Али-баба и тридцать девять плюс один разбойник

Леонид Резников, 2017

Может ли сказка перевоспитать человека? Еще как! Особенно, если за это берется само мироздание, отправив Максима на сказочный Восток, слишком уж буквально восприняв его глупую клятву. Максим и представить себе не мог, что по воле случая в одно мгновение превратится из неудачливого воришки в главаря кровожадной банды "Коршунов пустыни". Но так ли это захватывающе, и нужна ли ему эта довольно хлопотная должность на самом-то деле, вот в чем вопрос!

Глава 3. Али-баба

Горячий жирный плов с айвой и нутом был уложен горкой на лаган³, увенчан крупным, сочным куском баранины и выставлен в центр дастархана. Рядом с пловом расположились две косы⁴: одна с нарезанными кусочками помидорами, а другая — с чалопом⁵. Али-баба, захлебываясь слюной, потер ладони и протянул правую руку к плову. От аппетитных запахов сводило челюсти, и кружилась голова, но вдруг кто-то больно пихнул Али-бабу в бок. Али-баба живо одернул руку и огляделся — никого.

— Вставай! — раздался очень знакомый голос, казалось, ниоткуда.

— Не встану! — огрызнулся Али-баба и вновь протянул руку к лагану.

— Что-о?! — возмущенно грянул голос в ушах. — Ах ты, бездельник! Вставай, я сказал! Дров нет, печь холодная, лепешек нет, а он валяется.

Али-баба обреченно вздохнул, но отказаться от еды было выше его сил. Он вновь потянулся к плову, но новый тычок в ребра заставил Али-бабу отшатнуться от блюда. И тут аппетитные кушанья подернулись неясной дымкой, заколыхались, словно мираж над раскаленными песками, и начали медленно таять.

— Стойте! Куда?

Али-баба попытался ухватить исчезающий из-под его носа лаган с пловом, но с таким же успехом можно было пытаться поймать ветер.

— Вставай, бездельник! — опять повторил сердитый голос.

— Да встаю я, встаю, — проворчал Али-баба и медленно открыл глаза. — Даже во сне поесть не даешь, — сказал он своему брату Касыму, грозно возвышавшемуся над ним с упертыми в тучные бока руками.

— О обжора! — возмущенно затопал ногами Касым, потрясая жирными щеками. — Даже во сне думаешь только о еде. Вставай, пока я не вышел из себя и не отходил тебя палкой!.. Кстати, а что ты собирался есть?

— Плов с жирной бараниной и салатик из помидоров, — потерянно вздохнул Али-баба.

— Вот видишь, какой ты, — пожурил брата Касым, не забыв облизнуться. — Не разбуди я тебя, ты бы сам все съел, до последней крошки, и со мной не поделился.

— По-твоему, выходит, пусть лучше оба останутся голодными, так, что ли? — обозлился на Касыма Али-баба.

— Ну, хватит болтать, — оборвал Касым бесполезный спор о призрачных обедах. — Вставай и наруби дров, а матери скажи, пусть начинает готовить лепешки.

— У тебя жена есть, — вяло огрызнулся Али-баба, тяжело поднимаясь с затертой циновки и широко зевая. — Вот пусть она тебе и готовит лепешки.

— Ой-ё! — в ужасе вытаращился на брата Касым. — Да как у тебя, оборванца, только язык повернулся такое ляпнуть! Она ведь беременна!

— Восьмым, за девять лет, — кивнул Али-баба, надевая старые разношенные чувяки. — Она еще что-нибудь окромя этого умеет делать?

— Да как ты… да я тебя… — возмущенно запыхтел Касым, багровея от возмущения. Его маленькие, заплывшие жиром глазки неистово завращались.

— Что? — спросил Али-баба, состряпав наивную физиономию, и закинул на плечо иззубренный временем, изрядно покрытый ржой топор.

— Не забывай, бездельник, в чьем доме ты живешь! — надменно пропыхтел Касым.

— Я всегда знал, а вот ты, похоже, подзабыл, брат.

Али-баба отвернулся и направился к двери.

— Он мой! Мой!!! Слышишь? — крикнул ему вслед Касым, гневно запахивая синий шелковый халат, все время расходящийся на объемистом пузе.

— Этот дом, — не оборачиваясь, бросил Али-баба, — своими руками построил наш отец.

— Наш отец был такой же непутевый, как и ты! Он умудрился заложить даже дом. А я его выкупил! Значит, он мой.

— Я рад за тебя, — криво ухмыльнулся Али-баба и вышел на двор. — Привет беременной Айгуль!

Скрипучая, давно рассохшаяся дверь, сбитая из плохо пригнанных друг к другу досок, закрылась за его спиной, но из дома еще долго доносились однообразные путаные проклятия. Подобные перебранки стали уже ежедневным ритуалом, и потому Али-баба, по характеру человек незлобивый, но хитрый и острый на язык, каждый раз успевал улизнуть раньше, чем разразится настоящая буря. С жадным и беспринципным братом говорить ему было не о чем, но он еще ни разу не упустил возможности поддеть его по тому или иному поводу, что несказанно раздражало Касыма.

Однако Касыма выводило из себя не только это. Больше все его злило, что он никогда с лету не мог подобрать нужных слов для достойного ответа Али-бабе, а когда наконец слова отыскивались, то Али-баба успевал куда-нибудь слинять.

В узком, продуваемом всеми ветрами стойле, накрытом соломенной крышей, сонно качал головой старый лопоухий ослик. Но, хотя и был он стар, и характер его оставлял желать лучшего, Али-баба ни в какую не хотел избавляться от осла, предпочитая старого друга еще неизвестно какому новому. У ослика не было даже имени — Али-баба называл его за глаза «лопоухим».

Завидев хозяина, ослик радостно заржал. Только не подумайте, что ему так уж хотелось тащиться куда-то в горы с утра пораньше, да еще переть обратно на себе две вязанки дров. Нет, осел ждал подачки, и Али-баба не смог обмануть его ожиданий и сегодня.

— Приучил же на свою голову, — посетовал на нелегкую долю Али-баба, приближаясь к стойлу, порылся в глубоком кармане штанов и вытащил сморщенную морковку. — На уж, полакомись, лопоухий.

Осел вытянул трубочкой плюшевые губы и аккуратно прихватил ими кончик морковки, втянул ее и принялся задумчиво жевать, вопросительно глядя на Али-бабу, словно спрашивая: это все?

— Не жадничай. — Али-баба похлопал ладонью ослика меж ушей. — Ты хоть как-то поел, а у меня во рту со вчерашнего дня маковой росинки не было.

Осел вздохнул, будто понял, о чем идет речь, но на самом деле ему просто хотелось еще чем-нибудь перекусить, чем-то посытнее жухлой морковки, а еды в доме бедняков отродясь не водилось. Зато вот в горах!.. Осел знал наверняка: в горах произрастали и свежая сочная травка, и дивные на вкус молодые побеги кустов, и даже дикий овес, а чуть в стороне от наливных лугов протекала бурная река, полная вкуснейшей горной воды. Поэтому уговаривать ослика идти в горы Али-бабе, как правило, не приходилось, но вот обратно…

Али-баба вывел осла из стойла и повел за собой к калитке в высоком глинобитном заборе. Ослик покорно засеменил за хозяином, цокая копытами по выложенной плоским камнем дорожке.

— Ты еще здесь? — выкатился из дверей дома Касым, едва не сорвав их с петель. — О, да самый ленивый мул расторопней тебя!

— Знаешь, что? — обернулся через плечо Али-баба, остановившись у самой калитки.

— Что? — переспросил Касым, застывая посреди двора. Халат его опять распахнулся, и из-под него вывалилось пузо, туго обтянутое рубахой и подтянутое румолом⁶.

— Лучше не передавай от меня привет Айгуль.

— Почему?

— Она еще решит, будто я высокого мнения о ее достоинствах.

— Каких еще достоинствах? — опешил Карим.

— Человеческих, разумеется. Остальные — не мои проблемы, — усмехнулся Али-баба и выскочил в калитку.

— Ах ты, гнусный ишак с языком гиены! — вновь побагровел Касым, затопав ногами и воздевая руки над головой. — О Аллах, за что ты послал мне в братья этого…

— И-и-а! — вставил осел, покивав.

— Этого…

— Иа! Иа!

— Да помолчи, ты, гнусное животное! — замахнулся на него Касым.

Ослик поджал уши и пулей вылетел со двора.

— Ну вот, — расстроился Касым, — из-за проклятого осла я забыл, что хотел сказать.

Касым сплюнул на пыльную дорожку дома, заложил руки за спину и вперевалочку направился к внутренней калитке в заборе, разделявшем двор на две половинки.

Между тем Али-баба, попетляв по нешироким улочкам бедной окраины города, довольно людным несмотря на ранний час, вышел из распахнутых настежь восточных городских ворот и свернул в сторону от наезженных дорог, заполненных телегами и арбами с разными товарами. Телеги сопровождали, как водится, любопытные мальчишки, которым всегда и до всего было дело. У Али-бабы, напротив, к дорогим товарам не было ни малейшего интереса, ведь купить он все равно ничего не мог, а смотреть просто так — только попусту терять драгоценное время. Но если потратить его с пользой и нарубить побольше дров, то, возможно, Али-бабе удастся часть из них продать на базаре, выручив за них несколько медяков. Вот тогда он обязательно пройдется вдоль лавок и купит какой-нибудь еды — себе и матери. А может, хватит и на что-нибудь еще. Топор вот новый давно пора купить, а то старый, не ровен час, разлетится в крепких руках Али-бабы.

В подобных горьких раздумьях Али-баба не заметил, как углубился в горы. Ноги сами несли его в привычном направлении, туда, где он месяц назад обнаружил обильный сухостой, и до сих пор пользовал его. Сухостоя было много — рубить не перерубить. Главное, чтобы никто другой не пронюхал об этом месте. Но здесь был и один минус: слишком далеко и долго идти вдоль ущелья, а потом еще карабкаться в гору. Но Али-бабе торопиться особенно было некуда, и он бодро вышагивал по известной ему одному тропинке навстречу новому дню.

— О-о-ох! — Ахмед с трудом оторвал тяжелую, словно налитую свинцом, голову от свернутого в валик халата.

В голове шумело, будто ветер играл с пустым кувшином, и одновременно звенела бубном в руках заводного музыканта, а во рту было сухо, как в давно пересохшем колодце, а может и еще суше. Язык распух и стал шершавым, а уж привкус во рту…

Ахмеда мутило. С трудом воздев себя на ноги, он оглядел пещеру. От поворота головы мир закачался, поплыл куда-то в сторону. Ахмед покачнулся, но устоял на ватных ногах.

— Воды! — прохрипел он. — Все золото мира за глоток воды!

Медленно, чтобы не упасть, Ахмед по стеночке прошел к воде, сочащейся из скалы нитяной струйкой, и припал к ней сухими губами. Острый кадык на тонкой шее разбойника задвигался, будто в горле заработал помповый насос. Пил Ахмед долго, насыщая влагой тело, словно верблюд после длительного перехода, но сладостное ощущение свежести все никак не приходило.

Оторвавшись наконец от источника, Ахмед умылся, но и это не особо помогло. Желудок заворочался, заворчал, требуя еды, но лишь от одной мысли о ней к горлу подкатила волна тошноты. Ахмед поморщился, сглотнул и обернулся к выходу из пещеры, все еще упираясь рукой в стену.

Солнце уже успело подняться довольно высоко и смешливо поглядывало на несчастного Ахмеда из-за левого края входа. Что-то было не так. Но что? Ахмед опять облизнул губы, силясь сообразить о причине сомнений. Он попытался привести мысли в порядок: «Так, открытый вход в пещеру… солнце — красивое, круглое и жаркое… облаков нет… сухое дерево перед входом… тень… Тень!»

— Тень, — повторил Ахмед вслух и, спохватившись, закричал: — О Аллах, вставайте! Мы проспали!

— Что? Кто? Где?

Пещера мгновенно наполнилась криками и шумом возни. Кто-то спросонья крикнул: «Караул, спасайся!», — и разбойники как один повскакивали на ноги и похватали оружие, выискивая неведомого врага. Началась паника, но кроме взбудораженного Ахмеда, носившего по пещере, никого обнаружить не удалось.

— Мы проспали! Проспали! Караван… он уйдет! — никак не унимался Ахмед, подбегая то к одному разбойнику, то к другому и пытаясь достучаться до их сознания. — Собирайтесь, быстрее! Тень!

Но разбойникам было не до тени и тем более не до какого-то там каравана. Осознав, что никто на них не напал, и опасность пещере не угрожает, они, один за другим, опускались обратно на каменный пол, хватались за головы и принимались причитать.

— Что за шум, а драки нет? — Махсум соизволил подняться последним. — Ахмед, какого рожна ты устроил в такую срань? — распихав ногами пустые кувшины, он сполз с мягких тюков с дорогой материей и, глядя на телохранителя красными, как у суслика, мучимого кишечным недугом, глазами, неловко пригладил пальцами волосы на голове.

— Шеф, караван! — подлетел к главарю Ахмед.

— Какой еще караван? — возмутился Махсум, поморщившись. — И не ори, как понтовая сирена. Без тебя башка болит.

— Но… караван, — осторожно заметил Ахмед, чуть понизив голос. — Он ведь уйдет.

— Да и пусть катится на все четыре стороны! Сейчас от силы часа четыре утра.

— Но Мансур-ако!.. — ужаснулся Ахмед, вытаращив глаза на нового главаря.

— Плевать! Тьфу! Блин, даже плюнуть нечем!

— Как вы… — Ахмед затравленно сжался, отступив на шаг. — Как вы можете так говорить, шеф? Да ведь он… он…

— Что ты там бормочешь? О, моя башка!

— Так нельзя говорить, совсем нельзя, — проблеял побледневший Ахмед. — Никак! Если он узнает, тогда… О, спаси нас Аллах!

— Ну ладно, — недовольно проворчал Махсум. До него наконец дошло, что с подобными высокопоставленными особами лучше не связываться, и даже не стоит поминать их имена — тот же Ахмед не задумываясь заложит при случае, чтобы выслужиться. — Погорячился я немного — с кем не бывает? Просто ужасно хочется спать. Вот черт, дайте кто-нибудь воды! Нет, вина!

— Как?! — Ахмед начал окончательно косеть. — Опять вина? Да вы что?!

— Да ты посмотри на них? — Махсум повел дрожащей с жуткого похмелья рукой. — Какие из них вояки? Сейчас опохмелимся по-быстрому и враз разберемся с твоим караваном.

— Нет!!! Никакого вина! — Ахмед бросился к Махсуму, вцепился в его рубаху костлявыми пальцами и повис на нем.

— Э-э, отстань от меня.

Махсуму с большим трудом удалось оторвать от себя навязчивого телохранителя. Пройдя в угол пещеры, где в изобилии были свалены кувшины с вином, он выбрал совсем небольшой, откупорил и припал к его горлышку.

Разбойники, затаив дыхание, следили за главарем. Ужас сковал их закаленные сердца. Они ожидали, что Махсум вот-вот покачнется и падет замертво — ведь если им так плохо, то какого должно стать человеку, если он еще добавит. И даже не просто добавит, а, так сказать, с горкой. Некоторых особо мнительных замутило, и они гуськом бросились к выходу. Другие, морща обветренные, обожженные солнцем бородатые лица, отворачивались не в силах смотреть на это самоистязание, но вдруг наступила неожиданная развязка. Махсум сделал последний глоток, потряс кувшинчик, из которого в его рот упало несколько капель, отбросил пустой сосуд — тот ударился в стену и разлетелся на крупные глиняные осколки — и утер губы тыльной стороной ладони.

— Хорошо! — причмокнул Махсум губами и обвел взглядом притихших разбойников.

— С вами все в порядке, мой шеф? — Ахмед осторожно приблизился к Махсуму и для проверки потыкал его пальцем в плечо.

— Я здоров и полон сил как лев!

Разбойники удивленно загомонили.

— Ну, чего ждете? Вперед, время не ждет! — призывно вскинул руку Махсум.

— А-а-а! — Разбойники, которым поскорее хотелось избавиться от навалившегося на них недуга, накинулись на кувшины с вином, словно изголодавшийся барс на стадо серн.

— Не надо! — опять принялся причитать Ахмед, пытаясь загородить собой склад вина. — Что вы делаете, о несчастные? Опомнитесь!

Но его никто не слушал. Ахмеда смели, опрокинули на пол и едва не затоптали. Гремели кувшины, голосили те, кто никак не мог пробраться вперед, а те, кому повезло, хватали сразу по два-три и, пригибаясь, отбегали в сторонку, где трясущимися руками или зубами срывали пломбы и опрокидывали в себя «чудодейственный эликсир».

Успокоилось все только минут через двадцать, когда икающее разбойное воинство, несколько приободрившись, но изрядно кося глазами, направилось к лошадям. Лошади, чуя незнакомый отвратительный запах перегара, шарахались, фыркали и хрипели. Разбойники, ругаясь на чем свет стоит, пытались взобраться на лошадей, падали, поднимались и вновь заносили ноги в стремена.

Несчастный, подавленный происходящим и мучимый головными болями Ахмед, отъехав чуть от пещеры, хмуро наблюдал за разбойниками. Его конь, застоявшийся за ночь, нетерпеливо переступал с ноги на ногу и недовольно фыркал, призывая собратьев последовать за собой, но тем было не до того. Свалка, казалось, никогда не закончится. Но вот все разбойники взгромоздились в седла и, пришпорив коней, устремились вон из пещеры, радостно подвывая и опасно покачиваясь в седлах. Последним из пещеры вынесся удалой Махсум.

— Ну, куда? — натянул он поводья, подскакав к ожидавшему его Ахмеду.

— Вы ничего не забыли, шеф? — поинтересовался разбойник, пристально вглядываясь в красное, сильно опухщее лицо предводителя.

— Да вроде нет, — попытался задуматься Махсум, но голова все еще плохо соображала. — А что такое?

— О Аллах! — воздел руки к небу Ахмед. — Пещера — вы забыли ее закрыть!

— Ах да! — хлопнул себя кулаком по лбу Махсум, отчего едва не сверзился с коня, но Ахмед услужливо поддержал главаря под руку.

— Сим-сим, закройся! — гаркнул во всю глотку Махсум.

Земля дрогнула, пыль поднялась облаком, и каменные челюсти горы с гулким клацаньем сомкнулись.

— Так просто? — поразился Ахмед.

— А чего мудрить-то? — хмыкнул Махсум, довольный произведенным эффектом. — В путь! Веди нас, Ахмед!

Ахмед нахмурил тонкие брови, ничего не ответил и вынесся вперед, указывая дорогу. За ним, гогоча, икая и вразнобой распевая песни, понеслись разбойники, неловко размахивая на скаку саблями.

Непонятный шум, перекрывший даже журчание горного ручья, доносившийся с южной стороны, где заканчивалось ущелье, и горы плотнее примыкали друг к другу, упираясь заснеженными пиками в самое небо, привлек внимание Али-бабы в тот момент, когда он безуспешно пытался перерубить туповатым топором основание сухого карагача. Топор звенел, щепки летели во все стороны, но дело продвигалось плохо. Решив немного передохнуть, Али-баба отошел в сторонку, стянул с головы платок и утер им покрытое потом лицо. И вдруг он услышал нечто странное, чего обычно в горах не услышишь — много людей, очень много, то ли спорили о чем-то, то ли просто пытались друг друга перекричать. И это несколько удивило Али-бабу. Любопытный молодой человек отложил топор, пристроил своего вислоухого спутника рядом с ним для охраны орудия труда и спешно направился туда, откуда доносился шум.

Удобнее всего оказалось идти вдоль самого берега реки, где дорога была ровнее и глаже, почти не попадалось острых камней, впивающихся в ступни ног сквозь тонкие подошвы изношенных чувяков, да и от воды тянуло прохладой.

Дорога заняла немного времени. Поплутав по извивам реки, Али-баба внезапно вышел на ровную каменную площадку, на которой без труда могла разместиться вся базарная площадь города. Дальше путь преграждала высокая скальная стена, тянущаяся с юга на север. Стена горного кряжа кое-где поросла кривыми деревцами и была почти сплошь облеплена гнездами ласточек. А вот что заслуживало особого внимания, так это черная дыра в скале под широким навесом, из которой доносились голоса людей. Али-баба сначала замер в недоумении, глядя на разверстый зев пещеры, но потом вдруг метнулся за огромный валун и укрылся за ним, опасливо выглядывая.

«Ну дела-а! Неужели мне посчастливилось наткнуться на разбойничье логово?» — подумал Али-баба, попутно соображая, как ему следует поступить. Впрочем, сначала нужно было удостовериться, что это действительно разбойники, а не какие-нибудь нищие, нашедшие себе прибежище в горах, подальше от городской суеты и нещадных поборов властей предержащих.

Али-баба затаился за камнем, решив дождаться появления обитателей пещеры, а уж потом решать, что со всем этим делать. Ждать пришлось довольно долго. Шум в пещере то усиливался, то сходил на нет, но при ярком солнечном свете разглядеть что-либо в темном нутре пещеры не представлялось возможным. По звукам, доносившимся из скалы, тоже не получалось разобрать, что, собственно, там происходит. Люди кричали, подвывали, смеялись, то и дело билась посуда, ржали кони, кто-то безостановочно причитал, но его голос тонул в хаосе других голосов.

Наконец из пещеры показались люди. Все в черных одеяниях, лица красные, глаза мутные, как у снулой рыбы, и при этом они были необычайно веселы, громко разговаривали и делали попытки взобраться на коней, что им никак не удавалось. Их поведение казалось Али-бабе крайне странным. Ну откуда, скажите на милость, ему было знать, что эти люди пьяны, когда сам он ни разу в жизни не пробовал вина. Однако теперь стало ясно, что он действительно обнаружил логово разбойников, именующих себя «Коршунами пустыни».

— Иа! — раздалось за спиной Али-бабы, отчего тот едва не выпрыгнул из-за камня, но вовремя сообразил, кто к нему пожаловал.

— Эй, кто тебя сюда звал, глупое животное? — накинулся Али-баба на счастливого осла, нашедшего хозяина.

— Иа! — возмутился лопоухий.

— Да тихо ты! — зашипел Али-баба, зажимая обеими руками пасть ослу. — Или ты хочешь, чтобы нам обоим отрубили головы?

Осел вырвался из рук хозяина и попятился, испуганно мотая головой.

— Тогда молчи! — приказал Али-баба, приложив палец к губам.

— Иа! Иа! — понятливо закивал осел.

— О, наитупейший из ослов, — не на шутку рассердился Али-баба. — Если ты сейчас же не замолчишь, то, клянусь небом, я тебя… тебе… в общем, ты понял!

— Иа! — Ослик отступил еще дальше и спрятался за другим валуном, прикрыв глаза ушами.

Но Али-баба зря переживал, что кто-нибудь из разбойников обратит на них внимание. Разбойникам было вовсе не до того, а один осел не мог перекричать целый табун без устали ржавших лошадей. Так что пятикратное «иа» кануло в производимый «Коршунами пустыни» шум, словно песчинка затерялась среди подобных себе на морском дне.

Двое разбойников, находившихся ближе всех к пещере, о чем-то возбужденно разговаривали. Али-баба догадался, что один из них является главарем шайки, но кто конкретно, он никак не мог определить. Али-баба напряг слух, однако разобрать слов говоривших с такого расстояния не представлялось возможным. И тут самый молодой вдруг гаркнул: «Сим-сим, закройся!»

Земля в тот же миг задрожала, заходила ходуном, под каменной площадкой пронесся утробный гул, и вход в пещеру начал закрываться. Черное воинство, собравшись в три нестройных шеренги, крича песни и размахивая кривыми саблями, ослепительно блиставшими на солнце остро отточенными лезвиями, понеслось прочь от пещеры. Али-баба со страху припал к земле, дрожа всем телом, зажмурил глаза и обхватил голову руками.

Вскоре все стихло.

Тогда Али-баба осторожно приподнял голову и выглянул из-за камня. Куда скрылись разбойники, он понял далеко не сразу, но, хорошенько приглядевшись, молодой человек заметил в другом конце каменной площадки едва приметный глазу пролом в скале, скрытый растущими вдоль него деревьями с пышными зелеными кронами. Впрочем, Али-бабу сейчас мало волновало, куда направили своих быстрых коней «Коршуны пустыни». Гораздо больше его заинтересовала пещера, теперь отгороженная от мира скальной стеной. Казалось, она была монолитна, и никакой пещеры за ней вовсе не было. Теперь Али-бабе стало понятно, почему никто до сих пор не смог обнаружить логова разбойников.

— Иа! — опять подал голос осмелевший ослик, медленно приближаясь к хозяину.

— Ты прав! — согласился Али-баба, поднимаясь с земли и отряхивая потрепанную одежду. — Нам с тобой выпала большая удача!

— Иа? — Осел вопросительно поглядел на хозяина, вероятно, пытаясь уточнить, не сошел ли тот с ума.

— Не спорь! — упрямо топнул Али-баба. — Нам нужен новый топор?

— Иа, — вздохнул ослик.

По его унылой морде можно было заключить, что топор его интересует крайне мало. А вот от нормального стойла и вкусного овса он бы не отказался. Да и уздечку новую справить не мешало бы, а то в нынешней, чиненной-перечиненной, ему было крайне неловко перед знакомыми ослихами.

Но Али-баба то ли не понял лопоухого друга, то ли, занятый собственными мыслями, не расслышал сказанного.

— Пошли, — сказал он, взялся за поводья и потянул осла к пещере. Но ослик уперся в землю всеми четырьмя копытами, и сдвинуть его с места Али-бабе никак не удавалось. — Пошли, тебе говорят! Вот же упрямое животное! — напряг руки Али-баба. — Разбойники ушли и наверняка вернутся не скоро. Но все равно нам с тобой лучше поторопиться.

— Иа! — воспротивился ослик, отступая обратно к камню и напряженно мотая головой. Идти в разбойничье логово ему вовсе не хотелось.

— Ну и… шайтан с тобой! — в сердцах выругался Али-баба, махнул на осла рукой и один заторопился к пещере.

Ослик, подумав, засеменил следом, озираясь вокруг. Одному оставаться на открытом месте было еще страшнее, чем идти в пещеру.

Али-баба приблизился к скальному навесу и, немного помявшись, едва слышно произнес: «Сим-сим, откройся». Ведь не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: если команда «закройся» закрывает дверь в пещеру, то «откройся» — обязательно должна ее открыть. Али-баба, которого еще не до конца покинул страх, надеялся, что заклинание не сработает, и он со спокойной душой вернется к прерванной работе. Но, как назло, его слова возымели действие. Вокруг опять загрохотало, поднялась пыль, и стены пещеры разомкнулись, открыв зияющий чернотой вход в пещеру. Клубы дыма и столбы огня вновь изрядно напугали Али-бабу, и тот бросился ниц, зажмурив глаза. Но проходили долгие минуты, а ничего не происходило.

Тогда Али-баба открыл сначала один глаз, потом другой и прислушался. Вокруг все было тихо, если не считать рева пламени, огненной бахромой обрамлявшего с обеих сторон вход в пещеру.

— Иа!

Ослик, которому надоело стоять без дела, подтолкнул Али-бабу в бок, мол, давай иди, делай свои дела и побыстрее возвращайся, а то, неровен час, вернутся разбойники, и тогда нам обоим будет крышка.

— Да, ты прав, лопоухий. — Али-баба встал и медленно приблизился к пещере. Входить было боязно, и Али-баба, чтобы преодолеть робость, крикнул, сложив ладони рупором: — Эй, есть кто-нибудь?

— Будь… уть… ть… — донеслось затухающее эхо из пещеры.

— Эй!

— Ей… ей… — отозвалось нутро пещеры, передразнивая Али-бабу.

— Никого, — подбодрил себя Али-баба и, сделав глубокий вдох, переступил порог. Замер.

Ничего не произошло. Лишь эхо его шагов заметалось по пещере. Зрение Али-бабы понемногу приспосабливалось к сумраку, царившему в пещере, в то время как сами глаза дровосека все больше расширялись, принимая вид идеальных окружностей.

Пещера оказалась огромна по своим размерам. Ее высокий свод подпирали множество толстых каменных колонн. Из стен в разных местах вырывалось пламя, возможно, служившее для освещения пещеры. Кое-где в чашеобразные выемки из трещинам в стенах струилась вода. Ровные каменные полы устилали дорогие ковры, на коврах горками возвышались мягкие подушки. Меж подушек стояла дорогие кальяны и золотая и серебряная посуда, заваленная горами объедков, из чего можно было заключить, что разбойники вряд ли причисляли себя к аскетам.

Чего в пещере только не было! Али-бабе казалось, проще перечислить именно то, чего здесь не было, разве то, что наличествовало. Во множестве боковых ниш грудами были свалены драгоценности, деньги и разные дорогие товары. Разнообразным тканям не было числа — от грубых льняных полотен до тончайшего индийского шелка и изысканной парчи всевозможных расцветок. В больших кувшинах находилось масло — розовое, оливковое, хлопковое, подсолнечное. В малых — вино, чей запах дурманил голову незнакомыми Али-бабе хмельными ароматами. Распахнутые сундуки ломились от монет и драгоценных камней. От их блеска даже при тусклом свете слепило глаза. От ячменя, овса, пшеницы и прочих круп трескались мешки. Зерно, на радость мышам, сочилось тонкими струйками на пол сквозь расходящиеся швы.

У Али-бабы разбегались глаза. Он бросался от одного мешка к другому, от мешков к кувшинам, от кувшинов к сундукам, а от них — опять к мешкам. Радостно восклицая, Али-баба хватал то золото, то драгоценные камни, то посуду, то валялся на тканях, щупая и гладя их, а потом опять возвращался к золоту, запускал в него ладони и слушал переливчатый звон.

— Не может быть! Этого просто не может быть! — воскликнул Али-баба и в очередной раз подбросил в воздух монеты, окатив себя сверкающим золотым дождем. — Я богат, сказочно богат!

— Богат… ты богат, — отозвалось эхо.

— Мне наконец повезло! Деньги, как много денег!

— Много, очень много, — подтвердило эхо. — Бери, бери все!

— Да-да, все! Я возьму все! Я…

Но внезапно до Али-бабы дошло, что с ним кто-то разговаривает. Золотые монеты выпали из разом ослабших пальцев и звонко заскакали по полу пещеры. Али-баба присел, оглядываясь по сторонам, сглотнул и задом заполз за сундук.

— К-кто здесь? — сглотнул он застрявший в горле комок.

— Да никого здесь нет, — разнеслось гулкое под сводами пещеры. — С чего ты взял?

— Не обманывайте меня, почтеннейший. Я же слышу, что кто-то говорит.

— Тебе показалось, — уверил Али-бабу незримый собеседник. — Так что, берешь все?

— Мне ничего не нужно, честное слово! — Дровосек забился еще дальше в угол, дрожа от страха. — Я здесь случайно, поверьте. Тьфу на это золото, тьфу, тьфу!

— Нет, он все отрицает! — прозвучало смешливо где-то совсем рядом.

— Ну, я пойду, ладно? — осторожно спросил Али-баба, на карачках выползая из-за сундука и пятясь к выходу.

— Куда же ты так спешишь? — засмеялся неизвестный. — А как же богатства?

— Клянусь Аллахом, мне они не нужны.

— Совсем-совсем? — усомнился невидимка в словах молодого человека. — Может, все-таки возьмешь что-нибудь?

— Ну-у, — засомневался Али-баба. — Возможно, я и взял бы совсем немножко, если мне будет позволено.

— Так бери! — предложил голос без долгих раздумий.

— Кто вы? Я вас не вижу!

— Нет, вот же привязался! Дух я, дух пещеры.

— Ду-ух! — глаза Али-бабы еще больше округлились. — А-а… где вы, почтенный дух Сим-сим?

— Я везде! И нигде одновременно. Так ты будешь брать что-нибудь или нет?

— А можно немножко золота? — указал Али-баба дрожащим грязным пальцем на раскрытый сундук, полный золотых монет. — Можно?

— Бери! — разрешил дух Сим-сим. — А дверцу мы пока закроем.

— Ой-ёй! — окончательно перетрусил Али-баба, видя, как каменные створки дверей смыкаются перед самым его носом. — О, дух Сим-сим, зачем ты закрыл двери пещеры?

— Затем, о глупый и наивный… Кстати, как тебя зовут?

— Али-баба, о почтенный дух, — низко склонил голову Али-баба.

— Затем, о глупый и наивный Али-баба, что кто-нибудь еще может пронюхать о пещере, и тогда сюда начнется настоящее паломничество, а я не терплю лишней суеты.

— Но как же я выйду?

— Как и все: произнесешь заклинание. Если не забудешь, конечно, — захихикал дух.

От этого смеха у Али-бабы волосы зашевелились на голове, а по спине затопали острыми ножками ледяные мурашки.

— Мне кажется, ты решил дождаться возвращения разбойников, — вывел Али-бабу из оцепенения дух Сим-сим, устав наблюдать, как тот в сомнении переминается с ноги на ногу.

— Нет-нет, что вы! — спохватился Али-баба.

— Тогда приступай! Сколько тебе надо золота? Бери два, нет, три мешка! И еще драгоценных камней — во-он там, в углу, видишь?

— О щедрейший из щедрых дух Сим-сим, — вновь поклонился Али-баба, — прости меня, но куда мне одному столько золота? И драгоценные камни… На что они мне? Я бедный дровосек.

— Извини, но дров у меня нет, — то ли серьезно, то ли в шутку ответил на это дух Сим-сим.

— Да? — почему-то огорчился Али-баба.

— Точно тебе говорю! Но могу компенсировать золотом.

— Хорошо! — поразмыслив, согласился Али-баба. — Я возьму… — Он вновь приблизился к сундуку и уставился на золото, переливающееся в свете струящегося пламени светильников. — Так… Мне нужен топор, чтобы купить его, мне понадобится один золотой, нет, два — топор должен быть хорошим и крепким!

Али-баба взял два золотых динара и положил их в карман. Слишком, конечно, даже за отличный топор, но ведь и он не вечен, решил Али-баба. Да и мало ли что еще может в хозяйстве пригодиться.

— Еще неплохо бы купить мешок риса, кувшин масла, мяса побольше — мы с матушкой так давно не ели отменного плова! На это уйдет… — Али-баба что-то прикинул в уме. — Скажем, пять золотых! Пусть риса и масла будет с запасом.

Юноша протянул руку к сундуку и отсчитал еще пять золотых и присоединил их к тем двум, что лежали в его кармане.

— Разбудишь, когда закончишь, ладно? — произнес зевая дух Сим-сим.

— Прости, о дух, но ты меня сбиваешь!

— Все, молчу-молчу! Продолжай. Только…

— Что?

— Разбойники могут вот-вот вернуться, и тогда ты точно останешься без топора, без плова и, главное, без головы, что будет очень печально!

— Знаешь, это не смешно! — разозлился Али-баба.

— Совсем не смешно. И поэтому я предлагаю тебе упростить все до минимума.

— Как-как? — не понял Али-баба мудреное слово.

— То есть, не мудрствуя лукаво, не напрягая ума.

— Понятно, — кивнул Али-баба.

— Бери мешок золота и иди!

— Куда мне столько денег, о дух?

— Э-э, бестолковый юноша, денег много не бывает, особенно когда есть жена и дети.

— Но у меня нет ни жены, ни детей! Только старая матушка.

— Вот ее и порадуешь.

— Ну хорошо, — подумав некоторое время, согласился Али-баба. — Только ради матушки!

— А может, все-таки возьмешь два мешка?

— Нет! Одного мешка вполне достаточно, — решительно отрезал Али-баба.

— Как знаешь, — казалось, безразлично сказал дух Сим-сим, но голос у него был почему-то весьма довольный. — Вот, забирай!

К самым ногам Али-бабы из-за сундуков выкатился внушительный мешок из крепкой ткани с меткой на боку — черный коршун, распростерший в полете крылья.

— Спасибо, о добрый дух Сим-сим! — обрадовался Али-баба, завертевшись вокруг мешка с деньгами. — Я никогда не забуду твоей доброты!

— Без проблем! Заходи, если что, — довольно прогудел дух. — Да, и не вздумай кому-нибудь рассказать обо мне!

— Клянусь! — выпятил грудь колесом Али-баба, пуча глаза.

— А теперь уходи и дай мне поспать. Покоя нет бедному старому духу: ночью пьют и устраивают дебоши, утром ни свет ни заря вопят как резанные, а после шляются всякие разные — две монеты, нет, три! Ну, чего стоишь? Иди!

— Спасибо!..

— О горе мне! Уйдешь ты, наконец, или нет?

— Все-все, прости, о дух. Я уже ухожу. — Али-баба с трудом доволок мешок до дверей и вытер рукавом рубахи пот, выступивший на лбу. — Сим-сим, откройся!

Двери, прогромыхав, распахнулись. В пещеру влетел радостный ослик и заскакал вокруг хозяина, оказавшегося живым и невредимым. Но радость его было недолгой. Али-баба, поднатужившись, взгромоздил на спину осла тяжеленный мешок, от чего у ослика начали подгибаться ноги.

— Только попробуй уронить! — честно предупредил Али-баба. — В этом мешке и твое новое стойло, и уздечка, и еда. Так что смотри!

— Иа! — обрадовался ослик и, позабыв о тяжести ноши, бодро потрусил прочь от пещеры. Али-баба заторопился следом за ним.

— А дверь? — крикнул ему вдогонку дух, но Али-баба, в тот момент уже достигший берега реки, не услышал. — Вот же бестолковая молодежь нынче пошла! Все приходится делать самому. О-хо-хо!

Дверь-стена пещеры вновь замкнулась, заглушив причитания старого ворчливого духа.

Примечания

3

Лаган — традиционная широкая и плоская восточная посуда

4

Коса — национальная восточная глубокая посуда для первых блюд

5

Чалоп (узб.) — кисломолочное блюдо с зеленью (окрошка)

6

Румол (тадж.) — национальный мужской поясной платок