышел на поляну. В темноте он видел, как кошка.

След от костра. Вот и верёвка, на дереве. Камень. Всё, как сказал этот… этот… негодяй! На камне засохшая кровь. Странно. Ещё кровь, целая лужа, уже впиталась. Размазанная кровавая полоса: тащили тело? И ещё пятно.

Следы копыт. Приметный след. Марес ощупал его рукой: так и есть, от подков крупного боевого коня.

А здесь конь ложился.

И ещё кровь.

Разрытая земля у кустов, куча веток… Снова кровавая полоса…

Что, чёрт возьми, здесь делается?

Картина произошедшего никак не складывалась — близость опасности отнимала внимание, не давала сосредоточиться.

Шорох. Шаги. Мигель взвёл курок и неслышно отступил в заросли, к Сипу. Оба затаились.

На поляну бочком-бочком выкатился Леваллеро. Воровато огляделся и стал разматывать верёвку, тянуть через тропу.

На дороге со стороны лагеря ненатурально заквакали лягушкой.

— Ты, что ли, Петерсон? — зашипел Леваллеро, тщась пронзить взглядом мрак.

— Да я, я, — гнусаво отозвалась дорога. — Шварцахер этот где?

— Сейчас будет. Ищет, наверно, на чём их утащить, — Леваллеро нервно хихикнул: — Зачем, интересно, они ему понадобились?

— Зелье варить, наверно, будет из них. Сердце заберёт или глаза, или ещё что… Я что-то слышал такое. Он же того, говорят, колдун или чернокнижник, или как его там.

Мигель силился связать в голове обрывки сведений: «Их», «Они». Значит там, в ветках и в земле кто-то уже есть. Кого-то припрятали, — понял Гарсиа. А ещё ему стало понятно, почему Рыжий Чёрт сюда не пошёл. Потому что дело тут нечисто. За такое не винят. Ну хоть сказал бы честно — колдовства, мол, боюсь, я бы понял, — думал лейтенант. Спасибо хоть так предупредил.

Опять заквакала, заскрипела лягушка.

— Да тут мы, тут, иди уже, — прошипел Леваллеро, — лезь давай на свой дуб. Давно там должен быть, с камнем со своим.

— Да куда спешить? Он после одиннадцати поедет.

— Он-то после одиннадцати, а Шварцахер сейчас уже тут будет, и чтоб все на местах уже, и чтоб всё готово!

— А ведь Гарсию этого, говорят, убить нельзя. Он, говорят, того, заговорённый. И лошадь его.

— Ты того, не начинай, не начинай, — дрогнувшим голосом отвечал Леваллеро: — Ты страху не напускай, ты не промажь смотри.

— Ага, — согласился Беррано. — А ты Харраду проверь.

— Чего? Ты что, дурак?! Ты чего страху нагоняешь? Что ему сделается?

— А ты проверь, проверь, а то если они друзья, так он тоже тогда, того, заговорённый. Вот как вылезет сейчас… или уже вылез. И, того, ходит тут.

— Вот дурак, сам трус и всех напугал! Да с чего вдруг они друзья?

— Да с того что он напал.

У дона Мигеля мутилось в голове. Кто напал? Кто друзья? Почему «потому что друзья»? И опять этот Харрада. Это что, Харрада на них напал? И они живы?! Непохоже на него. Или напал кто-то другой? А что если дон Михаэль не пошёл сюда совсем не потому что побоялся колдовства или чего угодно — а потому что не мог! И говорил лёжа — не из заносчивости, сквозь зубы цедил — от боли, и говорил кратко и мало — не от презрения. Строго по делу. Ни одного лишнего слова. Он же экономил слова! Экономил дыхание. А его — вооружил информацией — и быстрей выпроводил! Выпроводил, пока не…

Лейтенанта пробила дрожь. Бросать здесь всё к чёртовой матери и бежать быстрее к нему! Только бы ещё застать!.. Только бы не поздно!

Бесшумно отступил на шаг. И — остановился. Нет. Нельзя. Рыжий Чёрт, возможно, жизнь отдал за то, чтоб у него был теперь этот шанс. И он спросит. Имеет полное право спросить. Что тогда ему ответить?! И «бросить здесь всё» Гарсиа Марес не посмел.

Если возможно заорать шёпотом, то раздался именно истошный вопль Беррано:

— Харрады нет!

— Ты что дурак говоришь! — взвизгнул Леваллеро: — Там он, там.

Петерсон, истерично заикаясь, гнусавил, как заклинание:

— Я ж его добил, я ж его добил, — пытаясь руками раскидать землю: — Я ж добил его, добил… Я добил…

Подоспевший уже заказчик с остервенением тыркал рыхлый грунт своей шпажонкой, та не встречала ни малейшего сопротивления. Вся спесивая надменность с Шварцахера слетела. Он пятился, приговаривая:

— Я же попал в него, он упал, упал, я попал в него…

Больше не шептались. Орали в голос:

— Он выкопался. Он мёртвый выкопался!

— Они сейчас оба будут тут.

Негодяи метались, не зная, в какую сторону спасаться — а вдруг мёртвый Харрада именно там. Его и живого-то боялись до смерти — а уж теперь!..

— Надо было голову отрезать!

— Чего он вообще на нас напал?

— Он всё слышал, он подслушал, ты что, дурак! Он ему всё расскажет! Они сейчас оба тут будут!

Шварцахер развернулся бежать…

И очутился лицом к лицу с тем, на кого вёл охоту. Грохнули два выстрела.

Снова тянулись секунды ожидания. Секунды, похожие на часы. Вода вновь стояла рядом, но больной больше не пытался её взять — он совершенно изнемог. Он не мог даже поправить одеяло. Всё плыло. Как там дон Мигель? Один… Должно быть, перевалило заполночь. Время тянулось нескончаемо — и всё же его было слишком мало: оставалось мало. Харрада понимал, что дела его уже совсем плохи. Он боялся уснуть. Зажал в зубах палец и время от времени сильно сдавливал: помогало. Продержаться до лекаря! Время шло.

Вернулся слуга. Один.

— Ренато, воды. Что лекарь?

— Не придёт. Он сказал, что инструмент после возьмёт. Сказал, что Вы и вправду бешеный, и что успокоитесь, только когда Вас закопают. Поглубже.

Ну что ж, помощь от лекаря он всё-таки получил: в виде вот такого вот наглого ответа. Сил, по крайней мере, прибавилось вдвое — настолько ответ взбесил:

— Каналья! Не дождётся! Я ему его инструменты в глотку затолкаю. Бери щипцы! Будешь пулю искать.

— Я не могу! Я боюсь! Там же кишки внутри!

— Не голоси. Внутри — не снаружи. Между ними и будешь искать.

— Ой, и не только внутри!!! — Ренато упал лбом на кровать и разрыдался.

— Да, проку с тебя мало. Замолчи. Поедешь в город. Найдёшь врача там.

Слуга поднял голову и хлюпнул носом:

— Он дорого берёт, а у Вас денег нет.

— Продай Хорезм-Шаха.

— Так ведь ночь.

— Ничего, его и ночью купят. Ступай.

Зачем он это делает? Почему продолжает борьбу? Ведь знает прекрасно, что сделать уже ничего нельзя. Его судьба совершилась. Почему бы просто не выпить воды. Отвести напоследок душу. Но Рыжий Чёрт не привык сдаваться. И пусть с ним всё кончено — бороться он будет до последнего. Потому что иначе нельзя. Потому что сдаться — недостойно.

Ренато встрепенулся:

— Ой, я же знаю, кто купит Чинка прямо сейчас.

— Ты у меня в лоб получишь прямо сейчас. Чинк учёный. Не смей, пока я жив. Воды дай. Голову намочи. Ещё воды. Ступай. Стой. Слышишь? — Кто-то гнал лошадь во весь опор. Сумасшедший перестук копыт приближался. — Выйди посмотри. — Коня резко осадили у двери. Выйти посмотреть Ренато не успел: с ног его чуть не сшиб вошедший, вернее влетевший в палатку Мигель:

— Живой! Слава Богу! Куда ранен?! — Он едва переводил дух. Выражение крайней тревоги, страх ожидания самого худшего на его лице мгновенно сменились облегчением, даже радостью, и тут же — обычной спокойной суровостью. За полсекунды — буря чувств. И Марес снова, как всегда, строг, невозмутим, властен: — Почему не в лазарете! Полковой хирург извещён?

Не человек — скала. Но Харрада успел увидеть всё: и отчаяние, и смятение, душевную боль, и надежду, и неуверенность… А этот Марес, оказывается, совершенно не тот человек, за которого себя выдаёт. Надо же! Смешно.

— А Чинк только досюда донёс… — проблеял Ренато.

Разумеется, Харрада спросил:

— Там — всё?

— Да. И всё — и все. Я принёс Вам Вашу шпагу. Вот Ваш плащ, шляпа.

Марес велел Ренато топить печку, греть воду, зажечь все лампы, свечи, какие только найдутся. И снова возмутился, что нет лекаря.

— Постойте, — не мог понять Харрада: — и после всего того, что я Вам здесь наговорил — Вы — принесли шляпу? — он старался говорить бодро.

Гарсиа пожал плечами:

— Вы же просили сообщить. — Он ещё не совсем отдышался, но, видя, что вступившийся и получивший за него не так уж и плох, начал успокаиваться: — А Вы хорошо меня разыграли, Харрада. Я ведь чёрт знает что о Вас подумал. Такое зло взяло. Зачем Вам понадобилось наговаривать на себя? Почему не сказали мне всё как есть?

— Да так, — оправдался Михаэль: — На всякий случай. Так было лучше… Сам — цел?

— Цел. Благодаря Вам — ни царапины. — Марес уже снял и шляпу, и перчатки, плащ, камзол — и закатал рукава своей безупречно белой сорочки. — А знаете, они там действительно переполошились, когда Вас не нашли. Как крысы забегали. Вам бы понравилось. — Он пристально смотрел на Михаэля при свете единственной лампы:

— Вот чёрт! Как это можно было не увидеть, не знаю. Не понимаю, как я мог не понять.

— Понять? Ха! Увидеть. Увидеть — я не позволил. — Рыжий Чёрт был доволен, что хоть в чём-то перетянул, пусть напоследок, но хоть в чём-то он — сильнее. Повторил: — Я — не позволил!

Гарсиа промолчал. Посмотрел рану на голове: не огнестрельная…

— Ерунда, — пытался отбиться раненый: — Сам обо что-то приложился, спьяну.

— О камень, приготовленный для меня? — съязвил Мигель и не прекращал осмотра. Взял руку Рыжего Чёрта: проверить пульс, и увидел сгрызенные до крови костяшки пальцев — и изменился в лице:

— Что: такая боль?! И ты всё это время!.. Что ж ты мне голову морочишь. В живот?.. — он резко обернулся к слуге: — Где! чёртов! лекарь?! Ты сообщил ему?!!!

Харрада, никогда и ни от кого не ждавший сочувствия, и менее всего — от «небожителя», готов был сквозь землю провалиться:

— Нет, это не то… — оправдывался он, пытаясь отобрать руку, — Это… чтоб… не уснуть! Дай! Пусти!! Пусти руку!!! — Уличён! Боже, на какой постыдной слабости он попался. Он не знал, куда деваться под взглядом Гарсии. А тот, казалось, видит его насквозь. И не уйти, не спрятаться. Спрятать, скрыть хоть руки со следами зубов. Рванулся из последних сил и с рыком: — Да не позорь же ты меня! — вырвался. Руки — под одеяло: — Не говори ничего. Просто уйди…

Дон Мигель покачал головой:

— Хорошо же тебя подстрелили, — заключил он. — Говори куда и не глупи, — и взялся за одеяло.

Ничего говорить Михаэль не собирался. И одеяло отдавать — тоже не собирался. Не показывать! Не дать увидеть отметины малодушия на руках.

— Как ты вообще узнал.

— Неважно. Узнал.

Харрада по-прежнему уверен был, что лучше бы не узнавал: сделать-то всё равно уже ничего нельзя. Поздно. Он понимал, что обязан уберечь Гарсию от ненужного потрясения. Не мог бы объяснить и себе, почему это так важно — но почему-то это стало очень важно. Он знал, что обязан, что защитить Гарсию — его долг. Может, потому что Гарсиа нечаянно позволил ему разгадать себя? Позволил увидеть душу. Нельзя ему это. Нельзя:

— Уйди, Гарсиа! Я всё исправил. Уходи Христа ради. Я больше не должен тебе ничего. Уходи скорей.

Нельзя! Ему нельзя. Потому что скоро не станет контроля, и тогда!.. Он же такое видел. На такое смотреть невозможно. «Смертная тоска» уже подступила. Значит, скоро.

Он хотел одного: чтобы Гарсиа ушёл — ушёл и всё забыл, — и крутился, как уж на сковородке: только бы выпроводить:

— Это пустяк, царапина. И врач был, смотрел. Не трогай меня. Я буду спать.

— Смотрел — и не раздел, — подметил Гарсиа.

— Я потом оделся.

В уголке, обхватив руками голову, тихонько подвывал Ренато:

— Не слушайте. Ой не слушайте его, господин.

Мигель посмотрел на одного, на второго. Сумасшедший дом какой-то.

— Ренато! Замолчи и бегом за лекарем!

— За городским? — обрадовано шмыгнул носом слуга, сразу подхватившись. Наконец-то понятное указание. Вот и хозяин ему то же говорил. — Я как раз собирался. Я сейчас. — Он вытер нос с намерением выдвигаться.

— За полковым! — прикрикнул лейтенант. Городской-то врач, конечно, хорош: просто кудесник. Да только ездить за ним — это ещё часа два-три потери времени. А полковой хирург — здесь, в пяти минутах бега, и должен немедленно явиться по такому сигналу — это прямая его обязанность. Пусть хоть начнёт пока первую помощь оказывать, а там видно будет. — Быстро полкового веди.

— Он не идёт. — Ренато сник и снова всхлипнул, указав на саквояж с инструментами, которые эскулап бросил, спасаясь. И возле двери — разбитый табурет: — Я просил его, просил. Так просил! А он обиделся и боится теперь идти.

— Заткнись! — попытался припугнуть умирающий. Но дыхания не хватало, грозный окрик не удался. — Трепло. Рана не опасна. Я лучше знаю.

— Именно поэтому Вы сказали, чтобы я на Вас не рассчитывал. — Съязвить Марес умел. — Всё, — скомандовал он. Он уже всё понял: — Хватит. Ренато! А ну быстро! Раздевай его, — и сам тоже взялся за дело. — Всю одежду с него долой. Не тряси его, чёрт: без резких движений, осторожно! Боже мой, что за человек! Вызову тебя! Как Бог свят вызову, когда поправишься. Неопасная, значит, рана, да? Уйти мне опять, да? Что ещё придумаешь, а?! Ты меня спрашивал, нужна ли мне помощь?! Ну? Спросил ты меня?! Теперь я тебя спрашивать не буду!!! Сам он всё решил! За меня решил, да?! Всё! Теперь я всё решаю.

— Нет! — из последних сил пытался вырваться, отбиться Харрада: — Какого дьявола! Не смейте! Я не разрешал! Уйди! Ты не можешь! У тебя права нет!!! Нет!

— Молчи. А у тебя право было? Теперь мне всё равно, есть ли право у меня. — Рыжего Чёрта всё равно раздевали, осторожно — но быстро: — Ещё раны есть? Что на спине? Да молчи же ты. Все силы истратишь.

Харрада не дался бы, если б мог — но ничего он уже не мог — только ругаться, да и то плохо получалось.

Так с Рыжим Чёртом и справились. Легко. И всего лишь вдвоём.

Да только радости эта победа Мигелю не принесла.

А Михаэль знал, что не принесёт, он просил:

— Не надо…

Попытку сопротивления Мигель истолковал по-своему:

— Не бойтесь, дон Михаэль: я понимаю в этом. Руки за голову. Ренато, помоги своему сеньору. Терпите. До сих пор у Вас получалось.

Но когда глянул на рану внимательней — ему сделалось не до шуток. А когда закончил осмотр и выпрямился, лицо его было белым, как полотно:

— Это я виноват.

— Брось, не присваивай, — хрипло усмехнулся Харрада. — Всё я решал.

— Но как же Вы!..

Повисла тяжёлая тишина. И лекарь не ошибся, и время упущено. На Мареса было больно смотреть. Рыжий Чёрт подбодрил его издёвкой.

— Что, не привык за пять лет? Говорил — не смотри. Не знал бы — и хорошо. Нет, надо ему… Сейчас хоть уйди… Слишком ты… нежный. Чёрт! Не ждал я от тебя… такой… чувствительности.

Мигель смотрел на Рыжего Чёрта и видел, что осталось тому — час, может — два. Что сделать ничего нельзя. Смерть неизбежна, и лёгкой она не будет — и что Михаэль всё это знает. Шанс, который он имел, не был велик, но всё же это был шанс. Харрада прекрасно знал, на что идёт, отдавая свои два часа. Последние два часа, в которые мог ещё помочь себе.

— Нельзя было мне уходить.

— Ты не уходил, Гарсиа. Это не твоё решение. Я сам всё решил. И сам всё сделал. И тебя — заставил. Без выбора.

— За что? — спросил Мигель очень тихо. — Зачем ты сделал это со мной?

— Простая математика, — объяснил Харрада: — Глупо двоим пропадать. Хватит одного.

Не надо пропадать двоим… Слова резанули чёрным ужасом, неизбывным, холодным, древним… За простой этой математикой — лучше один — стояло что-то слишком страшное, слишком неправильное и — слишком знакомое. Словно вновь повторялось что-то… непоправимое. Горе, давнее, как этот мир.

Дона Мигеля затрясло. Он совершенно потерялся. Ровно на одну секунду на его лице промелькнуло выражение крайнего ужаса — но он сразу же овладел собой, подобрался:

— Этого не будет, — сказал, как приказ отдал. На лице — никаких эмоций. Бесстрастен, уверен в себе. Владеет собой и абсолютно владеет ситуацией. Как велел — так и будет. Ни тени растерянности, неуверенности.

Но Харрада снова успел увидеть всё — и растерянность, и смятение — всё. А Гарсиа-то ещё впечатлительнее, чем ему показалось… Да что он такого сказал? Ничего такого он не сказал, правильно всё. Логично. Ему вдруг пришло в голову — а хотел бы он сам оказаться по ту сторону этой логики: на месте Мигеля? Чтобы за него вступился кто-то и… Не получилось представить: никогда за него никто не вступался. Он сам — да, а за него — нет. Не требовалось. Вот разве Чинк.

Михаэль улыбнулся через силу и, наверное, впервые в жизни произнёс:

— Прости, лейтенант. Не то что-то я сделал. Прости. Я не подумал.

— Молчи. Тебе же трудно говорить.

— Да нет, не очень. — соврал Михаэль (вот извиняться — это уж точно потрудней, — не сказал он вслух). — Ушёл бы ты… Обоим бы легче.

— Как ты ещё держишься?! Молчи, я и так уже понял, что ты упрям. Можешь больше не доказывать. Береги силы: они тебе понадобятся. Всё хорошо. Всё поправимо. Я знаю, что делать.

Вода на походной печке уже вскипела. Лейтенант осмотрел вина, выбрал подходящее. Он не мог поверить, что делает это. Пять лет страха, липкого страха, до дрожи, до тошноты… Пять лет ночных кошмаров. Пять лет осторожности. И вот где она — вся эта его осторожность. Вот оно — начало кошмара наяву. Дон Мигель Гарсиа знал, что безусловно губит себя. Но почему-то это перестало иметь значение. Всё перестало иметь значение. Решение принято:

— Я не отпущу тебя.

Ренато он услал: за водой. Смешал в нужной пропорции вино с кипятком, повернул камень на перстне и высыпал в бокал несколько бордово-красных крупинок — те мгновенно растворились. Посмотрел на Харраду очень внимательно — прикинул вес, а также тяжесть состояния — и добавил туда же оставшиеся. Разорвал платок, смочил в снадобье и, свернув, осторожно затолкнул прямо в рану, глубоко:

— Держись, сейчас станет лучше. Ты только пожалуйста держись.

Снадобье прожгло не хуже железа.

Рыжий Чёрт стерпел, сумел не заорать. Даже не застонал. Но потерял на этом последние силы.

— Держись. Всё будет хорошо, — доносилось до него словно из другого мира: — Всё поправимо. Всё хорошо. Теперь пей.

Но он не совсем ещё впал в одурь:

— Нет.

— Да почему, чёрт возьми!

— Нет… Мне… нельзя… — голос уже едва повиновался: — Нельзя — пить.

— A-а! «Коновал» сказал? А ты поверил. Пей, доверься мне. Пей.

Харрада чувствовал, что проваливается. Жизнь свивалась в тугой смерч и уходила. Он вдруг так ясно увидел, каким же он был ослом, всю ночь. Так изводил себя, и напрасно: пить-то — можно!!!

— Михаэль! То, что ты для меня сделал!.. — говорил Мигель. — Знаешь, у меня ведь нет друзей. И не было никогда — только я об этом не знал. А теперь, когда друг у меня есть — я опять об этом не знал. Держись, солдат. Держись, брат. Пей. Пей, даже если это будет стоить мне жизни. Мне теперь всё равно.

От микстуры исходил терпкий бальзамический запах, на вкус — огонь. Михаэль припал к кружке, вцепился так, что отнять невозможно, даже уже пустую. Всё равно, что пить — хоть огонь — только пить.

Того, что говорил Гарсиа, он не понимал, да едва ли и слышал. Он понимал только, что пить — можно. Весь мир для него был сейчас в этих трёх глотках, ничто больше не существовало.

— Ну и натерпелся же ты, — прокомментировал Гарсиа. — Как выдержал? Я б так не смог.

Рыжий Чёрт с безумным видом, задыхаясь, дрожащими руками продолжал цепляться за опустевшую кружку. Хоть глоток ещё! Ещё хоть каплю… По телу быстро ползло тепло, в глазах прояснялось. Внутри всё словно онемело, и боль ушла. Слабость отступала. Михаэль опомнился и кружку отдал: иссушающая жажда тоже куда-то делась.

Он чувствовал себя почти здоровым и вполне сильным. Выздоровел?! Так не бывает! Изумлению его не было предела. Ни боли, ни слабости, ни жажды, ни дурноты… Здоров! Сидит: сам сел…

— Колдовство? Вот чёрт, — пожалел он, — не знал я, что ты такое можешь.

— Да? И что? — Мигель сосредоточенно сжимал пальцы у него на запястье.

— Надо было сразу тебе всё рассказать. И вместе идти. Отправил, дурак, одного против четверых.

Дон Мигель смотрел на него с совершенно непередаваемым выражением:

— Невероятно… Не могу я понять, что ты за человек, Харрада, но по-моему, ты мне друг. А я и не знал… Я тоже Вам друг, дон Михаэль, если Вы не против.

— Это честь для меня! — Михаэль спокойно смотрел в глаза невероятному человеку, взгляда которого никто не выносит дольше одной-двух секунд.

— И для меня — честь.

Они скрепили договор дружбы рукопожатием, и Рыжий Чёрт великодушно объявил:

— Ладно, прощаю, — и пояснил: — что раздел меня. Гарсиа изумлённо поднял брови, потом взял реванш:

— Ладно. И я прощаю: что ты говорил мне при этом. Михаэль, вспомнив, залился краской. Мигель снова вручил ему волшебное питьё: следующая порция, ещё три глотка. И снова заметный прилив сил. Харрада вернул пустую кружку:

— Что это? Колдовство!

— Конечно нет, — Мигель ещё раз проверил больному пульс: — средство быстрой помощи, очень сильное. Из Тибета, из монастыря. Секретное, понимаешь?

— Там что — тоже монастыри?

— Не такие, как здесь. Расскажу, после.

Теперь раненый должен был спать и не тратить силы. Он получил новый шанс. А Мигель очень спешил по делам.

Хотел было послать слугу, но подумал и решил, что поедет сам.

— Дождитесь меня, — сказал он Михаэлю очень серьёзно.

— Ладно, не сбегу. — Харрада снова сел. — Дон Мигель!

— Да, я здесь, — он бегом вернулся от двери и спросил с тревогой: — Что?

— Это правда, что Вы знаете слово для лошадей?

–……Что?!.. Какое?… Слово… Вы неподражаемы.

Ложитесь и обещайте больше не разговаривать, постарайтесь поспать. Я скоро вернусь, — и Марес вышел, тихонько посмеиваясь.

Примечания

8

Конечно нужны. Рыжий Чёрт всегда в долгах, хоть ни у кого и не занимает. Долги — «дуэльные»: неустойки по чужим контрактам.