Ночи с Камелией

Лариса Соболева, 2008

Графиня Маргарита Ростовцева мечтает поучаствовать в официальном следствии и знакомится с начальником сыскной полиции Зыбиным, занятым расследованием убийства дворянина Долгополова. Мотивы преступления не ясны. По городу ходит легенда о доступной женщине – якобы очень искусной в любви и прячущей свое лицо. Многие господа ищут встреч с нею и желают раскрыть ее инкогнито. Тем временем появляются еще две жертвы. Может быть, виновница убийств та самая Камелия – содержанка высшего ранга. Говорят, будто мужчины готовы на все ради ее благосклонности… Этот детективный сюжет легко ложится в канву романа современной писательницы Софии. Потому что она сама оказывается в центре подобных событий: некая дамочка убивает на дороге богатых мужчин и забирает их дорогие автомобили… Книга также выходила под названием «Исповедь Камелии».

4

Характеристика Сирина, которую дала жена Зимовца, оказалась более чем точна, к ней София добавила бы — разумеется, то, что бросилось в глаза, — врожденную трусость. Только увидев удостоверение Артема, еще не зная, с чем к нему пришли, Сирин весь съежился, глаза его забегали, губы затряслись и посинели. Можно так бояться неизвестно чего, к тому же в возрасте, когда мужчина имеет и первые седины, и положение, и стабильность!

— Не могли бы вы подождать минут пять — десять? — робко спросил он. — Я как раз закончу.

— Где вас ждать? — спросил Артем.

— Где… где… — без причин занервничал Сирин. — Прямо здесь… извините, в коридоре… Потом я отведу вас на кафедру, там никого в это время не бывает.

— Подождем.

София и Артем подошли к окну, оттуда открывался вид на спортивную площадку; снег валил и валил, добавляя белизны в унылый серый пейзаж. Казалось, на этой девственно чистой земле ничего не может произойти скверного, человека должно тянуть к таким же чистым помыслам. Но в мире много относительных вещей, которым трудно дать объяснение, и София не объяснила бы, почему вдруг напомнила:

— Кто обещал взять меня на охоту?

Артем согнулся, облокотившись локтем о подоконник, заглянул в лицо Софии, в его глазах появились провокационные искры:

— Возьму. Только без мужа.

— Он увлечен охотой за деньгами, так что сам не поедет.

— А тебя отпустит?

М-да, флирт не относится к чистым помыслам, но женщине, обделенной вниманием мужа, не помешает почувствовать себя привлекательной, это взбадривает. Впрочем, не она флиртовала, заигрывал Артем, и очень активно.

— Ты возьми, с мужем я разберусь, — сказала София и отвернулась от его нахально-игривой физиономии.

— Пока некогда, сама видишь, — с сожалением вздохнул Артем. — Эх, сейчас на фазанов разрешена охота, их больно много развелось.

Вышел Сирин, стеснительно пригласил:

— Идите за мной.

В небольшом помещении с типично кабинетными столами он предложил расположиться где нравится, сам уселся за стол и выжидающе уставился на Артема. Сирин отчего-то волновался, что Артем заметил сразу же:

— Да вы не переживайте, мы только поговорить.

— Нет, я не переживаю, что вы, — заерзал Сирин. — Вернее… да, переживаю. Из-за Германа Олеговича. Нелепая смерть…

— Кстати, — прервал его Артем, — он не говорил вам, куда поедет после банкета?

— А меня не было на банкете, — поспешно и, как показалось Софии, обрадованно сказал Сирин. — Я не участвовал в проекте.

— Значит, не знаете, — констатировал Артем. — Ну, хорошо, а что вы сами думаете по поводу его убийства? Получается, он поехал домой, по пути подобрал каких-то людей, и те его зарезали.

— Подобрал? — вскинулся Сирин. — Вы сказали — подобрал?

— Думаю, так и было, а что?

— Видите ли… он мог… подобрать.

— Ночью? — скептически спросил Артем. — Незнакомых? Такой доверчивый, не знал, чем это чревато?

— Понимаете, Герман Олегович выдерживал огромную нагрузку… психологическую. И даже физическую, ему приходилось мало спать, все работал, работал… иногда без отпуска…

Сирин покосился на Софию, замялся. Артем терял терпение, поэтому жестко сказал, не побоявшись окончательно зажать этого трусливого человечка:

— От вашей откровенности зависит, как скоро мы поймаем преступников, а вы мнетесь. Есть еще один похожий убитый, не исключено, что мы найдем третьего. А если им снова окажется ваш знакомый?

Бедняга побелел, видно, подумал, что подозревают его.

— Я все скажу, но подробности слишком интимные…

— Говорите при Софии Арсеньевне, это наш сотрудник. Так что там с нагрузкой? Он как-то разгружался, я правильно вас понял?

— Совершенно верно. Зимовец… очень редко, прошу заметить… Э, мужчинам иногда хочется взрыва, понимаете?

— Нет.

— Хочется почувствовать в себе природу, умаслить, так сказать, дикаря.

— А проще?

— Когда он был на пределе, он брал женщину и прямо в машине…

— Проститутку? — уточнил Артем.

— М… да.

— Где он ее брал? В каком месте?

— На улице. Эти женщины отличаются полнейшей раскованностью, они совсем без комплексов. Мне думается, других людей он не подобрал бы. Да нет, я уверен — не подобрал бы.

Как в жизни, тем более в режиме постоянного напряжения, обойтись без крепкого словца? Практически нереально. Но начальник уголовного розыска Ким Денисович принципиально не ругался матом, не употреблял и грубых слов, вошедших в обиход давно, но имеющих грязный смысл. Так проститутка в его исполнении была…

— Простипома — это уже кое-что. И каблук на обочине отпечатался, правда, ступня нечеткая, но криминалисты размер определили — тридцать седьмой.

— И рука убийцы похожа на женскую, — подхватил Артем. — Обоих убили одним способом.

— Слабовата версия, — поглаживая усы, произнес Ким Денисович. — Одной бабе с мужиком не управиться. Ладно, Зимовец не атлант, но Жмайлов-то далеко не хлюпик, а его еще надо было из машины выкинуть. С другой стороны, вряд ли они оба позволили бы еще кому-то сесть с простипомой. Есть и третья сторона. Удары нанесены в горло, для этого нужно замахнуться хоть самую малость. Граждане-развратники не видели, что простипома замахивается?

— Заточка не требует особого замаха, — возразил молодой опер Вовчик, кудрявый, как барашек, с очаровательными веснушками. — Здесь нужен конструктивный подход.

— Да? — фыркнул Ким Денисович. — И что это за подход?

— Откуда я знаю? — пожал узкими плечами Вовчик. — Что-то ваша простипома придумала.

— А не знаешь, так молчи, — рявкнул Ким Денисович. — В общем, так. Берете уличных жриц и культурно беседуете. Начните со старушек, они подноготную улиц знают лучше кого бы то ни было. Сутенеров не забудьте, тоже весьма полезные типы. Найдите Бедуина, он не раз поставлял нам простипом для приезжего начальства. Ну, флаг в руки — и вперед.

София караулила Артема, да чуть не прозевала — у нее ведь свои обязанности, догнала в коридоре:

— Что было на оперативке?

— Денисович интересовался тобой, — ответил он, напустив грозный вид. — Где тебя носит?

— Немного опоздала, — виновато залепетала София. — Проспала.

— Мне прикажешь за тобой еще и заезжать?

— Что, сильно ругался? — Однако она не отказалась бы, чтобы он заезжал за ней по утрам.

— Крыша чуть не взлетела. — Артем взглянул на нее сверху вниз, увидев напуганные глаза, рассмеялся.

— Ты обманул меня? — догадалась София.

— Угу. У нас не опаздывают, запомни.

— Вроде бы никто не заметил. А ты… обманщик бессовестный! Так что там было?

Вечер зимой похож на глубокую ночь — кругом бездонная, расцвеченная огнями и светом фар темень. Но стоит свернуть с оживленной улицы в переулок, как появляется желание поскорей проскочить черную дыру, где подкарауливает опасность. Именно в такой черной дыре Артем и искал Бедуина.

— Ты уверен, что этот тип где-то здесь? — полюбопытствовала София. — Кто сюда заглянет ночью без нужды?

— По нужде и заглядывают, — сказал Артем, медленно проезжая по узкой дороге. — Эта точка для знатоков, так сказать, постоянных клиентов.

— А почему сутенера зовут Бедуин?

— Я в его команду не вхожу, поэтому не знаю. Вот и те, кого мы ищем…

Он остановился возле двух беседующих девушек, одетых довольно скромно, вовсе не вульгарно, ничто не говорило, на каком поприще они трудятся. Девицы перестали болтать, как только автомобиль Артема затормозил, повернулись и замерли. А София считала, что проститутки бросаются под колеса клиентов. Артем выбрался из авто, крикнул:

— Девчата, где найти Бедуина?

— А без него нельзя? — хихикнула одна из девиц.

— Он мне по делу нужен. Срочно.

— А, ну раз срочно, сейчас позвоню. — Девушка в короткой шубке и высоких сапогах на шпильках поднесла к уху трубку. — Бедуин, тебя тут спрашивают… Говорит, срочно ему… Без тебя нас не хочет. — Она расхохоталась неизвестно по какому поводу, опустила руку с трубкой и сказала Артему: — Езжай до конца квартала, его «опель» серой масти там.

Минуты две спустя Бедуин, рыхлый мужчина лет тридцати семи, с черной растительностью на подбородке и гладкими черными волосами, схваченными в хвост сзади, подошел к машине Артема, склонился к окну:

— Ты меня искал?

— Да уже нашел, — хмыкнул Артем. — Меня Денисович прислал. Залезай, поговорить надо.

Бедуин плюхнулся на заднее сиденье, шмыгнул носом и без спроса закурил со словами:

— Что, начальство нагрянуло? Телок дать?

— Телок оставь себе, — сказал Артем, развернувшись к нему. — Кто-то из ваших мочит клиентов, тачки угоняет, грабит.

— Из телок? — уточнил Бедуин.

— Из них. Ты случайно не знаешь, кто это?

— Мои все чистые, слово даю.

Софию поразила флегматичность и спокойствие Бедуина. Казалось, эта масса, явно заливающая в себя пиво без ограничений и заглатывающая все, что мало-мальски съедобно, ко всему остальному абсолютно равнодушна.

— Может, слух какой прошел среди твоих телок? — спросил Артем.

— Трудно стало работать, — сказал Бедуин, ни к чему не привязывая.

— Что так? Не сезон?

— У нас всегда сезон. Студентки клиентов отбивают за стакан вина и порцию шашлыка. Гоняем их, гоняем…

— Думаешь, кто-то из свободных пташек? Для студентки дело больно рискованное, да и вряд ли они знают, что такое заточка. Это матерая девка.

— Мочит и угоняет машины клиентов, говоришь? — Бедуин закурил вторую сигарету, выпустил дым, задумавшись. — Заточка… Нет, это не мои. И не из конкурирующих фирм. У наших телок запросы скромные.

— А студентки где ошиваются?

— Да везде. В кафе торчат, в парках гуляют, по нашему Бродвею. Недавно я пацанов посылал на Гуляевку, весь район прочесали, парочку отловили и внушение сделали.

— Чего ж ты в профсоюз их не привлечешь?

— На хрен мне проблемы? У них же мамы с папами есть, вой поднимут. Я по старинке — с добровольцами работаю.

— А не знаешь, кто скупает краденые тачки?

— У меня другой профиль.

— Тогда больше нет вопросов.

Бедуин вылез из машины, но вдруг засунул голову в салон:

— Заточка, говоришь? Посмотрите, кто из тюряги вернулся, какие дела за ними числились. У вас же есть база данных?

— Есть. Спасибо.

— Не за что. Я за бизнес волнуюсь. Когда клиентов мочат, у нас простой. Да, это… насчет тачек. Найди Каскадера, он каждый день, кроме понедельника, торчит в клубе «Голубая лагуна». Худой, как мой палец, обычно красную рубашку надевает под синий пиджак. Может, он знает, кто скупает тачки.

Бывай.

Артем выехал на ярко освещенную улицу и помчался к дому находившейся под впечатлением беседы с Бедуином Софии.

— Какой вялый тип. Говорил, будто спал на ходу.

— Ага, вялый, — скептически усмехнулся Артем. — Ты еще скажи: безобидный, ведь он именно такое впечатление производит. Просто Бедуин не улыбался, иначе ты увидела бы в его пасти клыки, как у леопарда.

— А когда проституток станут допрашивать?

— Вовчик отлавливать их будет всю ночь, нам нужны телки из разных кружков. В обезьяннике отдохнут от трудов, а завтра мы с ними поговорим. Ну, вот ты и приехала. До завтра.

София открыла ключом квартиру, думая, что Борьки еще нет дома, но пальто его висело в прихожей.

— Боря! — позвала она, переобуваясь в домашние туфли. Он не откликнулся. Ах да, Боря не разговаривает с ней. — Борис! Ужинать будешь?

Не-а, не получила ответа. София, обычно избегающая конфликтов, разозлилась донельзя и отправилась искать мужа, чтобы устроить ему хорошую взбучку. Он возлежал на кровати с закрытыми глазами, как будто умер.

— Борис, в чем дело, почему ты в постели?

Ей не свойствен ледяной тон, но муж не заслуживает жалости, так как причины болезни известны.

— У меня температура, — сказал Борька.

София дотронулась до лба — действительно горячий. Она опустилась на край кровати, посидела с минуту и вместо сочувствия принялась отчитывать мужа:

— Борька, так нельзя. Я давно заметила: ты заболеваешь, когда мы в ссоре, но инициатором выступаешь всегда ты. Тебе тридцать семь, а ведешь себя как мальчик, себя доводишь до болезни, а меня — до белого каления. Это уже диагноз. Теперь я понимаю, почему ты не хочешь детей. Разве ты позволишь, чтобы я еще кого-то любила!

— Раньше тебя все устраивало, — буркнул он.

— Растем-с, Борис Анатольевич. Даже с маленькими детьми сидят до трех лет, до трех, а не все семь лет, как я с тобой. И потом, Борь, ты не младенец, которому нужна помощь на каждом шагу.

— Принеси аспирин и воды, — попросил «умирающий».

София встала, глядя на мужа с укором, да он все равно не видел. Вздохнув, она пошла к аптечке, бросив через плечо:

— Лечить тебя надо от дури.

— Я не курю дурь, — с оттенком трагизма, мол, родная жена не понимает и не жалеет, сказал он.

— Речь не о той дури, которую курят, а о той, что в голове сидит и мешает жить тебе в первую очередь. Доведешь себя до дурдома. И меня. В одной палате будем чертей гонять.

Аспирин и воду подала, на всякий случай горчичник на грудь поставила, ужин принесла в постель — они-с обессилели, встать не могли. Но забота жены вернула Боре настроение, он даже выпил бульон и с надеждой спросил:

— Не пойдешь завтра на свою идиотскую работу?

Еще годом раньше она бы заверила его: нет, ты мне дороже всех работ, а он бы принял ее жертву со снисходительным благородством, потом долго напоминал бы, как нехорошо она вела себя, заставив мужа нервничать. Все, хватит, собачка внутри Софии сдохла:

— Боря, больничный по уходу за тобой никто не даст, а работу я не брошу.

— Ну, давай сделаем ребенка, раз тебе так хочется.

— Не хочется. Привыкла в твоем лице видеть дитя, но не мужа. К тому же, Боря, дети должны быть желанными не одной стороной, а двумя. Спи. Я домой пошла… то есть в кабинет.

Да, с недавних пор только в этом месте София чувствовала себя дома, свободно и уютно. Надо что-то делать с Борисом, так дальше нельзя. Хотя папа говорил, что во всем всегда виновата женщина. А кто еще? Ведь это она избаловала мужа, пытаясь угождать ему, — дура. Он по-другому уже не сможет, а она не сможет жить как прежде. Где выход?

— К черту выходы и тупики! — пробормотала София, открывая крышку ноутбука.

Сейчас главное — те впечатления, которые в голове переродились в…

Эротический детектив

«Уж которую ночь Афанасий Емельянович не спал, все искал ее. Для этой цели нанимал извозчика, а не выезжал в собственном экипаже, опасаясь предательства слуг. А на какие ухищрения шел, лишь бы незаметно покинуть дом! Стелили ему в кабинете на диване по причине «спешной работы», но лишь только дом погружался в безмятежный покой, Елагин одевался и ускользал. С извозчиком договаривался заранее, где и во сколько тому ждать, да только каждый раз возвращался под утро, раздосадованный неудачей.

Она шла, как в прошлый раз, по мостовой, попадая в пятна света и пропадая в темноте, явно слыша постукивание колес о брусчатку, но не оглянулась. Поравнявшись с ней, извозчик придержал лошадь, остановилась и она, лениво повернув голову. Елагин протянул руку:

— Сударыня, не желаете ли?..

И осекся. Он так жаждал этой встречи, что с трепетом ждал, как она поведет себя — убежит, как уже не однажды случалось, или подойдет? Только бы подошла и взглянула на него! Потому он не договорил, а облизнул сухие губы и молился черту, чтобы эта женщина села к нему.

Она шагнула к коляске, взявшись за подол юбки, подняла его, поставила ногу на ступеньку и замерла. Поскольку остановились у фонаря, Афанасий Емельянович видел ее колено, обтянутое чулком, и узкий ботинок на шнуровке, видел кружевную подвязку, белоснежную нижнюю юбку… У него закружилась голова. Лицо знакомой по описаниям незнакомки было спрятано под густой вуалью, но он знал: она оценивала его. У Елагина были шансы: он не старый хряк, заросший мхом, ему тридцать четыре года, внешностью не уступал светским львам, но волновался. Прошла минута, другая… Она положила руку в ажурной перчатке на его ладонь и села в коляску.

— Гони! — приказал он извозчику, чувствуя, что готов взлететь.

Елагин снял квартиру полтора месяца назад, туда и привез ее. Пришлось воспользоваться спичками, так как прислуга приходила сюда убираться только днем, ночью квартира пустовала. Обжигая пальцы, держа спичку, он провел гостью в комнаты, но когда собрался зажечь лампу, дама взяла его за руку и чуть слышно сказала:

— Огонь не нужен.

— Но… как мы с вами…

— Зачем свет? — шептала она, приближая свое лицо к его. — Свет рождает стыдливость, а на что она нам? Так проще… Разве вы не хотите любить, как видится вам во снах? Свет помешает…

Мягкая, нежная ладонь коснулась его щеки, потом губы прижались к его губам, а в горле Елагина образовался удушливый комок, предвещавший неземное блаженство. Действительно, свет не был нужен, сплошной мрак уничтожал условности. В темноте позволяется все, в ней выходит наружу то, что притаилось где-то в потаенных уголках души, будоража воображение…

Ночь превзошла ожидания. У Афанасия Емельяновича не проходило ощущение, что он единственный мужчина, которого эта женщина любила так, будто давно знала его и стремилась только к нему. Она не задавалась целью доставить ему наслаждение, а получала его сама, вздрагивая от прикосновений, замирая от поцелуев. Он бы почуял обман в стонах, руках, обвивавших его тело, губах, заученных движениях, если бы это было притворством. Но каждый раз, когда у него возникало желание, она отзывалась новым трепетом, словно до этого ничего не было. Уже под утро, когда сквозь шторы просачивался блеклый свет, а она спешно одевалась, Елагин робко сказал:

— Сударыня, я бы хотел встретиться с вами еще.

— Что ж, пожалуй, — согласилась она и продолжила одеваться.

— Завтра придете? — Он сел на постели, глядя на нее с надеждой.

— Послезавтра, — пообещала она.

Елагин завернулся в одеяло и обшарил карманы. Смущенно протянув крупную купюру — эта женщина должна знать, как он щедр, — произнес:

— Вот, возьмите.

Не взглянув на купюру, она взяла ее, небрежно сунула за лиф и надела жакет. Он протянул ей ключ:

— От входной двери… Я приду поздно, когда домашние…

Она подступила к нему, лицо ее уже было спрятано под вуалью, приложив кончики своих пальцев к его губам, сказала:

— Я не хочу знать о вас ничего.

Затем последовал поцелуй, через вуаль Елагин чувствовал горячие губы, обещавшие еще одну прекрасную ночь. Она упорхнула, захватив ключ.

* * *

— Как вы? — был первый вопрос Марго, с искренним участием заданный Прасковье Ильиничне.

Марго приехала к ней утром, зная, что долго залеживаться в постели Долгополова не станет. Какой сон при таких обстоятельствах?

Прасковья Ильинична обняла ее:

— Я вам очень признательна, Маргарита Аристарховна, вы благородны не только по происхождению.

— Полно, милая Прасковья Ильинична! Я рада оказать вам посильную помощь и должна признать, выглядите вы сегодня куда лучше. Чаю дадите?

— Разумеется, — натянуто улыбнулась та.

Чай пили с домашним пирогом, но в голове Марго засели слова Зыбина — у Долгополовой есть мотив, посему, наметив свою стратегию, Марго приступила к осуществлению плана:

— А у меня из головы никак нейдут ваши слова.

— Какие же?

— О коварстве мужчин и женщин. Знаете, Прасковья Ильинична, я ночью закрою глаза и представляю себя на вашем месте. Кабы мне довелось узнать об измене мужа, я… убила бы его.

— Убила бы? — восприняла всерьез ее слова Прасковья Ильинична. — Да бог с вами, Маргарита Аристарховна, даже думать не смейте! Почитай, с каждым мужчиной рано или поздно такое случается. А коль ваша гордость не потерпит измены, то есть способ более сильный и смелый, нежели просто убить. К тому же ваша обида не получит полного удовлетворения, да и отвечать придется.

— Какой же способ?

— Уйти. Это причинит ему настоящие муки, потому что он станет всеобщим посмешищем. Правда, и ваш дерзкий поступок будет всеми осужден, однако ему больше достанется. Мужчина покрывается позором, когда жена уходит.

— Но вы же не ушли. Почему, коль так думаете?

— Потому что глупа была, поверила. Видите ли, Маргарита Аристарховна, мужчинам нельзя доверять, особенно когда они провинились. Мы обманываемся, видя раскаяние или слыша заверения, будто пред вами сама святость. Опять же не хотим очутиться в унизительном положении, когда все узнают об измене, не хотим пережить стыд. А ведь стыда не избежать, мой пример это доказывает.

— Но вдруг вы ошибаетесь? Вдруг все не так, как вам видится? Разве не было у вашего мужа врагов? Мне думается, кто-то из них его и убил.

— Да что ж, он из ума выжил, пойдя на встречу с врагом ночью? И почему он снял квартиру, а не враг?

— Ага, значит, враги у него были! — вела свою линию Марго.

— Понимаю ваше желание уменьшить мою боль, — грустно сказала Прасковья Ильинична. — Враги есть у всякого человека. Довольно уже одного того, что вы богаты, умны, красивы, — и армия врагов вам обеспечена. Мой муж не посвящал меня в свои дела, разве что изредка, когда ему требовался совет. Нет, у него не было врагов, жаждущих его смерти. Он снял квартиру для встреч с женщиной, другого объяснения быть не может. Да ведь не женщина же его убила, в самом-то деле…

— А кто? — спросила Марго, обманывая собеседницу наивностью.

— Не знаю, — горько усмехнулась Долгополова.

— А коль убил разгневанный муж?

— Может, и так, — равнодушно пожала плечами женщина. — Скажу честно, знать не хочу. Ну, найдут убийцу — и что? Выяснятся новые подробности, от которых жить не захочется, потому что все будут перемывать моей семье кости. Нет, не хочу.

— А отомстить той же Галицкой вам не хочется?

— Хотелось, — призналась она. — Когда узнала, собиралась отправиться к ее мужу и все рассказать. Потом одумалась. Что изменилось бы? Я выглядела бы дурно, заодно принесла бы огорчение Галицкому, которого глубоко уважаю. А больше всего, Маргарита Аристарховна, мне больно за детей. Они не маленькие, прекрасно все понимают. Куда от этого деться?

По щекам Долгополовой потекли слезы, Марго дала себе слово сделать все зависящее от нее, чтобы Виссарион Фомич снял подозрения с Прасковьи Ильиничны. Не в этом доме следует искать убийцу. А вот куда непременно стоит пойти, так это к графине Шембек. В ее салоне обязательно будет Галицкая и много-много сплетен, которые слетают с уст невзначай, обсуждаются с непринужденной легкостью, будто никакого интереса не представляют, а всего-то являются средством от скуки.

Белев шагал по мостовой, нервно поглядывая по сторонам, его продирала до костей сырость — уж часа два как бродил. Ночные улицы таили много опасностей. Грабители — черт с ними, а как душегубы попадутся, да не в единственном числе? Не храброго десятка, Белев прихватил пистолет и теперь прятал его под полой пальто. Белев сглатывал слюну, представляя, как на него нападают, а он стреляет. Собственно, в разбойника не грех выстрелить, но вдруг докопаются, что это он стрелял? Последуют вопросы: что вы делали ночью на улицах? Не так страшны допросы полицейских, страх вызывала жена. Родная, законная, знакомая до последней морщинки, оттого невыносимо скучная. Характером она так и вовсе не уродилась, вся в папеньку — такого же самодовольного и грубого деспота. Да, жена его наподобие мужички — телом изобильна, ручкой сильна. Как приложит пухлую ручку к холеному личику мужа, так и голова отскочит. Но… он пошел на улицы, ибо его подстегивало чисто мужское любопытство. Не узнать всех прелестей соблазнов — поистине пустая жизнь. Сильнее всего его охватывала пустота, когда приходило понимание, что ничего стоящего он не сделал и уже не сделает. Так ведь и худых дел за ним не числилось, тех, из-за которых бывает стыдно, но вспоминать о них приятно. Жизнь протекала тягуче и однообразно, эдак совсем пройдет, а зачем? Взбудораженный слухами о развратной девице, Белев вышел на улицу, надеясь ее найти. В комнате отдыха на балу все подумали, будто он провел с ней ночь, ну и пускай думают. Ему тоже хотелось покрасоваться: мол, я храбро пускаюсь во все тяжкие.

Свернув за угол, он врезался в фонарный столб.

— Уй! — потирая лоб, поморщился Белев. — Что ж это такое! Отчего фонари не горят? Губернатору с градоначальником выговор. И строгий-с!

Разумеется, выговор прозвучал лишь сейчас и не последует при случае. Делать замечания большим людям нехорошо, еще обидятся.

Вдруг… красная юбка, синий… Да! Синий жакет, страусовые перья мелькнули вдали. Белев увидел ту, ради которой отважился на путешествие по ночному городу, пренебрегая опасностью, и которая завладела его воображением. На цыпочках, мелко перебирая ногами, чтобы дама не сразу его услышала, он приближался к ней. А она шла медленно, то пропадая в черном проеме, то возникая в свете фонаря, — желанная по одним только рассказам, вызывавшим жгучую похоть. Белев огибал световые пятна и мысленно сжимал в жарких объятиях порочную легенду города. Подошел почти вплотную к световому пятну, где очутилась она. Обернулась на звуки шагов.

— Судары… — И застрял на полуслове, так как некто вторил ему, произнеся то же слово «сударыня».

Белев шагнул в свет, тот, другой, одновременно шагнул ему навстречу… Казарский! Вот те на! У Казарского тоже лицо вытянулось. Белев смутился, а особа молча взирала на них, спрятав личико за вуалью, но поворачивая головку то к одному, то к другому.

— Вы, простите, как здесь очутились? — полюбопытствовал Казарский.

— Гулял-с, — бойко ответил Белев. — Разве нельзя-с?

— Отчего же ночью?

Белев сник: Казарскому хорошо — у него не имелось дома ручки, которая за ночные гулянья голову оторвет. Тупая-то жена тупая, а сообразит, зачем муж удрал из дому.

— Не спится, вот почему, — буркнул он.

Оба покосились на предмет мечтаний, скрипнули зубами и переметнули взгляды друг на друга. Особа не сбегала, как, бывало, убегала от мужчин, значит, кто-то из них ей приглянулся.

— Будет вам врать, — сказал Казарский. — Ее искали.

— Нет… — нарочито обиженным тоном произнес Белев и подумал, что другого случая может не представиться. За нею вон сколько господ гоняется, а ему бы только один раз попробовать, чтобы утолить страсть мечтаний. Он тряхнул головой: — Да-с. Искал-с. Но умоляю, ежели ты… а я тебя считал другом… ежели вы порядочный…

— Слово дворянина, никому не скажу. Выбор за дамой. Мадемуазель, кого из нас предпочтете?

И вдруг вожделенная мечта сказала:

— Обоих-с.

Господа потерялись. Белев смекнул, что ночь может получиться изысканно развратной, какой даже его богатое воображение не рисовало, смущенно пробормотал:

— Э… одновременно-с? Ля мур де труа?

— Не, господа, по очереди, — простецким языком прачки заговорила мечта. — Да тока договоримся загодя, по двадцати рублей устроит? Деньги наперед попрошу-с. А ля мур я вам обеспечу хочь до завтрашней ночи, вы тока договоритесь меж собою, кто первым, а кто вторым будет. У меня и обождете, туточки недалече идти, кофею попьете… с пирожками-с.

Мужчины переглянулись. Что-то в ней не вязалось с теми упоительными слухами, которые гнали мужской пол на поиски таинственной незнакомки. Казарский первым сообразил и шепнул:

— Это не она.

— А ну пошла! Пошла, пошла! — возмущенный обманщицей, принялся отгонять ее тростью Белев.

— Чего вы? Чего вы? — опасливо отступала мошенница. — Господа, клянусь честным своим словом, будете довольны…

— Убирайся, а то в полицию сведу! — гаркнул Белев.

Мошенница подняла юбки и рванула прочь, топоча по мостовой. В конце улицы остановилась, подбоченилась и раскричалась:

— Скажите какие! У, бессовестные, глаза бы на вас не глядели! Погодите, выслежу вас да женам порасскажу, как вы от них бегаете! Сами-то уж ничего и не можете, паскудники. Вот вам!

Ну и оголила зад в панталонах, тем самым нанося господам оскорбление. Казарский громко свистнул, девица подхватилась и побежала дальше, а он расхохотался. Смеялся и Белев, утирая слезы:

— М-да, как она нас, а? Уморила, ей-богу.

— Но какова мерзавка! — смеялся Казарский. — Обрядилась, как та…

— Нет, как вам цена, а? Небось не стоит и рубля, а запросила по двадцати! Это же мародерство, ей-богу.

— М-да, когда бы не говорила скверным языком, я бы попался.

— Все же приключение, — вздохнул Белев, глядя на туманный свет фонаря.

Но велико разочарование, ах как велико!

Дверь, поворачиваясь на петлях, заскрипела; Елагин вздрогнул и в ожидании замер, глядя на вход. Она не пришла, как обещала, ни через день, ни через два, а он приходил сюда, коротал часы в тишине, мучимый непостижимой силой притяжения этой женщины. Афанасий Емельянович не был влюблен, любовь — это привилегия господ, да и как любить ту, которую не знаешь? Его влекли тайна и та простота, с какой неизвестная отдавала себя. Он даже не задумывался, что имел дело с обычной уличной шлюхой, в его сознании она не связывалась с грязными словами, потому что было в ней нечто упоительно-трепетное, возвышенно-прекрасное и далеко не порочное. Была в ней и сила, что освобождала от неуверенности, давая взамен открытие чего-то нового в себе. Елагину казалось это странным и непостижимым, оттого он ждал встречи с нетерпением, внутреннее чутье убеждало: она придет. И пришла — таинственная, изящная, легкая. Афанасий Емельянович неловко встал, стул упал, он засуетился, поднимая его, а она тихонько засмеялась:

— Зачем же так волноваться?

— Я ждал вас…

— Знаю. Погасите лампу.

Настала темнота. Зашуршали юбки, она, словно видя его, подошла вплотную, прикоснулась ладонью к щеке, затем ее губы зашептали у его губ:

— Я не хотела приходить, но вы не такой, как все.

— Не такой? — спросил Елагин, проглатывая волнение. — Какой же?

— Другой. — И ни слова больше.

Ее гибкие руки обвили шею Афанасия Емельяновича. В ту первую ночь у него возникло ощущение, что он нужен ей так же, как она ему. Сегодня уверился: встреча их не была случайной — эта женщина, сама того не зная, искала его, как и он ее. Елагин другой? Так ведь и она другая, особенная. Афанасий Емельянович не знал, кто она, откуда, почему избрала ночь и улицу. Он понимал, что она скрывалась, наверное, имея серьезные причины, возможно, пряталась от полиции, потому готов был предложить помощь. Сначала, наслушавшись рассказов о ней, его гнало любопытство: что может дать женщина такое, чего он не знал? Когда же провел с ней ночь, понял: свободу без притязаний, свободу без ограничений. Как это все произошло, почему? Дело не только в постели, в чем-то еще… Наверное, в том покое, когда не бывает обязательств, одновременно нет рамок, а есть магическая, необъяснимая сила притяжения. При всем при том он узнал ту грань, которая не позволяет переступить черту и опуститься до пошлости, от которой наутро бывает противно.

Елагин лежал, обнимая теперь уже знакомую незнакомку. Эх, кабы взглянуть на нее. По прикосновениям он знал, что у нее прямой нос, высокий лоб, чуть впалые щеки, мягкие и пухлые губы, а целуя, они становились упругими. Он уже изучил ее тело, но этого так мало, теперь она ему нужна была полностью.

— Разрешите закурить сигару, сударыня? — спросил он.

— Курите, — отодвигаясь, сказала она.

Сюртук висел на спинке кровати, Афанасий Емельянович достал сигару, зажал ее зубами и на секунду задумался. Чиркнув спичкой, он подождал, когда разгорится огонек, поднес его к концу тонкой и длинной сигары, скосив глаза на незнакомку. Увидел только утонченный профиль, но и этого было достаточно, чтобы сделать вывод — она красива. И неновая мысль снова заняла его: зачем же ей прятаться? Была бы уродливой или старухой — тогда понятно. Собственно, чтобы она ни натворила, он был готов отдать ей все, кроме свободы, потому что за стенами этого дома не свободен. Одно очевидно: несмотря на близость, она оставалась далекой.

— Вам нужна помощь? — спросил он, чтобы подойти к главному.

— Нет, — как всегда тихо, ответила она.

— Почему же вы прячетесь?

— Разве я прячусь?

— За темнотой, — сказал он.

— Это всего лишь условие, при котором уходит стыд. Ни вы меня не видите, ни я вас, оттого мы раскованны. И вы не испугаетесь, встретив меня днем, что я стану шантажировать вас.

— Вы придете?

— Да.

— Когда?

— Ждите.

Почему-то он не рискнул заговорить о своем предложении, но до самых рассветных сумерек Елагина не покидало ощущение, что она обязательно согласится. Не было в ней равнодушия к нему, какое встречалось у женщин легкого поведения, как бы они его ни прятали. Это давало надежду…

С полудня Виссарион Фомич, сидя в коляске, караулил того самого племянника, проживающего в доме своего дяди — Долгополова. Франт и щеголь, двадцатитрехлетний Евгений, а по понятиям Зыбина — бездельник бездельником, каких немало, — вышел из особняка и, постукивая тростью, пошел вдоль улицы. Виссарион Фомич приказал извозчику ехать за ним; поравнявшись, сладенько поздоровался:

— День добрый, Евгений Антипович.

— Простите, мы не знакомы, — остановился тот.

— Так садитесь ко мне в коляску, заодно и познакомимся, — любезно предложил Виссарион Фомич. Когда молодой человек, слегка недоумевая, все же сел к нему, поинтересовался: — Далече ли собрались?

— К портному… на Торговую площадь.

— Стало быть, нам по пути, — откровенно рассматривая Евгения, непонятно чему обрадовался нечаянный попутчик. — Разрешите представиться — Зыбин Виссарион Фомич, начальник сыскной полиции.

— Вы… по поводу дяди? — омрачился Евгений.

— Разумеется, — благодушно улыбался Зыбин. — И у меня к вам имеются вопросики. Не соблаговолите ли вы на них ответить, сударь?

— Извольте, — нехотя согласился тот, ведь не согласись он, его бы в участок вызвали. — Только я ничего не знаю.

— Но вы же не ведаете, о чем я спрошу, — хихикнул Зыбин, косясь на франта. — А вдруг вы все же знаете много для нас полезного?

— Задавайте, я слушаю, — обреченно вздохнул Евгений.

Зыбину были смешны франты, а то они и вовсе его раздражали. Ну, вот этот, на что он годится? Костюм носить умеючи, манерами щеголять да деньги прожигать? Какой прок от него? А от мужа польза должна быть, на то он мужчиной и уродился. Отбросив первое впечатление, Виссарион Фомич задал вопрос:

— Вам не кажется странным, что вашего дядю нашли убитым в мещанском доме, в квартире, которую он снял?

— Кажется.

— А зачем он снял квартиру?

— Не могу знать, дядя передо мной не отчитывался.

Однако! Семейные тайны щеголь открывать не желал.

— Небось с женщиной тайком встречался на той квартире? — подмигнул Зыбин.

— Может, и так, мне-то какое дело?

— Сударь, коль вы знаете о его тайных увлечениях, то вы обязаны рассказать о них следствию. По моим сведениям, у него была любовница…

— Так это когда было… — неосторожно обмолвился Евгений.

— Стало быть, было, и вы об этом знаете, — подытожил Виссарион Фомич. — Мне надобны подробности, ведь убит ваш дядя. Вы, надеюсь, желаете, чтобы преступник был найден?

Молодой человек нервничал, покручивая трость. Вдруг он с торжеством посмотрел на Зыбина и решился:

— Ну да все равно, тетя мне ничего не сделает, ведь дядя упомянул меня в своем завещании. Да, он увлекся одной женщиной, бывало, просил меня записку ей снести. Однажды тетя Прасковья Ильинична вытащила у меня записку и устроила скандал дяде, после чего он присмирел.

— А что в записке значилось?

— Я не читал, сударь, как можно-с! Но понял, что он намеревался встретиться с… вы меня понимаете… у нее же муж как раз уехал.

— Так ведь записку вы могли и обронить, а тетя поднять.

— Я аккуратен, — возразил с достоинством Евгений. — Нет, не мог я потерять записку, хотя тетя уверяла, будто потерял. Дядя был взбешен, кинул в меня книгой, затем кувшином. Голову поранил…

— Имя дамы? — перебил его Виссарион Фомич.

— Помилуйте, это совсем дурно с моей стороны… — играл в порядочность Евгений, но, встретившись с тяжелым взглядом Зыбина и поразившись, как легко этот человек переходил из одного состояния в другое, выложил: — Вики Галицкая.

— А что, муж ее так-таки не догадывался о проделках жены?

— На сей счет мне ничего не известно. Дядя умел хранить тайны, а Вики тем более незачем рассказывать.

— Скажите, сударь, чего ж это она предпочла вашего дядю? Согласитесь, в свете он не блистал, обликом был скромен, говорят, и груб бывал-с да замкнут.

— Дядя умел добиваться своего, — с гордостью за родственника сказал Евгений. — И потом, подарки… Дядя был богат, он дарил ей подарки. Однажды при мне купил бриллиантовую брошь, я потом видел ее на Вики. Знаете ли, не найдется женщины, способной устоять перед роскошью.

— Угу, не найдется, — машинально согласился Зыбин, думая о чем-то, как показалось Евгению, постороннем. Последовал следующий вопрос: — А что, много ли вам оставил дядя?

— Да так… на жизнь хватит, а там…

— Выгодно женитесь, — игриво подсказал Виссарион Фомич. — Что ж, дело хорошее — жениться с выгодой.

— Я не тороплюсь, — смутился Евгений.

— Что же вы, сударь, у дяди-то живете? Родители ваши живы? — продолжал Виссарион Фомич задавать вопросы, не имеющие отношения к убитому, при этом он пристально изучал франта.

— Родители мои бедны и проживают в деревне, дядя взял меня на воспитание. Прошу простить, я приехал…

Коляска остановилась, но Зыбин не сразу отпустил молодого человека:

— Момент, сударь. Так говорите, дядя присмирел, когда жена обнаружила измену? Однако он выходил ночью. Не поверю, что эдакий умный молодой человек не заметил, как дядя покидал свой дом.

— Отчего ж, заметил. Как-то видел…

— Что, что вы видели?

— Недели две назад я засиделся с приятелями, возвращался домой поздно, а дядя выходил из ворот. Пешком шел. Я последил за ним, но в переулке его ждала коляска, он сел и уехал.

— Благодарю вас, сударь. — Глядя вслед молодому человеку, он покивал задумчиво и приказал извозчику: — Трогай, любезный!»