Хуторяне 2416—2424. Эпизоды 1—15

Лев Корчажкин

«Сцены сельской жизни XXV века» можно отнести к жанру фэнтези-абсурда. Может быть, это совсем новый жанр, тогда их следует назвать смелым и веселым экспериментом. Веселым – потому что во всех сценах есть юмор, где-то черный, где-то светлый. Как и в большей части фантастической литературы, читатель и здесь найдет символы дня сегодняшнего, встретит знакомые явления общественной жизни. Автор надеется, что навыки понимать эзопов язык еще не утеряны отечественным читателем. Здесь они пригодятся.

НЕЗВАННЫЕ ГОСТИ

Василиса сидела на скамейке под яблоней и смотрела на котел перед собой. Котел стоял на трех камнях и трава под ним пожухла. Трава пожухла оттого, что котел был горячий.

Котел был горячим, и в нем кипело. Розовая пенка стояла над котлом рыхлой шапкой, и ее куски иногда отваливались, как от айсберга, и падали на траву. А также на плоскую спинку, как у краба, ВУмника. ВУмник поднимал над собой деревянную ложку и скидывал пенку с себя куда попало.

Попало на подол Василисе.

— Тоже мне, мешальщик нашелся! Мешаешься только! — воскликнула Василиса и отняла ложку у ВУмника.:

— Дай сюда!

Горячий яблочный дух растекался по саду.

Яблоко было и в руке Василисы. Наведя порядок в отношениях с прислугой, она поудобнее уселась на скамейке и надкусила яблоко.

— Хрум!

— Хрум! Хрум!

— Дзинь, — звякнул колокольчик у калитки.

— Хрум!

— Дзинь, — снова звякнул колокольчик, и за рослыми кустами смородины показались черные плечи, через одно из которых была перекинута скатанная рубашка, и улыбающаяся черная голова.

Джон вышел из-за последнего куста и церемонно поклонился:

— Здравствуйте, хозяйка!

— Что это ты голый по гостям расхаживаешь? — спросила Василиса, пододвигаясь на скамейке.

— Купаться ходил. А полотенце забыл. Пока шел, сох. Теперь уже можно и надеть.

— То-то я вижу, у тебя штаны мокрые.

— Штаны пришлось надеть. Там по дорожке у старой мельницы крапива совсем сбесилась — так и норовит стегануть. Дорожка узкая, не уберечься.

— Так ты на озеро ходил, к русалкам?

— К русалкам, — вздохнув, признался Джон.

— Не боятся они тебя, такого черного?

— Да нет, я уже не первый раз.

— А крапива, значит, не пускает?

— Не пускает, у нее инструкция — не пускать.

— А отворотный камень как же? Мимо него никто не может пройти.

— Я могу, — Джон наклонился к уху Василисы и что-то прошептал ей.

— Хитрый ты! Сразу видно, что дикарь, — сказала Василиса, — да уж ладно, никому не скажу. Ваньке разве только. С какого края ты его перепрыгиваешь.

— Женатым да замужним там нельзя купаться, — с убеждением сказал Джон. — Там не только камень, и вода отворотная.

Василиса задумалась и перестала жевать яблоко.

— А что это у тебя пенка розовая? — спросил Джон, забирая из руки Василисы ложку и пробуя варево.

— Бруснику добавила, — ответила Василиса, продолжая о чем-то думать.

Потом тряхнула головой:

— Перестань по котлам лазить! И что это ты в гости с пустыми руками пришел!

— Да нет, не с пустыми, — Джон полез в карман, — смотри, какой гребешок, — русалки подарили. В старину царевна утонула, от нее остался.

— Тоже, наверное, отворотный? — усмехнулась Василиса.

— Точно, русалки так и сказали. Заболит что-нибудь, или горькие мысли найдут, поскоблишь больное место, или причешешься, все и пройдет. Только злоупотреблять нельзя. Особенно с расчесыванием.

— Так уж и быть, заслужил. Снимай пробу! — сказала Василиса, пряча гребешок в карман.

Джон полез ложкой в котел и на минуту пропал в облаке душистого пара.

— Василиса снова задумалась, потом оглянулась на дом. Дернула Джона за штаны.

Джон плюхнулся обратно на скамейку.

— Ух. Объеденье!

— Если еще хочешь, то… — Василиса нагнула его голову и в свою очередь что-то зашептала в черное ухо.

— Три литра, — сказал Джон, освобождаясь от цепкой руки Василисы.

— Литра хватит!

— Два литра варенья и яблоко! — Джон сорвал с ветки над Василисой яблоко и вскочил:

— Я мигом!

— Рубашку-то оставь, — сказала Василиса, — что туда-сюда таскать?

— Верно, — Джон положил рубашку на скамью и быстрым шагом скрылся за кустами смородины.

— Дзинь, — звякнул колокольчик у калитки.

На крыльцо вышел Иван. Василиса оглянулась на него и переложила рубашку Джона на другой конец скамейки.

Иван подошел, сел рядом.

— Раскраснелся-то как, — сказала Василиса, доставая расшитый платок и вытирая лицо Ивана.

— И глаза-то совсем осоловелые. Тяжко?

— Тяжко, — вздохнул Иван, — осоловеешь тут. На Бате лица нет. Даже Прохор молчит. А Марья Моревна ничего, держится.

— Мы, бабы, такие — стойкие, — сказала Василиса, — хочешь попробовать?

Иван с минуту молчал, потом встал:

— После попробую. Пойду, разомнусь.

Иван пошевелил плечами и ушел в сторону сарая.

Василиса сунула ложку в котел, попробовала варенье, и пару раз стукнула ложкой по краю, убавляя температуру. На каждый удар котел отвечал: «Понял, не дурак».

Со стороны сарая раздались удары и треск раскалываемых поленьев. Оттуда, как большие мыши, прыснули по дорожкам огородники и ВУмники. Один из них бежал вприпрыжку, почесывая на ходу то место корпуса, которое было обращено в этот момент назад.

Василиса вздохнула и с тоской в серых глазах снова оглянулась на окна дома.

Так прошел час.

Но когда от сарая перестал доноситься треск, и вместо него размеренные «вжик», «вжик» дали понять, что Иван обретает постепенно душевное равновесие, колокольчик у калитки снова звонко сообщил о том, что миг, про который сказал Джон, уходя, наконец-то закончился.

В этот раз в курчавых волосах Джона застряли куски водорослей, а с уха свисала желтая кубышка.

Джон запыхался. К тому же на его локте красовалась свежая ссадина.

— Где ободрался-то? — спросила Василиса.

— По дороге на дуб лазил, котенка снимал. Забрался, глупый, от собак, а слезть боится. А тут цепь еще без присмотра — качается, вызванивает, то ли «Свадебный марш», то ли «Марсельезу». Он сидит, мяучит, совсем разжалобил.

— Про цепь надо в ПрофСказ сообщить. Недогляд у них. Что за «Марсельеза»! Где это видано, чтобы русские цепи на иностранный манер звенели? Недогляд! — сказала Василиса.

— Сообщи, сообщи, только давай сначала уговор исполни. Только у меня банок нет, на твои рассчитываю.

— С холостой жизнью пора заканчивать, — ответила Василиса, — банок у него нет. Известное дело, откуда у русалок банки. Цветочки все, забавы.

— Да ладно, уж. Марья Моревна прохода не дает, так и ты еще туда же!

— Ну, ладно, так ладно. Принес?

— Принес, — ответил Джон и вытащил из кармана небольшой плоский пузырек.

Василиса вытащила пробку, понюхала:

— Тиной воняяет!

— А как же, с самой глубины взяли. Там, где царевна утопшая.

— Не пугай, — ответила Василиса, — и без того тошно.

Она спрятала пузырек в карман, где уже лежал гребень, и участливо посмотрела на локоть Джона.

— Сходи к щуке, омой из бадьи живой водицей.

— Сейчас схожу. Спасибо. А Иван где? Хочу его на рыбалку позвать. Сомы русалкам житья не дают. И водяного задирают.

— С ума сошел! И не вздумай Ивана на отворотное озеро водить! Попробуй только заикнуться, узнаешь у меня, что такое гость незваный! — Василиса замахнулась на Джона ложкой.

— Не буду, не буду, — успокоил ее Джон, потом добавил, прислушиваясь, — вроде как Иван косу правит? Что это он, сам взялся? ВУмники испортились?

— Отдыхает он, умаялся.

— Чем умаялся-то? У него же выходной сегодня.

— Гости у нас, — грустно произнесла Василиса, и снова со вздохом посмотрела на дом.

— Тогда потом к нему зайду. Сначала локоть залечу. Щуку не побеспокою, не рассердится она?

— Ей не до тебя. Иди, только на пол не плещи.

Джон поднялся и направился к крыльцу. На полдороге обернулся:

— А ты не знаешь, почему цепь на дубе без присмотра? Куда кот подевался?

— Да там он сидит, — Василиса кивнула на окна горницы, — в гости к щуке пришел — с другом, с утра сказки сказывает. И ни одной новой!

— Джон почесал затылок:

— Ладно, я тихонько проскочу. И сразу назад.

— Никаких назад, — прикрикнула Василиса. — Спроси у него, не хочет ли свежего молочка? И мне блюдце принеси. Я ему налью парного.

При этих словах Василиса бережно погладила карман.

Джон покивал, мол, понял и принял к исполнению, и продолжил путь к крыльцу. Но на крыльце он столкнулся с Марьей Моревной.

— Милости просим, милости просим, — заулыбалась она Джону, отходя к перилам, чтобы тому было проще войти.

А потом вонзила руки в бока и закричала Василисе:

— Хватит на дворе прохлаждаться! Иди к гостям! Негоже одних родителей оставлять. Отец еле отдувается.

Василиса скорчила губки жалостливо, еще пару раз стукнула по котлу, отдала ложку ВУмнику и нога за ногу поплелась в дом. Марья Моревна строго смотрела на дочь, но с каждым шагом Василисы взгляд ее все смягчался и смягчался:

— Выручай, доченька, мы языкам не обучены.

Когда Марья Моревна сказала про Батю, что он один отдувается, она нисколько не покривила душой. Батя сидел в горнице, как обычно на своем стуле с высокой резной спинкой, и, отдуваясь, пил чай из стакана в резном серебряном подстаканнике.

Рядом с ним только что присел Джон с мокрым локтем, но уже без ссадины. Джон с любопытством оглядывал общество, про которое древние писатели сказали бы, что оно было разношерстным.

Древние писатели даже представить себе не могли, насколько точен был их язык. И насколько разношерстным может быть общество.

Итак, Джон, покачивая головой, узрел следующее:

Посередине горницы на табурете стояла большая стеклянная гусятница, в которой неторопливо пошевеливала плавниками, щука. На лавке на подушке лежал черный с рыжими пятнами кот с золотой цепочкой на шее. Кот жмурился, иногда открывал пасть, но звука при этом никакого не издавал. Под лавкой сидел другой кот — серый в темную полоску. Этот был в одном сапоге. Второй сапог он тряс перед собой и время от времени из сапога выпадали монетки и старинные ассигнации. Серый кот иногда отрывался от своего дела и вопросительно поглядывал то на щуку, то на черного кота. Перед каждым котом стояли плошки с молоком и сметаной.

Старичок Прохор сидел на пуфике возле гусятницы со щукой. Он что-то напряженно высматривал в воде, шевелил губами и загибал пальцы.

Вошла Марья Моревна и налила Джону чаю. Джон взял большую баранку с блюда и, спрятав лицо за баранкой, наклонился к Бате:

— Трофим Трофимыч, давно сидят?

Батя промолчал и только прикрыл веками глаза. Зато Марья Моревна горестно воздела очи к потолку.

— Антологию пересказал? — шепотом спросил Джон.

Батя, как сидел с закрытыми глазами, так и остался сидеть, только кивнул.

— А мифы Древней Греции?

Батя кивнул.

— И «Записки Иона Тихого»?

Батя и тут кивнул

— А «Понедельник начинается в субботу»?

Батя кивнул дважды.

— Себя-то он любит, — вполголоса проговорила Марья Моревна, — свои подвиги в литературе по два раза рассказывает.

Джон откусил от баранки и хлебнул чая. На его лице явственно было написано слово, которое он из вежливости оставил при себе.

— Бедолаги, — хотел сказать Джон, но удержался.

Дверь раскрылась и в горницу вошла улыбающаяся Василиса с кувшином, прикрытым белым полотенцем, в руках.

— Парного принесла! Только что ж вы, гости дорогие, все молчите.

— Они уже час как молчат, — сообщил старичок Прохор, и продолжил:

— Они телепатически между собой общаются, неизведанными возможностями разума пользуются. Я вот пузыри считаю. Думаю, что с азбукой Морзе что-то общее есть.

— Есть такая азбука? — спросил Джон.

— Древняя! — ответил старичок Прохор, — тебе не обязательно знать.

Василиса проплыла к гостям и в каждое блюдце добавила свежего молока. По пути она каждого ласково пригладила подаренным Джоном гребнем.

Кот с цепью на шее ничего не сказал, только высокомерно глянул со своей подушки на Василису, а Кот в одном сапоге поклонился и с акцентом произнес:

— Премного благодарю!

Потом он сгреб монетки и ассигнации в кучу и обратился к Марье Моревне:

— Мадам, позвольте оставить у вас на сохранение. Русский сундук — надежнее швейцарских банков, как начали говорить у нас во Франции после 18 июля.

— Оставляй, чего там, не впервой, — ответила Марья Моревна.

— Премного благодарю, — ответил кот и поднял двумя лапами блюдце с молоком, — за ваше почтенное семейство!

Кот с цепью тоже сунул нос к блюдцу, поморщился, но отпил добрую половину. Облизнулся, икнул, и недовольно посмотрел на полосатого.

Тот виновато поднял лапки, мол, молчу, молчу.

— Матушка, а для кого же ты звала по иностранному говорить, — спросила Василиса Марью Моревну.

— А на окошко взгляни, — ответила Марья Моревна.

Василиса взглянула на окно, на румяных щечках появились ямочки. Она поставили кувшин на стол, вытерла руки о подол и ласково произнесла:

— Welcome! Welcome!

На окне, на открытой форточке сидел громадный черный ворон. Он наклонил голову в бок и посмотрел сверкающим мрачным глазом на Василису.

— Would You like a few milk? — продолжила проявлять гостеприимство Василиса.

Ворон наклонил голову в другую сторону, и вдруг гаркнул, раскрыв розовый клюв:

— Nevermore!

Василиса растерянно оглянулась на Марью Моревну, прошептала:

— Что ему предложить?

— Сахарку, сахарку подай, — сказал старичок Прохор, не отрываясь от наблюдения за пузырями. — У Данилы Мастера попугай живет, только сахарком и балуется.

Василиса с помощью Марьи Моревны быстро-быстро — только голые локти мелькали над столом, собрала на отдельную тарелочку кусочки сахара и еще прихватила с блюда баранку. Подошла к форточке и протянула ворону в одной руке блюдце с сахаром, а в другой баранку.

Ворон поморгал на баранку, снова открыл клюв:

— Nevermore!

А сахарок схватил клювом и проглотил. Потом схватил второй.

Василиса, поминутно оглядываясь на ворона, вернулась к столу и села рядом с Батей. Заговорщицки улыбнулась Джону и вполголоса спросила:

— Как думаешь, когда подействует?

Джон пожал плечами.

Василиса посмотрела на форточку, на которой ворон грыз, придерживая лапой, сахар.

— Может, ему сахарок в молоке намочить?

— Nevermore! — каркнул ворон, замотав головой из стороны в сторону

— Nevermore!

— Понимает! — потрясенно произнесла Василиса.

— Полиглот, — сказал старичок Прохор.

— Мудреная птица, — сказала Марья Моревна, и добавила.

— Ты лучше отцу молока в чай добавь.

— Хорошо, — сказал Батя, приоткрыл правый глаз, оглядел общество и снова закрыл.

— Я другого принесу, — сказала Василиса, забрала кувшин и ушла с ним на кухню.

Кот с цепью снова поморщился, но допил из своего блюдца. Зевнул и поднялся, выгнув спину.

— Ну, и нам пора, — сказал он, — да и молоко у вас, не обессудьте, тиной попахивает.

Полосатый натянул второй сапог и обутыми лапами сгреб богатство поближе к сундуку.

— Иду, иду, — и поспешил за черно-рыжим.

Коты степенно, задрав хвосты прошли к окошку, остановившись на секунду у гусятницы, кивнули щуке и, мягко прыгнув, исчезли в форточке, потеснив недовольного ворона.

— Доброго пути, заходите, когда сможете, — пробурчал Джон, продолжая жевать. Марья Моревна сердито взглянула на него.

— Так всегда говорят, — виновато произнес Джон:

— В Африке! — резко ответила Марья Моревна, и хлопнула в ладоши

Появились подавальщицы, взялись за гусятницу и понесли щуку обратно в бадью.

Батя открыл глаза. Увидел, что в горнице никого не осталось, встал, потянулся с хрустом крупным телом. Вышел из-за стола, подошел к ворону, протянул ему на толстом пальце кусочек сахара:

— Ну, птица-говорун, сядешь к столу?

Ворон схватил сахар и, шумно взмахнув крыльями, перелетел за стол, сел на высокую спинку батиного стула.

Старичок Прохор кряхтя подошел к окошку, закрыл форточку:

— Вечереет. Холодком потянуло.

Марья Моревна всплеснула руками:

— А ведь и ужинать пора, — она хлопнула в ладоши, пошла распоряжаться.

— А после — чай с новым вареньем, — сказала Василиса и последовала за Марьей Моревной.

Старичок Прохор подсел к столу, пододвинул к себе блюдо с баранками:

— Совсем мозги наперекосячились с телепатией ихней. Сиди тут, как цапля, пузыри считай! Проголодался, живот сводит.

— Плохо, — сказал Батя.

— А ты на баранки налегай, — посоветовал Джон.

Старичок Прохор деловито посмотрел на Джона с Батей, кивнул в сторону буфета.

— Перед ужином не вредно бы. За гостей.

Батя открыл было рот, но не успел ничего сказать.

— Nevermore! — каркнул ворон, — nevermore!

Все замолчали, и было слышно, как на кухне Марья Моревна шумит тарелками.

После ужина, как обычно, сидели на скамейке в саду, считали спутники.

Джон вертел в руках увядшую кувшинку, вполголоса расспрашивал Марью Моревну, какие есть заклинания, чтобы русалку превратить обратно в девушку.

— Не ты первый интересуешься, — отвечала Марья Моревна, — ну да уж ладно, за подвиги твои сегодняшние так уж и быть, побеспокою завтра щуку.

Василиса прижималась к Ивану и время от времени подбрасывала на дорожку кусочки сахара.

По дорожке скакал черный ворон, поглядывал на нее лукавым маслянистым глазом и приговаривал:

— More! More!

Заветный пузырек и гребень Василиса отдала Марье Моревне, а та положила их в холщовый мешочек и убрала на дальнюю полку — за жгучий перец и ядрёный хрен со своего огорода.