Очень приятно, Вила́ры

Леони Вебер (2019)

Окончив школу, Полин переезжает из постсоветской страны во Францию к своему отцу. Девушке предстоит адаптироваться не только к абсолютно другому менталитету и образу жизни французов, но и к папе, с которым она раньше никогда не жила. Поль, кажется, собрал в себе все недостатки человечества, и теперь крайне специфическими методами будет решать не только свои приключения, но и проблемы дочери. Содержит нецензурную брань.

Естественные нужды

Вопреки моим надеждам, появления интернета вовсе не означало, что я смогу спокойно разговаривать по телефону со всеми своими друзьями и мамой. Уже после первых моих попыток папа очень устал, потому что он ненавидит использование современных технологий в доме, не хочет, чтобы я общалась с кем-то, и еще множество странных причин. Поэтому я снова говорила там, где и до появления интернета — на вокзале, в ожидании электрички, подключившись к вай-фаю местного кафе.

Но в тот день Ани не было на занятиях, и она написала мне, что позвонит вечером, чтобы я объяснила новую тему. Вспомнив последние разговоры с друзьями, во время которых папа врывался в мою комнату и начинал кричать, так что стекла в окнах дрожали, я решила заранее попросить его не устраивать этот цирк хотя бы во время разговора с Аней. Хватит мне и стыда из-за его скандалов в автобусе.

После обеда мы, как всегда, вышли на прогулку и двинулись за поселок.

— Пап, сегодня утром мне позвонила Аня…

— Как это? — почему-то опешил отец.

— Ну, на мобильный в электричке, — разъяснила я, решив, что он не понял мой французский.

— Но ведь у тебя закончились деньги на счету, и ты пополнила его только после обеда, — еще сильнее выпучил глаза папа.

— И что?

— Как она могла тебе позвонить, если у тебя нет денег на счету?

Я кашлянула, чтобы подавить тяжелый вздох.

— Вообще-то это я не могу звонить, но принимать входящие вызовы могу.

— Правда?

Я кивнула.

— Вот это да, а я и не знал, — покачал головой отец.

— Так вот, ее сегодня не было на учебе…

— Это еще почему? — опять перебил отец.

— Кто-то в ее семье заболел, ей нужно было о нем позаботиться.

— Это тупая причина, — отрубил папа. — Я таких причин не понимаю. Подумать только, кто-то заболел, и она осталась дома из-за этого.

— Короче, мне нужно с ней созвониться вечером, — выпалила я главное.

— Так а что вы будете друг другу рассказывать? — искренне удивился он.

Действительно, о чем, а главное, зачем, можно разговаривать с людьми.

— Ну, я объясню ей грамматику, которую мы проходили.

— Хорошо, но не смейте говорить два часа!

Интересно, когда я так делала?!

— Мы поговорим десять минут.

— Правильно, — обрадовался папа. — Лучше, конечно, пять. А лучше бы вы вообще не говорили.

Я решила никак это не комментировать.

— Видишь, я специально тебя предупредила, чтобы у тебя не было стресса.

Отец остановился посреди дороги.

— Что ты несешь? У меня нет никакого стресса.

— Но ты же кричишь на весь дом, когда я говорю по телефону, значит, у тебя стресс, — я специально ввернула это, чтобы заставить его застыдиться и потерпеть эти десять минут без скандалов.

— В голове у тебя опилки, а у меня нет никакого стресса! — рыкнул папа и поскорее пошел дальше по дороге.

Мы остановились на парковке за поселком.

— Я иду пи́сать, — радостно сказал папа.

Вы, наверное, хотите знать, зачем он об этом сообщил. Дело в том, что у отца этот процесс очень сложный. Он никогда не справляет малую нужду в туалете, как нормальные люди. В общественных туалетах он боится подхватить какую-то заразу, а дома таким образом экономит на счетах за воду — в смысле, не нужно пользоваться сливным бачком. Кроме того, мой папа имеет явную склонность к социопатии, но в отличие от других таких людей, эта проблема у него проявляется не в воровстве, побоях или поджогах, а в писании в неположенных местах. Он получает от этого несравнимое ни с чем удовольствие. Есть у него еще одно проявление социопатии, но об этом позже.

Папа пошел к краю парковки, а я только сейчас заметила, что на обочине стоит машина. Я подошла чуть ближе и обнаружила, что внутри полно людей, которые смотрят на нас через стекло.

Я подбежала к папе. Он уже расстегнул штаны.

— Пап, подожди, не писай, там в машине люди.

— И что? Чего это тебя люди пугают? — папа продолжал копошиться в штанах.

— Меня никто не пугает, просто это неэтично — писать при людях, — ну это же правда, тем более, во Франции я никогда не видела писающих на улице при всех мужчин.

— Да мне пофиг, я писаю где хочу! Если я хочу, мне все равно! Твои с матерью штучки про воспитанность! — кричал он, но штаны все же застегнул.

— Все манеры моей матери, — сказала я фразу, которую слышала от отца пять раз в день.

— Вот именно. Пошли, если я не пописал, я не я.

С парковки мы свернули на дорогу, ведущую в лес. Пара метров — и мы уперлись в чей-то дом.

Папа подошел к забору, стал прямо напротив окон, ничем, к слову, не занавешенных, и сделал то, чего так хотел, ни на секунду не волнуясь о том, что его могут увидеть жители, и что он описал чужой забор.

Всю обратную дорогу папа говорил о том, что я такая странная со своими хорошими манерами и воспитанностью.

Дома я таки позвонила Ане, но была так взволнована и так подскакивала от каждого звука от папы, что проговорила всего три минуты.

Позже я спустилась вниз и напомнила отцу про его обещание, а именно — сварить мне манную кашу на ужин.

— Сейчас я помою голову, а после этого ты мне сваришь, да?

— Я так устал, я не уверен, хватит ли у меня сил, — ответил папа.

Помывшись, я намекнула папе, что очень проголодалась. Папа долго оттягивал момент варки, но у него не вышло, и он встал и пошел на кухню.

Через две минуты я услышала грохот кастрюль, который был таким, словно они падали друг на друга с большой высоты. Грохот продолжался минуты две, потом папа вынул пакет манки, и сразу же послышался плюхающийся звук — это он его уронил. Расставив все принадлежности возле плиты, отец вышел из кухни.

— Сначала мне нужно пописать, потому что варка каши очень сложное дело, — сказал он, надевая куртку.

Пробыв на улице два часа, папа все же вернулся к начатому. Кастрюли снова грохотали, потом что-то зашуршало.

— Дерьмо, я все рассыпал, — закричал отец. — Скорей бы уже каникулы, как же я рад, что ты уедешь к матери, ты меня задолбала своей едой, потом мне еще два часа посуду мыть, дерьмо!

Через десять минут каша была готова. Папа налил ее в тарелку, сел напротив меня, смотрел, как я ем, и приговаривал:

— Вкусно? Видишь, как отец о тебе заботится. А то потом приедешь к матери и скажешь ей, что папа тебе и каши не сварил. Как же я рад, что ты уедешь, я задрался.

Когда я наконец доела, отец сказал:

— Теперь мне час посуду мыть, вот дерьмо, вали отсюда.

Я встала и засеменила к выходу, но в дверях остановилась и предложила:

— В следующий раз я сама сварю.

— Нет, ты все сделаешь неправильно, испачкаешь мою прекрасную кухню, чистую плиту. Нет, ни в коем случае.

И так на все мои желания помочь. Даже посуду он не позволяет помыть, потому что уверен, что я делаю это не так — то есть не наливаю пол литра моющего средства туда, где оно не нужно.