Мужчины и женщины

Леонид Левинзон (2022)

Роман «Мужчины и женщины» — это роман о женщинах, написанный мужчиной. В центре повествования стоит молодая женщина по имени Вера. Из-за своей необузданной натуры и любопытства, перейдя с бедуинами Синайскую пустыню, она попадает в дом терпимости в Израиле, откуда бежит с помощью бывшего афганца Игоря. В один из дней пару приглашают на день рождения и Вера влюбляется в харизматичного незнакомца. Любовь и страсть властно вмешиваются в жизнь и других героев книги. Мечта о счастье заставляет женщин разрушать казалось бы уже сложившиеся отношения. Сильной стороной романа являются яркие характеры и не отпускающая внимание читателя хлёсткая интрига. В книге нет второстепенных героев, каждые мужчина и женщина на страницах книги это отдельные и великолепные истории.

7. Зачистка деталей

Первая мастерская, куда взяли Игоря, находилась в религиозном районе, в который можно попасть, если идти вглубь от центральной улицы Яффо. Это была крошечная промзона из двух длинных зданий с общим двором посередине. На ночь двор с обеих сторон запирался железными воротами. В зданиях гнездилось множество мастерских, во двор бесконечно заезжали машины, шум стоял неимоверный — весь рабочий день визжали пилы, перекликались рабочие, стучали, строгали. Мастерская, в которую устроился Игорь, занималась зачисткой деталей, служивших частью прицела автомата. С детали размером с ноготь надфилем снимали заусеницы. Это оказалось очень трудным делом. За рабочий день следовало зачистить не меньше тысячи деталей, но уже на двухсотой Игоря клонило в сон.

На работу Игорь добирался на утреннем, полном людей автобусе. Выходил у автовокзала, выгодно отличающегося от безумной тель-авивской постройки аккуратностью форм и огромными часами на фасаде с бегущей по слабо очерченному кругу стрелкой. Дальше он шёл пешком, углубляясь в узкие улицы. Множество ешив, школ, маленьких скудных магазинчиков встречалось по дороге. И конечно, люди — будто перенесённые из европейских гетто восемнадцатого века. Мужчины в обязательных длиннополых чёрных лапсердаках, в чулках, туфлях, в круглых, тоже чёрных шляпах, и с обязательной книгой в руках; женщины во всё блеклом, сером, с тщательно убранными под платки волосами или в париках. И кругом на деревянных досках объявлений расклеенные «пашквили» — своеобразные новостные стенгазеты с указаниями раввинов.

Как и у многих других, первоначальное уважение к этим людям, упрямо не признающим государство, в котором они живут, быстро сменилось у Игоря плохо замаскированной недоброжелательностью. А тут ещё пришлось столкнуться с ортодоксальным бытом напрямую. Как-то хозяин мастерской, толстый, вечно пахнущий потом, прижимистый ортодокс, оценив телосложение Игоря, попросил отнести к какой-то своей родственнице посылку. Посылка оказалась тяжёлой, и Игорь, проклиная себя, своё зависимое положение, хозяина, долго пёр её на плече, обливаясь потом. Был уже май, от только что прошедшей холодной зимы не осталось ни следа, и всегдашняя жара, не такая влажная, как в Тель-Авиве, но тоже злющая, давящая, уже обрушилась на город.

Добравшись до конца квартала и окончательно взмокнув, Игорь зашёл в подъезд нужного дома и постучал в квартиру. Но внутрь его не пустили — праведная женщина не могла позволить себе разговаривать с незнакомым мужчиной. Письмо для хозяина передал один из её многочисленных детей — мальчик лет одиннадцати, сразу не ушедший, а долго рассматривавший присевшего на одну из ступенек рослого седого дядю. Наконец мальчик набрался храбрости:

— Я тебя ни разу не видел! — выпалил он. — Ты разве не покупаешь продукты у Ицика?

— Не покупаю, — ответил Игорь. — А где у Ицика магазин?

Глаза мальчика стали совсем круглыми:

— Но у нас в городе все знают, где магазин Ицика! Ты, наверное, не живёшь в Иерусалиме!

— Живу, — улыбнулся Игорь, — но где этот магазин, не знаю…

Тут мальчика позвали и сердито заговорили с ним на идише. Видимо, отругали за любопытство.

Идя обратно, Игорь вдруг подумал, что у хозяина, конечно, есть машина и непонятно, почему потребовалось тащить посылку вручную, бензина, что ли пожалел? От этой мысли Игорь окончательно расстроился. Пришёл домой и пожаловался Вере. Но Вера заинтересовалась не скупостью хозяина, а вопросами мальчика.

— Знаешь, а ведь мы с ними действительно живём в разных городах, и его город совсем не похож на наш… Игорь, — вдруг расстроенно добавила, — извини… Не хотела говорить, но у меня туфельки совсем расклеились.

— Что ж ты молчала! — всполошился Игорь.

В той экономии, в которой они жили, любая незапланированная покупка выбивала из колеи, но обувь — это обувь.

На второй месяц работы один из рабочих, тоже ортодокс, но из сефардов, увидел на плече переодевающегося Игоря татуировку в виде креста и с надписью «Кандагар».

— Ты не еврей? — удивлённо спросил.

— Еврей.

— Но почему крест?

— В армии на память сделали, — добродушно объяснил Игорь. — А что?

— Еврей не может носить крест! Если ты носишь, значит, ты христианин.

— Глупости, — отмахнулся Игорь, — вон, у тебя майка в бело-синюю полоску, но я же не говорю, что ты моряк.

Ортодокс неожиданно обиделся:

— Ты почему меня оскорбляешь?

— Я не оскорбляю.

— Нет, оскорбляешь! Маньяк! — раскричался. — Маньяк!

— Да пошёл ты! — добродушие Игоря как рукой сняло. — Сам маньяк!

— Именно маньяк? — уточнила Вера, когда он, трясясь от злости, пересказывал ей происшествие.

— Ну да! Заколебали! — Игорь раздражённо дёрнул плечом.

Вера забавно подмигнула.

— Мой любимый маньяк! — округлила голубые глазищи. — Надеюсь, ты сегодня вечером меня проучишь? Проучишь?

— Проучу! — буркнул Игорь и натянуто улыбнулся. — Ну, Вер, мне не до шуток!

— Ах, мастер, — Вера потупила глаза. — Как жаль…

— Вер, я говорю серьёзно!

— Я слушаю, милый, слушаю…

— Слушай…

Разозлённый придурок пошёл жаловаться хозяину, и тот вызвал Игоря.

— Вот что, парень, — начал поучать, поудобнее устроившись в продавленном кресле, — на первом месте у меня стоит не высокое мастерство, — важно погладил спускающуюся на грязную рубашку бороду, — а спокойствие в рабочем коллективе! Ты же его нарушаешь!

— Высокое мастерство заусеницы снимать? — отозвался взбешённый и чувствующий себя правым Игорь. — Коллектив из трёх человек? Ты лучше зарплату хотя бы до минимума подними, а то ведь Бог накажет, не посмотрит, что молишься по десять раз на дню!

— И тут он тебя выгнал, — печально улыбнулась Вера. — Правильно?

— Правильно, — вздохнул Игорь. — Не сдержался я… — виновато посмотрел.

— Но ты же прав! — Вера даже стукнула кулачком по столу. — Прав!

— Десять дней пропало, — Игорь махнул рукой, — не заплатит, скотина…

— Плевать. Ты — прав! Блинчики хочешь?

— Хочу! — оживился Игорь. — У тебя очень вкусные блинчики.

— Конечно, вкусные, — загордилась Вера. — Сейчас подогрею…

Вынула из микроволновки.

— Приятного аппетита, милый! Так держать!

Было уже одиннадцать, и они легли. В новой квартире в окно стучался иерусалимский ветер, близкие деревья, посылая тени, качали ветвями, в бедненькой, но аккуратной спальне светило со стены маленькое жёлтое бра, делавшее чужие, покрашенные Верой стены чрезвычайно уютными. Вера, немножко почитав, отложила книжку и сонно сказала:

— Игорь, мне холодно…

— Я принесу ещё одеяло! — встрепенулся Игорь.

— Да кому это интересно, если мне холодно… — по-прежнему вроде бы сонно пробормотала Вера и лукаво блеснула глазом. Через полчаса, когда она заснула, настонавшись и явно согревшись, Игорь, с любовью глядя на её успокоенное спящее лицо и разметавшиеся по подушке волосы, подумал:

«Я счастлив, господи, я счастлив!»

На следующий день им было так лениво, что они не сдвинулись из спальни. Игорь сосредоточенно читал русскую газету — он так и не перешёл на иврит, на работе от него требовалось работать руками, а не говорить. Вера слушала музыку — сидела в наушниках перед компьютером. Она вообще разбиралась в музыке, всё время выискивала каких-то удивительных певиц.

— Откуда ты всё знаешь? — как-то спросил поражённый Игорь.

— Из детства, — улыбнулась Вера. Её глаза затуманились…

…В большой комнате напротив дивана у них с мамой стояла оставшаяся от бабушки радиола «Маяк» на коротких ножках. Её мощные боковые стенки и крышка были сделаны из коричневого полированного дерева, а длинная передняя панель затянута жёлтой тканью. Низ занимали трудно нажимающиеся щёлкающие клавиши, а над ними протянулась стеклянная шкала настройки с отмеченными на ней далёкими городами — Париж, Нью-Йорк, Дели, Мехико…

Верочка часами просиживала около своей радиолы, увлечённо крутила круглые большие ручки настройки и, зажмурившись, прижималась ухом к жёлтой ткани — слушала музыку и далёкие разговоры на незнакомых языках. Но главное сокровище у радиолы было сверху — под полированной крышкой находился проигрыватель. Надо только взять пластинку, осторожно положить на круг и подвести иглу…

Пластинки им также достались от бабушки, великое их множество хранилось в сундучке около дивана. Там были и совсем старые, грубоватые, чёрного цвета, и как бы игрушечные тоненькие зелёные или синие. Верочке было потешно прокручивать пластинку быстрее или медленнее нормы, тогда Майя Кристалинская и Лариса Мондрус то пели мультяшными голосами, то тянули басом. Потом Верочка переключилась на другие песни: «Хоп-хей-гоп», «Шизгара» и «Чао, бамбино, сорри». Не зная перевода, она сама придумывала содержание и рассказывала его дворовым подружкам. Постепенно Вера добралась до самого дна бабушкиного сундучка, где нашла пластинку со странным названием «Эль Кондор пасса».

Включила проигрыватель, привычно повернула иглу, игла зашуршала по кругу…

Сквозь тихое шуршание иглы откуда-то издалека раздались крики чаек, мычание быков, щелканье бича, скрип колёс, а в следующее мгновение стала слышна флейта. Её мелодия раздавалась всё громче и громче, достигла апогея и затихла, опять потерявшись в крике чаек.

С тех пор зачарованная мелодией Верочка слушала пластинку множество раз, пока проигрыватель не сломался от старости.

Когда они с мамой переехали в другой город, радиолу с перегоревшими лампами и сломанным проигрывателем пришлось оставить, а с ней все пластинки. Их просто негде было больше проигрывать — техника шагнула вперёд. «Эль Кондор пасса» осталась тоже.