Полуночные рассказы

Леннарт Стиг Хаястани, 2020

Этот сборник о трагичной судьбе, о любви, о смерти, о поиске самого себя и о людях, которые попадали в самые разные ситуации: смешные и грустные, злые и добрые, случаи, полные надежды и полные отчаяния. Вы окунётесь в мир психологической драмы, тяжёлых решений, предательств и самой искренней преданности. Каждый герой столкнулся с проблемой, чрез которую ему необходимо переступить, которую нужно перебороть, но что ждёт его в конце пути: победа или ..?

Шкура

Вот она, чёрная шкура. Я гнал тебя тысячи метров. Ты мой враг, зверь, что мешал охотиться, и вот в моих руках твоё бездыханное мёртвое тело. Ливень и грозы, погода ни к чёрту, сквозь грязь и навалившийся озноб я наконец-то сумел загнать тебя, на моих руках величайший трофей! Все верные псы загрызены, вокруг обломки ножей и сломанные ружья, а твой дикий красный глаз продолжает смотреть мне в горло, обнажив свой грубый холодный оскал. Хочешь загрызть? Хочешь убить? Сколько людей, сколько охотников, славных добрых охотников ты прогнал с этих мест, и даже после смерти твой взгляд устремлён мне в горло, даже сейчас ты всем видом показываешь своё желание убить меня, помешать моей доброй охоте.

Плотная длинная грива, толстые лапы, толще моей ноги, он метра два высотой, не меньше, а в длину все четыре. У меня уйдёт вся ночь, вся ночь проливного дождя, града и накатившегося осеннего холода, чтобы принести этот трофей домой. Думаешь, я оставлю тебя здесь? Думаешь, дам победить в схватке? Прошли времена, когда охотники были вынуждены удирать с горы бездобычно, оставляя свои трофеи тебе на поедание, а своё славное дело на поругание. Я убьюсь, но принесу тебя домой. Все, кто смеялся, все, кто боялся, все трусы и лицемеры, все добрые и злые люди, славные охотники и бесчестные пьяницы, все увидят, что я — РафаэльТваруни, победил чудище нашей горы и освободил людей ближних деревень от страха перед зверем. Теперь все, спокойно, без слёз родных и близких смогут охотиться в лесах великой горы. Сколько здесь дичи, сколько рыбы в озёрах, сколько кабанов и оленей, лови — не хочу. Режь, круши, убивай, шкуры и шерсть, здесь есть всё! Десятилетиями он не давал нам ходу, везде караулил и нападал, но теперь мы займем эти земли. Каждая здешняя тварь познакомится с человеком и его друзьями — собакой и порохом.

***

Когда Рафаэль проснулся, тянущая боль пронзила спину от шеи до бёдер, руки и ноги онемели, он с трудом двигался — так болели мышцы. Десяток одеял взвалились неподъёмным грузом, а на столе валялись бесчисленные лекарства. «Ах, удела слабаков!», — подумал Рафаэль. Он скинул навалившиеся одеяла, обжигающие своим жаром, и попытался встать. Один шаг, за ним другой, еле-еле переставляя ослабшие ноги, но следующая поступь не выдержала — тело рухнуло вниз.

Тут же в комнату вбежала сестра Рафаэля, помогла встать и прийти в себя, заставила выпить некоторые лекарства и вновь уложила спать.

В следующий раз он проснётся от весёлых звуков из гостиной и доносившихся до второго этажа приятных сладких запахов богатого стола. Рафаэль догадался — в гости приехал его друг, на встречу с которым он так торопился добыть трофей. Твёрдым решением и чёткой поступью Рафаэль встал с кровати и, держась за стены, медленно последовал к лестнице. Шаг за шагом он спускался, останавливался и приходил в себя, затем снова шёл, стараясь терпеть боль. Войдя в гостиную, он застал присутствующих за распитием чая. Его никто не заметил.

— Ну и где этот черт?! — прохрипел улыбающийся Рафаэль.

Все присутствующие разом обернулись: его друг — Генрих, сестра — Молли и мать — Анна. Генрих встал первым и обнял Рафаэля, Молли же вскрикнула:

— Тебе ещё рано вставать, зачем ты спустился?! Быстрее, вот, садись.

Все вместе они усадили Рафаэля на диван, Молли побежала за одеялами, попытка её остановить ничем не увенчалась. Старушка мать всё еще была в полудрёме и, казалось, не заметила изменений в комнате.

— Как зарос, как зарос, посмотрите на него, — говорил друг, слегка касаясь чёрной бороды, — не бреешься, небось, уже с неделю, а то и с две, посмотрите на эту шевелюру, скоро сам волком станешь.

— Сколько я пролежал? — недоумевал Рафаэль, ему казалось, что брился он незадолго до выхода на зверя, а теперь борода была сантиметра три, если не четыре в длину.

— Часов тринадцать, — спокойно ответила мать, — думаю, ты забыл побриться перед выходом.

— Да ладно о бороде, какого зверя забил, ух, — не переставал восхищаться Генрих, на него одновременно нахлынули чувства радости встречи со старым другом, непреодолимое восхищение таким ценным трофеем и небольшая зависть. — Я боялся, что пропадёт такая ценность и снял с него шкуру, не переживай, вижу, что ты заболел, я с ней разберусь, всё будет хорошо, такой трофей не должен пропасть. Ишь, какой ты молчаливый сегодня, раньше таким не был, ты ведь теперь герой, в таком богатом месте люди охотиться смогут, и всё ты! Как вообще сего зверя забить смог? Хвастай!

— Долго рассказывать, мне во многом повезло, — лёгкая дрожь прошлась по телу, Рафаэль не мог дождаться, когда принесут одеяла и чего-нибудь поесть.

— Если долго, то ещё лучше, мне нужно во всех деталях. Как тебя угораздило туда самому полезть, без приятелей?

— Да я неделю как подначивал наших устроить большую охоту, как раньше. Но все наотрез отказывались, боятся.

— Трусьё!

— А я о чем! Ну, не нашёл лучше варианта, нагрузил на себя ружей, взял собак и айда охотиться, хах, — Рафаэль улыбнулся, вспоминая насколько дерзким, глупым и неосторожным было такое действие. — Я вообще думал, что пройдусь по лесу рейдом, постреляю пару глухарей и вернусь, гора вон смотри, какая большая, вокруг лес, к тому же начинался дождь. Утром его не было, но ближе к вечеру становилось всё хуже и хуже, и я, не будь дураком, засобирался домой. А эта тварь хитрая, она видела меня и постоянно шла где-то рядом, шла против ветра, собаки не сразу учуяли. Сначала одна сорвалась и не вернулась, за ней зверь вторую утащил… Мы далеко были, домой бы я не поспел, поэтому ближе к обрыву встал спиной к скале и давай высматривать, стрелять. Три ружья потерял в схватке, все три зверь изломал, уже не помню, как мне удавалось изворачиваться, во многом спасал Баски.

— Баски… Я ведь тебе его ещё щенком привёз, — судорожно и с некоторой скорбью проговорил Генрих. Он, вслед за Рафаэлем, опустил голову. Воцарилась минутная тишина.

— Да. Баски всегда точно мешал твари вгрызться мне в горло. Ни пули, ни ножи, кинжалы или огонь, ничего её не брали. Я потерял трёх псов, и мы с Баски уже хотели бежать, но я… Я точно почуял, как подстрелил зверюгу, я ранил его, и тот стал уходить. Тогда, не знаю, что вело меня на такую авантюру, но я выкрикнул Баски команду, и мы последовали за тварью. Я преследовал её вверх, и вверх, и вверх, пока мог идти и дышать. Грязь, в которой я топил свою обувь, вода, которая обрушивалась на нас с высот, перепады, из-за которых я дважды мог упасть и погибнуть. И, наконец, мы загнали его, я точно знал, что он где-то рядом, но где? Я не мог понять, я слышал его рёв, его рычание и дыхание, но откуда — не знал, он будто был вокруг меня, повсюду. Насколько же он велик, насколько могуч, может, я выскажусь как поэт, но тогда казалось, что в его дыхании и рыке прячется музыка древней, дикой и непокорной эпохи, я почувствовал себя беззащитной жертвой, хотя и был охотником. Мне показалось, что сами духи лесов и позабытые боги были на стороне этого зверя, настолько страх тогда пронзил и целиком поглотил моё тело и мою душу.

— Гигантская тварь, больше четырех метров в длину, людоед! Когда снимал шкуру, в животе у него нашел мальчишку, наверное, разом зверь проглотил, пасть огромная, в две мои руки будет! Глаза, вообще налиты кровью, он чистый демон, и, если выражаться твоим поэтическим языком, то на его стороне были лишь злые духи и ведьмы, а ты уничтожил весь их шабаш. Ты герой!

— Да, уничтожил…

— Так что там дальше, ты загнал зверюгу, как убил его, м? Как тебе так повезло?

— Повезло! Вот подходящее слово. Зверь, если загнан в угол, он ведь еще опаснее, чем прежде? Если внизу он удирал, тогда я чувствовал себя победителем, то сейчас он готовился к смертельной схватке и здесь я уже проигрывал.

Я, преследуя его, признаюсь, надеялся, что удерёт зверюга, что потеряется в дожде его след, и я приду в деревню уверенный в своей победе, и буду рассказывать тебе, как чуть не загнал чудовище.

Там, наверху, я боялся и не знал, на чьей стороне будет царица-фортуна. Стоило лишь на миг, маленький миг, мне повернуться спиной к притаившемуся зверю, так он выпрыгнул в своём молниеносном прыжке.

Грозы небес были не единственными той ночью, настоящая и самая опасная гроза была волком. Я бы и ничего не почувствовал, тварь могла за раз оторвать мою дурную голову, но тут Баски тявкнула и моментом напрыгнула на зверя. Чего она ожидала? Я, право, не знаю! Её прыжок был смертью, и пёс отдал свою жизнь за меня. Людоед лапой отбил Баски, и уже было повалился на меня, но вовремя сработало моё ружье, и пронзило звериное сердце. Он рухнул совсем рядом, успев отбросить моё обессиленное тело в сторону, я бы свалился, честно говорю, будь удар чуточку сильнее, я бы свалился в обрыв, и на нашем поле боя воцарилась ничья.

— Но ты не свалился, ты доказал, кто истинный повелитель этих мест! — радости и одновременно сочувствия в словах Генриха было не занимать. Он отхлебнул немного чая и поставил жменю конфет рядом с Рафаэлем. — Что было дальше?

— А что дальше? Ухватился за каменный выступ, обнажённый годами ливней, будто специально для меня. А дальше, одной рукой держась за сук, другой втыкал кинжал в грязь и вскарабкался обратно. Баски мертва, страшный зверь лежал на земле, видел бы ты его глаза, они были не закрыты, они будто следили за каждым моим движением. Честен буду, я испугался, что проморгал, и тварь вот-вот прыгнет и задушит меня.

Вставшая из-за стола мать удалилась, сообщив, что через десять минут ждёт всех на завтрак. Друг решил проверить, почему задерживается Молли, может ей стоит помочь. Рафаэль остался в комнате один. Спустя несколько минут он закрыл глаза. Ему снился всё тот же сон, один и тот же момент. Прыжок огромного волка и выстрел ружья. Но теперь волком был он, а ружье держал Генрих. Он убегал от него, не хотел ранить, вверх и вверх, всё выше к пику горы. Но Генрих не отставал, за ним следовала вся деревня, а за ней и вся страна, вооружившись огнестрелами, ножами и топорами, у кого-то даже были палицы. В момент, когда он готовился к решительному прыжку, Рафаэля разбудили.

На дворе вечер. В гостиной играли в карты Генрих и несколько соседей, пришедших навестить Рафаэля. По рассказу сестры, весь день в доме не было покоя. Дети и взрослые стекались к ним со всех концов. Одни — поглядеть на убитое чудовище, другие хотели поблагодарить и расспросить Рафаэля о случившемся. Благо он рассказал свою историю другу и тот смог отвлечь внимание толпы, дав Рафаэлю отоспаться.

В доме всюду гостинцы, от обычных корзин с яблоками до красивых новых ружей и кинжалов с золотыми и серебряными узорами. Кто чем богат, то и приносил. На столе письма, приглашающие Рафаэля в разные охотничьи клубы, на мероприятия, письма фотографов и журналистов, некоторых горе-писак. Поступок его так взбудоражил округу, что многие всерьёз начали подумывать о выдвижении Рафаэля в деревенские старосты или же и вовсе в мэры, хотя, казалось бы, он всего-навсего убил волка. Как легко заработать уважение и почёт, стоит только убить того, кого все ненавидят.

— А где сейчас мужики? — спросил Рафаэль сестру, в животе забурчало, он так и не успел на завтрак.

— Решили отпраздновать твой трофей, собрались на гору, охотиться.

Еще недавно Рафаэль был рад одной только мысли об охоте его собратьев по верному занятию на чудовищной горе, но теперь его одолевала тоска и злость. Быть может, от голода.

— Тебе бы побриться, — сказала сестра. — Завтра не меньше народу будет, а у тебя борода сантиметров десять, ну, может чуток меньше.

Рафаэль дотронулся до лица, густой волос покрыл каждый миллиметр. «Тут не бриться, тут и стричься надо», — подумал он. Сделал усилие, удалось встать, из кухни доносился тёплый аромат шарлотки. «Эх, сейчас бы кусочек», — одолевала одна только мысль обрюзгший мозг. Рот наполнился слюной. Шаг. Рафаэль свалился на диван.

***

Ногти выросли на сантиметр, волосы на руках заросли пуще прежнего, и даже перекинулись на пальцы, грудь и даже спина, на которой доселе ничего не росло, покрылись белым волосом.

— Гормональный сбой, всё очевидно! — огласил свой вердикт доктор.

Утро было ещё тем. «Чаще бриться, чаще стричься, чаще резать ногти!» — повторял Рафаэль. Он стал крайне нервным, постоянно хотелось есть. Пережитый шок, не покидающее чувство жертвы, его вот-вот должен был настигнуть хищник, всё это лишало Рафаэля спокойного сна. Он рычал, бежал, просыпался и кричал на весь дом!

Всё утро провел у окна. Его комната как раз выходила на гору, да и сам дом располагался максимально близко к ней.

Это был двухэтажный старый дом, который возвёл и облагородил дед Рафаэля. Изначально охотничий домишка располагал маленькой комнатой, кухней и прочими деталями, не увеличивавшими его привлекательности. Но дед нарастил жилище во все стороны, добавил этажей, разбил небольшой сад. Построил сарай и обнёс небольшим кирпичным забором, по типу элитных особняков он добавил маленькие домики для прислуги и большой газон по оставшейся территории.

Он до сих пор помнит рассказы отца о былом благосостоянии, о богатстве, окружавшем семью, о десятках слуг, бегающих по первым же указаниям. Старый алкоголик, картёжник и кутила! Не погибни он в пьяной схватке, так и дом бы проиграл или пропил и по типу бродяг и распутных девок, пустилась бы по миру их семья.

Солнце встало недавно, доктор успел попрощаться, сестра с трудом всучила ему несколько круглых купюр. «Надеюсь, моя болезнь скоро пройдёт», — думал Рафаэль.

Ещё с молодого возраста он обзавёлся привычкой откладывать деньги, правда их обычно находил и проигрывал в карты или кубики его отец, но привычка была хорошая и он ей никогда не изменял. Сидя у окна, он наслаждался свободной горой, ветер пошатывал вековые деревья, облака сгущались. В таком состоянии удалось высчитать срок, насколько хватит сбережений — два месяца и голод, либо жить чуть победнее и протянуть три месяца. Можно было, конечно, отказаться от прислуги, но ей они и так платили сущие копейки, а объём её работы был велик. Уволят они её, добавят к особняку ещё один пустующий домишко, ради которого во многом и работает прислуга, и в семейный фонд добавятся несколько деньжат, которые никак не улучшат положение семьи кардинально.

Сестра принесла чай и печенья, прораставший седой волос беспокоил её, со стороны можно было спутать Рафаэля со стариком, но молодая кожа выдавала его вблизи. Молли не отходила ни на шаг, она постоянно заправляла одеяло, расчёсывала и брила Рафаэля. Мать с прошедшего утра так и не осмелилась подойти к сыну.

–Рафи, она сильно беспокоится за тебя, — твердила Молли, — плачет у себя в комнате, отец тоже поседел перед смертью…

— Он проигрался! И оттого постоянно нервничал, а после перепил и полез в драку! — выкрикнул Рафаэль. В эти слова он вложил всю свою силу, весь пласт скопившейся энергии. Устроившись поудобнее и не переводя взгляд на сестру, тихо, еле слышно, хотя ему и казалось, что довольно громко, произнёс — у меня просто гормональный сбой, это пройдёт.

Молли, не ответив, ушла. Рафаэль не прекращал смотреть в окно, и не был точно уверен, ушла ли она, не дослушав его, или нет. С полной луной Рафаэль встретил свой сон.

***

Поданная яичница пахла жутко. Только он это замечал? Все за столом уплетали её с особым восторгом, Генрих попросил добавки. Рафаэль аккуратно положил немного белка в рот. Живот, в который уже с несколько дней не попадало ничего съестного, забурчал и закрутился, к горлу подошло чувство тошноты.

— К окну, быстрее! — всхлип промолвил он. За столом никто, окромя Генриха, не услышал его, либо не хотел услышать.

Он тут же встал, словив на себе недоумевающий взгляд Молли, и, взяв ослабевшего друга на руки, отвёл к окну. Рафаэль перекинулся через перегородку и опустошил желудок.

Он впал в некое неизвестное состояние, когда всё вокруг становилось то слишком замедленным, то невероятно ускоренным, сам Рафаэль будто переставал быть частью окружающего мира, становясь просто наблюдателем, выпадавшим на некоторое время из жизни окружавших его людей.

Некое состояние транса изредка прерывалось спокойствием и уверенностью в правильном течении времени. Уверенность его была настолько сильна, что он уже представлял дни, когда выздоровеет и сможет сходить на охоту с Генрихом, обнять свою матушку, обеспечить сестру. В такие моменты он сидел и просто смотрел куда-то вдаль, сквозь всех людей и предметы, попадающие в обзор. Лёгкая улыбка отдавалась на лице. Но в этот раз постигло совсем иное состояние.

Раф повернул свой взгляд на разбитое зеркало, окинутое на стену справа от окна. Как же давно его стоило выкинуть, но он оставил этот мусор здесь ещё два месяца назад и так и не вспомнил о нем. Легкая пыль осела по зеркалу, и никто его не замечал, так хорошо оно маскировалось за солнечными лучами, жалящими всех, кто проходил мимо, а ночью гляди попробуй увидать его в кромешной тьме.

Сейчас и зеркало, и стены, вообще всё вокруг Рафаэля подрагивало. Лёгкая дрожь и шатание касалось всех предметов, на которые он смотрел, некоторые даже преумножались в числе его глаз.

В пыльном отражении он не узнал своих родных. За столом сидели не то люди, не то звери, каждый поедал быстрее другого. Они то ускорялись, то невероятно замедлялись, всё приобрело вид пузыря, расплывчатый, будто он наблюдает за дном сквозь волнующуюся воду. Проблески человечества, и вот их нет, тела огромных массивных козлов с длинными бородами и острыми рогами, поедающие тело Рафаэля, которое подобно свинке с яблоком во рту, расположилось по центру стола.

Рафаэль сжал глаза, он тёр их руками так усердно, сильно и рьяно, что начал чувствовать влагу, стекавшую каплями меж его пальцев. Отдёрнул руки, осмотрел их, сухи! Посмотрел в зеркало, за столом, как и обычно, сидела его мать, не прикасаясь ни к чему из поданного. Генрих и Молли беседовали о чём-то невероятно интересном, так жива была их беседа, а толстый кот всё приглядывался к еде, наверное, обдумывая возможность запрыгнуть на стол и ухватить кусочек чего-нибудь вкусненького, а также последствия и наказание, которое понесёт его шкура.

***

Сестра с утра побрила его. Видя старание девушки, Генрих забрал эту функцию на себя, но частенько забывал её исполнять.

— Эх, и до чего же беспомощным я стал, — жаловался Рафаэль. — Совсем недавно в одиночку победил четырёхметрового зверя, а сейчас не могу и побриться сам, да что там побриться, я даже помыться сам не могу!

–Рафи, всё будет хорошо, это всего лишь лёгкий недуг, который вот-вот пройдёт, — успокаивала его сестра.

— А если не пройдёт? — никак не успокоится он. — Если я до конца жизни останусь калекой? Нет, нет-нет-нет, всё-таки эта тварь добилась ничьи, хоть и не умер я, но мёртв!

— Что ты такое говоришь? — ахнула Молли, — прекращай немедленно! Разве в детстве мог ты сам умываться? Или ходить сам, мог? Разве не был ты беспомощным человечишкой, за которым следила мать, я и прислуга?

— И что с того?

–Разве заболевший сильным недугом человек не беспомощен как ребёнок? Разве не нужно за ним следить? Разве он, как и дитя малое, по прошествии времени не становится сильнее прежнего, не встаёт на ноги полным ростом и не становится здоровее?

Слова Молли заставили Рафаэля задуматься. Он окинул взглядом улицу, что цвела за окном.

— Я хочу погулять.

— Рафи, сейчас я не могу с тобой погулять, посиди у окна, хорошо?

— Куда-то идёшь?

— Я буду с Генрихом, нужно купить продуктов, и он любезно согласился составить мне компанию, — Молли покраснела. То ли от стыда перед братом, неспособности выполнить просьбу больного человека, то ли ещё от чего.

— Хорошо, развлекайтесь, — Рафаэль улыбнулся, — я посижу у окна.

— Спасибо, прости.

Рафаэль дождался, когда сестра уйдет, он проводил машину Генриха взглядом, и как только она скрылась из виду, окликнул прислугу.

— Да, Рафаэль Арцрунович?

— Принесите кресло, я хочу на свежий воздух.

***

Серым полотном были сшиты тучи и небеса, собирался дождь. Рафаэль не слушал прислугу, он хотел гулять и ввиду болезни своей сам идти не мог. Служанка катила кресло и читала Теннисона.

«Огнем пророческого духа

Там дивный лик её блистал;

Но мощный глас её до слуха

Порою к людям долетал».

— Остановись.

— Вам не нравится этот стих?

— У меня немеют руки, — прошептал Рафаэль.

— Что у вас?

— Руки, они немеют!

Кровать застелена, как и в былые времена. Несколько тёплых одеял накинуты поверх Рафаэля. До него здесь даже побывала грелка. Камин растоплен на полный жар и все, кто заходил, обливались потом.

Так почему же ему было холодно? Почему ничего не грело? Лицо его потеряло прежний блеск, краски куда-то улетучились, кожа с каждым днём становилась бледнее.

Генрих и Молли не возвращались уже как четыре часа, может больше. Мать Рафаэля постоянно лежала в своей комнате вот уже несколько дней, её здоровье, и так хромавшее, стало совсем никаким после настигшей драгоценного сына беды.

Старый семейный доктор, которого хоть и звали Роберт, но самые близкие обращались либо док, либо Роб, вошёл в комнату и тут же побагровел.

— Ну и духота, топите как в феврале!

— Я не могу согреться.

Доктор понимающе взглянул на Рафаэля. Он поставил свой чемоданчик рядом с кроватью и тут же принялся снимать пиджак и жилетку, освобождать горло от пут галстука.

Видя тяжёлое состояние Рафаэля, доктор тут же спросил, кто сможет рассказать о проблемах, чтобы не утруждать лишний раз больного. Вперёд вышла служанка и Рафаэль кивнул.

— Хорошо, если Раф захочет что-то добавить, просто постучите по моей ладони, ладно?

Рассказ был коротким. Рафаэль не может согреться, ничего не ест, мало разговаривает, движения у него скованные, а кожа болезненно бледная. Историю про охоту доктор знал.

— Есть что добавить? — обратился он к больному.

— Осмотрите потом мою маму?

Роберт улыбнулся и кивнул.

— Скажу честно, случай ваш мне до боли знаком, что не делает его менее интересным. Вы не чувствуете, что ваши кости ломит?

— Не чувствую костей.

— Ясно, а запахи?

–В этом и проблема, есть ничего не могу, но вот почувствовать запах шарлотки за километр… всё обострилось, не только запахи, но и слух, зрение.

— Какие ещё изменения?

— Доктор, может моя крыша и едет, но, кажется, я впадаю в чувство транса.

— Поподробнее.

— Бывает, сижу вот так, и всё вокруг замедляется, вижу, как муха мимо летит, крыльями так плавно машет, настолько медленно, что поймать её не составит никакого труда. А бывает, человек, та же сестра моя — Молли, пройдёт мимо, да так быстро, что словить не могу момент, когда она бездвижна, только размытый след за ней остается, и будто её десяток становится. А бывает и вовсе всё происходит, а меня и рядом быть не должно, все как будто сквозь меня идут, странное чувство такое бывает! И согреться я не могу тоже, горячий чай обжигает, но не чувствую я ни боли, ни тепла ожога, одеяла, хоть сто, не греют, не потею даже от них, но холодный пот идёт просто так по утрам. Кажется, я начинаю покашливать, организм мой совсем пищу отвергает. Скажите, я умираю?

— Все мы умираем, жизнь для этого и создана, чтобы в конце умереть. Но вам стоит обождать лезть в гроб.

— Но что тогда со мной происходит?

— Убати, не иначе! — воскликнул доктор.

— Что, простите?

— Как бы вам объяснить. Если вы позволите, я бы рассказал историю о своей жизни, когда ещё не был доктором и когда не укоренился со своей практикой в вашем небольшом городке.

— Пожалуйста, ни в чём себе не отказывайте, — Рафаэль удивился, как активен он был на беседу, а после шёпотом произнёс — у меня ведь полно времени, я всего-навсего при смерти.

— Я в молодые годы, быв ещё на побегушках у Лазаря, о чьём лечебном таланте говорит одно его имя, побывал в Малайзии. О целях поездки говорить не стану, лишь упомяну, что учитель, в отличие от меня, был крайне набожным и верующим человеком, для него было само собой разумеющимся вера в магию и альтернативные способы лечения болезней, — Роберт улыбнулся.

Мы путешествовали в глухих джунглях от одного поселения к другому, повидали множество шаманов и столкнулись с разительностью способов лечения одних и тех же заболеваний, причём в каждой деревне, а они могли быть как за тысячи километров одна от другой, так и в пешей доступности. Был свой неповторимый метод, полон дыма и магии. Некоторые были бесполезны, другие помогали частично или лечили только симптомы, но были и чудодейственные рецепты. Знаете, как я догадывался, в каком поселении шаман лечил больных правильно?

— И как же?

— Всё моя смекалка. Я поднял неплохие деньги на пари со своим учителем и наставником. При входе в каждое поселение обратите внимание, сколько там детей и женщин, какое их состояние, гляньте на мужчин, посмотрите, сколько старых людей есть в поселении. К примеру, рассмотрим один из показателей, если все мужчины здоровы и красивы собой, значит, умирают от первой же раны, а если в поселении живут даже однорукие, это говорит обычно о знании местных шаманов в хирургии и когда её необходимо применять. Это была типичная систематическая ошибка выжившего, и мой наставник всё никак не мог этого понять, ему казалось, чем больше в поселении здоровых людей, сильных людей, красивых и с полным составом конечностей, тем лучше там медицина. Что, по сути, чушь, ведь чем лучше становится медицина, тем больше больных мы можем увидеть в цивилизации, люди наконец-то научились поддерживать в них жизнь.

— Это, конечно, очень познавательно, будь я здоровее, возможно бы написал по вашим путешествиям книжонку или две, но что происходит со мной?

— Вам интересно, что за состояние у вас? Нашей науке оно пока неизвестно, но смею вас заверить, что ранее сталкивался с чем-то подобным. Под конец странствий мы посетили деревню Сияли, она располагалась в глухих лесах и попали мы туда случайно.

В одной из деревень я узнал, что местные жители с болезнями, считавшимися в их деревнях неизлечимыми, отправлялись к шаманам, жившим в Сияли. Мы прождали неделю, прежде чем один из деревенских отправился в Сияли, попросил разрешения на посещение и вернулся обратно. Сиялийцы обычно не любили чужестранцев, но у них было два весомых повода нас принять: во-первых, сиялийцы всегда ратовали за получение новых знаний и были открыты любым веяниям, способным доказать свою эффективность, а во-вторых, деревню постигла некоторая беда, в которой они и надеялись найти помощь у"белых варваров". Пожалуй, опущу историю, как мы туда добирались, ведь я ещё тот болтун и могу случайно занять ваше драгоценное время лишним часом описывания какого-нибудь цветка.

Когда мы прибыли в деревню то узнали, что в округе завёлся гигантский волк, постоянно следовавший за охотниками, и если те ничего не поймают, забиравший одного из них. Они прозвали волка — Кутукан Си Рамбут Мераф, не уверен в правильности произношения, но мне перевели его как"проклятый рыжий волос", а, как известно, все местные волки там рыжие, как наши лисы. К приезду проблема была решена, один из охотников ушёл ночью в лес и через несколько дней вернулся с трофеем — гигантская туша, чуть меньше вашей, естественно, но всё равно гигантская. Мы хотели увидеть героя, но получили запрет, ведь тот отсыпался. Интересно, никого в поселении не смутил сон в тридцать часов. Сами сиялийцы считали любой сон смертью, а посему, на протяжении всего дня старались засыпать на несколько минут и, постоянно повторяя данную процедуру, им удавалось бодрствовать без остановки.

Именно тогда я впервые столкнулся с состоянием, когда всё вокруг то ускорялось, то замедлялось, то снова ускорялось, и человек сам не знал в каком времени он находится, в прошлом или уже в будущем. Тот парень один раз даже ответил раньше, чем задали вопрос. Местные старосты прозвали это состояние"Убати", чувство неопределённости, когда человек как будто потерялся во времени.

— Они с этим уже сталкивались?

— Да, но очень давно. Старосты тут же стали запаривать цветки раффлезии. Настойка стояла три дня и только потом её давали пациенту. Я внимательно записывал каждое их действие и мужчина действительно шёл на поправку после каждого приёма, но затем снова падал без сил и понятия где он и что делает. Иногда он кричал и рычал, а когда приходил в рассудок, признавался: он видел не людей вокруг себя, а животных. Парня лечили цветками, настойками, дымом и магией, но вот чувство"Убати"не исчезало вовсе. Старосты объясняли это духами, дескать, этот волк является демоном, который приходит раз в некое количество десятилетий и тот, кто убил его, должен превратиться в волка. Чувство"Убати" — это карающая мера богов, направленная на возвращение крови, взятой у животного и превращения в волка. Мой наставник искренне в это верил, я тоже.

— Что с ним случилось? С тем парнем, у которого было"Убати", его вылечили?

— Он умер. Никакой магии, никаких духов, ничего. У него оказалось банальное бешенство, очень непонятное, на мой взгляд, позволившее ему прожить дольше, чем обычно живёт человек с таким приговором, возможно, действия шаманов и целителей помогли ему столько прожить, возможно, у него была сильная воля. Волк оказался бешеным, я это понял при обследовании, объяснил шаманам и вместе мы запретили приближаться и контактировать с больным. Через несколько дней он задохнулся от пены во рту, так и не обернувшись волком.

***

Ночью пришел очередной журналист. Рафаэль приказал прогнать его. Какой это был по счёту? Седьмой или восьмой, может девятый. Пришёл в ночи, наверное, надеялся, что его приютят на один сон, а сами будут сидеть и слушать, как хорош этот журналист и как много он может сделать Рафаэлю, но фокус не сработал. После ухода доктора он так же прогнал писателя из соседнего городка, который хотел запечатлеть историю славной охоты. Все эти люди, журналисты и политики, бизнесмены, чиновники, средней рукиписаки, все без устали и перерыва стучали в двери его особняка и все получали отказ.

Образ смелого охотника, защитника людей, спасителя деревни, нет, даже не деревни, образ хотели раздуть до области или даже страны. «Борец со злом!» — так прозвали его клирики. Рафаэлю не нравилась эта затея, он не хотел наживаться на своём подвиге и имени, он не хотел, чтобы подвиг выходил за рамки рассказа, который бы соседи, состарившись, рассказывали своим внукам. Ему казалось неправильным и неправомочным зарабатывать на этом. Все идеи организации вокруг их поместья отелей, развлекательного центра, парков, в общем, туристической зоны, места паломничества и прочего (а ведь его поместье было наиболее близко расположенным к лесу и к тому же занимало территорию настолько большую, что только здесь возможным было реализовать крупный проект), они не казались ему привлекательными.

Да, заработать и обеспечить семью — это основа его жизни, к этому он стремился, но не таким путём. Он не хотел за чужой счёт и труд обеспечить и покрыть свои нужды, ему не хотелось зарабатывать на самой идее подвига, рекламизировать его, создавать новые легенды, становиться популярнее прежнего, ведь за всем этим скроется сама суть и правильность совершённого действия.

Реклама, политическая карьера, сотни книг, создание отелей, функционирующих только на идее совершённого убийства, всё это уничтожало сам смысл той охоты, её суть и её правильность, за этой ширмой скрывалась истина, которую знал Рафаэль и жители его деревни, и которую не могли передать ни газеты, стремящиеся раздуть каждую новость, ни политики, старающиеся поднять свои рейтинги и готовые подстроить историю на любой лад, удовлетворяющий желания электората. Для матерей волк — опасность, способная уничтожить детей, для молодежи — это этап, через который нужно пройти, для церкви — всесущее зло, с которым мы боремся каждый день, для мужчин — опасность, от которой нужно оградить семью и хозяйство. Они готовы назвать чёрное — белым, а белое — чёрным, лишь бы в своих корыстных целях удовлетворить желания тех, кто может им помочь.

На часах уже полночь, а Молли и Генрих ещё не вернулись. Помимо размышлений о словах доктора, о будущем его особняка и семьи, о том, стоит ли соглашаться на одно из тысяч разношёрстных предложений, пока ещё существует такая возможность или нет, добавились мысли об этих двоих. Он был ужасно зол на Генриха, как можно уйти с утра за продуктами и до сих пор где-то шастать?

Служанка помогла Рафаэлю спуститься и усадила на кресло в гостиной. Там он просидел ещё три часа до возвращения обоих. Те будто не замечали его, не прекращали перешёптываться и смеяться. Рафаэлю пришлось повысить голос, чтобы на него обратили внимание. Генрих стоял тихо, и молча выслушивал всю критику, недовольство друга, Молли же старалась отвечать, но Генрих её останавливал. По итогу она убежала в свою комнату, так и не дослушав брата.

— Зря ты так, — тихо, давая понять, что не претендует на верховенство в этом доме, произнёс Генрих. С разрешения своего друга, что так же служило подтверждением уважения к авторитету Рафаэля, он уселся на соседнее кресло и достал сигару.

— Это моя сестра!

Генрих не успел ответить, Рафаэль раздался кашлем. В комнату вошла прислуга, но дрожащая, покрытая волосом и длинными когтями рука остановила её. — Ух…о…ди.

— Я справлюсь, — успокоил прислугу Генрих и жестом руки попросил уйти.

Руки Рафаэля дрожали, в дрожь частично попало всё его тело. Ссора, хоть и не продолжительная, вытянула остаток сил. Кашель не прекращался, Генрих протянул другу платок, тот его взял и выкашлял огромный коричнево-красный сгусток.

— Брат, всё хорошо?

— Чем вы занимались всё это время? Где чёртовы продукты? Не мне тебе объяснять, что молодой девушке не к лицу возвращаться в такое время чёрт побери откуда!

— Ты что, не доверяешь мне? Неужели ты мог подумать что-то плохое о нас?

— Я уже не знаю о чём думать! Я, чёрт побери, болен, я не чувствую собственного тела, я не могу нормально питаться и ходить, я устал каждый день прогонять жадных к богатству журналюг, политиканов и финансистов, помимо этого я должен, в своём нынешнем состоянии, думать, как обеспечить семью, а мне на голову ложится теперь и эта ваша проблема.

— Кому ты снова отказал?

— Приходила пара мелких чинушей, писатель и журналист, все без умолку твердили, что раздуют мою историю и в стране не будет человека, не знавшего, кто я такой…

— И зачем отказал? Разве положение твоё сейчас не критично, разве не нужно думать, на что будет жить семья, когда ты… — Генрих замолчал.

— Когда я что?

— Ты уже взрослый мужчина и сам понимаешь.

— Я найду способ, как обеспечить семью, но не стану торговать своим именем, делом и подвигом, это не достойно мужчины и человека, это хуже, чем торговать своим телом, всё равно, что торговать душой.

— Все эти политики могли бы возвысить тебя, журналисты сделать известным, а писатели дать имя. Бизнесмены, которые постоянно прибывают и прибывают со своими идеями, обогатили бы твою семью. Посмотри на свой дом, он не создан для маленького человека, в нём столько комнат, что не успеваешь побывать в каждой из них и за неделю, сколько раз ты был выше третьего этажа? А территория? Она настолько велика, что тут можно поставить любой промысел, была бы возможность. Будь место здешнее интересным и на одной только аренде ты бы сколотил состояние, и вот судьба дала тебе шанс прославить этот чёртов лес, сюда бы стекались люди со всего мира, но ты отказываешься. Тогда судьба даёт тебе шанс стать большим человеком, от одного имени только бы все съезжались сюда, или же выбрали Рафаэля на большую должность, но ты снова отказываешься. Разве не думаешь ты, что судьба настолько щедра и будет продолжать, и продолжать одаривать тебя? Когда-нибудь это закончится, но когда — не знает никто. А ведь твоей семье надо на что-то жить, матушке — лекарства, сестру скоро замуж выдавать, и на всё это нужны существенные финансы, есть ли они сейчас у семьи? Нет. Будут ли они, если ты согласишься хотя бы на одно предложение? Да.

— Это моя семья, мой особняк, моя земля и моя история, и только я буду решать соглашаться продавать свою душу и честь или нет!

— Безусловно, ты патрон этого семейства, а я твой друг. Если считаешь меня братом своим, если дружба наша всё так же крепка, как и раньше, пообещай хотя бы подумать о будущем семьи, случись с тобой что, и прощай история, прощай богатства, прощай какая-нибудь хорошая жизнь. Подумай наконец-то о Молли, что будет с ней, когда… точнее, если ты не сможешь перебороть болезнь, чего, конечно же, не случится, и я верю, настанет такой день, когда мы вместе отправимся на охоту, но давай думать о дне сегодняшнем.

— Я подумаю, но буду выгонять всех и дальше, пока не приму решение. Им ведь не интересно донести до людей историю, кому надо, тот её знает, им нужно изувечить её, исказить так, чтобы поддержать своё имя и рейтинги, а ещё лучше поднять их, донести до народа свою пропаганду, а моя история будет шлюхой, подстраивающейся под идеологию каждого, получившего на неё права.

— К чему же такие сравнения друг, ты сейчас болен и часто нервничаешь. Согласен, что оправданы твои переживания по случаю столь позднего прихода Молли, но не руби с плеча. Знаешь, пока ты будешь думать, и чтобы не беспокоить тебя лишними заботами, которые вредят твоему духовному и физическому здоровью, я готов взять на себя функцию твоего секретаря и лично встречаться с каждым, кто приходит со своим предложением, выслушивать его и после, собрав пласт вариантов, предложить тебе один или несколько из них, которые максимально сохранят честность истории и будут добиваться скорее её правильного понимания населением, нежели искажения. Согласен?

— Возможно, так будет лучше. Но я не даю тебе никаких письменных соглашений и права давать людям остаточный ответ без моего ведома, даже намёка на такой ответ, спекулируя нашей дружбой.

— Конечно, мой брат, как ты вообще мог подумать, что я буду спекулировать самым святым? А кроме того, ты затронул такую вещь, как письменные обязательства, их мне естественно не нужно, но прошу подумать о Молли, в случае если ты, упаси от этого господь и надеюсь в ближайшее время такого не случится, но если ты уйдёшь в мир иной, то ей нужна будет крепкая финансовая база, а это будет возможным только если ты оставишь ей права на свою историю и управление ею, заверив всё письменно и нотариально, это обезопасит от лишних проблем в будущем и от появления авантюристов, желающих прикарманить себе твой подвиг. Более того, если история останется ничейной, то все политиканы и журналисты сочтут её общественной и ни Молли, ни твоя матушка, ни даже я не смогут приложить достаточно усилий, чтобы оказать им хоть какое-то сопротивление и спасти твой подвиг. Подумай об этом на досуге, а я пока подготовлю все бумаги, на случай, если ты согласишься, чтобы времени зря не терять.

Генрих дотушил недокуренную сигару и, похлопав друга по плечу, устранился. Он посчитал молчание Рафаэля сродни согласию.

Рафаэль весь дрожал, руки его с трудом поднимались и опускались. Он слышал скрип ступенек, по которым поднимался Генрих, и пение сверчков за окном. Губы его подсохли и стали розовее, утратив яркий оттенок красного. Если Рафаэлю и было что сказать, то он попросту не мог. Он устал. Устал не на шутку, такая усталость редко кем овладевает, когда ты не можешь сказать ни слова, не потому что тебе нечего сказать, а потому что ты просто не можешь и всё. Твои губы просто не в силах двигаться, твоё горло не может издавать звуки, твой мозг не хочет обрабатывать слова. Рафаэль устал. Он просто сидел в тёплой гостиной, сидел и понимал, что тело его так и продолжает мёрзнуть, а рядом нет ничего, что могло бы его согреть. В таком состоянии он и отключился, не уснул, а просто отключился. Как лампочка, которая перегорает, её ведь не выключают, так и тут.

***

С момента, как Рафаэль дал Генриху согласие, прошло уже два дня. В дом успело войти и выйти до сотни человек, и он был рад, что его друг взял на себя ношу отказов. Рафаэля не интересовало, о чём они разговаривают и общаются, он просто сидел у окна и смотрел на всё холодеющую погоду.

Небольшой красный лист кружился вокруг него уже с час. Ветер то подбрасывал его, то снова опускал, и так длилось, и длилось, и длилось.

Генрих сильно уставал, он был занят на протяжении всего дня, Молли обижена на своего брата, а мать лежала наверху и не выходила из комнаты. Помыть и побрить Рафаэля, состричь ему ногти было решительно некому. Просить служанку было стыдно, она и так терпит много просьб, а ведь эта девушка не сиделка и по-хорошему ей стоит доплачивать за этот труд.

Борода и шевелюра давно поседели, когти закруглялись, при желании можно было рассмотреть пробирающиеся по коже морщины.

Дикий, хрипящий кашель отдавался в пустой затемнённой комнате на втором этаже. Кашель спускался по лестнице и чем ближе он был к гостиной, тем менее чётким оставался, в результате никто на первом этаже не слышал, как задыхался и томился Рафаэль.

Генрих стоял у лестницы и обговаривал с очередным писателем будущий сюжет книги. Только подошедший журналист уже делился своими идеями, а от стола с закусками к Генриху шёл губернатор.

Рафаэль упал и взялся за горло, его кашель не прекращался, было нечем дышать, подступало чувство рвоты, вот только организм был пустым. Он валялся на полу и, свернувшись, кашлял и кашлял, как кот, старавшийся отхаркнуть комок шерсти.

Генрих к тому времени был в центре внимания. Званый вечер проходил хорошо, все приглашённые и напросившиеся гости были довольны, каждый делился идеями и старался заручиться расположением друга героя, на которого «взвалена» непосильная и «обременительная» миссия подобрать лучших кандидатов, с которыми можно работать. Он никого не заверял в остаточном выборе и явно хотел встретиться со всеми по отдельности в более приватной обстановке, дабы упрочить своё положение. Все всё прекрасно понимали, но каждый строил из себя дурака, пританцовывая ритму встречи.

Рафаэль, чьё лицо посинело от удушения, уже давно не держал рук рядом с лицом, хаотичный кашель переходил в подёргивание всего тела и наконец, ему удалось отхаркнуть в сторону окна чёрно-красный сгусток. После он закрыл глаза, так и пролежав всю ночь. Один, на холодном полу.

***

Утреннее солнце было тихо. Рафаэль скучал по нему, но из-за туч выглядывали лишь некоторые лучики золотых сарис. Их на подоконнике ловила толстая кошка, нежась и купаясь в обдававшем её тепле. Рафаэлю везло меньше. Сотни одеял, лучи солнца и костры не грели его. Происходящее с ним пугало, силой влитый в себя чай, кипяток по сути, не только не согрел, но и обдал обычной прохладой.

А поутру с горы спускались охотники. Какая это уже по счёту охота? Задавался вопросом Раф. Седьмая? Восьмая? Этого не может быть. Счёт вылазок уже потерян, никто в округе не преминул такой возможностью и, вооружившись ружьем или даже обычными ножами, отправился в гору, крушить, убивать и разорять. Даже из других округов, краёв и городов, других стран стали съезжаться любители охоты, услышав о столь богатой на добычу горе.

Все они проходили через дом Рафаэля и возвращались с охоты той же дорогой. Он мог видеть, как простой бедняк, вооружившись не самым надёжным оружием, в одном лишь тряпье поднимался в гору, а возвращался с неё окружённый всеми возможными шкурами. Настолько промышленной стала эта ловля, что вокруг стали организовываться и разрастаться пункты приёма мяса, меха, костей, магазины продажи охотничьих принадлежностей, лишь дурак мог не нажиться на богатстве природы. Когда он поинтересовался, почему весь этот бизнес расположен на его территории, друг пообещал всё рассказать, только позже. «Позже» так и не наступало.

Он, вершитель судеб зверей, убийца волка и истинный властитель горы, тот, благодаря кому и творился весь хаос, достигший предела мечтаний об охоте, всё сидел, дрожа от холода, хоть и был окружён сотнями одеял и свитеров, сидел и думал — а не много ли мы берём? Столько ведь никому не нужно! Зачем крестьяне бросили свои пахотные земли, зачем ремесленники бросили своё ремесло, зачем солдаты покинули казармы и ринулись в лес за добычей? Зачем они, пьяня себя столь чудовищной охотой, бывшей некогда уделом лишь храбрецов и честных людей, бросились выжигать гору и уничтожать всё её богатство? Не этого хотел Рафаэль.

К закату сестра как обычно прочла сводку новостей. Она стала уделять меньше внимания своему брату. Это и понятно, приезжие иностранцы, да и вообще люди, хотели обустроиться как можно ближе к горе, а единственное хоть куда приятное и обустроенное место был их дом. Все комнаты забиты под отказ и хоть охотники непривередливы, но за лишний грош стоило потрудиться, а он, казалось, был необходим.

Конец ознакомительного фрагмента.