Моцарт в птичьих гаммах

Лена Барски

Книга «Моцарт в птичьих гаммах» – это сборник рассказов в жанре автофикшен. Зарисовки из жизни – реальной и виртуальной, встречи – настоящие или придуманные, герои – живые или мёртвые, связи видимые или невидимые: рассказы о музыке и литературе, любви и разочаровании, детях и родителях, впечатления и мысли, моменты и состояния, повседневность и воспоминания, родина и эмиграция, я и другие, свои и чужие, правда и неправда, игра со словами и в слова.Всего понемножку. Не много, но и не мало. Книга содержит нецензурную брань.

ВПЕРЁД, ГАРДЕМАРИНЫ, ВПЕРЁД!

У нас в деревне две пекарни: «Бертеман» и «Фердинандс». Две пекарни — две соперницы. Одна «сидит» в самом центре, а вторая в двойном исполнении обрамляет деревню по краям на въезде и на выезде. Каждая неустанно днём и ночью трудится над собственным имиджем и обновляет свой неповторимый репертуар. Каждая хочет быть лучше.

Две пекарни делят между собой сферу влияния и распределения капитала на подконтрольной территории нашей деревни. Хотя в целом, положа руку на сердце, — и в обход всяких там маркетинговых стратегий — управляются простым человеческим фактором: кому-то нравятся булочки «бертиз» из «Бертемана», а кому-то «голдиз» из «Фердинандса». И ничего с этим не поделаешь. Против народной любви не попрёшь.

Меня лично с «Бертеманом» связывают особые отношения. Когда-то много лет назад холодным февральским утром я приехала в деревню на собеседование по работе. Поезд высадил меня вроде бы городе, а на самом деле в огороде. Где-то должен был останавливаться автобус, на котором мне надо было ехать дальше. Но автобус не останавливался, и даже чего-то отдалённо похожего на автобусную остановку и в помине не было. Я оглянулась по сторонам и протянула: «Да-а-а, это вам не Париж». (Дальше надо говорить быстро и шёпотом, лучше сразу скороговоркой — ошеломляющий новоприбывших светом и движением, великолепием улиц и проспектов, широких и далёких, протянувшихся на километры, где встречными струями текут машины, трамваи и автобусы, и серный запах вокзала заливает приятная утренняя свежесть, и даже деревья на каждом углу пахнут тонкими духами.) Стоп. Это точно не Париж.

Здесь воздух пахнет навозом (глубокий вдох и выдох), люди, кажется, вымерли (на этом месте лучше перекреститься) а может быть ушли под землю или в подполье. А как же навигация в телефоне? (Её в те годы ещё не было). Несмотря на явное разочарование (надеюсь, вы его почувствовали) я пошла дальше, куда глаза глядят, на ощупь, на нюх, на интуиции, или на голом желании куда-то дойти и всё-таки найти свой Париж, как хотите, так и называйте, через поля, мосты и реки, через приблудные течения, как будто заранее знала куда надо идти и много раз уже ходила этой дорогой. Ноги сами несли, а голова молчала.

Навстречу мне светило солнце, казалось, оно меня ведёт за руку, я наслаждалась неожиданным теплом и всё больше и больше, неожиданно даже для самой себя, чувствовала себя, как в стихотворении Стефана Георга «Entrückung» («Восторг»): «Я чувствую воздух других планет.…растворяюсь в звуках, кружась в плетеньях, и грудь мою переполняет непонятная благодарность и невыразимая хвала, и я отдаюсь без желаний огромному дыханию.…Земля покрывается белым пухом и становится мягкой, как сыворотка, я плыву в море кристального сияния и чувствую, что я всего лишь искра от священного огня и отзвук святого голоса». Совершенно мистическое стихотворение. Которое так и просится на музыку. Но не каждому под силу.

Вот только Арнольд Шёнберг, этот неунывающий новатор, создатель додекафонии (к слову сказать, мало кому понятной), который больше всего в своей жизни стремился к признанию и так мало его получал («Я всего лишь хочу, чтобы меня слушали и понимали. Я не создал ничего в моей жизни, за что мне сейчас было бы стыдно»), почувствовал творческий импульс стихотворения Георга и его стремление быть чем-то другим, а не просто словом, и переложил его на музыку во втором квартете fis Moll ор. 10.

«Я всего лишь хочу чтобы меня слушали и понимали». Да кто же этого не хочет, милый Арнольд Шёнберг, великий новатор, создатель додекафонии. Все хотят. Даже яблонька в русской сказке о диких лебедях и та хочет. «Съешь моего кислого яблочка, я тебе добренькое скажу». Она эти яблочки снесла, с Божьей помощью родила, и всё, что ей нужно, это чтобы кто-то пришел и их съел. Ну съешь, ну попробуй, ну хоть кусочек, ну хоть понюхай, ну хоть в руках подержи, ну пожалуйста. Увидел, прищёлкнул языком, мол, ну ты даёшь, старушка, взял и съел. Понятное дело, что по большому счету никто её не просил нести эти кислые яблочки. Нормальные люди даже сладкие не едят. Им своего г… добра хватает. Кому вообще надо это ваше самовыражение? Put down your vanity, you are but a grain of sand in the desert⁴. Кто сказал — не знаю.

Так что, уважаемый Арнольд Шёнберг, становитесь в очередь. Не волнуйтесь, и на ваши яблочки найдётся спрос. А если не найдётся, значит, не заслужили. And thou art distant in humanity. А это уже английский поэт Китс обнадёживает всех нас, что пройдут столетия, все умрут, и придёт спрос на ваши кислые яблочки, уважаемый Арнольд Шёнберг, великий новатор и создатель додекафонии (к слову сказать, мало кому понятной). Надо только уметь ждать. Надеяться и ждать.

В тот зимний день я шла по заснеженному полю, мягкому, как сыворотка, кристальный воздух золотился пятнами солнечного света, и чувствовала себя частью огромного зимнего дыхания. Ноги мои, сами того не зная, привели меня к въезду в нашу деревню, а там — пекарня «Бертеман», стоит как яблонька с кислыми яблочками, собственной персоной. Зашла я туда, села в уголочке, заказала себе латте макиато, припорошенное корицей и стружками шоколада, отхлебнула глоточек, тёплая жижа мягко скользнула вниз и заполнила нервный желудок, стрельнула в задубевшие плечи, просветлила заиндевевшие глаза.

Глядь, а на стене плакат с белоснежными сытыми аистами, ровными радужными полями и пузатыми мельницами висит. И на плакате большими буквами написано: «Wunderschönes Petershagen» («Прекрасный Петерсхаген»). Да. «Petershagen, nicht verzagen», — подумала я в рифму, что-то вроде: вперёд, гардемарины, вперёд, в свободном, конечно же, и авторском переводе.

Да и на Париж, если сильно присмотреться, чем-то, действительно, похоже. И не успела я это подумать, как в воздухе сразу же запахло тонкими французскими духами.

Примечания

4

Умерь тщеславие, ты всего лишь зерно песка в пустыне (англ.).