Иудаика

Лев Мак

Готовясь к публикации, я отобрал все стихи, имеющие отношение к метафизике, – то-есть присутствию сверхъестественного в моей жизни. Большинство из них, на самом деле, – философские эссе, загримированные в стихи; так написалось.В течении жизни я проходил через принятия и отрицания многих религиозных и этических догм, и, думая вслух, записывал свои размышления в тетрадь.С публикацией «Иудаики» появилась возможность выстроить все мои метафизические спекуляции в одну хронологическую цепочку. Книга содержит нецензурную брань.

Чудовище

1.

Меня осудит древний назорей.

Егошуа, я пережил твой смертный,

Отпущенный тебе самим Тобою,

Как говорит преданье, возраст жизни.

Я щеки брил и прикасался к мертвым.

Я жил, как все, и погибал, как все…

Об этом стоит рассказать.

Сегодня,

В четвертый год последней трети века

Двадцатого Тобой открытой эры,

Я — санитар одесской неотложки,

Презренный мортус городской клоаки,

В чумном халате сонный фагоцит,

Смежитель глаз, остекленевших в страхе,

Чистильщик смрадных улиц, исповедник

Блатных старух, самоубийц и пьяниц,

Снующий между городом и моргом

Перерезатель петель, собиратель

Людских отбросов, бинтователь ран.

Я — человек, заметивший сгущенье

Сил ненависти, злобы и страданья, —

Болезнь добра и превосходство зла.

2.

Летя сквозь ночь, нанизывая смерти

На сталь антенны рации, в пропахшей

Нашатырем и рвотою карете,

Подпрыгивая в такт булыжной тряски,

Гоня зевак от места катастрофы,

Бинтуя обгоревших, протыкая

Иглою вены, замывая кровь,

Я думал о судьбе объекта чуда,

Рассказанного неким Иоанном:

/глава одиннадцать, стих сорок три/

Ты прикоснулся к Лазарю, Спаситель?

Поцеловал его в уста гнилые?

Иль, может быть, достаточно молитвы,

Чтоб человек воскрес?

Шепни ее.

Ты сам сказал, Господь, познавши муку:

Нет грешных, недостойных воскресенья, —

И смерть — не воздаянье за грехи,

И не итог, а лишь венец страданья!..

3.

Так думал я сегодняшнею ночью,

Снуя пчелой меж городской мертвецкой

И смертным полем города ночного, —

Кощунствуя на грани богохульства,

Перемежая слезы и проклятья,

Бинтуя плоть, накладывая шины,

Плечом с разбега вышибая двери

Самоубийц, закрывшихся для смерти,

Перерезая узелки над ухом

Удавленников, вызывая рвоту

У яд испивших, промывая раны,

Срывая провода с запястий черных, —

Есть и такой вид смерти —

добывая

Из самолета трупы…

О, Господи, вернись, сойди на землю!

Коснись погибших, — среди них есть дети, —

За что им суждены мученья эти?

Их головы на вывихнутых шеях

Закинуты на спины, как у кур…

Уметь спасти, и не спасти, — как можно?..

Ответь, Егошуа. Мессия должен

Нести ответ за все. Никто не ожил.

4.

Опять молчишь? Иль ты бессилен снова,

И эти смерти — дело рук того, кто справа

От твоего плеча в тот день кровавый

Встал на помост перед толпой пасхальной,

И ликовал, гремя цепями?.. — он,

Чье имя Вельзевул или Варраван, —

Твой враг предвечный и двойник зеркальный, —

Сегодня ночью вновь тебя попрал!..

5.

И вот — последний вызов. В низкой хате

Беленой синей известью, у печки,

Под деревенским тканым гобеленом,

На деревянной крашеной кровати,

Негнущиеся руки растопыря,

Лежал хозяин.

Под доской иконы,

Чуть видимая в огоньке лампады,

Стояла Смерть, — в который раз сегодня!

И обтирала косу.

Черт с тобой!

Здесь делать было нечего.

Я вынул

Два пятака и положил на веки.

Плача,

Старуха подвязала челюсть мужу,

И позвала к столу.

Четыре стопки

Налитые до краю самогоном,

Тарелка с огурцами, сало, хлеб.

Я выпил первым. Ночь уже кончалась.

В оконце застучало: сыпал дождь.

Красавица на буром толстом волке,

Похожем на кота, скакала в замок,

Что вышит был касимовскою гладью

Над мордой волка-оборотня слева,

И отражался елочною шишкой

В прелестном розовом пруду, где лебедь,

С короною на крохотной головке,

Крылами бил среди мясистых лилий.

А если еще пристальней всмотреться

В висящий над окоченевшим телом

Наивный гобелен эпохи казней,

Процессов над троцкистами, парадов,

Барачных городов в сибирской пуще, —

Легко атрибутировать изделье

До дня в неделе:

ведь между кувшинок,

Колебля отраженья замка, птицы,

Наивный ткач изобразил круги,

Поднятые невидимым, но страшным —

И для тебя, Христос, признайся в этом! —

Чудовищем из глубины пруда.

1972—1974