Дежавю с того света

Лариса Соболева, 2011

Как быть, если на твоих руках умирает жена? Если ее смерть не простая случайность, но этого не докажешь? Остается искать убийцу самому, чтобы выжить и не скатиться в пропасть самоистязаний. Но след убийцы затерян, идти по нему трудно, цепь случайных событий приводит к неожиданным результатам. Ниточки обрываются одна за другой, пока не остается единственная, в конце которой и открывается вся правда. Книга также выходила под названием «Вся правда о небожителях».

4

Таперша бренчала по клавишам, а Покровский выпятил губы: бред про чужое горе его озадачил, сказано-то это было в страдальческой тональности. Он вперил в Камиллу карие бычьи глаза, она же выглядела ангелом во плоти.

— М-да, нелегко было… — протянул он. Однако древко знамени победы у него в руках, а победители не любят гундосить про перипетии судьбы. — Но жить без любви безнравственно. Не посыпай голову пеплом, все уже в прошлом.

— Нет, в настоящем. Твои друзья, коллеги, дети… они не на твоей стороне. Будут осуждать нас, через время ты возненавидишь меня. Ничего из нашей затеи не выйдет.

— Привыкнут. Кама, дело сделано, чего ты хочешь?

И вдруг она брякнула такое, отчего жевательный процесс он вынужден был приостановить:

— Хочу, чтобы ты вернулся в семью.

— Ты охрене… — Слишком громко выразил он отношение к ее заскоку и, оборвав себя на полуслове, подавшись к ней и уронив галстук в салат, зашипел: — Вот этого не надо! Или ты проверяешь меня, насколько сильно я тебя люблю? Сильно. Назад не побегу.

— Я серьезно. Ты должен вернуться…

— Ты что, издеваешься?

— Нет. Я не смогу жить, зная, что за моей спиной меня проклинают. Вернись, тебя простят.

Ах, как жаль, что они не одни и нельзя для начала наорать на Камиллу, тем самым привести ее в чувство, но пресечь пресловутые муки совести нужно сейчас, на корню пресечь.

— А чем ты раньше думала?! Все, развод состоялся. В общем, хватит молоть хрень! Поздно! Больше никогда не поднимай этот вопрос, он меня и так задолбал, а если тебе приспичит поиграть в сострадание, делай это без меня.

— Ну вот, ты и показал свое настоящее лицо, — не без чувства удовлетворения произнесла она, вставая. — М-да, не орел… Прощай.

И он подскочил, задев животом тарелку, которая грохнулась на пол, схватил Камиллу за запястье, пытаясь усадить назад:

— Куда ты? Обиделась? Глупо. Я же сделал, как ты хотела…

— Как ты хотел, — внесла уточнение она, выдергивая руку. — Я не настаивала. Пусти, а то позову вышибал. Ты мне не нужен, катись к… жене и детям.

Покровский превратился в ООО — ошеломлен, обескуражен, ошарашен. Он разжал пальцы (ему только славы дебошира, терроризирующего любовницу, не хватало), сверкал очами, глядя в точеную спину Камы, да потирал подбородок, не понимая, какая оса ее укусила.

А она выпорхнула из «Нэпмана» и, оглядываясь, дунула к машине Эрика, который завел мотор, готовясь сорваться по первому ее требованию. Бухнувшись на сиденье, Кама остановила его, схватившись за руль:

— Стой, стой!

Обмахиваясь плоской сумочкой, она не отрывала взгляда от входа в ресторан, Эрик, естественно, поинтересовался:

— Кого высматриваешь?

— Покровского. Хочется посмотреть на его рожу, когда он выползет из кабака. Думаю, обхохочемся.

— Ты еще и похохотать хочешь? — изумился Эрик. — Тебе мало?

Камилла весело рассмеялась в ответ:

— Мало, мало, мало. Видел бы ты его! Теперь хочу показать тебе жирного кота с брюхом до колен после крушения… Ой, мне звонят… Да где же эта чертова труба, — копаясь в сумочке, бурчала она. — Наконец-то… Алло?

— Кама, это Ольга.

Ольга пока приятельница, а Камилле хотелось бы с полным основанием назвать ее подругой, потому что она образец успешной молодой женщины, креативной, харизматичной, умницы и так далее. Дружить нужно с удачливыми людьми, глядишь — их удача к тебе переметнется, она же коварна и непостоянна.

— Добрый вечер, Оля, — заворковала Кама. — Почему у тебя голос тусклый?

Помимо тусклости, в голосе Ольги отчетливо слышались драматичные нотки, а слова она чеканила, будто разгневанный начальник крупного производства:

— Зачем Рогозин требовал от меня сказать, как тебя найти?

— Меня?! — Кама озадачилась: откуда Рогозин узнал, что у них побывала она, а не мифическая Елена? — Не знаю… А что ему надо?

— Не сказал, но был в ярости. Два часа назад умерла его жена.

— Ни фига себе! — буркнул Эрик, слышавший диалог, так как Камилла включила громкую связь.

Он даже сполз по сиденью, заглушив двигатель, подпер челюсть кулаком, периодически качая головой то ли в знак сожаления, то ли осуждения. Да и Кама впервые ощутила, где у нее находится сердце, забилось оно как-то истерично.

— Умерла?! — повторила она жуткое слово, казавшееся ей чужим, отголоском страшных небывальщин, но никак не прозаическим и распространенным явлением, ведь умирают каждый день. — А чего это она умерла?

— У Алисы было сердечное заболевание, — отчеканила холодно Ольга. — Павел ее дома держал, не разрешал даже за хлебом выйти, чтобы дотянуть до операции без эксцессов. Всего две недели осталось…

— А… а… а я при чем?

— И мне интересно, при чем здесь ты? — рявкнула в ответ Ольга. — Алиса только что умерла, а он почему-то звонит мне и не просто интересуется, где тебя найти, а требует, при этом злой, как не знаю кто. Что ты натворила?

— Да ничего такого…

— Не ври! Ты его охмуряла, потом у меня выуживала адрес, осторожненько так… зачем? Зачем тебе нужен был его адрес?

— Да я всего-то хотела отвезти ему… книгу! — еле нашлась потерявшаяся Кама. — По экономике в его сфере…

— Если смерть Алисы на твоей совести, я тебя знать не желаю!

— Подожди! Ты дала ему мой адрес?..

Ольга отключилась. Напуганная Кама набрала ее — та не взяла трубку, значит, дело серьезнее, чем подумалось в первый момент. Из ступора ее вывел Эрик, поворачивая ключ зажигания, он буркнул, правда, беззлобно, но слово само по себе было емкое:

— Допрыгалась?

— Я же не знала! — огрызнулась Камилла.

Глядя на озлобленную физию жены, Евгений Богданович расстегнул пуговицу пиджака и сунул руки в карманы брюк, соображая, что конкретно она могла пронюхать. За семнадцать лет он устал от нее, как не устают даже батраки на поденных работах, и если бы ему удалось поймать золотую рыбку, ей не нужно было бы исполнять три желания, достаточно было бы одного: закинуть Тоньку в сундук, запечатать печатями и опустить в глубины океана, где даже микроорганизмы не живут. Опротивела она ему давно, а когда-то Антонина была пусть не раскрасавицей, но смазливой кнопкой с аппетитными формами, подвижной, задорной хохотушкой, заряжающей всех положительным зарядом.

Теперь она — ни то ни се. Тумба, под завязку набитая целлюлитом, без чувств и задора, так ведь разожралась, забронзовела и огрубела в чиновничьем кресле. Храпит по ночам, как солдафон после выпитого литра самогона, зловредная стала, хотя земные блага валяются у ее коротеньких ног, как и десятки лизоблюдов. Чего ж еще ей надо?

— Не понял твоего намека, — наконец вымолвил он, догадываясь, что сцены не избежать, и принимая оборонительную позицию.

— Сегодня я встретилась с одной лахудрой, — цедила Антонина сквозь зубы, почти не разжимая губ. — А вчера она позвонила мне на мобильник и предложила купить у нее занимательную информацию, назвала цену. Не догадываешься, кто стал предметом купли-продажи?

Евгений Богданович подумал, у нее не просто челюстной зажим, может, эту карикатуру на женщину укусила бешеная оса, проснувшаяся после зимней спячки? Вот если бы она была ядовитая, как пяток кобр, он роскошно похоронил бы Тоньку — с почестями и военным караулом, чтобы из гроба не сбежала…

— Я, что ли? — с безразличием спросил он.

Жестом императрицы она швырнула мужу под ноги фотки, те рассыпались, да так удачно — ни одна не перевернулась, будто специально легли вверх голыми телами в бесстыдных позах. Евгений Богданович не поднял ни одного снимка, а лениво лавировал среди них, разглядывая каждый в отдельности. Лишь в первый миг его окатило кипятком, минуту спустя ядовитые слова Тоньки уже не задевали его, в конце концов, когда-то нечто подобное должно было произойти.

— Тридцать тысяч рэ — такова тебе цена, недорого, надо сказать. Твоя подстилка нацепила парик, думала, я слепая, тупая и не узнаю ее на снимках. Сдала она тебя почти даром. Пока ты с ней…

Тоня употребила совершенно непристойное словцо, которое не всякий мужик произнесет, только маргинального склада. Евгений Богданович, не выносивший помоечные выражения, невольно дернулся и сделал замечание жене:

— Не матерись, ты все-таки женщина.

–…тебя фотографировал кто-то третий! — несло ее без остановки. — А устроила фотосессию твоя подстилка. За тобой подсматривали!

— Ну и пусть завидуют.

— Значит, для меня у тебя простатит, импотенция и гангрена обоих яиц, а для сучек — комплект в норме! Дерьмо ты, Женя. Дерьмо, сволочь и неблагодарная свинья! Ты же ничто и никто без меня.

Ему бы упасть на колени и молить о прощении, ведь отнекиваться глупо, когда на полу лежит безобразие, но сегодня в нем возобладал дух противоречия. Этот мятежный дух жаждал вылезти из-под Тонькиной пяты как никогда ранее, и его ответный выпад не отличался миролюбием:

— А ты разденься и посмотри на себя в зеркало, потом честно скажи: захочешь ты то, что увидишь?

Оскорбления Тоня не снесла, с ревом подскочила… Как летела в него хрустальная пепельница, он не заметил, но понял по замаху: в него что-то кинули. Увернуться не успел, в лоб врезался увесистый предмет и едва не снес голову с плеч. Беспутный муж покачнулся, механически схватившись за лоб обеими руками, на пол грохнулась массивная пепельница, разлетевшись на мелкие осколки. То, что из глаз летели искры, — мелочь, как и адская боль, но когда Евгений Богданович увидел залитые кровью ладони, тут уж заорал, будто раненый зверь, впрочем, так оно и было:

— Психопатка! Ты могла меня убить!

— И убью! — цедила рогатая жена. — Убью, если ты…

Вот: «если ты!..» То есть она все-таки давала ему шанс, но он не в том состоянии был, чтобы поклясться, мол, больше не буду лобызать голых баб и трахаться с ними, перебил жену, выкрикнув в запале:

— Да я вообще могу уйти!

— Уйдешь, уйдешь, — желчно пообещала Антонина, не испугавшись крови мужа. — Вперед ногами уйдешь! Можешь катиться, мне ты не нужен. Но! Сначала перепиши все предприятия на моего старшего сына. — Старший у нее от первого брака, второй ребенок совместный, ему нет и шестнадцати. — Сначала верни мне мое, тогда и катись в одних штанах с подтяжками.

— Твое?! — возмущенно взревел он, зажимая рану платком. — А кто работал, поставил дело? Я, а не ты…

— Без меня тебя забили бы те же менты. Я обеспечивала тебе «крышу», деньги на бизнес тоже дала я, так что заткнись. Твоя потаскуха поплатится, когда выясню, кто она, а я это выясню. Боком ей выйдут мои кровные тридцать штук и порнография. Спи, где хочешь, а в моей спальне чтобы духу твоего не было.

Забрав бутылку с рюмкой, Антонина унесла свое растерзанное самолюбие на кухню, перекрыв мужу доступ к холодильнику, значит, он останется без ужина, так как туда по доброй воле не войдет. Евгений Богданович кинулся к зеркалу в прихожей, осмотрел кровоточащую рану и ужаснулся. Будто умелая рука рассекла лоб сбоку саблей, задев и бровь! Пластырь бы… Но домашняя аптечка тоже на кухне, Тонька не зря туда ушла, тем самым отрезала путь и к медицинской помощи. И этому палачу отряда каракатиц он отдал лучшие годы жизни!

В ванной промыл рану, продезинфицировал по краям туалетной водой за неимением йода, подпрыгивал и поскуливал, когда щипало. Приложив чистое полотенце к виску, он вернулся в гостиную и поскользнулся на фотографиях. В сердцах он пинал их ногой, с остервенением цедя сквозь стиснутые зубы:

— Дрянь! Дрянь! Дрянь!..

Он позвонил, София схватила трубку.

— Ага, не спишь, — рассмеялся Артем.

— Как дежурство? — поинтересовалась она, иначе минут десять они будут молчать, ведь по телефону мало чего скажешь. Но когда они вместе…

— Полный застой, — ответил он со стоном. — Скукотища… Заезжал Валентин, следак из прокуратуры, потрепались. Вовчик ему на прощание пожелал покоя и безмятежности, а он замахал руками: «Хочешь, чтобы я без работы остался? Пожелай лучше парочку трупов, а то меня и вас сократят скоро».

София заливисто рассмеялась. Если бы было не смешно, все равно рассмеялась бы, потому что влюблена по уши, счастлива до неприличия… Правда, счастье не совсем полное, тем не менее!

— Я чего звоню… — замялся Артем, но человек он решительный, сразу выпалил: — Давай заканчивать с благотворительностью, я хочу возвращаться домой и видеть тебя каждый день. Мне надоело нянчиться с Ликой, а с тобой видеться урывками.

Наконец-то! А ей как надоело!

— Это предложение? — якобы не поняла София.

— А то!

— Почему по телефону?

— Ну, отказ по трубе легче переносится.

— Не дождешься отказа… Извини, я перезвоню.

Черт возьми, Борька! В самый замечательный миг! Просунул голову в собственный кабинет, который оккупировала она, и подозрительно уставился на жену. Пока еще жену, но уже только по документам.

— Кто звонил? — разъедало его любопытство.

Пасет! Значит, интуиция и у него трудится. Но зачем спрашивать, если можно услышать ложь? София привыкла ему лгать, поэтому, не моргнув глазом, выдала:

— По работе. Завтра с утра на телевидение.

— Почему ночью звонят?

— Потому что в основном ночью совершаются преступления, — рассвирепела София, — а у нас дежурят. Не мешай, я еще поспать должна.

Терпит. И терпением своим раздражает. А суть в том, что она его разлюбила, о Борьке вообще речи не идет. Не может человек, пылая нежным чувством к себе, единственному, любить еще кого-то, но сейчас его жалкая рожица вызывала сострадание — более семи лет просто так не выкинешь. София положила ладони на стол, оттопырила локти в стороны, словно собралась встать, но осталась сидеть, давая себе установку вслух:

— Так, надо сосредоточиться… К черту Борьку, он меня не пожалел бы и не жалел. Артему позвоню позже, когда мой крест уснет, а сейчас…

Продолжение

За столом Марго заметила новые лица, значит, эти господа прибыли недавно. На носу лето, все готовятся покинуть город или уже покинули — кто на воды отправился, кто за границу, кто в поместье, а умалишенные едут в заведомую духоту и скуку, когда жизнь здесь замрет до осени. Ум Марго не мог находиться в спячке, в связи с этим она взяла привычку наблюдать, особенно за незнакомыми людьми, составлять о них мнение задолго до того, как познакомится с ними. Кое-кто заслуживал особого внимания своеобразностью, но Медьери сидел далеко (во главе стола), так что удовлетворить ее любопытство было некому. А уйти, не удовлетворив его сегодня же, было не в характере Марго.

Гости после ужина занялись игрой в карты, разговорами и танцами, хотя не ради одной забавы по вечерам делают визиты. В непринужденной обстановке легко завязать знакомства, пофлиртовать, договориться о сделках или же разбавить скуку, на которую щедра провинция. Марго подплыла к Медьери, не укажешь же прямо пальцем, дескать, кто это такие, откуда они и зачем здесь? Следует постепенно подвести к ним, а повод завязать беседу нашелся.

— Вчера maman мучила нас Бетховеном, а ваша Урсула чудо как хорошо играет. Нет, моя оценка слишком скромна, она превосходно играет!

— Я знаю еще одну женщину, которая превосходно музицирует, — проворковал Медьери, глядя на нее с нежностью.

— Кого? Я, кажется, всех слушала, не нахожу, что кто-то превзошел Урсулу.

— Вы. Ваша манера исполнения, пожалуй, затмит мою сестру.

От комплиментов ее голова не кружилась никогда, напротив, Марго надула губы и с упреком сказала:

— Когда меня необоснованно хвалят, я начинаю подозревать, что на одного друга стало меньше.

— Неужели вы обо мне…

Взаимные любезности Марго тоже не выносила, лучше это прекратить сразу, что она и сделала:

— Нет, нет, нет! Я о вас дурно никогда не думала, покончим с этим. Вижу, у вас много новых лиц…

— Новых? Ошибаетесь, это потому, что вы не любите свет.

— А что, заметно?

— Ну, раз вы явление в свете редкое, значит, его не любите.

— М-да, вы наблюдательны. А кто вон та старуха в черном платье, вышитом черным гарусом? Сколько ей лет? Сто?

Старуха, на которую она указала глазами, действительно казалась древней из-за тысячи мелких морщин на лице, однако для ста лет она была чрезвычайно крепка. От нее исходила мощь — это признак внутренней силы, которую ни с чем не спутаешь. А властность в лице? Властолюбие всегда выходит наружу, у старухи оно было подчеркнуто тонкой линией губ и их опущенными вниз уголками, узким орлиным носом и колючими, глубоко посаженными глазами.

— Это помещица Кущева, — сказал Медьери. — Вовсе ей не сто лет, не преувеличивайте.

— Ах, да-да, я слышала о ней, живет в огромном имении, скупа и жестока. Говорят, она любительница собачек.

— Их у нее пятнадцать, отвратительные существа, скажу я вам. Маленькие, а лай поднимают оглушительный и норовят укусить исподтишка. Кстати, от Кущевой не отходит девица, ее племянница. У бедняжки жизнь хуже собачьей, тетка превратила ее в рабыню, заставляет потакать своим капризам. А что вы о ней скажете?

Марго нравилась эта игра «угадай, кто есть кто», тем более что Медьери — занимательный собеседник. Она вначале присмотрелась к тусклой девице в немодном платье и с прической собственного изобретения, на лице — скорбь кающейся Магдалины. Оскорбить женщину за глаза неприлично, поэтому Марго начала:

— Мила…

— Вы ей льстите, — улыбался Медьери, раскусивший ее ход.

— Хорошо, не буду. Некрасива, наверняка зануда и плакса.

— У Адели — полное имя Аделаида — нервическое расстройство, — дополнил он. — С теткой жить нелегко. К тому же Адель старая дева, а без любви женщина чахнет.

Неожиданно Марго закусила губу, виновато опустив ресницы:

— Мсье! Мы же сплетники.

— Да, сударыня. Но сплетничать с вами, видеть, как в ваших зеленых глазах играют мысли, — большое удовольствие.

— А кто та прекрасная дама в зеленом платье?

— Лисия, что в переводе с венгерского — удачливая. Это наша родственница по отцовской линии, ни слова не знает по-русски, но старательно учит язык.

Блуждающий взгляд Марго поймал брата. О боже, чего она боялась, то и произошло: Мишель с Урсулой! Кто же его представил ей? И куда смотрит матушка девушки? Никуда. Она болтает с толстухой, обвешанной бриллиантами, как богатая купчиха. А куда подевался Суров? Марго поискала его глазами… Ну, конечно, чтобы красавец офицер остался без внимания женщин — такое только во сне может присниться. Его окружили три кривляки, две из них не замужем, пора спасать брата и подполковника.

— Лисия великолепна, — произнесла Марго, невольно коснувшись пальцами висков — она лихорадочно придумывала повод уйти. — Только не говорите, что вы знаете еще одну великолепную женщину, имея в виду меня.

— Но это так… Что с вами, Маргарита Аристарховна?

— Пустое, мигрень, — обрадованно сообщила она, ибо предлог сам слетел с языка. — Пожалуй, нам пора. Скажите брату и подполковнику, что я жду их внизу.

— Но, Маргарита Аристарховна…

Медьери явно расстроился, а она поторопилась уйти, негодуя про себя на ветреников. Обоим пора в полк!

Но на воздухе вечерняя прохлада привела ее в относительное равновесие. Дом окружен парком, казалось бы, небольшим, тем не менее создавалось впечатление, будто вокруг лесные чащи, хотя более ухоженного места во всем городе не сыщешь. Здесь царила удивительная атмосфера естественности, парк отделял дом от улиц надежным щитом, отсюда появлялось и чувство защищенности. Несколько раз Марго глубоко вдохнула плотный весенний воздух и окончательно успокоилась.

Мужчины не заставили себя ждать, оба были в приподнятом настроении, что испортило настроение Марго, а брат, помогая ей сесть в коляску, недовольно проворчал:

— Что тебе вздумалось так рано уйти?

— Мигрень, милый.

Подполковник уселся напротив и усмехнулся в усы, значит, помнит, что именно он учил ее притворяться больной мигренью. Так ведь симптомы неопределенны: болит и болит то тут, то там — указывай на любую часть головы.

— Как вам мсье Медьери? — спросила она.

— Приятный господин, — сказал Мишель.

— А вам, подполковник?

— Я согласен с Мишелем, — ответил тот почему-то хмуро.

Ну и бог с ним, сейчас важно брата поставить в известность о существенном недостатке Урсулы, который поначалу многие не замечают. Марго не настолько глупа, чтобы при брате, влюбляющемся в одаренных особ с изъянами, дурно высказываться о девушке.

Конец ознакомительного фрагмента.