След механической обезьяны

Лев Брусилов (2024)

В Татаяре вместе с хорошей погодой установилось затишье, ни преступлений, ни происшествий. Но однажды к заскучавшему полковнику фон Шпинне обращается фабрикант Протасов, первый татаярский миллионер. По его словам, в доме происходит чертовщина: якобы механическая игрушка, обезьяна в человеческий рост, которая умеет ходить и говорить, сама выбирается из чулана и бродит по дому. Миллионер боится, что рано или поздно она кого-нибудь убьет и просит Фому Фомича погостить у него несколько дней…

© Брусилов Л., 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Глава 1. Неожиданное предложение

Ранним утром 5 мая 1893 года огромный дом ситцепромышленника Протасова, прозванный в Татаяре «замком», был разбужен очень громкими, переходящими в истерический визг детскими криками. Доносились они с хозяйской половины и слышны были даже в лакейском полуподвале, несмотря на толстые, в два наката, дубовые перекрытия.

Вздрогнув, горничная Фотиния проснулась, оторвала от подушки кудлатую голову. Ее чуткое ухо уловило: крик принадлежит внуку фабриканта, десятилетнему Мише. Это было удивительно, ведь Фотиния знала мальчика как тихого и милого ребенка… «Стряслось что-то!» — подумала с ужасом. Часто и гулко забилось сердце. Быстро вскочила, размашисто вытерла липкие со сна губы. Путаясь, натянула поверх ночной рубахи суконное платье, на голову — белый крахмальный чепец. Вступила в холодные башмаки и выскочила из комнаты. Тут же ее едва не сбила с ног толпа прислуги, которая мчалась по темному коридору в сторону хозяйской половины. В страхе быть затоптанной женщина прижалась к стене. Завывающим голосом, ни к кому не обращаясь, крикнула: «Что случилось-то?» Возле нее, ударившись о дверь, остановился Пашка Маврикин, выездной лакей. Глаза круглые, как у филина, волосы всклокочены, дышит хрипло, с натугой. Проорал затхло и кисло прямо в ухо: «Да опять, видать, чудище это из чулана выбралось…»

Начальник губернской сыскной полиции барон Фома Фомич фон Шпинне сидел в своем служебном кабинете на улице Пехотного капитана и со скучающим видом просматривал бумаги. Напольные часы в резном ореховом футляре показывали четверть девятого. С улицы сквозь неплотно прикрытые окна доносился грохот проезжающих мимо телег и крики из лавки зеленщика напротив. День только начинался. Он обещал быть солнечным и теплым. Однако хорошая погода совсем не радовала полковника фон Шпинне. В губернском городе Татаяре установилось долгое и утомительное затишье — мертвая зыбь. Вот уже несколько недель от сыскных надзирателей с околотков приходили пустые сводки — ни одного происшествия. Вынужденное безделье разлагающим образом сказывалось на сыскной. Агенты ходили сонными и вялыми, как осенние мухи. Общее настроение передалось даже полицейским лошадям — кучер Касьян, огромный, разбойничьего вида человек, жаловался, что они отказываются от ежедневной порции овса. Сам Фома Фомич с ужасом чувствовал, как к нему в душу заползает уныние. Чтобы не дать ему восторжествовать и чем-нибудь себя занять, начальник сыскной с упорством кладоискателя рылся в старых уголовных делах. Так проходил день за днем… но не сегодня.

В дверь кабинета негромко постучали. Полковник поднял голову. В его зеленых глазах мелькнул слабый огонек надежды: а вдруг!

— Войдите, — сказал он скрипучим голосом и отложил в сторону стопку пожелтевших бумаг.

В кабинет боком втиснулся агент Свечкин, низкорослый, но очень широкий в плечах человек. «Вековой дежурный» — такое у него было прозвище. На изрытом оспой лице агента сияла улыбка. Это было хорошим знаком.

— Что тебе, братец? — с напускным равнодушием и усталостью в голосе спросил Фома Фомич.

— Тут это… К вам сам господин Протасов пожаловали, говорят, безотлагательное дело… — Слово «безотлагательное» Свечкин выговорил с трудом. Не давалась ему грамота, зато дежурный он был неплохой.

— Протасов — это который? — задумчиво спросил полковник. После его вопроса из коридора донеслось сухое, недовольное покашливание. Агент сконфуженно поджал губы, сделал шаг вперед и аккуратно затворил дверь. Затем, широко открыв глаза, отчего лоб сморщился, тихо сказал:

— Ну, как же? Савва Афиногенович Протасов — ситцепромышленник…

— Да? — Фома Фомич, сообразив наконец, о ком идет речь, и не пытался скрыть удивление. Он слышал о первом татаярском миллионере, даже видел несколько раз старика издали, но вот познакомиться им не пришлось. Более того, полковник был уверен — такие люди, как Протасов, по сыскным не ходят, у них для этого есть посыльные. А тут на тебе, собственной персоной пожаловал! Значит, есть какая-то причина. Фон Шпинне, едва заметно улыбнувшись своим мыслям, откинулся на спинку стула. Вынул из кармана белоснежный носовой платок и с видом, точно это было сейчас самым важным делом, протер крупный фамильный изумруд, сверкающий на безымянном пальце правой руки. После чего сказал:

— Ну что же, проси. — И, как бы разговаривая сам с собой, тихо добавил: — Может, в ситцах да миткалях ходить начнем! — Затем снова агенту: — Ну не стой, не стой! — Защелкал пальцами. — Давай его сюда!

Фабрикант, сутулясь, вошел в кабинет начальника сыскной. Остановился у дверей. Высокий, кряжистый, с расчесанными на прямой пробор седыми волосами. Из-под темно-синего сюртука золотыми нитями поблескивал парчовый жилет. Пригладил белую окладистую бороду, пошарил глазами по углам в поисках иконы и, не найдя, просто перекрестился.

— Образа у вас в кабинете нету, а это нехорошо! — сказал назидательно. Голос хриплый, нутряной. «С таким вокалом на клиросе не попоешь!» — мелькнуло в голове полковника.

Гость представился:

— Протасов Савва Афиногенович, промышленник.

— Фома Фомич фон Шпинне, начальник сыскной полиции! — вставая, ответил любезностью на любезность хозяин кабинета. — Проходите, присаживайтесь вот на любой из этих стульев.

Полковник внимательно следил за гостем, за тем, какой стул тот выберет, и это было не случайно. Фома Фомич давно с теми, кто приходил в его кабинет, вел незаметную со стороны игру. Вдоль глухой стены стояло несколько с виду совершенно одинаковых стульев, но это с виду. Один из них именовался «свидетельским», другой — «воровским», еще один — «разбойничьим», а последний был стулом «убийцы и душегуба». Протасов стоял перед стульями не больше секунды и выбрал стул «убийцы». Лицо фон Шпинне при этом не изменилось, может быть, чуть дрогнули уголки плотно стиснутых губ. Он продолжил:

— А что касаемо образа, так скажу вам честно: ему тут не место!

— Это почему же? — ставя стул возле стола полковника, спросил старик.

Глаза его смотрели на фон Шпинне с некоторой укоризной, словно говорили: «Много вы знаете, чему и где место…»

Подождав, пока гость сядет, начальник сыскной тоже сел и монотонно, словно читая проповедь, пояснил:

— В этой комнате в большинстве своем бывает всякое человеческое отребье: убийцы, насильники разные, просто люди злые, богохульные, и на икону они смотрят не всегда пристойно. У нас тут раньше висел образ, а потом одна бесноватая плюнула на него! Вот мы и убрали. Но с разрешения владыки Филимона!

До этого строгое лицо промышленника смягчилось. Он мотнул головой и примирительно проговорил:

— Если так, то ладно!

Хотел еще что-то добавить, даже воздуха в грудь набрал, но передумал.

Начальник сыскной решил не толочь воду в ступе и сразу же выяснить, зачем пожаловал промышленник.

— Итак, Савва Афиногенович, я вас слушаю! Какое у вас ко мне дело? — И, не мигая, уставился прямо в глаза гостю. — Вы ведь пришли по делу?

После слов полковника Протасов вдруг как-то обмяк, смутился, уронил широкие плечи и даже будто бы уменьшился в размерах. Опустил глаза и, не поднимая их, задал неожиданный вопрос:

— Фома Фомич, а вы в Бога веруете?

— В Бога? — Фон Шпинне выпрямился. Правая бровь вопросительно изогнулась, в глазах — недоумение. Он много слышал о том, что русские купцы, в особенности из числа очень богатых, пускаются во всякого рода странности. Нередко этими странностями бывают всевозможные религиозные чудачества. Взять хотя бы того же Захарьина, сатаниста, в особняке которого сейчас размещалась сыскная полиция. Поэтому вопрос не понравился полковнику. — А какое это, собственно, имеет отношение к делу? Вы ведь пришли говорить со мной не о религии?

Голос начальника сыскной зазвучал недовольно и хрустко, точно капустный лист попал на зубы.

— Верно, не о религии, — исподлобья глядя на Фому Фомича, тяжело вздохнул старик, — о другом… Просто не знаю, с чего начать… Как это вам все ловчее-то рассказать, чтобы вы, не дай бог, меня тут не засмеяли…

Промышленнику на бороду села черная муха, он согнал ее торопливым движением. С улицы доносилась хриплая брань. На первом этаже сыскной кто-то бегал, громко стуча сапогами. Фон Шпинне, сверля Протасова глазами, проговорил:

— С начала, это всегда верно!

— Ну, слушайте! — Протасов тяжело вздохнул. — Я тут внуку на день рождения игрушку подарил… Но вы не спешите думать, что это все глупости…

— Я не думаю, продолжайте.

— Игрушка эта, большая механическая обезьяна, ростом с человека, заводная. У нее на спине есть такое специальное отверстие, куда вставляется ключ…

— И что она делает после завода?

— Ходит, улыбается, говорит человеческим голосом: «Протасов Миша, здравствуй!» Это внука так моего зовут. Еще обнимает тебя, — в подтверждение старик чуть приподнялся и обхватил себя руками за плечи, — вот так!

— Да это просто чудо какое-то! — холодно проговорил фон Шпинне. Про себя же разочарованно подумал: «Какого черта? Неужели старик пришел рассказывать мне об игрушке?»

— Я тоже так решил, когда первый раз ее увидел, — продолжил купец, — потом мне все объяснили. Оказалось, никакого чуда нет — это механика. Пружины скручиваются и двигают обезьяну.

— Но где вы ее нашли? Насколько мне известно, в наших магазинах ничего подобного не продается. В Санкт-Петербурге?

— Да ну! — вскинул бородой Протасов и зыркнул в сторону. — Берите выше. У немцев купил, в Берлине… — проговорил это, чуть понизив голос, словно сообщал секрет.

— Это из-за игрушки вы туда ездили?

— Да я из-за нее, — промышленник качнулся вперед, стул под ним опасно затрещал, — почитай, всю Европу исколесил. Мне бы, дураку, сразу в Берлин, а я в самые дальние края подался. Думал, чем дальше заберусь, тем больше всяких разностей… Это потом уже умные люди подсказали — к немцам езжай, там найдешь!

— Сразу видно, любите вы внука! — заметил фон Шпинне только для того, чтобы как-то поддержать разговор.

— Люблю, он моя надежда. — Промышленник расплылся в улыбке, обнажая крупные желтоватые зубы. Казалось даже, что темная, дубленая кожа лица просветлела и смягчилась. — Вот у меня шестеро детей: четыре сына и две дочки — и все дураки…

— Ну, так уж и все? — с сомнением проговорил Фома Фомич и приготовился слушать скучнейшую семейную повесть.

— Да! Стал бы я на своих-то детей наговоры наговаривать. Все дураки, дочки еще туда-сюда, а сыновья… — Промышленник разочарованно мотнул головой и шумно выдохнул. — А внука я люблю, он смышленый растет. Хоть и вялый какой-то, но голова работает, мне про это и учителя говорят…

— Итак, вернемся к нашему делу. Подарили вы внуку игрушку, и что дальше?

— Да стали с ней странности происходить…

— Странности? — Начальник сыскной натянуто улыбнулся. Это все, на что он сейчас был способен. — Я, признаться, не совсем понимаю, при чем здесь сыскная полиция?

— А вот сейчас поймете. Стала эта обезьяна по ночам ходить…

— То есть как — ходить? — облокотился на стол фон Шпинне. В глазах вспыхнул огонек любопытства, ему стало интересно. Если старик ничего не привирает — история занятная.

— А вот так! Выбирается из чулана, куда мы ее определили, и бродит по коридорам. Все видели, — старик проговорил это шепотом, подавшись вперед и прижимая руки к груди.

— Но ведь этого не может быть! Прежде ее нужно завести, и только тогда она будет ходить. Может, в вашем доме есть какой-то шутник, и он ее заводит?

— Поначалу я тоже так думал и потому ключ спрятал…

— А сколько, позвольте вас спросить, к обезьяне прилагалось ключей?

— Один.

— Один, — повторил вслед за Протасовым полковник и задумался. Ему показалось странным, почему один ключ? Но он не стал заострять на этом внимание гостя и вернулся к прерванному разговору:

— Спрятали вы ключ, и что?

— А она все одно ходит… — прошептал фабрикант.

— Непонятно! Скажите мне, Савва Афиногенович, а ваш внук с этой игрушкой играет?

— Нет! — вздрогнул старик и недовольно отмахнулся.

— Почему? — тихо спросил начальник сыскной.

— Да испугался. — Промышленник глянул в одну сторону, затем в другую. — Она его чуть не задушила. Вот и спрятали ее в чулан, от греха подальше.

— Вы не пытались разобраться, отчего так произошло? Может быть, какой-то сбой механизма?

— Сначала я подумал, мол, пружину сильно накрутили. Даже телеграмму немцам отбивал. Те ответили: этого не может быть. Пружина рассчитана так, чтобы никому не причинить увечий. Правда, я им не поверил, каждый свой товар хвалит. Точно, думаю, немчура поганая не ту пружину поставили, а теперь отнекиваются. Но вот после другого случая я стал на это дело по-иному глядеть — может, немцы тут и ни при чем…

— После какого другого случая?

— Слушайте. — Старик широко открыл глаза и прокашлялся. — Сплю я, и вдруг что-то меня разбудило, а что — непонятно. Лежу лицом к стене. Чувствую, холодком потянуло, точно двери кто в мою спальню открыл, и тянет из коридора…

— Вы в комнате один спите?

— Да! Жена у себя.

— Продолжайте, что было дальше…

— Лежу, в стену смотрю, а повернуться боюсь… Чую, стоит кто-то в комнате, а дыхания не слышно, стоит и не уходит. А в этот день еще за обедом приживалки дурные…

— Какие приживалки?

— Да живут у меня трое, Христа ради! Ну, так вот, приживалки эти рассказывали, что повадился к ним по ночам домовой ходить. Я над ними тогда посмеялся. «Дуры вы, — говорю, — нету никакого домового, это все бабушкины сказки». А они мне: «Зря вы так, Савва Афиногенович, не гневите духа домашнего, а то и к вам придет…» Вспомнил я ночью их слова, и одолел меня страх. Точно, думаю, домовой у меня за спиной стоит и не дышит. Лежу, не поворачиваюсь, испуг по хребту щекочет. С другой стороны, любопытно стало, а какой он из себя, этот дух дома. Решил набраться смелости и глянуть, все же я мужик, а не баба. Перекрестился малым крестом, каким обычно рот после зевания крестят, ну, чтобы от двери не видно было, потом быстро, аж в спине заломило, развернулся…

Старик замолчал. Глаза его округлились, дыхание зачастило. Руки, которые он держал перед собой, затряслись.

— И что же дальше? — шепотом проговорил фон Шпинне. Несмотря на скептицизм, с которым он относился к словам старика, полковника тоже тронул страх.

— Вижу, дверь нараспашку, — продолжил фабрикант, — а в проеме черный силуэт стоит… Лампа пригашена, толком рассмотреть ничего не могу, лежу и молча наблюдаю. Потом набрался духу и, как приживалки учили, спросил у него…

— Что спросили?

— К худу или к добру?

— И что он вам на это?

— Ничего, стоит и молчит, а время тянется… Сердце в груди — бух-бух, бух-бух. Я с детства так не боялся. — Протасов сунул руку за ворот рубашки и оттянул вниз. — Потом он, силуэт, вздрогнул и пошел к моей кровати, я весь обомлел. Гляжу — черт, да это обезьяна! — Фабрикант тряхнул головой и, криво улыбаясь, хлопнул себя ладонями по коленям. — Подошла к кровати, уперлась в нее и говорит: «Протасов Савва, здравствуй!» А потом давай воздух обнимать…

— Погодите, «Протасов Савва»?! — воскликнул начальник сыскной. — Вы, верно, ошиблись. Не «Протасов Миша»?

— Нет, не ошибся, так она и сказала: «Протасов Савва». Ко мне обратилась. — Фабрикант гулко ударил себя в грудь кулаком. — Точно знала, к кому в комнату вошла и кто сейчас на кровати лежит. А ведь заводная игрушка этого сделать не могла…

— Что было дальше?

— Минут пять, может больше, обнимала воздух, а потом замерла на месте. Встал я, ощупал ее, точно — игрушка! Как был, в одном исподнем, утащил обезьяну обратно в чулан. Запер и спать лег…

— Вы не заметили, когда ощупывали, ключ в ней был?

— Да какой ключ! — возмущенно воскликнул фабрикант и вскинул руки. — Я же вам сказал, что спрятал его… Он у меня в ту ночь под подушкой лежал. Когда обезьяна к кровати подошла, я его нащупал. Вот тут-то меня едва удар и не хватил! Значит, она незаведенная ходит!

Видя, что Протасов уже готов с головой кинуться в омут мистики, да и, мало того, потянуть за собой начальника сыскной, последний решил вернуть гостя к реальности.

— Думаю, кто-то изготовил дубликат. Разве у нас нет мастеров?

— Не знаю даже. Уж больно ключ мудреный, такой не каждый сделает…

— Он у вас с собой?

— Да! — Протасов полез в карман сюртука, вынул отливающий бронзой ключ и передал Фоме Фомичу. Тот взял, осмотрел. Ключ и на самом деле оказался очень сложным: трубчатый, с двумя бородками, да такими хитро изрезанными… Действительно, изготовить подобную отмычку было делом сложным. «Однако, — подумал полковник, — если обезьяна ходит по дому, значит, дубликат все-таки существует». Об этом он сказал промышленнику.

— Ну не знаю, не знаю! — затряс головой Протасов. — Может быть, изготовили, а может, и нет…

— Больше игрушка вас не тревожила?

— Меня? Нет!

— Она что, к кому-то еще приходила? — Брови начальника сыскной взметнулись вверх.

— Мишку, внука, сегодня утром напугала. Так орал, чуть пуп не развязался. Это меня и заставило к вам прийти.

— Я надеюсь, с мальчиком все хорошо и обезьяна его только напугала?

— Да, жив-здоров! Она к нему в комнату вошла и сразу же остановилась…

— Чулан, где содержится игрушка, разве не запирается?

— Запирается, но замок кто-то открыл… Утром кинулись, а он на полу валяется…

— Савва Афиногенович, так что вы хотите, чтобы сделала сыскная? — оборвал Протасова полковник.

— Может быть, расследуете это дело… — старик запнулся.

— Даже не знаю… — протянул фон Шпинне. — Как-то непривычно сыскной полиции игрушками заниматься… Что начальство подумает… — Полковник поднял глаза к потолку.

— А зачем сыскная полиция? — глянул из-под кустистых бровей старик. — Сами за это дело возьмитесь. Так сказать, в частном порядке. Днем у себя здесь служите, а по ночам ко мне приезжайте. Я вам уж и комнату приготовил самую лучшую в доме… Если вы относительно платы сомневаетесь, то я вам хоть сейчас две тысячи отвалю… — Промышленник вынул из кармана пухлый коричневый бумажник и достал из него пачку разноцветных купюр.

Фон Шпинне попросил фабриканта спрятать деньги. В раздумьях выбрался из-за стола, подошел к окну. Взглянул сквозь двойные стекла на улицу. Разросшиеся белые акации закрывали весь вид. В кронах, перелетая с ветки на ветку, чирикая, резвились какие-то пичужки. За спиной под тяжестью промышленника жалобно поскрипывал «душегубский» стул. Фому Фомича одолевали сомнения. С одной стороны — это все какая-то странная игра, скорее всего, чья-то глупая шутка, а вот с другой стороны… Но ведь делать все равно нечего.

— Хорошо, я, пожалуй, возьмусь за это дело! — не поворачиваясь, проговорил фон Шпинне.

— Слава богу! — пробасил фабрикант.

Какое-то время полковник, о чем-то размышляя, еще смотрел в окно, потом сел на место и спросил:

— А вы сами-то как думаете, почему обезьяна ходит по дому?

— Даже не знаю, что и сказать. — Правый глаз у промышленника задергался, он потер его согнутым пальцем.

— И все-таки.

— Думаю… душа в нее чья-то вселилась…