Хуторяне 2416—2424. Эпизоды 1—15

Лев Корчажкин

«Сцены сельской жизни XXV века» можно отнести к жанру фэнтези-абсурда. Может быть, это совсем новый жанр, тогда их следует назвать смелым и веселым экспериментом. Веселым – потому что во всех сценах есть юмор, где-то черный, где-то светлый. Как и в большей части фантастической литературы, читатель и здесь найдет символы дня сегодняшнего, встретит знакомые явления общественной жизни. Автор надеется, что навыки понимать эзопов язык еще не утеряны отечественным читателем. Здесь они пригодятся.

ШУМ В ГОЛОВЕ

Батя лежал на лавке, молчал.

Новенький бежевый тулуп дрожал на нем, прижимаясь курчавым воротником к широкой груди Бати, а рукава просунув под жилистую шею. Это был тулуп модели ЛБВ, то есть Любезный Без Воплей.

Батя помирал.

А было так: Марья Моревна пришла с хозяйства, поставила на кухне кувшин с парным молоком. За ней следом шел Петька-длинный, санитарный инспектор.

— Насчет проверки, — говорил Петька, — есть только один вариант решения: проверять — и точка. Так что никак не могу без проверки, уважаемая тетка Моревна, у меня же галочка в перечне стоит.

— Маловато у вас, сердешных, полномочий, — ответила ему Марья Моревна.

— Если относительно самой проверки, то да, немного. А вот насчет резолюции после проверки, — вариантов уже два: норма, или вне нормы.

— Так вот и болтает вас между двумя-то полюсами, как хвост у коровы между ногами. Не очень-то завидная доля. Ни фантазий, ни веселья!

— Не совсем так, тетка Моревна, фантазии, если с умом за дело взяться, хоть отбавляй. Норма — это да, это скучно. Галочку поставил, и полилось в закрома. А где нет нормы? Там волшебная палочка появляется, называется — «допустимые отклонения». А тут и геомагнитные излучения на прибор влияют, и угол падения света на экран, или как буренка карим глазом посмотрит.

— Непростая у тебя работка-то, если вникнуть. А со стороны поглядишь — никакого напряжения, никакого мяса на такой работе не нарастишь. Вот и худой ты такой, смотреть больно.

— У меня, тетка Моревна, работа умственная. Циркуляров одних прочитать и запомнить, — оба полушария включать приходится, а от этого в башке — гром и молнии. И потом — спешка, скорость. Вот и про вас отчет надо до вечера сдать в контору. А пока, сама видишь, нет голубизны в молоке. Белое. Белизны необыкновенной. Но, по прошлому стандарту годится, а по новому — никак. А ведь три месяца прошло, как я вам циркуляр привез! Могли бы уж подсуетиться.

— Да где же это видано, чтобы молоко у коров голубое было? У людей, говорят, кровь голубая встречается, а чтобы у коров молоко голубое — это чем же их кормить надо?

— Насчет того, чем кормить, это вам не ко мне. Мое дело — галочку поставить и отчетец дальше послать.

— А если не успеешь?

— Ну, если не успею, в сводке прошлогоднее дозволение останется. Сегодняшний циркуляр — он же срочный, в программу ручками заводится. Но я, тетка, Моревна, успею. Премия за это особенная, и забота от начальства. Видала, какой вездеход предоставили — дорог не нужно, достаточно направления.

— Ну, так что? Выпьешь этого, ненормированного, — Марья Моревна покосилась на кувшин, — да и по рукам. У меня и творожок найдется.

Петька-длинный посмотрел на молоко, потом на дверь в горницу. Вздохнул.

— А если этого хочется, — то ступай к Бате, там он.

Получив такой совет-позволение, Петька быстро спрятал анализатор в сумку, пошаркал дополнительно на коврике и шагнул за заскрипевшую дверь, которая хоть и открывалась сама перед всяким государственным человеком, но скрипела при этом нещадно.

Петька-длинный резво шагнул в горницу, да так же резво и вышел обратно — тощим задом едва не столкнув Марью Моревну, шедшую следом.

— Воспитание городское, глаз не разувают, — пробулькала щука и скрылась под темной водой в бочке.

Марья Моревна обогнула суетливого инспектора и вошла в комнату. Там и увидела Батю, стоявшего у стола, опершись на него двумя ладонями, насупившим брови и с лицом красным, как закат перед похолоданием.

Марья Моревна много времени проводила в беседах со щукой, знала много причитаний и восклицаний для такого случая. Но едва ли использовала и половину их, споро доведя Батю до лавки, уложив его и накрыв сверху тулупом — таким похолодевшим показалось ей тело Бати под льняной рубахой и таким потерянным был его взгляд. И самое непонятное было — тихий шум, как от крон деревьев в грозу, доносившийся откуда-то, вроде как из самой головы Бати.

Старичок Прохор, по обыкновению бывший тут же, все это время трясся в красном углу, сжимая в руках пульт в форме изогнутого огурца с большим количеством крупных пупырышек, они же кнопки, от новехонького телевизора.

Прибежала растрепанная Василиса, бухнулась на колени возле Бати. Хотела прижаться головой к груди, да куда ей было соперничать с новеньким тулупом модели ЛБВ. Так и осталась сидеть — руки сложив на коленках, а немигающие глаза уставив в лицо Бати, которое, впрочем, уже не было столь пунцовым, как с самого начала.

Марья Моревна захлопотала с холодными компрессами, но не забыла и доктору на аэродром позвонить.

Доктор приехал незамедлительно. Вошел скорым шагом в горницу, увидел Петьку-длинного и на ходу бросил ему:

— Неудачно вы, инспектор, машину в низине оставили. Там почва слабая. Не ровен час, погода испортится.

— Да если бы вы знали, какая это машина! — ответил Петька, оглядев всех подряд. Никто его не слушал. Никто и не наливал. Уходить было неловко, да и не своевременно.

Доктор сел на табуретку возле головы Бати, положил руку на лоб — под компресс. Прислушался.

— И что все-таки случилось? — спросил он.

Старичок Прохор подошел в доктору, вытянул руки по швам и начал докладывать. В правой руке он продолжал судорожно сжимать пульт.

Трофим Трофимыч вчера ногу подвернули, сегодня с утра в горнице сидели, в телевизор пялиться изволили. А телевизор, сами видите, новейшей модели. Вчера только привезли. Живое изображение, в смысле никакого твердого экрана. И в какой-то момент — как раз сообщение о новых молочных стандартах читали, нечистая дернула, захотели Трофим Трофимыч посмотреть, что там — сбоку от картинки. Точнее, вопрос по существу сообщения появился. Сунули голову в экран, объемный ведь, может там сбоку от диктора кто ответственный есть, кого спросить. Только ничего не получилось. Отшатнулись Трофим Трофимыч от экрана, еле до стола дошагали. И с тех пор шумит головой. И ничего не говорит.

Прохор помолчал, потом продолжил.

— И в телевизоре одна и та же картинка. А звука нет — это я выключил.

Тут Батя дернулся всем телом.

— И часто он так дергается, — спросил доктор.

— Да как я на кнопку пульта нажму, он и дергается, — ответил старичок Прохор.

— А зачем ты на кнопки жмешь?

— А может, завис он. Перегрузить надобно.

— Кто завис? — спросил доктор.

— Трофим Трофимыч! — неуверенно произнес старичок Прохор.

Василиса подняла на него заплаканное, но грозное лицо.

— Да ящик этот проклятый! Оговорился я!

— А это что за царапина? — спросил доктор, проведя пальцем по красной полосе на шее Бати.

— Здесь у него тесемка с мешочком висела. А в мешочке — чесночная долька. — пояснила Василиса.

И в ответ на поднявшиеся брови доктора пояснила:

— У нас у всех такая есть. От сглазу.

Старичок Прохор с готовностью начал расстегивать у горла рубаху, но доктор поморщился:

— Ну, эти заблуждения к делу не относятся.

Доктор встал с табуретки, подошел к окну и молча стал смотреть на ясное небо, на уходящие вдаль золотистые поля.

— Хорошо у вас тут, аэродрома не видать.

— С чердака виден, — услужливо сообщил Прохор.

Батя снова дернулся, из под тулупа свесилась до самого пола батина рука. Все с осуждением поглядели на Прохора. Он виновато втянул голову в плечи и положил пульт в карман.

— А вот и рука. Может, приложим указательный палец к приборчику, подпишемся под актиком, да я поеду, — спросил Петька-длинный, переводя взгляд с Марьи Моревны на доктора и обратно.

— Что за подпись? — спросил доктор.

— Да это у них порядочек такой, — пояснил Прохор. — Приезжают, смотрят, что-то там у себя в планшетике отмечают, потом Трофим Трофимыч пальчик прикладывают в знак согласия, и дело с концом.

— Да с чем же тут соглашаться, с молоком голубым? Глупость несусветная. — сказала Марья Моревна и вышла за дверь.

— Пойду со щукой поговорю. Что-то плещется она, зовет.

Василиса подняла руку Бати, положила ее поверх дрожащего тулупа, распрямила пальцы батиной ладони.

— Боюсь, инспектор, — заговорил доктор, отвернувшись от окна, — согласие лица, находящегося в столь критическом состоянии, в дальнейшем может быть оспорено. Кто-то может еще пальчик приложить? У вас должен быть циркуляр на этот счет.

— Василиса Трофимовна может, — ответил Петька-длинный, — ей двадцать один год уже исполнилось.

— Но, — задумчиво продолжал доктор, — необходимость привлечения второго лица должна быть подтверждена. То есть, нужно удостовериться в неспособности первого совершить необходимые действия.

— Ну так, удостоверяйте, — съязвил инспектор, все больше обижаясь, что ему не наливают из графинчика старинного голубоватого стекла, стоявшего посреди стола на серебряном подносе.

— Ну, что ж… — произнес доктор, тоже взглянув на графинчик.

Тут в горницу вошла Марья Моревна. Подошла к лавке с Батей, тяжело опустилась рядом с Василисой на колени, нагнула голову в платке и что-то зашептала на ухо Бати.

Батя как лежал, так и остался лежать. Только правая ладонь его сжалась в кулак. А в остальном все как было, так и осталось.

— Признаки жизни присутствуют, — заметил доктор, подойдя к Бате и рассматривая сжавшийся кулак величиной с маленький арбуз. — Так что, инспектор, повремените, повремените с часик. От новостей еще никто долго в обмороке не был. Это вам не сериалы.

— Да мне бы засветло выехать, в контору успеть. А то премии не видать, если отчет не привезу.

— А шум уже вроде немного не тот, что прежде, — прислушался доктор.

— Да он уже совсем не шумит, — сказала Василиса, всхлипывая, — просто без сознания лежит.

— И дергаться перестал, — добавил старичок Прохор. — Я на пульт жму, жму. А все без результата.

Вошла Марья Моревна, внесла на расписном блюде рюмки, какую-то снедь на блюдце под белой салфеткой, поставила все на стол.

— Это дождик моросить начал, он и шумит. Из-за леса тучи нагнало. А вы, гости дорогие, угощайтесь.

— Ну, часик подожду, а там поеду, — сказал Петька-длинный и потянулся к графинчику. — Только зря вы, тетка Моревна, так долго тянули. Три месяца мер не принимали. Так и придется отчитываться.

Тут над домом так грохнуло, что задребезжали стопочки на столе. И хлынул такой ливень, какого давненько не бывало.

Старичок Прохор подскочил к окну:

— Колосья-то гнет! Так гнет! До самой земли!

Батя на лавке застонал. Он по-прежнему не открывал глаз, но кровь от лица уже ушла. В сравнении с прежней пунцовостью оно теперь казалось бледным, как у покойника. Особенно в сумраке, в который погрузилась комната при грозе.

— Что без света сидите! — в комнату вошел Иван, хлопнул в ладоши.

Зажегся свет, стало веселее.

Увидев Василису на коленях возле отца, доктора, недовольного инспектора и растерянного Прохора, он оглянулся на Марью Моревну. Та пожала плечами и кивнула в сторону Бати.

— Идите, щука зовет, чуть из бадьи не выплескивается.

Марья Моревна вышла.

Иван подошел к скамье с Батей, встал позади Василисы, нахмурился.

— Плохо, — сказал Иван и повернулся к гостям.

Хоть и не сын он был Трофим Трофимычу, но что-то узнаваемое было в этом «плохо».

— Кстати, — спросил Иван, посветлев лицом, — чья это машина в низинке. По самые фары уже провалилась.

— Как по самые фары? Пойду, взгляну, — Петька — Длинный поднялся из-за стола, кинув голодный взгляд на хлеб, сало и на графинчик, и вышел за снова пронзительно заскрипевшую дверь.

Доктор подошел к Ивану.

— Не хочу пугать, но и обнадеживать тоже не в моих правилах. Последствия могут быть самые печальные. Там, — доктор кивнул на телевизор с замершим с открытым ртом диктором, — очень высокое напряжение.

Доктор в нескольких словах сообщил Ивану все, что произошло до его прихода. Они вдвоем подсели к столу, плеснули из графинчика.

— За здоровье!

— За здоровье!

Оба выпили и посмотрели на лавку с Батей, на неподвижную спину Василисы.

Старичок Прохор пересел со своей лавки на стул за столом, к ним поближе. Стал терпеливо ждать следующего тоста.

Бесшумно раскрылась дверь и из темноты вошла Марья Моревна. В руках, как ребенка, несла бережно завернутую в мокрое полотенце щуку.

— Помогите, что ли! Василиса, подвинься!

Марья Моревна поднесла щуку к самому уху Бати. Щука раскрыла зубастую пасть, прошептала что-то. Потом подняла голову, обратилась к Марье Моревне.

— Ну, все, что могла, сказала. Теперича, если не встанет, точно помрет. Неси обратно!

— Ерунда все это, заговоры, волшебство из сказок, — сказал доктор, протягивая руку к графинчику.

— Ну, еще раз за здоровье!

— Ох! — раздалось в горнице и все разом повернули головы к лавке с Батей.

Батя сидел на лавке, ерошил скомканные волосы и с неудовольствием посматривал по сторонам. Василиса сидела перед ним на пятой, то есть мягкой точке, упершись руками в пол позади себя.

— Это я-то не встану? Я не поднимусь!

Батя встал, отбросил тулуп в сторону и твердо шагнул к столу. Сел на стул с высокой спинкой.

— Что я, ирод какой-то. Дочка сына носит, а я лежать-помирать! Нет уж, дождусь внука!

— Правда! Трофим Трофимыч, — так щука сказала? — Иван подпрыгнул на стуле.

— Ну, это не новость, — проговорил доктор, — я Василисе Трофимовне об этом еще две недели назад сказал.

— А ты молчала, — Иван укоризненно посмотрел на Василису.

Василиса зарделась и присела поближе к Бате.

— А что щука еще сказала? В первый раз, передала через Марью Моревну.

— Да что сказала? Лежи, сказала, пока дождь не начнется. А то от этого Петьки-длинного не откупишься. А где я молоко голубое по циркуляру возьму, не с неба же? А так он до утра проторчит, в контору опоздает. Прошлогоднее разрешение не вычеркнет. Так и будем жить. До нового циркуляра.

— А если он по сети передаст? — спросил Иван, пережевывая сало вместе с корочкой.

— Не передаст. Он сейчас планшетник в грязь уронит, заглючит он у него.

— Телевизор, докладываю, так и не работает, «завис с концами». А диктор не дышит и не моргает, — проговорил старичок Прохор, снова тыкая во все пупырышки на пульте.

Батя посмотрел на стену:

— Тьфу, выключить его что ли из розетки?

Встал, подошел к телевизору, с полминуты смотрел в красную глотку диктора, потом хлопнул телевизор по корпусу. И второй раз — посильнее.

Что-то упало на пол. Батя нагнулся и поднял тесемку с вышитым мешочком. Понюхал мешочек и надел его на шею.

— Отдали, черти!

— Диктор икнул и исчез. Вместо него в экране затрепетали какие-то разноцветные тряпочки.

— Счастье-то какое! — воскликнула Марья Моревна, входя в комнату. — Очнулся, родимый!

Из-за спины Марьи Моревны в дверном проеме показалась голова Петьки-длинного.

— Хлам, а не вездеход, — сообщил он. — Утоп по самые фары, и вообще ни с места. А что еще хуже, аппаратуру утопил в луже. Достал, конечно, но не работает.

— Заходи, инспектор, согрейся, — позвал его Иван.

— Да какой я сейчас инспектор — без аппаратуры, — проговорил Петька-длинный. — Мне бы переодеться во что-нибудь сухое. Льет там! Похоже, надолго зарядило. Как бы не до утра.

— Василиса, дай гостю переодеться, — подтолкнул Батя дочку.

— С выздоровлением вас, Трофим Трофимыч!

Василиса встала, пошла в кладовую.

— Вы, доктор, тоже оставайтесь. На аэродроме в такую погоду скучно.

— Не то слово, — согласился доктор.

— Хорошо, — сказал Батя, оглядывая стол.

Молча пересчитал рюмки на столе, оглядел подъеденную уже и без того скромную закуску. Нахмурился.

— Плохо.

— Сейчас поправим, — сказала Марья Моревна и зычным голосом позвала: — девоньки, на кухню!

Где-то затопали подавальщицы, и Марья Моревна плавно выплыла из горницы, пообещав:

— Котлеты сегодня удались!

— Хорошо, — сказал Батя.

Пока ужинали, пока ели котлеты с гречневой кашей, потом пироги, пока спорили, можно ли приготовить белый творог из голубого молока, дождь прекратился.

По обыкновению, перед сном пошли в сад. Сидели на мокрой скамейке, считали спутники.

Молчали, только Василиса, прижавшись к Ивану, шепотом все допытывалась:

— Щука мальчика предсказала. А доктор про девочку говорил. Кому верить, не знаю. Какого цвета распашонки готовить, — ума не приложу. У доктора — диплом, а щука еще ни разу не ошибалась. Как думаешь, Вань?

Иван подумал и вздохнул:

— Давай на спутники загадаем — на чет-нечет.

— Давай, Вань. Вон и первый полетел.