Игра с мечтой

Лариса Анатольевна Суворова, 2019

Могут ли сбываться наши мечты? Рожденные в СССР, где отрицались любая религия и Бог, царил материализм, три главные героини начинали свою жизнь, вооруженные девизом «Жизнь – это борьба». Но одна историческая эпоха сменила другую. Вместе с взрослением героинь менялось и их мировоззрение. Любовь и смерть, их влияние на смену идеалов, становление личности – вот основные темы, затронутые в романе.

Детство

Лика

Я родилась, росла и училась, да и живу по сей день в Москве. Районы, где я жила в детстве и куда потом перемещалась силою обстоятельств, не то, что элитными, но даже просто приличными никак не назовёшь. И все же я помню, что первый двор, где жила моя семья, был не из серии каменных джунглей.

Далёкий по тем временам от центра, но всё же рядом с метро, с низкими панельными хрущевками район оказался потом, в сравнении с другими, очень уютным, даже несмотря на проживающий в нем контингент. Летом — зелёный, осенью — с ковром шуршащих листьев, зимой — снежный, а весной — ароматный от цветения черемухи.

Наша семья была среднестатистической для этого района. Мама, её звали Инна, — портниха в ателье, что оказало влияние на мой выбор профессии после окончания школы. Папа Слава родился в Одессе, где мама с ним на отдыхе и познакомилась, женился и переехал в Москву, работал на заводе по переработке нефти недалеко от микрорайона, в котором мы проживали. Близость работы к дому для мамы и папы были определяющим фактором. Как я поняла позже, это говорило, в своём роде, о природной лени. На жизнь хватало и ладно! Жизнь не шикарную, но в рамках социализма вполне сопоставимую с жизнью таких же трудяг.

У меня был брат. Старший брат. Сын мамы от предыдущего замужества. Красавец и умница. Я — среднего роста, русоволосая и голубоглазая, как тысячи других девчонок, а

он — кареглазый и очень рослый брюнет. Высокий рост сам по себе уже выделяет из толпы. К тому же Серёжа был очень добрым. Всё вместе взятое, внешние данные вкупе с хорошим характером, повлияло сильно на то, что других мальчиков я просто не замечала. Они все не шли ни в какое сравнение с ним. Серёжа помогал мне делать уроки, разогревал еду (он был старше на восемь лет), на велосипеде катал, от обидчиков защищал, в кино водил! Что ещё нужно девочке? Итог: мальчики меня как класс не интересовали. И только когда брат внезапно и рано женился, я поняла, что ведь вокруг существуют другие ребята. И они мне вдруг сделались нужными.

До этого момента я дружила с девочками, и эта дружба была моей опорой в повседневной жизни. Дело в том, что моя мама становилась алкоголичкой. Как и когда этот процесс начинался, не помню. Сначала я этого и не понимала совсем. А когда осознала, то факт уже был налицо, и его пришлось принять.

Мама не была буйной, и с отцом они не ругались. Однако постепенно я заметила, что хожу не такая хрустяще-накрахмаленная, как другие девочки в школе. Мне стирали брат и отец, пока я не подросла и не занялась стиркой сама. Еда была не такая разнообразная, как та, что я видела, приходя в гости к подругам. Понятие о чистоте квартиры тоже впоследствии долго не формировалось, для меня было достаточно, что пол и плита в кухне чистые. А тем временем из квартиры потихоньку пропадали красивые вазы, хрусталь и посуда, золото. Маме требовалось все больше денег, чтобы держать себя в приятном подпитии. И со своей тягой к шику, она не хотела пить водку. Элегантная женщина её возраста должна пить не иначе, как коньяк! Хотя и это прошло, когда продавать стало нечего.

Отец держался долго. Наверное, потому что не мог поверить, что так теперь будет всегда, и его любимая Инна не станет прежней пусть не красавицей, но хотя бы энергичной, жизнелюбивой женщиной, которую он встретил и полюбил. И все-таки спустя пару лет, он устал и работать, и полностью вести домашнее хозяйство. Мало-помалу они отдалялись друг от друга, реже ходили в гости вдвоём или приглашали друзей. Совместные отпуски к морю тоже закончились, вместе с деньгами, которых теперь едва хватало, чтобы прилично выглядеть в глазах окружающих.

Всё завершил пожар, устроенный мамой по пьяной неосторожности. В буквальном смысле слова — всё. Квартира оказалась закопченной от дыма, с выгоревшей мебелью и обугленной после того, как прибывшая пожарная машина ликвидировала пламя, пышно бушевавшее, но, к счастью, не повредившее соседское жильё. Это стало последней каплей. На тот момент у папы уже были устойчивые отношения с женщиной, у которой умер муж, и росла дочь моего возраста. В виду опасности, которую теперь представляла мама, её лишили родительских прав, и мы с папой перебрались в квартиру его новой возлюбленной. Она вскоре стала мне официальной мамой.

Страшилок в соответствии со сценариями многочисленных сказок не происходило. Отношение со стороны новой папиной жены и дочки Светы ко мне было и остается поныне хорошим. Наверное, настоящей семьёй мы не стали, но в любом случае, стало намного лучше. В благодарность за уют, чистоту и добрую атмосферу в новом доме я стала называть папину новую жену мамой. Обязательно добавляя при этом имя — мама Тоня.

Брат к этому моменту поселился у будущей жены. Мама осталась одна. Иногда мы её навещали, и с каждым новым визитом с болью наблюдали, как она превращается из красивой алкоголички в сохраняющую лишь толику этой красоты пьянчужку. Но я была ещё мала. Брату важнее была его новая жизнь. Чем все закончилось с мамой, расскажу потом. Сейчас же вернусь к друзьям-подружкам.

В школе я не то что не блистала, но не выделялась ничем. Была эдаким крепким середнячком во всем: в учебе, внешности, активности. Моей первой школьной подружкой стала девочка из сада и двора, то есть знаю я её уже более сорока лет. Ира была моя копия — середнячок во всём, но с семьёй ей повезло гораздо больше. Она была единственным ребенком в семье, что для страны Советов не являлось типичным, ведь считалось, что такой ребёнок неминуемо вырастет эгоистом! Но она об этом, естественно, не догадывалась, и эгоистом точно не была. Поэтому сперва делилась со мной в садике и во дворе всеми конфетами-пряниками-печеньями-сушками, которые добрая мама всегда вкладывала в карман. В школе мы бежали на большой перемене в столовую и сообща, на все данные родителями деньги покупали, естественно, не суп и котлеты, как велели родители. Пустая была бы трата денег! Мы покупали ватрушки и булки и, радостно набив рты, запивали это чудо газировкой. О счастье! Существует такой возраст, когда не надо думать о калориях, полнеющих талиях и целлюлите на бедрах.

Потом, когда мне стали давать денег все меньше и меньше, все покупки на переменке и после занятий совершались за счёт Ириных денег. То, что не думала об этом она, наверное, нормально — это же детский возраст. Но то, что всё понимала Ирина мама, тётя Валя, и не то, что возражала, а наоборот, приглашала меня остаться у них поужинать, зайти посмотреть телевизор и что-то съесть, говорило, что в такой семье ребёнка-эгоиста не вырастят ни при каких условиях. Я и сейчас всегда помню о её гостеприимстве и, наверное, сострадании ко мне и из всех своих поездок привожу ей подарки. Сострадать ведь тоже надо уметь правильно. Я не чувствовала снисхождения, чрезмерной жалостливости, унижения или неполноценности.

Когда мы с папой переехали в новый микрорайон, меня перевели в другую школу, где я училась до победного конца. Может, конечно, прямо победным его не назовёшь, но аттестат я умудрилась получить все же без троек. И этому очень способствовало появление новых подруг: Жени и Ксении. Младше меня на год они, соответственно, не были моими одноклассницами. Но жили мы поблизости, в школу ходили одну и ту же. И путь, домой и в школу, время на переменках и гуляние во дворе сделали нас закадычными подругами.

В отличие от моей заурядной внешности эти девчонки были яркими. Уже тогда полнота ног Ксении возмещалась с лихвой осиной талией, четко обозначенной грудью, но, самое главное, желанием быть всегда и во всем первой. Никаких полутонов! Смеяться — так звонче всех, танцевать — так в центре круга, бегать — значит прибыть на финиш первой. Отличная учёба тоже значилась в этом списке.

Женя была яркой по своей масти. Пока ещё не особо фигуристая, но с хорошей осанкой, черными волосами и глазами и блестящим аналитическим умом. Тут надо сказать спасибо её отцу, который увлекался шахматами и научил играть Женю в четыре года. Она, как ни странно это казалось нам с Ксенией, охотно могла сидеть над шахматной доской, в то время как мы ходили в кино, или активничали на улице. Такой опыт даром не проходит. Училась Женя отлично.

В общем, ситуация выбора не оставляла. Как-то стыдно, когда подружки младше, чем ты, не дрожат перед выходом к доске, не получают двоек и троек, и всегда в почёте у учителей. Я подумала и решила, что не хочу идти в строительное или подобное училище после школы со своим средним аттестатом. Напряглась сама, напрягла сестру Свету, с которой мы учились в параллельных классах, и медленно, но верно, уже к восьмому классу, подрулила к заданной планке. Тройки стали редкими гостями в моём дневнике и в учительском журнале.

И всё же по старому двору и по первой подружке я скучала. В мыслях, да и на деле, у моих новых подруг стали появляться ребята. А я при первой возможности садилась на троллейбус и ехала к Ире. Наши пути потом разойдутся. Но, даже имея абсолютно разный образ жизни и жизненные ценности, мы будем регулярно встречаться, спорить, закусывая стопку водки хрустящим огурцом, и при этом не отдаляться, а становиться только роднее и роднее.

Лана

Детство для меня всегда связано с двором, где я росла, когда ходила в садик и начальную школу; с летней погодой, так как в моём городе большую часть времени стояла солнечная жаркая погода и, конечно, с мамой.

Дождь

Он преследует меня всегда и везде. Даже когда я путешествую в жаркие страны, хоть раз дождь прольётся. Но как же по-разному он воспринимается в связи с разными событиями в нашей жизни.

Так странно, что казавшееся замечательным, когда ты был ребёнком, становится противоположным, когда ты вырастаешь. Никогда в мои детские и юные годы дождь мне не мешал. Каким же чудесным был летний день там, на юге, где я провела своё детство, если вдруг посреди знойного дня появлялись тяжелые дождевые тучи, яростно гремел гром, как-то безумно ярко сверкали молнии, и на пышущий жаром, почти плавящийся, асфальт падали первые капли. Все мы бросали свои уличные игры и бежали в подъезды пятиэтажек, чтобы укрыться от этого водного буйства. Если ты чуть запоздал, то в одну секунду промокал насквозь.

Прекращалось всё быстро, и потом наступало главное — теплые, прозрачные, в общем, абсолютно восхитительные лужи, по которым можно было шлепать босиком. Кое-где на них были сине-розово-бирюзовые разводы от бензина, но тогда никто не думал о каком-то вреде для здоровья от этих пятен. Они, скорее, казались отражением всегда появляющейся после дождя нежно светящейся радуги.

Даже год назад, когда я уже совсем взрослая прилетела в родной город, погода позволила мне спокойно загрузиться с трапа самолета в автобус. Но тут начался именно такой дождь — грозный, стеной, при молниях и громе — всё, как положено. К моему удивлению, всё так же, как положено в этой местности, очень быстро он и прекратился — пока автобус нас вёз к зданию аэропорта. И великолепная, сочная радуга поднялась во всей своей красе. А ведь был октябрь. Здравствуй, родной город!

Не мешал дождь и позже, когда я стала старше. Замечательный предлог, чтобы скрыться с каким-нибудь моим любимым мальчиком в подъезде под благовидным предлогом. Тогда считалось нормой быть на виду. Уединиться — о, ужас! И что они там делают, эти дети, вдвоём?!

К счастью, этим вопросом никогда не задавались мои родители, которые работали весь день и доверяли нам с сестрой целиком и полностью. Уже сейчас я понимаю, что если ты уверен, что цветы жизни (ну, то есть наши дети) политы правильно, то и плоды могут быть только те, что ты ожидаешь. Поэтому и жили спокойно мама и папа, не страдая и переживая, что же там между мной и очередным мальчиком происходит в подъезде.

Но вот для любящих посудачить соседок и собственной бабушки это был повод озадачиться моей моралью. Бабушка была замечательная, но очень почему-то сомневающаяся в моей стойкости к противоположному полу. Может, потому что выросла и воспитывалась в то время, когда в книгах и на экране даже легкий намек на поцелуй считался почти эротической сценой, а два прикрытых одеялом тела в постели, даже если просто лежали и тихо посапывали рядом — почти порнографией. В общем, доставалось нашей маме за смелые разрезы на сшитых ею сарафанах, за слишком короткие, открывающие пупок на животе, футболки, за слишком тонкие лямки на топах и прочее подобное «неприличие». Можете вы сейчас представить, что за это моя бабушка называла меня тогда не совсем цензурным словом «сявка»? Даже представить не могу, что с ней стало бы, если бы она увидела, в чем сейчас ходят девушки летом по улицам.

Кстати, о нецензурных словах. Конечно, они были всегда. Но в годы моего детства за их употребление на улице, то есть «в общественном месте» можно было угодить по статье на десять суток в тюрьму. И, конечно, это действовало! Впервые я узнала и услышала про нецензурную брань лет, эдак, в девять. В интеллигентной семье врачей и экономистов в третьем поколении её не употребляли. Моя мама была в шоке, когда, как-то придя из школы, в двенадцать лет я продекламировала казавшееся мне смешным произведение народного творчества — стихотворение, вероятно, уличного поэта без имени и фамилии.

Конечно, я предусмотрительно заменила бранное слово на странное, не существующее в природе, но подходящее по рифме, другое. Но маму было не провести! «Кто тебя такому слову научил?» — возмутилась она, не обращая внимания на смешной смысл стихотворения.

А теперь опять про дождь. Когда я поселилась в столице, дождь для меня стал тем, чем он является в жизни большинства всех взрослых людей, то есть скучным печальным явлением природы, не способствующим позитивному настроению. Как это происходит, так незаметно для нас, — загадка до сих пор.

Только сейчас, спустя много лет, я вернула к нему прежнее отношение детства. Ведь у природы, действительно, нет плохой погоды! А до этого момента, за последние двадцать лет только дважды я испытала восторг и былую радость от дождя. Как?

Всё просто — первый раз с собственными пятилетними детьми всё в том же городе детства, куда я их регулярно привозила из холодного московского лета на встречу с жарким южным солнцем. Ливень затянулся. Был выбор — поддаться дурацкому взрослому настроению и сидеть, изнывая от скуки, в душной квартире или идти гулять под дождем. Дети выбрали второе. Гром и молнии уже прекратились. И вот оно! Опять, как когда-то давно: лужи и потоки воды, из-за которых на главной улице было остановлено движение, и толпы людей, почему-то в тот день вышедших погулять по этой главной улице без машин, прямо по центральной мостовой, по нашему примеру. Да, конечно, лужи не были такими чистыми, как в моём детстве, — экология дала уже сбой. Потоки мутной воды неслись по улице. Но она была такой приятно теплой, а глубина воды — по щиколотку, что все снимали обувь, чтоб не портить, и брели медленно и с удовольствием, как, когда получаешь наслаждение от того, что нарушил какой-то нелепый запрет. Замечательное воспоминание!

Второй раз относится к незабываемому времени, проведённому в Швейцарии. К началу этапа моей «новой жизни». Поэтому и рассказ об этом будет в другом месте.

Мама

Я всегда очень любила свою маму. И всегда считала её очень красивой. Как любой нормальный ребенок. Даже её имя Галя, или Галка, как называл её папа и друзья. Когда я подросла, я поняла, что есть женщины с более правильными чертами лица, красивее одетые, более ухоженные, более молодые.

Но мама, действительно, была всегда красивая и остается в её нынешнем возрасте.

Её красоту я, безусловно, связываю в своем сознании ещё и с тем, что она приносила в мою жизнь добро и гармонию. Я всегда ждала, когда она вернется с работы. Я специально гуляла на той дорожке, по которой она должна была пройти от автобуса или троллейбуса до нашей пятиэтажки. Она шла, я её видела, и это был праздник! Высокая, стремительная, с темными, модно стриженными короткими волосами, яркой губной помадой. Она всегда носила платья не такие, как все, потому что умела шить, и шила себе всё нестандартное. Когда она возвращалась поздно, и было темно, то я не могла ждать её на улице и ждала дома, с тапочками в руках наготове. Она заходила, и я ставила перед ней эти тапочки. Она вносила в дом любовь, тепло, хорошее настроение. А ведь она работала врачом, а потом и заместителем главного врача престижной поликлиники города. И ситуации на работе были разные, но она всегда умудрялась оставлять их за порогом. С ней в квартиру врывалась светлая энергия.

Мама уставала на работе, конечно. Но всегда умудрялась найти время и почитать со мной и сестрой книги, и поиграть для нас на пианино (она окончила музыкальную школу), а мы с сестрой затевали пляски. А ещё она готовила необыкновенно вкусные пирожные-эклеры, торты Наполеоны и всякую другую ароматную, сдобную, тающую во рту выпечку!

Как она находила на всё время, мне непонятно и сейчас. Ведь шила она не только себе, но и нам с сестрой. Правда, мы участвовали, как могли: рано научились обметывать края, так как оверлока у машинки не было, и чтобы изделие получалось аккуратным с изнанки и долго носилось, края надо было обмётывать вручную.

Больше всего в маме я ценила её веру в нас, своих детей. Наши слова не подвергались сомнению. Нам верили. Так же, как верили в наши таланты и способности. Наверное, поэтому, мы старались в глазах родителей быть такими, какими они нас видели. Сестра окончила школу с золотой медалью. Я хоть и не получила медаль, но это был тот момент в системе образования, когда серебряные медали ещё не ввели, а восемь золотых для одного класса посчитали слишком много. В общем, отбор был строг: считали текущие тройки в журнале. У меня была парочка таковых. Медаль я не получила. Но это будет позже, А когда в восьмом классе я участвовала в городской олимпиаде по русскому языку, то заняла первое место. Придя домой, я увидела, мой любимый торт на столе. «Мам! А почему тут этот торт?» — спросила я. «Потому что я не сомневалась, что ты победишь», — ответила мне мама.

Не знаю, получилось ли у меня стать такой мамой для своих детей. Сомневаюсь, хотя старалась. Но, может, в силу того, что родила я в девятнадцать лет и сразу двоих, моих близняшек, то и стиль отношений был немножко другой. Я ещё не чувствовала себя саму взрослой и боялась, чтобы они это не почувствовали и «не сели мне на голову». Поэтому придумала себе роль лидера мини-отряда, и вела себя как старшая сестра, имеющая право командовать, потому что старшая.

Но о том, как они видели и видят меня, наверное, лучше спросить их самих.

А какой я вижу свою маму, я рассказала. Да и для всех наших с сестрой друзей, а потом и для наших детей, она — образец человека, который по моторике, как «перпетум мобиле»; по возможности найти общий язык с любым человеком — она лучший психолог на свете; по тому, как она выглядит в свои почти восемьдесят — она под стать Майе Плисецкой, просто без финансовых возможностей последней, но с той же осанкой, стройностью и стилем.

Таня (рассказ Ланы)

«Она его снова «пилит», — сказала Таня, обернувшись к сестре. Катя была старше на год, но к данному моменту Таня переросла сестру уже на целую голову, и из-за того, что всегда помогала ей отбиваться от дворовых мальчишек (хотя сестра сама их заводила), чувствовала себя старшей и вела соответственно.

Сейчас разговор шёл о родителях в соседней комнате. Сколько сёстры себя помнили, эта сцена повторялась изо дня в день. Только если в начале, когда они были совсем маленькие, многие слова для них были бессмыслицей, то с каждым годом оставалось всё меньше, чего они не понимали. Отец, не самого высокого роста, но могучего телосложения, сидел на софе и даже не пытался увильнуть от матери, которая громко вопила и пыталась ударить его то в плечо, то в бедро, в общем, наносила хаотичные удары. Он только просил: «Паша, (маму звали Полина) потише, девочки ведь рядом».

Причин было всегда две. Первая — отец выпивал. При этом он не становился мерзким слюнявым типом. Вовсе нет. Да и деньги он пропивал не все. Достаточно приносил. В квартире всё было, И в отпуск они с матерью на море ездили. Дочерей он любил, и всегда старался рассмешить. И со смены (он работал водителем) всегда приносил для детей что-то вкусненькое. Но у матери были какие-то свои счёты, которые девочки поначалу не понимали «Вовка, у тебя майка опять наизнанку, и ночью от тебя опять толку не будет никакого». То, что с каждым прожитым годом сестры стали понимать яснее, вгоняло их в краску. А потом привыкли. Отец уже не всегда приходил на ночь, и девочки его понимали: любовь в этой квартире исчезла совсем. Не только между родителями, но и по отношению к ним.

Мать, отработав смену в столичном колледже, где она была в списке лучших педагогов, приезжала домой и изобретательно устраивала какие-то странные спектакли. Вместо того, чтобы накормить голодных сестер (готовить они научились рано, но ведь нужны деньги на продукты), она доставала из шкафа нарядную ночную сорочку и объявляла: «А теперь, пошли из квартиры вон! Ко мне сейчас придет любовник, ведь ваш отец ни на что не годится». То, что с мамой лучше не спорить, чтобы она не стала громко, на всю лестничную площадку, голосить, сёстры уяснили быстро. Набросив верхнюю одежду, они мчались из дома прочь, зная, что никто сейчас не придёт в эту квартиру, но, вероятно, маме, от этого спектакля станет легче.

Повезло им сильно в одном: на первом этаже дома в ближнем Подмосковье, где они жили, находилась библиотека с читальным залом. Их туда всегда пускали. То, что девочкам не хотелось, чтобы все знали подробности жизни их родителей, казалось, шло вразрез с желанием матери, которая ходила и к отцу на работу, требуя от его начальства «приструнить этого кобелюку», и к той «потаскушке», где отец мог в уюте поспать после смены, предварительно пропустив бутылочку. В общем, округа была в курсе всех событий Таниной семьи. Благодаря времени в читальном зале, Таня и Катя росли начитанными и уроки делали исправно, и очень прилично учились. Тяжелее всего было зимой, когда мать могла уже поздним вечером устроить подобную сцену, а читальный зал был уже закрыт, и девчонки мерзли, стоя в подъезде. Когда же она их, наконец, впускала, то есть хотелось так, что сводило животы, но нужно было быстрее прошмыгнуть в постель и спать.

Потом вдруг отец появлялся в квартире опять, и становилась и сытнее, и уютней. На лето он отвозил их в деревню к бабушке, в Липецкую область. Там был замечательный дом, выстроенный на века из толстенных брёвен, с печкой, которую сложил дед, по призванию печник. Здесь девочки отъедались, отходили от подмосковных будней и душой, и телом.

Здесь же первый раз с Катей случилось то, что поначалу очень Таню напугало. Как-то посреди ночи она была разбужена громким криком. Когда Таня вскочила с постели, то увидела, что Катя сидит в кровати и очень громко кричит. Она подошла к сестре, взяла её за руку, погладила по плечам, прижала её голову к себе и успокоила. Но с тех пор ночные крики Кати стали повторяться довольно часто. Никто из взрослых сильно этим не озаботился, и они продолжались ещё очень долго, до тех пор, пока сестры жили вместе. Дальше были определённые изменения, но об этом позже.

В этой же деревне обитала не только родня отца, но и матери. Две её сестры со своими мужьями, которые общаясь с девочками, задавали такие вопросы, что Тане хотелось затаиться и молчать. Уже тогда она очень тонко чувствовала недобрую зависть, исходящую от тёток. Ведь только матери удалось так удачно перебраться поближе к столице, когда папа нашёл там работу на военном заводе шофером при начальнике. Да и квартиру от завода получить удалось. И мать там несколько лет на этом заводе проработала, прежде чем случилась перестройка, на заводе начались беспорядки, и родители освободились от пожизненной принадлежности к «почтовому ящику» (так тогда называли военные учреждения). Катя была не столь проницательной и охотно делилась любыми семейными событиями со всей родней. Тётки ей явно благоволили больше, видя, что Таня себе на уме.

А потом опять возвращение в Москву. И всё начиналось по новой. Очень спасала школа. Таня любила школу. Класс был хороший, дружный. И классная руководительница оказалась понимающей. Когда появлялась в школе мама, и требовала от классной применить меры к дочери, которая подделывает отметки в дневнике, или ещё за какие-то обычные ученические проделки, то классная только покорно кивала головой. Но Таня как-то услышала её разговор с другой учительницей и слова: «Бывают же такие родители! Все приходят и защищают своих детей, а эта — «Накажите построже!» А девчонки ведь у неё хорошие, Таня, вот, к примеру. С ней бы позаниматься дополнительно, и в институт сможет поступить, не в пример многим».

Институт для дочерей, однако, совсем не входил в программу Таниной мамы. «Вы здесь живете, а значит, вы должны оплачивать газ, воду, свет, платить за продукты!» Одна вслед за другой сестры поступили в швейное училище в Москве.